Вознесенный

Клим Сувалов

Вознесенный

1

Знойное красное светило скрылось за плотной кисеей деревьев-исполинов, тянущих свои еловые макушки к небесной бесконечности. Пышные ветви их упоительно складывались в молитвенный жест и, казалось, что многовековые деревья, смиренно достигавшие духовного просветления долгие века, готовятся вознестись в объятия к чарующей неизвестности, продолжив свой путь в другой, незримой для земных обывателей, форме бытия.

Так для себя обозначил смысл существования деревьев маленький Григорий. Устало развалившись на огромном куске коры, он томно глядел на их еловые лапы и размышлял о том, что когда-нибудь сможет духовно вознестись вместе с этими чарующими исполинами.

Но вскоре Григорию пришлось очнуться от этих грез. Острая боль охватила его сломанную левую руку. Бесконечно игнорировать агонию, которая раздирала конечность было тяжело, а подолгу скрываться от неё в грезах не представлялось возможным. Григорий рефлекторно схватился за покалеченную руку и забегал жалостливыми бусинками глаз в поисках помощи. Ждать долго не пришлось. Миловидной внешности медсестра тут же оказалась рядом с больным и без лишних слов приступила к лечению.

– Сейчас будет неприятно, – невнятно пропищала она и, не предоставив Григорию возможности осмыслить сказанное, два раза вывернула ему руку в месте перелома.

Вместо болезненного крика послышался громкий вздох. Григорий почувствовал сильное головокружение, и милое личико медсестры лениво растеклось перед его взором, неспешно растворяясь в темном пространстве. Тупая боль упорно толкала его разум в пучину беспамятства, но Григорий смог найти в себе силы, чтобы остаться в сознаний. Образ склонившейся над ним миловидной девушки вновь обрел знакомые черты. Он увидел сосредоточенное личико этой чудной особы, которая с материнской заботой обрабатывала место перелома. Щемящая сердце благодарность охватила Григория. Бегло оглядев лицо девушки, её уши и лоб, и, не подбирая слов, он решительно плеснул в неё комплимент:

– Красивые усики , – слабо промямлил Григорий не отрывая взгляд от лба девушки.

Девушка в недоумении замерла. Повисло коварное молчание. Болевой шок постепенно отпускал Григория и когда он осознал, какую в итоге произнес пошлость, возмущенная неприкрытым хамством девушка, в спешке обвязав его травмированную руку, ушла помогать остальным раненым.

– Во дела, – пробурчал Григорий и поднялся на ноги. – Хотел же комплимент сделать, а вырвалось чёрт пойми что…

С головой погруженный в свой позор, он медленно побрел по небольшой опушке, на которой были щедро разбросаны бездыханные тела павших товарищей и врагов.

«Никогда не смей говорить в приличном обществе о самом интимном: про кислое брюхо и усики, – прокручивал в голове давнее наставление отца Григорий. – Иначе заклеймят развратником и быдлом».

Бичуя себя за унижение достоинства девушки, Григорий, свесив голову, добрел до крепости. Ко входу в крепость стягивались оставшиеся в живых солдаты. Для подавляющего большинства воинов, эта битва была не первой и они уже знали, что через пару часов после сражения, выступает генеральский глашатай (прошедший не одну войну) донося важные известия и планы на предстоящий день.

Кривой, собранный наспех пьедестал для глашатая был пуст. Григорий выругался, что поспешил подойти к крепости, когда мог ещё полежать на прогретом лучами солнца куске коры. Оглядевшись по сторонам в поисках седалища для отдыха, в пяти шагах от места сбора, он увидел толстую ветку на которой сидел одинокий солдат, обреченно смотревший на поле прошедшей баталии. Тяжело волоча ноги, Григорий подошёл к ветке и сел на её противоположную сторону, подальше от сослуживца, дабы не нарушать его беспокойные думы. Но стоило Григорию вспомнить недавний конфуз с медсестрой, как он сразу же позабыл о своём соседе. За самоуничижающими мыслями последовали вздохи. Поначалу они были едва слышны, но чем дольше совестливый плужок Григория вспахивал одно и то же воспоминание, тем чаще и громче из его маленького клешнеобразного рта вылетал тёплый воздух наполненный презрением к самому себе.

–Ты замечал, что они выглядят так, будто и не умирали? – Кивнув на поле боя, обратился к страдальцу сосед по ветке.

