Дар Демиурга. Поэзия Игоря Царева. Уроки лирики

Тот джентльмен ушел. Но пес со мной бессменно.В час горький на меня уставит добрый взор,И лапу жесткую положит на колено,Как будто говоря: Пора смириться, сор.

Такая вот метаморфоза, происходит с поэтом, ему достался от несостоявшейся сделки только пес, как и Игорю Цареву чучело того ворона – достаточно безобидные создания, хотя суть проблемы от этого не меняется.

Вероятно, вот в этом литературном контексте и пишется Игорем еще одно стихотворение на этот раз о живом вороне. Эпиграф тоже из Э. По, куда же без него деваться. Ситуация здесь почти классическая, хотя стихотворение расположено в разделе иронической поэзии. Да и можно ли к такой теме относиться серьезно, зная нрав Игоря и его желание посмеяться и над собой и над этим странным миром

Филологический кошмар

Кошмарный сон про мистического ворона и реально существующее Федеральное агентство по культуре и кинематографии

(шутка юмора по мотивам Э. По)

Семь ночей мне снится Ворон (будто хочет взять измором),Хмуро кружит над забором, как недобрый черный знак…Я давал посланцу просо, мякоть сладкого кокоса,Абрикосы, папиросы, даже опиумный мак…Но на все мои забросы птица лишь смотрела косо,Восклицая грозно: «ФАКК!»Я ему: «О, Ворон вещий! Сволочь ты, иль дух зловещий?Эко, ловко ты клевещешь! Не кончал ли ты филфак?Ладно, ладно, шоколадный! Улетай себе обратноАккуратно, безвозвратно… Ты же птица, или как?..»Но, осклабившись развратно, громко и неоднократноОтвечал мне Ворон: «ФАКК!»Что за вредная натура! Где высокая культура?Это аббревиатура? Кто придумал этот мрак?!Хуже, чем «Мин-обр-науки»… Кто-то маялся от скуки?Оторвать бы дяде руки! Для порядка… Что, не так?И бледнея от натуги, с выраженьем смертной мукиСогласился Ворон: «ФАКК!»

* ФАКК – Федеральное агентство по культуре и кинематографии

Так вот классический сюжет, где душу из нас вынимает вовсе не Мефистофель, миф превращается в современный наш кошмар. И даже мудрый ворон вынужден изводить поэта, повторяя странную аббревиатуру, за которой кроется очень конкретное гос. учреждение, которое изведет любого творческого человека так, что и Мефистофелю придется творить добро, потому что зло в современном мире есть кому творить и без него.

Но от мифа, превращенного поэтом в иронический кошмар, настало время перейти к серьезному творению, где главным действующим лицом снова станет ворон, раз у нас такая сегодня тема:

МЕЖДУ ЧЕРНЫМ И БЕЛЫМ

Тьма взирает на город хвороЛунным глазом, налитым кровью.Умудренный ветрами воронОбживает косую кровлю.Он недаром слывет ученым —Его перья в чернилах ночи.Он по черному пишет чернымЗлую правду своих пророчеств.Словом можно лечить и нежить,Поднимать почти вровень с Богом.Можно серую множить нежить,Словно вшей на бомже убогом.Не чурается ворон злого,Но и зла от добра не ищет-Между ребер худого словаСлишком мало духовной пищи.То, что ворон седой постиг, мыВ суете не желаем слушать.Но слова, проступив как стигмы,Все равно уязвляют души.А зима, огибая крыши,По дорогам скользит пологим,И по белому белым пишетСвои черные некрологи.

Здесь снова царит тьма, опустившаяся на город – ворон уже реальная и зловещая птица, к которой неоднозначное отношение у Поэта, но оно скорее положительное.

Он недаром слывет ученым —Его перья в чернилах ночи.Он по черному пишет чернымЗлую правду своих пророчеств.

– перечитайте еще раз эти строки. Подкупает не только суть описанного, но и та дивная звукопись, которая помогает нагнать страх переходящий в ужас, на любого, стоит только представить все это зримо.

И то самое, вечное «Никогда», которое ворон произносит у Э. По – ведь это и есть «злая правда его пророчеств». Но не вина ворона, что все так складывается, он передает нам волю других, более могущественных сил, он только стражник и помощник чародея или самой судьбы. И скорее его самого надо пожалеть, потому что мы знаем, как долог век у ворона, как много ему приходится пережить на этом свете смертей, сражений и потерь:

Не чурается ворон злого,Но и зла от добра не ищет-Между ребер худого словаСлишком мало духовной пищи.

