Вознесенный

– Когда ты стал так много внимания уделять женщинам? – С усмешкой спросил адъютант. – Ты рискуешь пропустить всё интересное.

Григорий растерянно посмотрел на Ефима. Тот стоял, гордо выпятив грудь и, не смотря на то, что они с Григорием были одного роста, глядел на него будто бы свысока. На лице Ефима появилась улыбка, которую он старался выдать за дружескую, но Григорий почувствовал исходящую от адъютанта агрессию. Ему вдруг захотелось скрыться от товарища, но пришлось отбросить эту затею, когда генерал продолжил своё выступление и адъютант подошел к Григорию ещё ближе.

– Мне очень жаль, что наш дом, то место, где мы все росли брюхом к брюху; где ели одну пищу и совершали общий вклад в процветание колонии… мне жаль, что наш дом попытались предать! – Генерал снова встал возле головы плененной Королевы. – Те сородичи, которым, по неведомой мне причине, что-то помешало понять, где их истинный дом, которые нарушили клятву данную Королеве, данную на верность нашей колонии… будут казнены! Случайным «попутчикам» и перебежчикам с нами не по пути!

В Царском зале вновь поднялся одобрительный гул. Григорий молчал. Он чувствовал сильную тревогу, но не мог понять её истоки. То ли он переживал из-за того, что рядом стоит оскорбленная медсестра, и он не может вымолвить перед ней ни слова; то ли его пугал Ефим, который жадно впитывал каждое слово генерала, но при этом пристально следил за Григорием. А может быть, его тревожила речь генерала, будто бы являющаяся предостережением лично для него, для Григория? Он не знал, куда себя деть и твердо решил покинуть пир и отправиться спать, когда закончится казнь.

– Этого ублюдка и предателя зовут Фёдор, – Генерал деловито зашагал из стороны в сторону. – Я не буду расписывать то, чем он занимался и почему начал свою деятельность по подрыву суверенитета нашей колонии! Я…точнее один из ваших товарищей, расскажет о том, как он вычислил этого предателя и что значит быть ответственным членом колонии!

Тут же рядом с генералом появился низкорослый солдат, в котором Григорий узнал воина, пристально наблюдавшего за тем, как он беседовал с предателем Фёдором. Свидетель начал рассказывать, как вычислил изменника.

Колени Григория затряслись.

«Он точно видел, как я с ним общался! – Ритмичный стук зубов аккомпанировал истеричным мыслям Григория. – Если со мной никто из адъютантов не беседовал, а я ещё на свободе, то, что же получается? Либо этот свидетель слышал, что я ничего плохого не говорил (а я не говорил и даже возражал этому психу), либо он меня оболгал и приписал к нему в сообщники. Но почему меня не арестовали вместе с ним? Чего-то ждут? Посчитали клевету свидетеля необоснованной?»

У Григория закружилась голова, и он медленно начал отходить к выходу из зала. Не успел он сделать и трёх шагов, как Ефим остервенело схватил его за руку и рывком подтянул к себе.

– Ты чего разволновался, друг? – Сквозь зубы прошипел он, пытаясь удержать вырывавшегося из объятий Григория. – Смотреть страшно? За товарища боишься? Ну-ну, не дергайся! Иначе я быстро выведу тебя к нему!

Угроза подействовала. Григорий понял, что, если у Ефима есть основания для такого запугивания, значит, и генерал может быть в курсе его причастности (которой не было) к предателю.

– Вот и хорошо, – прошептал адъютант на ухо Григорию, когда тот перестал дергаться. – Я особо и не сомневался в том, что ты можешь быть как-то связан с этим ублюдком. По нашей прошлой дружбе помню, какой ты был не шибко разговорчивый, вечно сам себе на уме, всегда в сторонке от всех. В определенный момент юношества и я был таким, если помнишь. Но потом перерос этот период. А ты таким и остался.

Григорий попытался что-то ему возразить, но Ефим больно ударил по ноге и тот быстро смолк.

Стоявший рядом с генералом свидетель продолжал говорить.