Совестливый Григорий не сразу понял, что обращаются к нему. Свесив голову, он продолжал смотреть себе под ноги, краем уха прислушиваясь к солдату на другом конце ветки. Но, когда в затянувшемся безмолвии не прозвучал ответ, Григорий робко обратился к соседу:

–Меня спрашиваете?

–Тебя, – повернув голову в сторону собеседника, ответил солдат. Григорию в глаза бросился огромный шрам, рассекавший лицо соседа пополам. Солдат продолжил:– Вот битва кончилась, а я, уже который час сижу и всматриваюсь в глаза погибших. Кажется мне, что плещется внутри у них до сих пор что-то живое. А знаешь, что самое поразительное? Вот это чувство, – он несколько раз ударил себя в грудь рукой. – Овладевает мной после каждой битвы. Соплеменники и враги, факт чьей смерти очевиден и неопровержим, печальным взором мечтательно всматриваются куда-то вдаль… А казалось, вон лежат перекрученные и разорванные друг другом. Конечно, этот эффект тут же пропадает, стоит подойти к телами и почувствовать противный кислый смрад разлагающихся трупов, но это ощущение раз за разом охватывает меня… Вот я и решил поинтересоваться, может, кто-то переживает то же самое.

«Вот балбес, – раздосадовано подумал Григорий. – И нужно было тебе своими вздохами привлекать внимание этого странного парня? Ответь коротко и закрой разговор».

– Не замечал такого, – робко, сказал он, надеясь, что такой ответ поставит точку в этой непродолжительной беседе. Но стоило ему поймать на себе тяжелый взгляд соседа со шрамом, он тут же смалодушничал и спросил: – А почему вы так их видите?

«Точно балбес».

– Что ты почувствуешь, если пройдешь мимо сородича, который в одиночку тащит тяжелый материал для укрепления стен общины?

– Мне будет неловко и совестливо, – Призадумавшись, ответил Григорий. – Я буду чувствовать вину перед ним и вернусь, чтобы помочь дотащить ношу.

– Вот тебе ответ.

Григорий молча посмотрел на соседа, ожидая, что он продолжит начатую мысль, но тот упорно молчал.

– Так просто значит, – произнёс Григорий. – Вина. Думаешь, что вина за то, что кто-то погиб, а не ты, являет ложное ощущение жизни в мертвых?

–Это самое близкое объяснение того, что я чувствую.

– Не серчай, но это чушь какая-то, – неожиданно для себя встрепенулся Григорий. – Почему ты вообще должен чувствовать вину за то, что твой товарищ оказался слабее или нерасторопнее, поплатившись за это жизнью? Знаешь, есть в этом мире проблемы гораздо серьезнее, чем страдания из-за того, что ты жив.

Во взгляде соседа вспыхнула презрительная искра. Посмотрев по сторонам, он пододвинулся к Григорию и, склонив голову, еле слышно произнес:

– Да, такова моя натура. Не нравится мне каждый раз идти в бой, переживая не только за себя, но и за моих близким, большая часть которых пала в этих бесконечных битвах. Я остался почти один. Может быть не зря они все… – солдат со шрамом указал рукой на тела погибших. – … не зря погибли? Что для нас эти битвы, если мы сегодня, перебив каждого недруга, захватим его крепость, а завтра, брызжа слюной, будем отстаивать ее от нападок других захватчиков? Это не наш дом. Здесь не будет сидеть наша королева. Повылупляются ещё миллионы нам подобных воинов и их отправят сюда, а может быть в другие части этого необъятного мира, чтобы захватить больше территорий. И я понимаю, что тут либо мы обезопасим свою общину, либо кто-то другой превентивно защитит свою, уничтожив нас. Ты вникаешь в суть вообще? – Сосед Григория начал говорить громче. – Проблема глобальнее! Что за бессмысленная резня? Откуда взялось это недоверия к таким же как мы? Почему мы всю жизнь деремся и деремся? Почему я раз за разом виню себя за смерть друга или брата, а она…? Кхм… Грибок вины должен раздирать ее голову на части, а не нашу понимаешь? Вон, твоя рука изломана, у меня шрам на всё лицо, в земле – товарищи, а она сидит в нашей крепости на безопасном расстоянии и единственное, что ее беспокоит, это еда и потомство. Что там с солдатами, кто погиб и в каком количестве – ей не интересно…

Григорий не знал, что ему ответить. Из всего яростно монолога соседа, он уяснил лишь то, что солдат усомнился в праведности действий Королевы. Если соблюдать предписанные в таком случае правила, Григорий должен был в срочном порядке рассказать о крамольных мыслях сородича кому-нибудь из офицерского состава, а те, в свою очередь, имели памятки по «работе» с усомнившимися в Королеве солдатами. Но наш маленький герой не очень хотел вязнуть в болоте возможных разбирательств и допросов, к которым он бы имел прямое отношение. Притом, не дай бог, если при допросе, разузнают про его хамский комплимент, сказанный в полубреду медсестре. Век от позора будет не отмыться.