По-моему, никто и никогда не писал так о вороне. Конечно, поэт выступает его адвокатом, потому что достигает той меры понимания, которая недоступна всем нам. Он вписывает в мировой литературный миф новую, очень важную страницу, переводя его в современную реальность, являя нам совсем другого Ворона, мудрого и несчастного, потому что знания умножают печали.

То, что ворон седой постиг, мыВ суете не желаем слушать.Но слова, проступив как стигмы,Все равно уязвляют души.А зима, огибая крыши,По дорогам скользит пологим,И по белому белым пишетСвои черные некрологи.

Гармония в стихотворениях достигается тогда, когда автор оказывается как раз между черным и белым, а не на той или другой стороне. Эта тайна открывается не многим, но ею владел Игорь Царев, в чем еще не раз предстоит убедиться. Источник его вдохновения – это не Лермонтовский мрак и ужас, это Пушкинская гармония.

Звездная каравелла Игоря Царева Вечность-5

О, да, мы изъ расы

Завоевателей древнихъ,

Взносившихъ надъ С; вернымъ моремъ

Широкій крашеный парусъ

Н. Гумилёв

Ворон сидит на дереве Иггдрассиль.

Судьбы людей качаются на весу.

И. Царев

Вероятно, надо было начинать цикл с этой вечной и очень важной темы – мифы, море, каравеллы, капитаны, дальние миры – настолько она органична и необходима, важна в понимании творчества Игоря Царева.

Здесь сошлось в одной точке многое для поэта, он и сам из породы викингов и капитанов, Игорь подчеркивал, что служил на флоте, да и по сути своей, есть такая особая порода людей – морские бродяги, капитаны, не способные представить жизни без моря, а где еще рождаться настоящим поэтам?

И самое главное – это акмеизм и романтика в творениях Николая Гумилева, которой просто переполнены многие строки Игоря Царева. И кто еще так много и так восторженно писал о море, о викингах, о закатах и рассветах над морской пучиной, и беседовал с седым Нептуном, как не Игорь Царев, – это одна из главных тем в его творчестве.

Николая Гумилев – фигура в нашей поэзии уникальная, особенно для поколения Высоцкого, а потом и поколения Игоря Царева.

Остававшийся под запретом для Высоцкого навсегда, и в первой половине творчества для Игоря Царева тоже – поэзия Гумилева манила романтиков, как любой запретный плод. Но кроме запрета там было еще нечто дивное и сладостное для любого романтика и бродяги – и прежде всего, конечно, тема странствий, открытия новых земель, вечной борьбы со стихией..

Мы держали в руках совсем иные книги Гумилева-дореволюционные издания, других тогда не было. До сих пор у меня хранятся перепечатанные на пишущей машинке эти сборники Николая Гумилева, которые мы знали наизусть, потому что я лично печатала их раз 10 не меньше, для друзей, однокурсников (подарка дороже не было тогда). Но столкнулась со звучавшей с экрана поэзией Гумилева в первый раз, когда смотрела фильм «Оптимистическая трагедия» (пьесы Вишневского не читала), а там вдруг женщина – комиссар, в споре с капитаном корабля, начинает с пылом и жаром декламировать:

Или, бунт на борту обнаружив,Из-за пояса рвет пистолет,Так, что сыпется золото с кружев,С розоватых брабантских манжет.

Ничего более удивительного в своей жизни не слышала никогда. Она говорит так о вражеской поэзии, не называя имени поэта, но мы-то понимаем, что хотя бы в таком контексте советский драматург В. Вишневский пытается познакомить нас с самым опальным и опасным по тем временем поэтом серебряного века.

Вспоминается еще одна легенда о том, что самый титулованный из писателей того времени, член всевозможных союзов и сообществ К. Симонов, вероятно опираясь на свой незыблемый авторитет, готовил и первые публикации в журналах, и большой зеленый том «Библиотеки поэта» с возвращенными нам наконец стихотворениями и поэмами Н. Гумилева.

А потому, как и Бродский, Н. Гумилев не просто вошел, ворвался внезапно в поэтический мир, но и удивительно совпал со вкусами и настроениями Игоря Царева.

А главным циклом для нас оставались его «Капитаны».

Морская романтика живет в душах отважных, она покоряет многих читателей и слушателей, особенно если поэт понимает и тонко чувствует эту тему. Правда, доступна она только избранным.