– Такие как ты всегда вызывали у меня вопросы своим отношением к колонии, – Ефим сильно сжал руку Григория. – Вы не стремитесь полностью вкладывать себя в общее дело, общий труд. Сколько подобных тебе не встречал, все как один: выполнил свой минимум работы и пошёл бродить за крепость, витать в облаках или чем вы там занимаетесь. И говорил я всем, что в таких как ты есть изъян, но не мог понять какой! А тут прибегает к нам глашатай и говорит, что один из солдат слышал речи против Королевы. Мы к генералу, тот просит привести солдата. Приводят этого, – он слегка кивнул головой на выступающего свидетеля. – и кричит всем собравшимся, мол, видел, слышал. Как выглядит? Морда со шрамом. С кем разговаривал? С каким-то солдатом со сломанной рукой. Какая из рук сломана? Не знаю. С какой стороны сломана? Не знаю. А таких, лишь со сломанными руками, не то, чтобы много, но достаточно. Ну, отправил нас генерал сначала предателя искать. Нашёл я. Как ни в чем не бывало, двигался наш Фёдор в госпиталь в одной из колон. На допросе его раскололи. Признался, что говорил слова против Королевы. Но с кем говорил, так и не узнали. Потому что он сам не знал. Странный он какой-то. Контуженный.

– Тогда с чего ты взял, что это я? – тихо спросил Григорий, надеясь, что адъютант не сможет привести достаточно доказательств для обвинения. Но если бы он понимал, что в период военного времени, когда одна колония воюет с другой колонией, правосудие не нуждается в доказательствах. Правосудию нужна жертва для предупреждения дальнейших преступлений.

– Когда предатель раскололся, мы отправились опрашивать каждого солдата не только с единственной сломанной рукой, но и со всеми возможными сломанными конечностями, – Ефим посмотрел на перевязанную руку Григория. – Но я до сих пор не могу понять, почему нас не привели к тебе? Не уж то у вас имеется ещё один коллаборационист-дружок?

– Нет у меня никаких дружков. – Тихо ответил Григорий.

– Да ну? – Широко улыбнулся адъютант. – Знаешь, вместо того, чтобы готовиться к пиру, мы допрашивали покалеченных воинов, но свидетель ни одного не смог опознать. Я сюда пришёл в подавленном состоянии. Мне казалось, что я подвёл не только генерала, но и Королёву, допустив, чтобы носитель крамолы разгуливал среди честных ребят, которые кровью и потом бились за нашу колонию. Ох, знал бы ты, как я удивился, когда увидел тебя бредущего по залу. Увидел твою руку и…щелк! Будто всё встало на свои места. Не знаю почему так произошло, но бывает в жизни так, что происходит событие и ты, не осознающий или не знающий всех причин, которые дали этому событию случиться, все равно понимаешь, как и что в итоге сработало и привело к тому, что произошло! Дальше дело было за малым. Я знал о публичной казни предателя, и мне нужно было убедиться, что ты его узнаешь. Ох, видел бы ты себя, когда генерал показал всем лицо этого ублюдка. Ты испугался и это было видно очень хорошо… Ха! – Ефим отвесил Григорию легкий подзатыльник. – Вот изъян тебе подобных – предательство. Непременно попрошу организовать генерала офицерское собрание и предоставлю всем эту интересную теорию. Но это будет после.

– Не виноват я, – повысил голос Григорий. – Я случайно оказался на этой чертовой ветке! Он сам со мной заговорил!

– А ну тихо, – Ефим схватил его за больную руку и несколько раз сильно потряс. – Может быть хочешь, чтобы тебя публично казнили ? На глазах у этой девчушки?

Григорий бросил взгляд на медсестру, которая в удивлении раскрыла свои невинные черные глазки и с усердием отличницы внимала историю свидетеля.

– Понравилась? – Адъютант вновь натянул презрительную улыбку. – Уж пусть правосудие над тобой будет тихим. Считай это подарком. По старой дружбе. Теперь не дергайся. Осталось немного. Генерал освободится, и мы перейдем в другое место.

Финальные слова свидетеля утонули в шквале аплодисментов восхищенной публики. Когда овации утихли и свидетель присоединился к собравшимся, Григорий не услышал в толпе ни единого упоминания про второго изменника. До него доносились лишь слова восхищения публики в адрес выступавшего. Получалось так, что информацию про еще одного предателя решили не распространять.

«Может быть, оно и к лучшему, – думал Григорий, не желая мириться со своей участью. – Уж в личной беседе с генералом куда проще будет доказать мою невиновность, нежели перед толпой, требующей больше зрелища, чем истинного правосудия».

Генерал величественно произнес:

– Несмотря на весь этот обман и откровенное пренебрежение нашим прошлым, нашими сородичами, нашей Королевой, я взял на себя ответственность дать этому предателю последнее слово, чтобы он смог покаяться и принести вам, – он раскинул руки в стороны. – свои извинения! – Генерал повернул голову в сторону Фёдора и надменно прокричал: – Говори, пакость!

