скачать книгу бесплатно
– Не ты! – милиционер опустил увесистый кулак на голову гэпэушника.
– Петр Федорович, любезнейший. Что ж это? – раздалось за его спиной.
– Сейчас, Татьяна, сейчас я вас раскую! – он нащупал в кармане штанов Гуца маленький ключик. – Это хорошо, что вы очнулись!
Он повернулся к учительнице. По лицу ее стекала вода из вывернутого на голову ковшика.
– Вы того… Вы сейчас не переживайте! Страшное уже позади, – Судаков отомкнул наручники. – А что впереди – никому не ведомо…
– Да что же это было?
– А я предупреждал! Вот этот вас арестовывать явился. Вон и ордер имеется. Так что не подоспей я, ехали б вы уже отселя в места не столь отдаленные, сколь недоступные.
– Эти люди… Вы их убили?
– Не переживайте так. Подранил, наверное.
– Им надо незамедлительно оказать помощь! Могут же кровью истечь! – разминая затекшие в железных браслетах запястья, деловито сказала учительница. – Ольга, принеси сумку с бинтами и медикаменты.
– Мама! Ну что ты такое говоришь! Ведь они наши враги! Этот тебя по голове ударил – чуть не убил!
– Не смей! Они люди, раненые! И оказать им помощь – наш долг. А что ударил – служба у него такая.
– Таисия Матвеевна, – с нажимом заговорил Судаков. – Уходить надо! Сейчас на стрельбу сбегутся, нет времени на перевязки. Хватайте, что есть ценного, да поскорее! Иначе и вам конец, и мне заодно!
– Петр Федорович, я очень благодарна за вашу заботу, за помощь! Вы повели себя как мужчина, как настоящий рыцарь. Но я не смею злоупотреблять добротой. К тому же, нам бежать некуда.
– Уходите, спасайтесь, говорю!
Не слушая его, Згурская бросилась на поиски сумки с аптечкой.
Вся жизнь кавалерийским галопом пронеслась в мозгу начальника милиции. Жизнь, закончившаяся этой ночью тремя прицельными выстрелами.
– Нет уж, как хотите, – тихо сказал Судаков. – Ольга, собирай вещи! А этим, – он сделал еще два выстрела, – помощь уже не нужна. Поторапливайтесь! Место одно знаю – там вовек не сыщут. А дальше… Господь – он всех видит, всех спасает.
Май 1924
Шум утренней Праги вливался в уши кваканьем автомобильных клаксонов, скрипучим патефонным соло и непривычным звучанием разговоров спешащих по делам прохожих. Генерал Згурский улавливал в чешской речи нечто отдаленно знакомое, будто на германский манер говорили на одном из славянских языков. Прежде Владимиру Игнатьевичу не доводилось бывать в чешской столице. Он рассматривал дома, видневшиеся за черепичными крышами, высокие шпили колоколен… Город не был похож ни на Париж, ни на чопорные немецкие бурги, в которых он останавливался прежде. Было в городе что-то сказочно-величественное, точно вся Прага строилась как огромная декорация для грандиозного спектакля.
От мысли о спектакле разум быстро перебросил мостик к предстоящей встрече. Что это будет – трагедия или фарс? Действительно ли генерал от кавалерии Брусилов, рискуя жизнью все последние годы, создавал мощное боевое подполье в Красной Армии? Или же это страстная попытка выдать желаемое за действительное? Но чья попытка? ОГПУ или десятка «бывших», находящихся в непосредственной близости к Брусилову? Реальна ли организация, о которой рассказал Шведов? Реальна ли сила этой организации? Правда ли, что подполье внутри «красного дракона» ищет связь с таким же, по сути, подпольем «дракона белого»? С какой целью? Вопросы оставались без ответа.
Згурский досадливо поморщился. Он крайне не любил вопросов без ответов. С ночи его мучила неопределенность. Он готов был предположить, что Шведов и впрямь до конца искренен – во всяком случае, в том, что касалось покушения на Троцкого и дальнейшего пути боевиков. Но ситуация продолжала оставаться в высшей мере подозрительной.