– Такое лучше здесь не говорить. Я такие изречения осуждаю, – произнёс Григорий и встал со своего места.

Он робко огляделся по сторонам.

«Вроде бы никто этого не слыш…», – подумал Григорий и тут же осекся, поймав на себе измученный взгляд неизвестного воина, который стоял с самого края от собравшейся у крепости толпы.

Спешно попрощавшись с соседом по ветке, Григорий растворился в ватаге товарище.

2

Глашатай громогласно объявил, что вражеская Королева схвачена в плен живой и на сегодняшнем победном пиршестве, которое пройдет в царском зале захваченной крепости, окончательный триумф увенчается ее публичной казнью.

«Ух ты, – подумал Григорий. – Публичная казнь вражеской предводительницы у нас впервые. Хороший шанс взглянуть на неё».

Обращение к воинам глашатай завершил восхвалением родной Королевы.

Одобрительные вздохи лениво прокатились в толпе уставших и израненных воинов. Толпа начала медленно расползаться по опушке: солдаты, не получившие серьезные травмы, начали расчищать опушку от тел погибших, а искалеченные воины отправились в госпиталь на нижнем этаже крепости.

«Определено нужно найти эту медсестру и извиниться, – уверенно решил Григорий, спускаясь по темным коридорам крепости. – Пир – хороший повод для примирения».

Он почувствовал, что настроение слегка улучшилось, а на лице появилась лёгкая улыбка. Определенно, это самый лучший выход из сложившейся ситуации, думал Григорий.

Раненные бойцы двигались друг за другом в трёх параллельных колоннах, рассчитанных на соответствующее этим колоннам число входов. Большинство солдат шли молча и желали поскорее попасть на больничную койку, залечить раны и хорошо выспаться перед предстоящим пиром. Кто-то находил в себе силы разговаривать с товарищем по параллельно движущейся колонне. Уже прощенный в своих грёзах Григорий, полный воодушевления, тоже готов был завести с кем-нибудь диалог и непринужденно скоротать томительный путь. Но когда он повернул голову в поисках собеседника, произошёл неприятный случай, испортивший ему весь позитивный настрой. В соседней колонне он заметил знакомого солдата со шрамом, который еле как плелся, трагически свесив голову. Рядом с ним шел один из адъювантов генерала армии и когда-то хороший друг Григория Ефим. Он долго и упорно что-то шептал «соседу по ветке» на ухо. Как бы Григорий не старался, но услышать сказанное ему было не по силам.

Перед самым порогом госпиталя адъютант выдернул солдата со шрамом из колонны и увёл в сторону, скрывшись с ним в темных коридорах захваченной крепости.

Григорий всё понял. В душе стало не по себе и неожиданно для себя, он почувствовал жалость к этому юродивому солдату. А уже спустя тридцать минут, Григорий сладко спал в госпитале и ему снился пир на макушке бесконечно растущего ввысь дерева.

3

Спешно передвигая ногами, Григорий мчался в Царский зал захваченной крепости, где с минуты на минуту должен был начаться победный пир. Сладкий сон так сильно затянул его в свои объятия, что медсестры бросили всякие попытки разбудить солдата, а когда он все же проснулся, то не на шутку перепугал дежурного врача, чуть не сбив того с ног в одном из коридоров. Не успев покинуть госпиталь, он ощутил резкую боль в покалеченной руке и заметил, что на неё не наложена повязка. Впопыхах Григорий вернулся к дежурному врачу и грозно потребовал перевязать руку. Пока врач громко возмущался забывчивостью медсестер, перевязывая руку солдата, наш маленький герой картинно притаптывал ногой по земле, ясно давая понять, что с процедурой стоит поторопиться.

Наконец, когда рука была зафиксирована в нужном положении, Григорий вихрем помчался в Царский зал.