Григорию казалось, что пленный находился на последнем издыхании: голова его безвольно свисала; ноги каждую минуту подгибались и если бы не стража, крепко державшая предателя, тот бы давно лежал на земле. Пожалуй, промолчи он ещё с десяток секунд, генеральское терпение могло лопнуть, и жизнь пленника оборвалась бы без ненужных лирических отступлений, но, на радость толпе, Фёдор подавал признаки жизни. Он медленно поднял голову, приняв на себя презрительно-колкие взоры сородичей.

– Казнь во время пира, – с легкой ухмылкой начал говорить пленный. – Он, брызжа слюной, убеждает вас, что ОНИ, наши враги, просто варвары, которые в сравнении с нами ничто! Но при этом, устраивается пир с танцами, где, на ваших глазах, происходит убийство. Где, в душном смраде исходящем от вражеской Королевы, вы звереете и сходите с ума, требуя крови и зрелищ… Так ответьте мне на вопрос: далеко ли мы ушли от тех варваров, с которыми сражаемся?

Стражник замахнулся рукой и ударил Федора в бок с такой силой, что тот от острой боли повалился на землю. В этот раз его никто поддерживать не стал.

Григорий пытался заставить себя возненавидеть этого извивающегося на земле предателя, но получалось это из рук вон плохо. Он даже начал вторить одобрительным возгласам толпы, но упавший на него презрительный взгляд Ефима дал понять, что выходит это чересчур фальшиво. Возможно, причина отсутствия гнева к узнику связана с преобладающим страхом перед своим разбирательством, которое должно было состояться вскоре после казни вражеской Королевы. Других объяснений, кроме этого, Григорий рассматривать не желал. Он боялся копать внутрь себя слишком глубоко, чтобы, не дай бог, обнаружить в потёмках души обычную жалость к предателю, которую, по его мнению, нормальный солдат не должен испытывать к подобным личностям.

Федора взяли под руки и подняли с земли.

– Думай, что говоришь, – хохоча, обратился к нему генерал.

Узник внимательно смотрел на землю. В его страдальческом взгляде появился блеск любопытства. Рассчитывающий на продолжение речи пленника генерал начал нервничать. Подойдя к нему, он схватил Федора за голову и крикнул:

– Ты говорить будешь или нет? Нам сразу всё закончить?

– Буду, – пленник твёрдо посмотрел на генерала. Когда тот, в очередной раз окатив Фёдора презрительным взглядом, вернулся на своё место, пленник продолжил: – Все вы слышали, что они долгое время властвовали над нами! Пытались отобрать честно нажитое! Они считали себя высшей силой, которая думала, что имеет право управлять слабым! Знаете, что мне сказали на допросе? Мне сказали, что я, слабый и никчемный солдат…хотелось бы уточнить, Я УЧАСТВОВАЛ В ДЕСЯТИ БИТВАХ ЗА НАШУ КОЛОНИЮ…это к вопросу о слабости и никчемности…так вот! Мне сказали, что я выступил против родной Королевы и что моей задачей в битве было убивать своих же сородичей, а потом, в случае победы врагов, провести их секретными, не охраняемыми путями к нашей крепости! Но вы спросите про доказательства! Конечно, их не…

Очередной удар пришелся в бок Фёдора и он вновь упал на землю. Григорий заметил, что предатель не стал корчиться от боли как в прошлый раз, а стойко вытерпел удар. И вновь, с нескрываемым любопытством, он смотрел в землю, будто обнаружил в ней нечто ценное и просто ждал удобный момент, чтобы прихватить находку себе.

– Да, я предал родную Королеву, – не поднимаясь с земли, продолжил Фёдор. – Но я предал бы и вражескую Королеву, будь такая возможность. Поймите же наконец: они считают себя высшей силой, носителями безграничной власти, но есть в этом мире то, что они не смогут подчинить, как бы не хотели…

Генерал, пожалевший о том, что дал узнику последнее слово, истерично дёрнул рукой, отдавая страже приказ казнить Фёдора. Сделав пару шагов к предателю, стража неожиданно остановилась.

Они синхронно опустили головы и посмотрели себе под ноги. Неожиданная выходка привела в недоумение не только генерала, но и толпу, которая вот-вот должна была узреть вожделенную расправу над предателем.