«Очень может быть, что неведомый Орлов-Орлинский на самом деле не член таинственной брусиловской организации. Возможно, он хитрая ищейка ГПУ, один из тех, продавших первородство за чечевичную похлебку».
Згурский неспеша, постукивая по брусчатке тяжелой, залитой свинцом тростью, подошел к перекрестку, где возле старинной аптеки скалило клыки изваяние льва. Он погладил каменного царя зверей по роскошной гриве и покачал головой. Столько загадок без ответа. А ответы так нужны! Сейчас как никогда Згурский жалел, что прежде ему не довелось познакомиться с Брусиловым. Он видел его лицо на плакатах, газетных фотографиях и даже в синематографе – в семнадцатом году принимающего награду из рук французского посла Мориса Палеолога.
Но сейчас, здесь, важно было личное знакомство. Увы, ни в Москве, ни в Петербурге, ни в Китае, ни на Дальнем Востоке, ни на Кавказе, ни во Франции их путям не суждено было пересечься. Згурский раздраженно пристукнул тростью.
«А вот с великим князем Михаилом Александровичем как-то раз встретиться пришлось. На Кавказе, на даче у шефа Мингрельского гренадерского полка великого князя Дмитрия Константиновича»…
Тогда он как командир первого, шефского батальона прибыл поздравить великого князя с Пасхой. Рядом с болезненно худым Дмитрием Константиновичем высокий, атлетически сложенный Михаил казался настоящим русским витязем.
Очень живо представлялось, что вместо конногвардейского мундира на младшем брате императора – богатый цареградский доспех с сияющим зерцалом и шлем с острым шпилем, вместо увенчанной двуглавым орлом каски. Как рассказывали, великий князь без особого труда гнул кочергу и складывал пальцами серебряный рубль. Впрочем, не только в этом, но и во всех личных качествах родственники смотрелись очень разно: довольно холодный, нервически-резкий Дмитрий и мягкий, добрый и обходительный Михаил. Первый – чурающийся дамского общества пуще огня, второй – центр громких любовных историй, сотрясающих устои царского дома.
Впоследствии Згурский искренне жалел Михаила, когда за женитьбу на дважды разведенной бывшей супруге однополчанина Михаил был лишен всех прав и, почти бедствуя, жил с любимой вдали от Отечества. Згурский радовался, когда вначале Великой войны Михаилу позволено было вернуться на родину и встать в строй. Предводительствуемая великим князем Дикая Туземная дивизия, составленная из свирепых кавказских горцев, снискала заслуженную славу беспримерной храбростью и удалью, и среди них командир слыл отъявленным смельчаком.
Когда в восемнадцатом году прошел слух, что содержащийся в Перми под гласным надзором Михаил сбежал вместе с секретарем, Згурский ликовал, надеясь вскоре увидеть любимого армией и народом великого князя во главе белого движения. Но этого не произошло. Позже стали всплывать крайне неприятные известия, свидетельствующие об убийстве брата государя большевиками. Правда, собранные колчаковской военной прокуратурой сведения отличались разнородностью показаний участников преступления, которые сильно противоречили друг другу. Но о самом Михаиле Александровиче по-прежнему не было ни слуху, ни духу. Это заставляло мириться с достоверностью факта гибели великого князя. И вот теперь сообщение Шведова…
«Неужели он действительно жив и скрывается в России? – размышлял Згурский. – Это очень многое меняет: Михаилу император передал власть, отрекшись от престола. Михаил и в прежние времена был известен своим мягким либеральным характером. Он не отрекался от трона, как о том любят врать большевики, а лишь издал манифест об отложении принятия им власти до Учредительного собрания, которое было созвано и разогнано большевиками. Стало быть, Михаил имеет неоспоримое право вернуть себе державу и скипетр. Но его положение в России…»
При этой мысли у Згурского заныло сердце. Образ великого князя растворился сам собой, уступая место другому – милому до боли и любимому.
«Она там, она жива, но ей плохо… Я чувствую, ей очень плохо!»
