скачать книгу бесплатно
– Так вот, запомните, фрейлейн Браун, – вновь великодушно перешла Магда на «вы», – больше вы никогда не должны предпринимать ничего такого, что хоть в какой-то степени могло бы исказить образ вождя нашей партии.
– Исказить образ вождя? – машинально произнесла Ева.
– Никогда, если только вы действительно с нами, с теми, кто до конца готов идти за фюрером, отстаивая идеи национал-социализма, идеи Третьего рейха.
– Но я верю фюреру. Верю, как никто иной, – Ева молвила эти слова не из страха перед женой главного идеолога империи. Просто это была святая правда.
За время их знакомства отношение Браун к идеям Гитлера претерпело несколько изменений. Вначале она относилась к его бесконечным рассуждениям о чистоте расы, Великих Посвященных, чаше Грааля и всему прочему, как к забавным фантазиям чудака, которые великодушно прощала ему. Затем эти его бредни начали основательно раздражать ее, но Ева мужественно мирилась с ними, понимая, что постепенно они захватывают тысячи сторонников фюрера, а следовательно, позволяют ему создавать новую партию и делать политическую карьеру. А против карьеры Адольфа она никогда не возражала.
И лишь в последнее время она понемногу подпадала под гипноз его идей, речей, увлечений, постепенно соглашалась с тем, что Германии в самом деле нужно жизненное пространство, которое можно добыть только военными победами. И что очищение от евреев – это очищение от индивидуумов, недостойных пользоваться благами граждан рейха. И что поголовное истребление цыган – вовсе не убийство, а всего лишь санитарная чистка общества. И со многим другим.
– Как никто иной? Что же, возможно, это главное, чего я добивалась от вас, – заметила Магда. – Мне остается лишь поверить, что слова эти сказаны вами искренне.
– Можете не сомневаться.
– Не хотелось бы, фрейлейн Браун, не хотелось. Мне давно следовало поговорить с вами. Уж кто-кто, а мы с вами, жены и… впрочем… должны понимать друг друга. И доверять. Мне почему-то кажется, что в нашей судьбе много общего, – с лукавой хитрецой улыбнулась Геббельс. – Не столько в прошлом, сколько, возможно, в будущем. Да-да, в будущем. Поэтому не осуждаю ваши попытки покончить жизнь самоубийством. Надеясь при этом, что они были серьезными, а не игрой на нервах.
– Мне не хотелось бы, чтобы кто-нибудь из близких мне прибегал когда-нибудь к подобной «игре на нервах», – обиженно заметила Ева. Но Магда не слушала ее.
– Я почему завела разговор об этом? Да потому, что не раз прикидывала: а смогла бы я уйти из жизни по своей воле?
– Что вы, фрау Геббельс! У вас прекрасный муж, семья. Вы пользуетесь такой известностью…
– Дело не в муже и семье, – прервала ее бабий монолог Магда. – Все значительно серьезнее. О нашей судьбе речь идет лишь постольку, поскольку она связана с судьбой рейха. После того как к ордам русских, движущимся с Востока, присоединились орды, движущиеся с Запада, события стали развиваться значительно трагичнее, чем мы с вами могли предполагать. И кто знает, чем закончится война. А уж если она закончится нашим поражением…
– Такого не может быть, – пылко возразила Ева. – Возможно, перемирием, но только не поражением.
Магда снисходительно улыбнулась. Уточнение показалось ей более чем наивным.
– И если уж война закончится нашим поражением… – упрямо повторила она, – неужели вы думаете, что нам простят все то, что..? В общем, вы понимаете, о чем я говорю. Как понимаете и то, что обсуждать подобные перспективы я позволяю себе только с вами.
– Ценю вашу откровенность, фрау Геббельс. Для меня она – полная неожиданность.
Магда вновь, теперь уже скорбно, улыбнулась каким-то своим мыслям, поспешно – слишком поспешно – попрощалась и направилась к двери…
– Так что ваш опыт ухода из жизни еще ох как пригодится, – обронила уже от двери.
– Не приведи господь!
– Причем ситуация может сложиться так, что не только вам одной[8 - Слова Магды Геббельс оказались пророческими. Обе эти женщины до последних дней войны находились в бункере фюрера, и обе добровольно ушли из жизни вслед за мужьями. При этом Maгдa Геббельс перед гибелью еще и приказала врачу-эсэсовцу умертвить ее детей.].
* * *
Ева закрыла свой дневник и сунула его в нижний ящик стола, который тотчас же закрыла на ключ.
«Сколько раз ты давала себе слово не возвращаться к дневнику? С тебя достаточно того, что приходится переживать сейчас, в эти дни. Зачем еще и заново переживать пережитое?»
Впрочем, вспомнить о беседе с Магдой Геббельс было как раз нелишне. Наоборот, самое время.