И если Игорь удивленно воскликнул: «Откуда столько Бродского?», то в данном случае Гумилева не было много, его вообще не может быть много, на фоне всеобъемлющего и любимого всеми А. Блока, ему и при жизни было отведено недостаточно места, он все время оставался в тени.

Сам поэт жаловался А. Блоку, что тот ему мешает, на что А. Блок ответил, что ему тоже Пушкин мешает. Шутка, в которой есть доза и доля правды. Как и в заметке Гумилева о том, что «все мои женщины были влюблены в Блока».

А вот в творчестве Игоря Царева, случилось все наоборот, именно Н. Гумилеву отведено достойное место. И начать анализ морской темы надо, конечно, с программного стихотворения Игоря Царева.

Все помнят о том, что и Гумилев причислял себя к отважным викингам, его отец был накрепко связан с морем, уходил в плаванья – и это определило судьбу болезненного мальчика, которому море, казалось бы, было противопоказано, но это только казалось. Он все смог, все преодолел…

Вот и Игорь Царев обращается к храбрым викингам, воспринимая их мироощущение и мифы, как родные. Кто-то из рецензентов и относит его к этому племени

Скандинавское

Если душа захочет попасть впросак,Можешь старинной книги открыть засов —Пусть уведет язык скандинавских сагВ царство единорогов и белых сов.В диком краю без разницы, чей ты сын,Если добудешь право на кров и хлеб.Крови медвежьей выпьешь и будешь сыт.Крови людской насмотришься, станешь слеп.Хочешь, молись отчаянным небесам,Хочешь, гнилую поросль руби мечом.Дан тебе посох – веру отыщешь сам.А не сумеешь – боги тут ни при чем.Крепкая брага. Весел шестнадцать пар.Ждет храбрецов Вальхалла, а трусов – нет.Если норманн ведет боевой драккар,Даже собаки боятся залаять вслед.Яростный мир загадочен и красив,Как хоровод валькирий в ночном лесу.Ворон сидит на дереве Иггдрассиль.Судьбы людей качаются на весу.

Молодец Игорь, кажется, что ты сам оттуда…

Юрий Эр 31.03.2009 02:18 •

Нет, я сам с Дальнего востока. Но места там не менее прекрасные и не менее дикие

Игорь Царев 31.03.2009 11:51

И действительно, север – Дальний восток, где еще можно так ясно почувствовать душу викингов, ну разве, что на суровой Балтике, где креп и мужал талант Николая Гумилева, где он грезил о путешествиях, и осуществил свою мечту..

Если душа захочет попасть впросак,Можешь старинной книги открыть засов —Пусть уведет язык скандинавских сагВ царство единорогов и белых сов.

Конечно, здесь вспоминается и «Песня о борьбе» В. Высоцкого, лирика которого тоже во многом созвучна поэзии Гумилева. Откуда еще такая мощь и такая романтика, призывы к борьбе и желание быть, а не казаться.

Мы говорим не «штормы», а «шторма» —Слова выходят коротки и смачны:«Ветра» – не «ветры» – сводят нас с ума,Из палуб выкорчевывая мачты.Мы на приметы наложили вето —Мы чтим чутье компасов и носов.Упругие тугие мышцы ветраНатягивают кожу парусов.На чаше звездных – подлинных – ВесовСедой Нептун судьбу решает нашу,И стая псов, голодных Гончих псов,Надсадно воя, гонит нас на Чашу.Мы – призрак легендарного корвета,Качаемся в созвездии Весов.И словно заострились струи ветра —И вспарывают кожу парусов.Пой, ураган, нам злые песни в уши,Под череп проникай и в мысли лезь,Лей звездный дождь, вселяя в наши душиЗемлей и морем вечную болезнь!

В. Высоцкий 1976

И Игорь Царев вспоминает как раз о тех старинных книгах, которые и в прямом смысле были дверью в героическое прошлое:

Некоторые старые книги делались с замочками и застежками. Да и саму книгу можно воспринимать как дверь. И не только потому, что и то и то открывают, а и потому что за обложкой вход в совершенно иной мир

Игорь Царев 06.02.2009 10:42

Хочешь, молись отчаянным небесам,Хочешь, гнилую поросль руби мечом.Дан тебе посох – веру отыщешь сам.А не сумеешь – боги тут ни при чем.

Этот мир суров и прекрасен, как и древние боги, бывшие первоначально людьми, и только потом за особые заслуги помещены на небеса. В таком вот обращении к богам, отношении с богами, есть какая-то невероятная прелесть, и реальная возможность стать одним из них. Недаром прекрасные валькирии уносили отважных воинов в Вальхаллу, где они продолжают пировать и воевать, а позорной считалась смерть на соломе.