Генерал ухватился за спину льва, чтобы не упасть от внезапно нахлынувшей дурноты. Он ощутил, как земля уходит из-под ног.
– Не сейчас, – послышалось за спиной.
Згурский через силу повернулся – перед ним стояла дама в черном траурном платье с лицом, закрытым вуалью.
– Это скоро пройдет, – продолжала она по-немецки. – Род твой идет через реку крови, молнией начертан его путь. И ты пойдешь в тех молниях, чтобы найти свой ландыш, обернувшийся девочкой.
– Кто вы? – прошептал Згурский.
Ему хотелось сказать громко, но горло точно обложили ватой.
Дама, не говоря ни слова более, отрицательно покачала головой и вознамерилась уйти.
– Постойте! Вы что-то знаете, говорите немедленно!
– Уж сказала.
– Черт возьми, кто вы?!
Дама медленно приподняла вуаль. Незнакомое старушечье лицо, светлые и глубокие, точно неживые, глаза. Вдруг, будто под действием лучей утреннего солнца, глаза потемнели, разрез их стал по-китайски раскосым, а вместо сжатого, изрезанного морщинами рта проступила неизменная глумливая ухмылка Лун Вана.
– Ты?! – в глазах Згурского вспыхнула и померкла картина горящей улицы Бейджина. Он начал падать и вдруг почувствовал, как его подхватывают чьи-то сильные руки.
– Владимир Игнатьевич, да что же это…
Глава 8
«Горе тому, кто не способен подкрепить мораль силой».
Эдуард Скобелев
Май 1924
Бывший штабс-капитан, бывший комиссар почтамта, бывший сотрудник уголовного розыска литератор Зощенко тряс руку датчанина, позабыв, зачем, собственно, пришел в дом на Гороховой.
«Вот так-так, – наблюдая за происходящим, удивился Болеслав Орлинский. – Бывают же случаи… Выходит, датчанин-то – никакой не датчанин. А документы безукоризненные – эмигрантские шпионы-любители о таких и мечтать не могут!»
– Вы обознались, – с ощутимым акцентом возразил Нильс Кристенсен.
– Да? Бывает же такое сходство!.. – смутился Зощенко. – У нас в гренадерском доктор очень на вас был похож. Простите, ради бога.
– Окажите любезность, голубчик, проходите к столу, присаживайтесь. Я сейчас вернусь, и мы займемся вашим делом, – Орлов взял Виконта под локоть. – Господин Кристенсен, – закрывая поплотнее дверь, негромко сказал начальник Уголовно-следственной комиссии, – до официального завершения дела мы вас разместим в одном очень уютном местечке.
– Но…
– «Но» не принимаются. Поверьте, это наилучший выход из сложившегося положения. Скажу вам сразу – дом хорошо охраняется. Я, признаюсь, впечатлен нынешней демонстрацией приемов жиу-жицу, но весьма, весьма не рекомендую использовать их против наших сотрудников. Если, конечно, вы не умеете сбивать в полете револьверные пули. Доверьтесь мне, и все будет замечательно.
«Попался, рысачок крашеный! – мысленно ликовал он. – Тебя бог послал в ответ на мои неслышные молитвы. Ты-то вьючной лошадью и поработаешь».
«Это ж надо так вляпаться! – думал Джокер-3. – Что можно сделать? Ладно, как учил Вальдар: “Если не можешь изменить ситуацию, подожди, пока она изменится сама. И вот тогда действуй быстро и решительно”. Но до чего нелепо! Чувствовал же я, что затея с русским предком плохо закончится!»
– Я понял вас, – неторопливо, с достоинством кивнул доктор Кристенсен. – Надеюсь, вы быстро во всем разберетесь.
– Будьте покойны, Сергей Владиславович. Будьте покойны. Подождите в коридоре, вас проводят. Я только проинструктирую товарища.
Нильс вышел из приемной, а Болеслав Орлинский быстро повернулся к секретарю.
– Так. Звони в комендатуру – пусть выделят взвод китайцев из интернациональной бригады. Отвезешь господина Кристенсена в Особняк. Ты знаешь куда. Разместишь со всеми удобствами. Охранять как зеницу ока, наблюдать безотлучно!