Нет, после того разговора они с Магдой так и не подружились. Да это, очевидно, и невозможно было. В те редкие случаи, когда им приходилось видеться, Магда слишком навязчиво напоминала, точнее – внушала, что «подруга фюрера – это подруга фюрера». Но при этом относилась к ней с холодной придворной вежливостью. О да, Магда умела быть тем «окружением», что способно «играть королей». Достаточно было видеть, с каким почтением она заставляла своих знакомых, все свое окружение относиться к рейхсминистру Геббельсу. Даже в обычных, домашних условиях.
Ну что ж, пусть знакомство у них и не получилось, но все же беседа с фрау Геббельс след свой в ее сознании оставила. Она оказалась своевременной. Теперь Ева сама ощущала, что не испытывает уже той юношеской остроты чувств, с которой она страдала по своему фюреру и ради него готова была лишиться жизни. За бытовую близость приходилось расплачиваться разочарованием. Она стала подмечать все больше недостатков Адольфа, причем не только в характере, но и в самой нравственности. А физические несовершенства мужчины, который у нее на глазах необратимо превращался в старца! А ведь ему всего лишь пятьдесят пять… Или уже… пятьдесят пять?
Однако понимала Ева и то, что на смену любовной увлеченности к ней постепенно приходило чувство той особой солидарности, которая делала их с Адольфом союзниками. И которая заставляла Еву думать, что теперь она готова идти с Гитлером до конца – до последнего дня, последнего вздоха. Не только не стараясь при этом эгоистично подчинить его волю своей, а наоборот, подчиняя ему, его идеям, все свои чувства, страсти, саму жизнь.
Правда, удавалось это не всегда. Время от времени проявлялись рецидивы сугубо женского эгоизма, как это произошло сегодня, в этот вечер. Но теперь Ева по крайней мере способна была понять, что с ней происходит, а значит, вовремя остепениться.
Ева прислушалась.
Шаги! Это его… его шаги! Как всегда, какие-то неуверенные, крадущиеся, словно Адольф боялся, что кто-то может услышать их; и уже слегка шаркающие.
И все же – это его шаги! Наконец-то!
Мгновенно погасив свечу, Ева метнулась к кровати и, сбросив туфли, нырнула под легкую, слегка влажноватую перину. Она знала, что фюреру легче всего появляться у нее, когда свет в комнате уже погашен, а «его Евангелие» безмятежно дремлет…
10
Полковник Дратов прибыл с тем небольшим опозданием, которое вполне позволяло командующему пристрелить его тут же, на месте, вложив в несколько матерщинных слов и недовольство свое, и текст приговора.
– Что случилось, атаман? – ошалело восстал адъютант на пороге номера с саблей в одной руке и пистолетом в другой. – Там взяли бабу и водителя, который дожидался ее. Говорят, в вас стреляла?
– Где эта скотина Фротов? – поиграл пистолетом генерал, все еще не желая возвращать оружие в кобуру. – Сюда его!
– Он у машины. Разбирается.
– Это я с ним буду разбираться. Сюда его!
Однако звать Фротова не пришлось. Он уже появился сам.
– Где вас носит, унтер-офицер?! – Хотя японская контрразведка уже хорошо знала, что из себя представляет водитель командующего, поручик Фротов все еще прикрывался погонами унтер-офицера. Что всякий раз, когда командующий был зол, позволяло ему подчеркнуто низвергать своего телохранителя до чина, засвидетельствованного его лычками.
– Даму только что увезли, господин генерал. Не думаю, чтобы она была подослана красными. Подозреваю, что подослали сами японцы. – Поручик оглянулся, не появилась ли Сото, предусмотрительно оставившая их в сугубо мужской компании. – Слишком уж все…
– Ты что, Фротов? Думаешь, что говоришь?
Семенов сел за столик, пригласил к нему адъютанта и Фротова, и несколько минут молча, с нескрываемой брезгливостью, смотрел на чашку с саке. – Какие у тебя основания? – наконец поднял глаза на своего контрразведчика. – Какие основания?! – стукнул по столу рукоятью маузера.
– Но ведь я не утверждаю, что целью этой красотки было убить вас.
– Тогда что же ты утверждаешь?
Фротов нервно взглянул в сторону полковника. Он терпеть не мог, когда при их беседе с командующим присутствовал кто-либо третий, пусть даже адъютант.
– Сиди, – приказал командующий Дротову. – А ты, поручик, не ерзай, подозрения тут не разводи, в соболях-алмазах.
– Может, ошибаюсь… Но мне кажется, что эту бабенку подослали специально для того, чтобы укрепить ваше доверие к их агенту, японке Сото.
Брови Семенова поползли вверх. Сюжет, который раскрутил перед ним поручик, пока что совершенно не вписывался в его понимание того, что здесь только что произошло. Он, конечно, не сомневался, что Сото работает на японскую разведку. Но «укреплять доверие» таким способом! Тем более, что он давно смирился с присутствием Сото.