Пропустить пир для него означало окончательно потерять свое доброе имя. Если медсестра не получит моих разъяснений, думал он, то я так и останусь до конца жизни пошляком и хамом не способным на благородство. Но ещё несколько часов назад уверенный в своих силах и готовый тут же покаяться перед оскорбленной девушкой, Григорий, оказавшись перед дверью в Царский зал, вдруг оробел. В голове появился хаотичный ворох сомнений и, что самое опасное в таких ситуациях, Григорий бесконтрольно начал фантазировать о реакции униженной медсестры на его искреннее покаяние: “Что, если она начнет публично кричать и обвинять меня в неподобающем поведении? А вдруг просто рассмеется в лицо? Или даст пощечину? Это же будет таким сильным уничижением перед товарищами! А вдруг, все уже знают про мой позор, и когда я войду в зал, то…”

–Ты проходить будешь? – Грозный голос стража прервал Григорьев поток мыслей.

Григорий несколько секунд стоял на месте и хлопал глазами, пока не собрался духом и, распахнув дверь, вошел в переполненный зал.

Веселый гул сразу закутал его в свои объятия. Шум доносился со всех сторон. Все собравшиеся в зале будто сошли с ума: кто-то неистово плясал на столе, раскидывая ногами приготовленные вражеские личинки; кто-то горланил пошлые и наполненные яростью песни; самые буянистые пытались сломать интерьеры Царского зала.

Поначалу Григорий растерялся, не понимая, что делать дальше. Мало того, что ему ещё не приходилось являться на победный пир в самый момент его разгара, так ещё и сородичи, в самозабвенном припадке, вели себя достаточно безрассудно. Григорию сложно было припомнить такое фривольное и разгульное празднество. Несомненно, недавняя победа далась тяжело, но были войны кровожаднее и суровее, поэтому, триумф в них оказывался в разы слаще, но даже тогда всё проходило спокойнее. Григорий не совсем понимал, отчего все вдруг сошли с ума, пока не узрел посреди зала закованную в кандалы вражескую Королеву. Исходящий от её тела неприятный запах вражеского рода, вызвал у Григория необузданное отвращение. Конечности его задрожали от сильного возбуждения, не оставив от прежней растерянности и следа. Ему захотелось вцепиться зубами в горло этой огромной и уродливой вражины. Может быть, переполненному адреналином Григорию удалось бы осуществить задуманное, но пока он уверенно шагал в центр зала, кто-то схватил его за руку. Остервенело повернув голову, Григорий увидел, что рядом стоит адъютант генерала армии Ефим.

–Тоже чувствуешь этот запах? – С улыбкой спросил он. – Он аж с ума сводит. Но не торопись вгрызаться ей в глотку. Здесь все сдерживают себя как могут. Если набросишься на неё, сразу под трибунал. Дождёмся казни, а после…

– Верно, – придя в себя, ответил Григорий. – Не понимаю, что на меня нашло. Впервые вижу чужую Королеву и будто голову снесло.

– Большая часть собравшихся здесь воинов тоже видит ее впервые. Как по мне, задумка публичной казни себя не оправдывает, если нет надлежащей эмоциональной подготовки у солдат. Это не на поле боя с чужаками резаться, здесь свою внутреннюю агрессию нужно сдерживать. Именно из-за этой буйной агрессии, которую вызывает чужой запах, в большинстве случаев Королев убивают на месте. А у нас настоящее чудо разумности случилось. Может это, в конце концов, нас отличает от остальных племен?

Ефим увёл Григория в левую часть зала, к столу, где шумно орали песни пьяные солдаты.

– Ты выпей, – Ефим протянул Григорию каплю падьи, снятую со спины бегающего по залу зелёного прислужника. – Взбодрись.

– Как-то не хочется, – задумчиво ответил Григорий.

Он вспомнил, какова была истинная цель посещения празднества. Выпрямив ноги, он столбом вырос над столом и принялся высматривать знакомый силуэт медсестры. Постоянно бьющий в нос запах пленной Королевы, сбивал с толку, путая мысли и рассеивая внимательность Григория. Несколько раз он замечал стройную фигуру, как он думал, медсестры, но раз за разом терял её в густой толпе, переводя взгляд на вражескую госпожу. Сосредоточиться было невозможно. Закрыв глаза, он попытался успокоить неистово бьющееся сердце. Григорий глубоко вдохнул и протяжно выдохнул. Вдохнул. Выдохнул. На третий раз он почувствовал, как замедляется сердечный ритм, а дурман от запаха вражеской Королевы, частично спадает. Григорий распахнул глаза и замер. В двух шагах от стола, в беспамятном экстазе танцевала оскорбленная им медсестра. Ее тонкие руки грациозно выписывали в воздухе причудливые фигуры, а огромное брюхо тряслось из стороны в сторону как метроном.