– Слушаюсь! – вытянулся секретарь. – Может, в ГПУ сообщить?
– Я сам доложу. А ты выполняй, что сказано! – он приоткрыл дверь в коридор, где под охраной двух бдительных церберов с невозмутимым видом ожидал своей участи датчанин. – Не прощаюсь с вами. До скорой встречи!
Орлинский вернулся в кабинет, внутренне продолжая ликовать и напевая про себя «Гром победы, раздавайся».
– Нуте-с, товарищ Зощенко. Чем я могу быть вам полезен?
Он не обратил внимания, как тихо закрылась дверь кабинета, и уж подавно не мог видеть, как его секретарь, вытащив из кармана вечное перо, начал писать ровным бисерным почерком: «Председателю ОГПУ, председателю Комиссии при Совете труда и обороны по борьбе со взяточничеством Ф. Э. Дзержинскому. Сообщаю, что сегодня к начальнику Уголовно-следственной комиссии Ленинграда тов. Б. Я. Орлинскому был доставлен некто, судя по документам Красного Креста – датский врач Нильс Кристенсен. Этот доктор был опознан бывшим сотрудником уголовного розыска М. М. Зощенко как его сослуживец по Мингрельскому гренадерскому полку. По распоряжению тов. Орлинского арестованный размещен в спецобъекте Особняк. На предложение сообщить о столь явном шпионском деле в местное управление ГПУ тов. Б. Я. Орлинский заявил, что самолично доложит куда следует. Однако же, по всему было видно, что давать этому делу законный ход тов. Орлинский не намерен, о чем я вам по своей партийной совести и докладываю. Число, подпись».
Секретарь пробежал глазами текст, приложил сверху лист промокательной бумаги и с удовлетворением обтер перо:
– Вот так-то будет вернее.
Май 1924
Штаб-ротмистр Комаровский выскочил из машины, даже не потрудившись захлопнуть дверцу. Издали ему померещилось, что фигура каменного льва неожиданно осветилась, словно целый сноп солнечных лучей остановил внимание на шкуре мраморного царя зверей. Евгений Александрович увидел, как подкашиваются колени у несгибаемого Згурского, и черная тень скользит мимо стены аптеки. Он успел подхватить обеспамятевшего генерала. Обмякшее тело было неимоверно тяжелым.
– Господину плохо? Нужна помощь? – из-под арки у дверей аптеки, как будто поджидая случая, вынырнул прохожий.
– Помогите внести, – то ли попросил, то ли скомандовал Комаровский.
– Конечно, конечно!
…Улица Бейджина плыла перед глазами капитана Згурского. Он видел ее через прикрытые веки: нелепые скругленные крыши с загнутыми, точно поля модных дамских шляпок, краями сползали на него в клубах дыма и вырывавшегося из окон пламени.
Час назад, глядя на запертые ворота столицы Поднебесной империи, он, командир роты Сибирских стрелков, понимал, что сегодняшнему дню предстоит войти в боевую летопись русского оружия. И его имя будет внесено туда. Возможно, посмертно. Еще до рассвета его стрелки выдвинулись захватить плацдарм на подступах к китайской столице и, сбив штыками потерявшую бдительность заставу, оказались у самых ворот Бейджина. Переполошенные защитники города опешили, увидев русских так близко, но затем открыли ураганный огонь.
Вооружение повстанцев было намного хуже русского, но на их стороне были мощные стены, крепкие ворота и четверть версты расчищенной территории, по которой необходимо было в полный рост двигаться вперед. Территории, на которой из многозарядных арбалетов сотня воинов могла выпустить две тысячи стрел за пятнадцать секунд. И пусть это были легкие бамбуковые стрелы, не пробивавшие самый незамысловатый доспех, но ведь и гимнастерки Сибирских стрелков уступали броне. К тому же, наконечники китайцы макали в яд, вызывавший мучительную боль во всем теле.