И мы всматриваемся снова в лик короля Гаральда Храброго, зятя князя Ярослава Мудрого, женатого на княжне Елизавете, который отправился в чужой мир, чтобы там достойно погибнуть в сражении.

Оказывается, не так далеки от нас викинги, и в жилах наших поэтов течет их кровь, для тех, кто знаком с биографией Гумилева – это очевидно.

Крепкая брага. Весел шестнадцать пар.Ждет храбрецов Вальхалла, а трусов – нет.Если норманн ведет боевой драккар,Даже собаки боятся залаять вслед.

Путь моряка и судьба воина манит отважных в неведомые миры, туда, где собаки противопоставлены волкам, которые в этих мифах играют главную роль – именно волк Локи, сорвавшийся с цепи, пожирает богов в последний день творения, а чтобы уцелеть в этом мире надо уметь сражаться и с волками.

Конечно, в финале этого стихотворения мы должны были прийти к священному дереву викингов – этот путь закономерен, и вот там нас встретят валькирии, странно похожие на наших русалок, и конечно мудрый ворон – любимая птица Игоря Царева, но еще и любимая спутница бога Одина – главного бога для викингов.

Так вот и довелось нам с Вороном снова встретиться, на этот раз уже в мифическом контексте, но именно ворон все время будет оставаться с поэтом, пишет ли он о жутком мире Э. По или о суровом прекрасном мире викингов.

Вот и еще один текст из тех же мифов, который по признанию самого поэта был когда-то песней. Но и без музыки, и без гитары, как и все, сотворенное Игорем Царевым, он имеет право на существование, и в свете нашей темы очень интересен:

ПРОВОДЫ

Отковали в кузне мне нержавеющий клинок.Отобрали в табуне быстроногого коня.Поднимали высоко чаши полные вина,Провожая в дальний путь непутевого меня.Ах, как славно провожали:На пороге руку жали,Целовали на крыльце,На коня меня сажали.Осенив во след рукою,На прощанье все прощали,Обещали: «Будь спокоен!Мы присмотрим за вещами».Я был спокоен, я себя не выдал.Но, удалясь едва ли на вершок,Почувствовал, как облегченный выдохХолодным ветром спину мне обжег.Подружился я с конем, породнился я с клинком.Черный ворон в вышине – путеводная звезда.Забывая имена, не жалею ни о ком,Только проводы свои вспоминаю иногда

В этой песенке вечного воина, а таким в этом мире остается поэт, есть все, что ему дорого и мило, и что станет самым главным в его жизни: конь, клинок, ворон, как путеводная звезда

Подружился я с конем, породнился я с клинком.Черный ворон в вышине – путеводная звезда

И ведь, что самое удивительное, потом, из этого безымянного воина, только что собравшегося в путь, вырастит и утвердится в судьбе поэта образ другого воина и богатыря, и это будет никто иной, как древний былинный герой, рязанский князь Добрыня Никитич.

Не хочу скрывать, такое преображение для меня невероятно дорого, потому что как бы не были нам близки викинги, но то, что поэт приходит к русским былинам, да еще и делает их современными, воскрешает любимых героев, представляется невероятно интересными – это дорого стоит. Но об этой уникальной поэме разговор еще впереди, князь Добрыня еще дремлет, его предстоит разбудить снова. Там же возникнет и Троя, и мифический Одиссей, герой, не чужой для поэта.

А пока перед нами просторы морей, и капитаны, обитающие в этих бескрайних просторах.

Для начала нужно все-таки напомнить первое стихотворение Николая Гумилева из этого цикла, написанное ровно сто лет тому назад

Капитаны (1910)

На полярных морях и на южных,По изгибам зеленых зыбей,Меж базальтовых скал и жемчужныхШелестят паруса кораблей.Быстрокрылых ведут капитаны,Открыватели новых земель,Для кого не страшны ураганы,Кто изведал мальстремы и мель,Чья не пылью затерянных хартий,Солью моря пропитана грудь,Кто иглой на разорванной картеОтмечает свой дерзостный путь.И, взойдя на трепещущий мостик,Вспоминает покинутый порт,Отряхая ударами тростиКлочья пены с высоких ботфорт.Или, бунт на борту обнаружив,Из-за пояса рвет пистолет,Так, что сыпется золото с кружев,С розоватых брабантских манжет.Пусть безумствует море и хлещет,Гребни волн поднялись в небеса, —Ни один пред грозой не трепещет,Ни один не свернет паруса.Разве трусам даны эти руки,Этот острый, уверенный взгляд,Что умеет на вражьи фелукиНеожиданно бросить фрегат.Меткой пулей, острогой железнойНастигать исполинских китовИ приметить в ночи многозвезднойОхранительный свет маяков?