Григорий решил полюбопытствовать и вытянул шею, дабы лучше разглядеть, что там под ногами у стражи. В тот же момент, своей тяжелой рукой Ефим звонко шлёпнул ему по голове.

–Ай, – вскрикнул Григорий и, склонив голову, начал поглаживать затылок. – Зачем так…

Странное поведение собственных ног, заставило его умолкнуть на полуслове. Вытянув ниже шею, он вгляделся в свои слегка покачивающиеся вверх-вниз ноги. Григорий отдавал себе отчёт, что стоит на земле ровно и контролирует свои конечности. Но с каждой секундой ноги тряслись сильнее, словно были охвачены судорогой.

–Что происходит? – Прозвучал сбоку встревоженный голос медсестры.

Конечно, Григорий в первую очередь подумал, что она увидела его охваченные судорогами ноги и ужаснулась. Вновь выставить себя в неприглядном свете он не желал, поэтому, повернув к ней голову, был готов оправдать себя, но заметил, что девушка тоже смотрит вниз. Григорий, не отдавая отчёт своим действиям, неожиданно перекинул взгляд на Фёдора. Тот, продолжая лежать на дрожащей земле, старался крепче вцепиться руками в почву. На лице предателя Григорий заметил едва уловимую улыбку. Но стоило ему задуматься, чему именно радуется Фёдор, вдали послышался зловещий гул, перетянувший на себя всё внимание Григория. Ему казалось, что гул исходит из самых недр крепости и медленно поднимается к ним. Но чем громче он становился, тем сильнее содрогалась под ногами земля. Когда неизвестный шум заполнил всё пространство Царского зала, солдаты уже не находили в себе силы пытаться устоять на безумно пляшущей земле и обреченно падали, продолжая на ней трястись.

Григорий покосился на адъютанта и увидел, что тот еле стоит на ногах. Железная хватка, которой Ефим держал его руку, значительно ослабла, и Григорий попытался достаточно дерзко её высвободить. Он сильно рванул свою больную руку в сторону и уже почувствовал, как она начинает выскальзывать из липких лап адъютанта, но тот, когда до высвобождения конечности оставались считанные мгновения, успел крепко за неё схватиться, тут же потеряв равновесие и рухнув на землю. Мучительная боль охватила искалеченную руку Григория, когда адъютант повалился с ног, и утянул его за собой. Следующие полминуты он беспомощно барахтался на земле и пытался вырвать агонизирующую конечность из цепких рук адъютанта, чьи озверелые угрозы утопали в безжалостном гуле неизвестного происхождения.

У Григория не было четкого понимания, что делать после того, как он отобьет свою руку в схватке с Ефимом. Очевидное сопротивление адъютанту и попытка задержанного вырваться из под ареста, ставили крест на хоть каком-то положительном исходе при разбирательстве его дела. Попытка бегства лишь убедит генерала в причастности Григория к измене Королеве. К сожалению, недальновидный Григорий подумал об этом после того, как смог вырвать свою руку из адъютантовых лап.

Не имея представления, как быть дальше, он настойчиво попытался уползти в сторону выхода из Царского зала, но то и дело его тело мотало из стороны в сторону и когда землетрясение неожиданно прекратилось, он обнаружил, что прополз чуть больше двух шагов.

– 

Ах ты, чертов изменник! – Послышался злобный рёв Ефима.

В то же мгновение Григорий увидел кривую физиономию адъютант запрыгнувшего ему на живот. Ефим принялся озлобленно бить его по голове, с каждым ударом теряя над собой контроль.

Дикий ужас охватил Григория и, совершенно позабыв о необходимости прикрывать лицо, он начал скрести по земле руками и ногами, надеясь неведомым образом выползти из-под Ефима. После нескольких обрушившихся на него тяжелых ударов, он без сил распластался на земле. В ушах стоял невыносимый писк, один глаз опух и походил на семя черного гороха, второй чудом остался цел, левая клешня у рта сильно распухла, и казалось, была сломана. Разрозненные очаги боли переросли в общую агонию терзавшую тело Григория. Чудом оставшись в сознании, он желал, чтобы адъютант перестал истязать его ударами, оставив в покое. В какой-то момент Григорий решил, что ещё немного и смерть освободит его от мучений. Но стоило этой мысли прокрасться в искалеченную голову, как град ударов прекратился и Ефим тут же поднялся на ноги. Было непонятно, радоваться ли Григорию, что избиение прекратилось и он смог глотнуть побольше воздуха или же сетовать на то, что желанное избавление от мучений так и не произошло.