Как к ней подойти, и стоит ли это делать именно сейчас, прерывая причудливый танец, – вопрошал у самого себя Григорий. Внезапно он заметил, как заученные слова извинения распались в голове на отдельные буквы, превратившись в густую кашу. Истерично пытаясь собрать их во что-то осмысленное, Григорий видел, как медсестра, прекратив танец, удалялась от него в другой конец зала. В бестолковой попытке пробраться через плотный ряд солдат, он был остановлен возникшим из толпы Ефимом.

– Куда спешишь? – спросил он. – За девочками потом побегаешь. Главное представление вечера начинается.

Крепкой рукой товарищ повернул Григория в сторону разворачивающегося действия. За нескольких секунд в Царском зале воцарилась тишина. В центр вышли шестеро стражей из свиты генерала армии. Трое остановились у правой части огромного брюха пленницы, другие трое отошли к её левой стороне. Королева обвела зал страдальческим взглядом, чем посеяла восторг среди собравшихся солдат, которые с самого начала празднества, видели, как она беспрерывно смотрела в потолок, не опуская безжизненный взор. Легкая дрожь возбуждения пробежала по спине Григория, и он вновь почувствовал, как ярость начинает завладевать его телом. Попытавшись остановить нарастающую агрессию, он отвернул голову и посмотрел в ту часть зала, куда ушла медсестра. Удивительно, но Григорий сразу же увидел оскорбленную девушку. Она стояла в первом ряду и широко улыбалась, тыча рукой в сторону пленной Королевы.

«Подойду, когда всё это закончится – подумал Григорий. – Нужно будет действовать быстро и уверенно. Подошёл и извинился. Всё».

По залу прошел волнительный ропот, когда в центр, вальяжно покачиваясь из стороны в сторону, вошел генерал армии. Остановившись возле огромной головы плененной Королевы, он брезгливо посмотрел на два маленьких обрубка сломанных клешней, торчащих с обеих сторон ее рта.

Генерал отступил на пару шагов от вражеской Королевы и, повернувшись лицом к собравшимся в зале солдатам, произнес:

– Мы одержали поистине великую и знаменательную победу! – Прозвучал оглушительный шквал аплодисментов. – Все вы помните, когда эти недруги, входили с нами в открытую конфронтацию, провоцировали локальные бои недалеко от нашего дома, тем самым нарушая консолидационный договор заключенный нашей великой Королевой и их хитрой и наглой дрянью! Так, после долгих войн, они присваивали себе новые территории. После войн, которые, как под копирку, раз за разом, начинались с нарушения договоренностей! Помните ли вы нашу колонию в самом начале её существования? Многие из вас были ещё очень молоды, а я помню, как они пришли к нам и навязали этот договор. Деваться было некуда, и мы согласились! Последствия были ужасны. Они свободно могли явиться к нам, взять припасы и уйти. В то время, как казалось мне, сбывалось пророчество моего деда, которое гласило: “со временем, мелких независимых колоний не останется, потому что крупные не дадут им развиваться…” Но случился новый, невообразимо упорный подъем нашего народа, убедивший меня в том, что и маленькая колония, несмотря ни на что, может вырасти в нечто великое и устрашающее. Гонения на нас происходили недолго…до момента, когда наши силы укрепились, и мы стали пресекать любые попытки забрать нами добытые припасы! Стали гнать их в шею! – Одобрительные крики заполонили весь Царский зал. – И они, эти варвары, не смогли дипломатично решить все вопросы, не смогли с достоинством и уважением отнестись к нам. Они развязали эту войну! При этих обстоятельствах, наша Королева осознавала свою ответственность перед своей совестью и перед своим народом! Нас грозили уничтожить! И у нас никогда не было намерений кого-то там оккупировать! Поэтому было решено возложить судьбу и будущее нашей колонии и нашего народа в ваши руки! В руки солдат! – Неистовые аплодисменты, сопровождаемые истеричными криками восторга, сотрясали стены крепости. Когда всё утихло, генерал, театрально понизив тон речи, перешел к следующей части выступления: – Но в этой сладкой лужи падьи оказалась капля уксуса! Как бы мне не хотелось признавать то, о чем далее пойдет речь, но без этого войну нельзя представить. – Генерал слегка повернул голову и громко крикнул: – Выводите!