В этом стихотворении заложена та основа для развития темы, без которой не слишком понятны будут образы капитанов и даже старого Адмирала у Игоря Царева.

Мы знаем о невероятно храбрости Н. Гумилёва, о ней ходят легенды, от первых усилий по преодолению страха до ночи расстрела, он проявлял чудеса храбрости в жизни, но это еще нужно было заложить и в поэтический текст, да так, чтобы это передалось и другим, чтобы они подхватили и развили эту тему.

Пусть безумствует море и хлещет,Гребни волн поднялись в небеса, —Ни один пред грозой не трепещет,Ни один не свернет паруса..

И все морские песни В. Высоцкого, и многие творения И. Царёва, вышли именно из этих Капитанов – современных викингов, но И. Царёв в силу своего дара обязательно рисует нам и романтические картины, связанные с морем. Так появляются его «Ночные каравеллы»

НОЧНЫЕ КАРАВЕЛЛЫ

С хрупким грузом королевского фарфораПаруса наполнив звездами зюйд-веста,Сны мои, как каравеллы Христофора,Каждый вечер уплывают в неизвестность.Кто-то снится себе принцем, кто-то нищим,Кто-то вещим настоятелем собора,Ну а мне всю ночь по морю хлюпать днищемК игуанам и лагунам Бора-Бора.Млечный путь питают спелые кокосы.У туземок шалый взгляд – корица с перцем,С ниткой бус на тонкой талии, как осы,Так безжалостно и точно жалят в сердце.Бог не дал мне мудрых грез Иезекиля,Не назначил даты будущих пришествий.Сны мои, как каравеллы, медью киляДраят шкуру океана против шерсти.

Такой вот таинственный, романтичный и влюбленный капитан у него возникает в раннем стихотворении.

Кстати, в этом цикле у Гумилева, как раз нет места любви к женщине, наверное, его капитаны помнят вечную морскую заповедь о том, что женщина на корабле к беде, потому упоминаний о любимых там нет.

Его пронзительная любовная лирика возникает на берегу, после путешествия. Мощнейшее стихотворение « У камина» – самое яркое тому подтверждение:

Но теперь я слаб, как во власти сна,И больна душа, тягостно больна;Я узнал, узнал, что такое страх,Погребенный здесь, в четырех стенах;

Н. Гумилев

Примерно в этом контексте пишет о своих капитанах и В. Высоцкий, но Игорь Царев дерзко разрушает эту традицию, ведь это у него появляется

МОНОЛОГ ВЛЮБЛЕННОГО КАПИТАНА

Холодный ветер дует над Таити.Как чайный клипер мчатся облака.А Вы одна на палубе стоите,Сжимая шаль в изысканных руках.Мелькает чайка каплей белоснежнойВ разливе предзакатного огня.Вы смотрите так ласково, так нежно,Вот, только жаль, опять не на меня…Что манит Вас за этой дальней кромкой,Какой такой невидимый маяк?Кто ждет Вас, дорогая незнакомка?Кто любит вас, любимая моя?

И удивительное происходит в этом тексте явление Прекрасной Дамы – перед нами и Незнакомка А. Блока – далекая и недоступная мечта («нет, никогда моей и ты ничьей не будешь» – так и вспоминается этот контекст).

И возлюбленная Н. Гумилёва («И тая в глазах злое торжество, женщина в углу слушала его») – все похоже, только с той лишь разницей, что нет этой вечной печали, нет угла, куда загнана любимая женщина его предшественников-капитанов. И снова печаль светла, как это всегда бывает у Игоря Царева, что снижает градус напряжения, и прибавляет градус романтизма

Вы смотрите так ласково, так нежно,Вот, только жаль, опять не на меня…

А в рецензии к этому стихотворению появился еще один вариант этого текста, написанный по мотивам, его другом Евгением Дерлятко, переводившем «Ворона» Э. По, который очень понравился Игорю:

Рецензия на «Монолог влюбленного капитана» (Игорь Царев)

Вам принесет холодного мартиниХоленый афрамерикэн-стюард…Как жаль – но нет меня на той картине,Что написал Вам августейший бард!Я булькну зельем, плещущим в сосудеС волнительным названьем «Катти Сарк»Мой чайный клипер в управленье труден —С ним по сравненью водка – хлипкий барк!Когда наскучат пальмы и бананы,Достанут Вас чужие города,То я приму Вас, радостный и пьяный…Когда же Вы приедете, когда?!!