Он посмотрел здоровым глазом на склонившуюся над ним толпу. В центре видимого полукруга стоял Ефим и, активно жестикулируя, что-то возбужденно говорил собравшимся. Что именно, Григорий не слышал из-за непрекращающегося звона, стоявшего в ушах. Вдруг к адъютанту вышла та самая оскорбленная медсестра. Поначалу, Григорий решил, что Ефим, неизвестно как, оказался в курсе возникшего между ним и девушкой недоразумения и сейчас публично унижает его перед сородичами за хамство. Но после того, как адъютант пренебрежительно указал на него рукой и медсестра сразу же подбежала к полуживому Григорию, чтобы его осмотреть, тот понял, что никто до сих пор не знает про позорный случай, и успокоился.

Милая мордашка девушки скользила перед взором Григория, то и дело отворачиваясь назад (по видимому, разъясняя Ефиму о серьезности нанесенных им травм) и спустя несколько секунд вновь поворачивалась обратно.

Сознание его держалось лишь за образ этой девушки, пытавшейся, как и в тот раз, помочь искалеченному бедолаге. Чувство безграничной благодарности вновь охватило Григория и, позабыв о своих страхах, он невнятно произнёс:

– 

Прос…ти…те ме…ня.

Девушка внимательно рассматривала поврежденную клешню, когда услышала его слова. Подняв на Григория недоуменный взгляд, она пыталась понять: бредит ли он или находится в здравом рассудке.

– 

Вы это мне? – Осторожно спросила медсестра.

Звон в ушах постепенно утихал. Когда он совсем пропал, Григорий услышал лишь последнее слово, окрашенное вопросительной интонацией девушки.

– 

Вам, – кривая, полная боли улыбка растянулась на искалеченном лице солдата. – Пом…ните, как вы излечи…ли меня?…а потом, я…посм…ел вас оскор…

– 

Послушайте, – б

есцеремонно перебила его медсестра, вновь вернувшись к осмотру клешни. – Во-первых, сейчас вам лучше не разговаривать, а то рискуете потерять силы и отключиться.

– 

Но я хотел…

– 

Во-вторых, – девушка вновь перебила Григория, слегка повысив голос. – Подобных вам – искалеченных, раненых, контуженных – мне приходится за один день видеть сотни, если не больше. И лишь некоторые остаются в памяти, – она слегка понизила голос и добавила: – Как тот предатель со шрамом, например.

– 

То…есть, – голос Григория задрожал. – Вы не помните меня?

– 

Не принимайте близко к сердцу, но да, не помню, – холодно ответила девушка.

Григорий отчаянно сопротивлялся сковывающим его тело холодным лапам разочарования, которое являлось верным спутником всех его неудач. Он пытался убедить себя, что разбитые ожидания, в данном случае, не являются хоть какой-то весомой трагедией, ведь то, что медсестра не узнала его и, скорее всего, уже позабыла тот злополучный случай, оказывается самым лучшим выходом из сложившегося положения. Чего нельзя было сказать про угрозу быть казненным по надуманному обвинению в измене колонии и Королеве. Казалось, главной заботой Григория должна была быть не оскорбленная девушка, а намечающийся карательный процесс, от которого зависело его существование в этом мире. Но здравый смысл часто неповоротлив и неуклюж в поединке с легкой и текучей жалостью к себе. И стоило Григорию подумать о том, какой он несчастный и как несправедливо с ним поступила медсестра, разочарование сомкнуло на его теле свои ледяные лапы. Дыхание его сбилось, здоровый глаз заплыл жгучими слезами, а поперек горла встал ком. Тело рыдающего Григория робко затряслось на земле.

–Что с вами? – Заметив, как его искалеченное лицо исказилось в уродливой гримасе, спросила медсестра. – Вы почему плачете?

Последние слова девушка произнесла чуть ли не крича. У нее не было умысла привлекать внимание окружающих к рыдающему Григорию, но больно неожиданным для нее стал его эмоциональный всплеск. Но тем не менее, толпа, ранее собравшаяся над избитым Григорием, вновь оживилась и услышав вскрик медсестры, скучковалась более плотным кольцом. Нескрываемый интерес солдат к фигуре избитого Ефимов “изменника” вызвал у генерала гнев.