Понимая, что рота обречена, Згурский послал в штаб полка ординарца с сообщением о бедственном положении, но приказа отступить не было. Окопаться под градом стрел и пуль также не представлялось возможным. Оставалось лишь атаковать.
Развернув на прямую наводку оба приданных к роте трехдюймовых орудия, капитан Згурский скомандовал разнести ворота в щепы. Сделать это было куда тяжелее, чем сказать. Снаряды оставляли некрупные дыры в окованных железом дубовых створках и взрывались где-то по ту сторону крепостных стен. Щитки орудий оказались единственным укрытием на всем предвратном пространстве.
Солдаты скучились у пушек, пытаясь спрятаться от губительного бамбукового ливня. Матерясь сквозь зубы, они выцеливали засевших на стенах арбалетчиков, но на место убитых тут же становились другие. Заменить же убитых и раненых сибирцев было некем.
Бессильная ярость клокотала в душе капитана Згурского. Лучше всех он понимал, что еще две-три минуты такого боя – и рота его попросту растает в безумно храброй, но безнадежной попытке взять «на копье» цитадель Бейджина. Згурский чувствовал, как переполнявшая его обжигающая ярость собралась в огненный ком в центре живота…
– Огонь! – взревел он, командуя расчетом последнего, еще работающего орудия. И увидел, как падает с пронзенным горлом заряжающий, не успев дослать снаряд в казенник. – Огонь!
Дальнейшее потрясло и тех, кто оборонялся на стенах, и тех, кто шел на безнадежный приступ: будто меткий выстрел из главного калибра линкора ударил по украшенным драконами дубовым створкам. Это была ослепительная вспышка, грохот, от которого содрогнулись стены Вечного города и начали осыпаться крыши домов…
Згурский внезапно ощутил, что внутренний огонь больше не обжигает его, будто именно бушевавшая в нем запредельная энергия разрушила те самые чертовы ворота.
– Вперед! – скомандовал он, подхватывая с земли чью-то винтовку. – В штыки!
Это было чистым безумием. Несколько десятков израненных, чудом выживших сибирцев – ничтожная капля, которую многотысячный гарнизон столицы мог смахнуть, едва заметив, как пот со лба. Но, должно быть, почувствовав неладное, защитники в панике оставляли стены, с нелепой легкостью позволив атакующим ворваться в город.
Спустя примерно четверть часа ихетуани[15 - Ихетуани – тайное общество, возникшее в конце XVIII века, участвовало во многих восстаниях. Наиболее известно восстание 1898–1900 гг, вошедшее в историю как «восстание боксеров». «Ихэ-цюань» (кулак в защиту мира и справедливости).] отошли от шока, и бой на улицах закипел с новой силой. Но вслед за 7-ой ротой 5-го полка Сибирских стрелков уже ворвалась спешившая на подмогу вся стрелковая бригада.
Згурский был на острие атаки. За очередным поворотом узкой улочки его ожидала баррикада, моментально огрызнувшаяся сотней пуль и стрел. Молодой капитан ощутил резкий болезненный удар в ногу, затем в грудь, и рухнул на землю без чувств…
Ужасный омерзительный запах достиг его сознания, выдергивая из оцепенения.
– Ну, слава богу, очнулись! – услышал генерал Згурский.
– Лун Ван, – прошептал Владимир Игнатьевич.
– Да нет же! Это я – Комаровский!
– Где я? – генерал приподнялся на локте и попытался осмотреться.
– Все в порядке, вы в аптеке «У Белого льва». Спасибо господину – помог вас донести. Вам неожиданно стало плохо.
– Контузия догнала… Порт-Артур, – пробормотал Згурский. – Помогите мне встать.
– Ну что вы, Владимир Игнатьевич, лежите! Сейчас лекарства принесут. А кто такой этот Лун Ван? Вы его все зовете.
– Китаец один, доктор. Он меня спас после штурма Бейджина.
– Спас? Китаец?
– Да, – нормальный цвет лица постепенно возвращался к генералу. – Двойное ранение – пулей и стрелой. Стрела отравленная – все тело горело. Был бы рядом пистолет – застрелился бы.