Браво, мэтр! Ваш образ с гитарой в руках просто очевиден.

Евгений Дерлятко 18.02.2003 16:46 •

Ваш экспромт не хуже исходника :) Спасибо, сударь. По поводу образа – да, иногда пощипываю струны.

Игорь Царев 18.02.2003 17:04

Мне хотелось привести этот вариант текста, чтобы показать, насколько плодотворным было их сотрудничество. Как хочется другому поэту написать свое стихотворение, когда чувствуешь, что это отзывается и в твоей душе. Насколько вообще может быть плодотворна дружба между поэтами, если они настоящие, неповторимые творцы, понимают друг друга.

Так перед нами возникает сразу несколько поэтов, отраженных в капитанах – этой теме тем для многих отважных Одиссеев, готовых отправиться в новое путешествие. Когда Игорю в рецензии намекнули на перекличку с гениями серебряного века, он отвечает:

Я и хотел, чтобы навевало именно те ассоциации, о которых вы сказали :

Игорь Царев 14.03.2003 13:30

Кстати, он всегда радовался, когда кому-то удавалось угадывать эти тайные знаки и метки в текстах.

Тема моря, моряков, капитанов никак не помещается в одну статью, и потому у нее еще будет продолжение, а пока хотелось бы закончить на мажорной ноте, а для этого наиболее подходит стихотворение «Санта-Ирина» – ну разве это не название корабля, бороздящего морские просторы:

САНТА-ИРИНА

– Видно чайки всю ночь голосили не зря —Адмирала опять укачало.И едва пронеслась над бушпритом заря,Он с похмелья велел выбирать якоряИ сжигать за собою причалы.Ветры дуют не так, как хотят корабли.Ветры слушать приказов не стали.Половина эскадры сидит на мели,Остальных по пути волны так замели —До сих пор еще дна не достали.Только Санта-Ирина, моя бригантина, еще на плаву.И команда, которая прежде не нюхала соли,Налегает на ванты до хруста, до рваных мозолей,Мертвый холод пучины спиной ощутив наяву.Нас несет на утес. Справа мыс. Слева плес.Берег скалится в злобной усмешке.Как назло у штурвала заклинило трос.Якорь цепь оборвал, как взбесившийся пес.Кто умеет молиться, не мешкай!..И не веря, что Бог в этот раз нас сберег,И почти не касаясь штурвала,Я влюбленно слежу, как встречая поток,Режет Санта-Ирина волну поперек —И плевать ей на всех адмиралов!

Конечно, это стихотворение надо анализировать в контексте стихотворений В. Высоцкого, потому что от «Капитанов» Гумилева поэт ушел довольно далеко. Если там капитаны сильны, бескомпромиссны и не сгибаемы, их мощь чувствуется в каждой строчке, просто видится прямая спина и грозный взгляд Адмирала Колчака, то в данном случае все совсем по-другому:

Адмирала опять укачало. И плевать ей на всех адмиралов! – это противоположно тому, что было там. Но перед нами все тот же влюбленный капитан. И его корабль движется «под управлением любви». Это чувство оказывается и сильнее веры Бога (И, не веря, что Бог в этот раз нас сберег,), и веры в то, что кораблем можно управлять (И почти не касаясь штурвала). Герой просто двигается в этом море «под управлением любви», и как ни странно, это оказывается самый верный выбор пути в бурном море..

Ни грозным викингам, ни отважному Николаю Гумилеву такое не пришло бы в голову, вероятно, но недаром этот корабль назван именем любимой женщины, и не остается сомнений в том, что он целым и невредимым доберется до родного берега.

Таков наш современный Одиссей, наверное, самый симпатичный из всех, бороздивших морские просторы. И пусть другие капитаны с ним поспорят, пусть докажут, что это не так. Разве не огонь любви «движет солнце и светила», помогает кораблям преодолеть шторм?

А где-то в бескрайнем море раздается голос другого капитана, и он тоже прекрасен, силен и отважен, он тоже поэт, диалог поэтов продолжается. Их звездные каравеллы должны обязательно встретиться в бескрайнем просторе между морем и небом, ведь им есть о чем поговорить…