–Что там происходит? – Спросил он у своих адъютантов, раболепно смахивающих с генерала песок. – Почему никого не волнует прошедший катаклизм?! У нас землетрясения каждый день происходят? Почему все так беззаботно на это реагируют? Ну, сейчас я наведу порядок!

Тяжело дыша, он уверенным шагом подошел к сборищу солдат. Стоило воинам увидеть грозно топающего своими тонкими ножками генерала, как толпа в едином порыве расступилась на несколько шагов, пропуская командующего армией к Григорию.

–Что случилось?! – Остановившись возле медсестры, прокричал он.

–Ой…– Девушка ловко вскочила на ноги, услышав за спиной генеральский рёв. – …тут бойца…

–Я его избил, – Ефим уверенно вышел к генералу. – Он тот второй предатель, которого мы искали. Пытался трусливо бежать, когда я поймал его с поличным. Но, как видите, не успел скрыться благодаря моим навыкам рукопашного боя… – горделиво задрав подбородок, адъютант посмотрел на командира и, поймав на себе его вопрошающий взгляд, в котором читалась задетая гордость, добавил: – …навыкам, которые я получил благодаря подготовке по вашей программе, конечно же!

Удовлетворенный ответом генерал подошёл ближе к рыдающему Григорию и, властно склонившись над ним, произнёс:

–Ты чего это, изменник проклятый, развылся? Осознал, какая участь тебя ждет? Решил вызвать жалость к себе? – Он выпрямился и с насмешкой произнес: – Да у нас даже бабы, после того как им руку отрывает, не ноют! А ты, паскуда, развалился и рыдаешь!

Ефим притворно расхохотался, услышав едкое замечание генерала. Постепенно толпа начала подхватывать подхалимский хохот адъютанта и когда все вокруг безостановочно смеялись, каждый считал, что делает это искренне.

Свернувшийся калачиком Григорий слегка приподнял голову и посмотрел мокрым глазом на расплывчатые лица сородичей, которые звонко над ним хохотали. Он не понимал, чем заслужил всеобщее осмеяние.

“Почему они верят, что я предатель? Кто-то да знает меня! Знает, что всю жизнь я добросовестно работал на благо колонии, рисковал собой на поле боя ради защиты интересов Королевы, старался быть полезным для сородичей, – отчаянно думал Григорий. – Да, иногда позволял себе уходить за периметр крепости, чтобы в очередной раз помечтать о том, как увижу вознесение деревьев-исполинов… но в этом нет никакого предательства! – Он вновь опустил голову на землю, прикрыв ее руками. – Может быть, они знают, что я боюсь воевать и во вред себе избегаю битв? – Он слегка прощупал свою сломанную конечность и поморщился то ли от боли, то ли от воспоминаний, как ломал себе руку. – А что плохого в том, чтобы бояться быть убитым на поле боя?! Почему я должен, как некоторые воины, яростно рваться в бой, несмотря на очевидную опасность, которой подвергаю свою жизнь? Пользы от меня больше живым, чем мертвым!”

–Ему медицинская помощь требуется? – Прервав всеобщий смех, который уже успел поднадоесть, властно спросил генерал у медсестры.

–Да, были нанесены сильные травмы головы, способные вызвать кровоизлияние в мозг, – робко ответила девушка.

–Так, – генерал повернулся к Ефиму. – транспортируй его в госпиталь, пусть подлечат. Показания он должен давать в здравом уме. И приставь стражу, чтобы не сбежал.

Тоненький голосок медсестры, коснувшись ушей Григория, пробудил в нём неукротимую злость. Злость не на самого себя, и даже не на свои самонадеянные и неоправданные ожидания, а на безразличие и унижение, направленные медсестрой в его сторону. Сначала она дала понять Григорию, что тот является для нее пустым местом не заслуживающим, даже на короткое время, остаться в ее воспоминаниях, а потом еще и публично унизила, обратив внимание всей публики на его душевные муки выраженные через горький плач. Большего унижения Григорий представить не мог. Даже перспектива быть порицаемым за сказанные в адрес медсестры оскорбительные слова уже казалась не такой ужасающей, как оказаться осмеянным и униженным за свою наивность и честность. Так видел происходящее вокруг себя Григорий. Он искренне поверил в то, что является несчастным изгоем в родной, отвергающей его искренность и благородство, колонии. Сердце Григория стало очагом вспыхнувшей ненависти, бездумно направленной в сторону сородичей. Злоба неукротимым ураганом разрушила его внутренний мир и собрала из оставшихся обломков жалкий суррогат прошлой личности униженного солдата.