Тоска по нежности

Но всё же где-то там, на интуитивном уровне, влетела, раскосматила мучительные и благостно строящиеся переживания некая странность. Зацепилась в памяти театральность, чуть излишняя резвость шагов Марианны к нему, да и весь этот внезапный, показавшийся демонстративным вызов слишком близкого касания плечом. Но вот нежность… Тепло… Их-то не подделаешь!

Всё круче наваливается избыточность впечатлений. Воспоминания легко крушат охранительные баррикады, выставляемые здравым смыслом. Едва передвигая ноги, Хлыстов тащится к автобусной остановке, не обращая внимания на хлёсткий ноябрьский ветер, швыряющий ему в лицо мёрзлую смесь дождевой капели и мокрого снега. Всё живое в нём истощено подчистую. Дрожь и лихорадка – вот всё, что у него осталось!

Позже, когда он развалился, подрёмывая, на заднем тёплом, как бабушкин пуховой платок, сиденье автобуса ЛАЗ, неугомонная память в полусне окончательно освободилась от шевеления остатков рассудочного надзора. Она вбрасывает ему какие-то странные видения. Марианна… Ядвига… Женские маневры, эмоции, страсти… Жаркие приближения, леденящие отдаления. Жгучие стихии: солнце пустыни, арктический лед. В ауре дрёмы, в лихорадке эти стихии обретают гротескные формы: то жадно-вампировым поцелуем в шею впиваются алые, влажные губы, то плечо въезжает в плечо, сплавляясь с ним воедино, как у сиамских близнецов… Или того хуже: два женских облика начинают кружиться вокруг него, раскрывая рты в маскарадно-беззвучном хохоте. Властный трезвый прищур пани Ядвиги. Преувеличенная порывистость Марианны. Всплывает строка Пастернака: «Грудь под поцелуи, как под рукомойник…» А что, если в этом вся их женская власть, на которую так прозрачно намекала Ядвига? Жаркая, щедрая и в то же время хладнокровно-расчётливая?