Началась легкая давка. Григорий почувствовал, как любопытные сородичи, стоявшие позади, начали толкать его вперед, пытаясь увидеть, кого же ещё вывели им на обозрение. Попытки сопротивляться давлению толпы были бессмысленны, но вдруг Григорий ощутил, как на его спину кто-то встал и тут же спрыгнул на стол. Спустя секунду, это повторилось снова. И снова. Быть мостом для наглых зевак он не желал и из последних сил вырвался из тисков толпы. Проползая по столу, он услышал позади себя голос Ефима:

– Куда ты? Подожди!

Раскидав всю еду на столе, Григорий сполз на пол. Он быстро поднялся и увидел, что солдаты полностью заполнили все свободное пространство Царского зала, оставив небольшой пятачок, где разворачивалось главное представление вечера.

– Идиоты, – прошипел сквозь зубы Ефим, слегка прижавшись к Григорию. – Зрелищ им не хватает!

К генералу подвели солдата, накрытого куском гнилого листа. Никто не понимал, что сейчас происходит и что этим представлением пытается показать генерал. Схватившись за край листа, он его остервенело стянул (для пущей драматичности, издав громкий выдох). Перед публикой предстал их сородич. Безвольно свесив голову, он с трудом стоял на ногах.

– Без чего же нельзя представить любую войну? – Генерал выдержал секундную паузу. Неожиданно для всех, он рванулся к узнику, схватив того за сломанные антенны. Подбородок плененного солдата вздернулся вверх. Повернувшись к толпе, генерал продолжил: – Её нельзя представить без них – Предателей!

Теперь, когда лицо предателя мог увидеть каждый, в разных уголках зала раздались удивленные, но не особо громкие, вздохи. Энтузиазм генерала начал угасать. Он был уверен, что разоблачение предателя должно было непременно привести публику в неописуемый восторг смешанный с гневом. Но как оказалось, большинство солдат либо близко не знали узника, либо видели в рядах армии, особо не интересуясь, кем тот является.

Но Григорий, несмотря на то, что, до этого момента, видел предателя один раз в жизни, сильно удивился. Он судорожно забегал своими маленькими, чёрными глазками по изуродованному лицу узника, иногда останавливая взгляд на толстом шраме, который тянулся от макушки головы до маленького рта. Григорию стало дурно от факта, что “сосед по ветке”, нелицеприятно высказывавшийся в адрес родной Королевы, на самом деле является предателем. Но не из-за разочарования или сочувствия к узнику почувствовал он себя паршиво. Осознание того, что в тот раз он не предпринял никаких действий по отношению к предателю и молча ушёл, приводило Григория в ужас.

«А если он рассказал им, что в последний раз общался со мной? – Нервно вопрошал у себя Григорий и тут же отвечал: – Но я же стою здесь, а не там. Значит, про моё общение с ним никто не знает».

– Боже мой! Ты только посмотри, дорогая! – раздался рядом с Григорием писклявый женский голос. Девушка обращался к своей подруге. – Я помню его! Недавно после боя залечивала ему рану на голове! Ох, кто же мог знать, что он…такой!

Знакомые нотки в голоске побудили Григория слегка повернуть голову и взглянуть на изумленную девушку. Он взглянул и замер. Она! Та, которую он поневоле оскорбил, стояла тут, рядом с ним! Но как он не заметил её раньше? Хотя, какая разница! Сейчас появилась возможность принести извинения и нужно было действовать… Думал Григорий и продолжал стоять подобно истукану, пялясь на девушку. Непреодолимая внутренняя скованность мешала ему обратиться к медсестре. Сказать, что у него поперек горла встали слова, значит соврать. Словам было тяжело сформироваться из-за скучковавшихся в гортани букв. Нижняя челюсть Григория медленно двигалась из стороны в сторону, когда он пытался выдавить из себя элементарное «привет». Возможно, в скором времени, девушка бы заметила, что на неё пялится безмолвный солдат, но Ефим избавил Григория от участи в очередной раз быть пристыженным, уронив ему на плечо свою тяжелую руку.