– А если нет? – неуверенно спросил Семенов.
– Тогда прикажите своему адъютанту заказать портрет Сото у лучшего художника Маньчжурии, чтобы вывешивать его вместе с иконой Богоматери. Поскольку именно ей вы обязаны жизнью.
– А что, и придется. Как думаешь, стоит мне официально обращаться по этому поводу в японскую контрразведку?
– Бессмысленно. В любом случае нужно воспринимать события так, как они нам преподнесены. Подробности попытаюсь выяснить по своим каналам.
– Может, и сам уже на япошек работаешь, в соболях-алмазах?
– А все мы, вся армия, кому служим? – огрызнулся Фротов, и крысиное, узкоскулое лицо его покрылось багровыми пятнами.
«Работает, – решил для себя атаман. – Верный знак, что продался, скотина…»
– Мы служим свободной России, – горделиво вступился за командующего полковник Дратов. – Японцы – каши временные союзники – и не более того.
– Зря теряем время, ваше превосходительство, – не снизошел Фротов до дальнейших объяснений с адъютантом. – Как только эту даму возьмут в работу следователи японской контрразведки, сразу все станет ясно. С вашего позволения, господин командующий, я буду докладывать каждые три часа.
– Не реже, поручик, не реже.
Однако ни опереточное покушение невесть откуда появившейся вдовы, ни подозрение, немилосердно падавшее на Сото, не могли заставить генерала отказать себе в том божественном удовольствии, которое дарило ему каждое свидание с японкой. Стоило адъютанту и Фротову удалиться, как вновь появилась мило улыбающаяся Сото и с покорностью рабыни, готовой подчиниться любой прихоти своего повелителя, уселась на циновку у ног атамана.
– Пей, – не преминул воспользоваться своей властью над этим хрупким, но решительным созданием командующий. – Пей и молись, в соболях-алмазах.
Сото взяла чашечку с саке, смочила губки, показывая, что нет такого, в чем бы она решилась отказать генералу, потом ту же чашку поднесла ему.
– И-пей, да? Молись, соболях-алмазах, да? – щурила раскосые шоколадки лукавых глаз. – И-видишь, Сото хоросая уцениса, соболях-алмазах? Цай не отравлен.
– Теперь я и в этом не уверен. Значит, это ты вынула обойму из пистолета той стервозы, что хотела палить в меня?
– И-пока она показывала тебе свою о-о… – приставила растопыренные ладони к своим крохотным грудяшкам Сото.
– Груди?
– И-осень-то и-большие груди, я смотрела ее подарки. Если она и-хотела дарить пистолет, да, зачем и-дарить его с патроном в патроннике, да?
– Значит, ты никогда раньше не видела этой стервозы и не знала, что она придет сюда?
– Не видела.
– То есть это не спектакль? Стервоза действительно подослана красными?
– И-стервоса, да. И-хотела убить. Я могла убить ее сразу же. И-как только нашла пистолет. Но тогда и-ты и не поверил бы, что она стервоса.
Семенов допил саке из чашки Сото, потом из своей. Опустошил еще две… Но и после этого не ощутил ничего, кроме приторной тошноты, еще раз утверждаясь в своей давнишней убежденности: выпить литр японской «рисовки» для русского человека – все равно, что переесть миску недоваренной рисовой каши.
– Ничего, все равно я узнаю, кто подбросил мне эту тварь, – недовольно проворчал Семенов, оставляя стол. – У меня и своих наемных хватает.
Они перешли в соседнюю комнату, переступив порог которой, Сото сразу же начинала чувствовать себя императрицей Цыси – коварной в своей нежности и нежной в коварстве; ненасытной на то наслаждение, с которым она отдавалась мужчине, и щедрой – на всю ту буйную энергию, которой лишала его.
Усадив атамана на низенький топчан, девушка не сняла, а изгибаясь в стане, выползла из пестрого халатика, словно змея из собственной кожи, и, обхватив руками голову генерала, все тянулась и тянулась ввысь, приближая к его лицу «лепестки тысячи утренних тайн» в окаймлении опьяняющего восточными пряностями непорочного в своей грешности тела…
– И-тебе и-не нузна ничего узнавать, атаман, – прошептала девушка так, словно вместе с «лепестками тысячи утренних тайн» доверяла ему еще и тайну своей судьбы. – И-это не япоски подослали к тебе женсину-камикадзе, и-как ты думаесь. Япоски подослали меня.
– Тебя, в соболях-алмазах? Что же ты молчала?
– Цтобы ты знал, цто умею и-молцать.
– Почему же теперь заговорила?
– И-цтобы ты знал, и-цто я умею говорить.
– Не виляй хвостом, в соболях-алмазах. Зачем нужно было подсылать тебя? Мне уже не доверяют?
– Потому цто и-зналь, цто тебя хотят убить.
Семенов запрокинул голову, пытаясь что-то ответить, однако Сото вновь шаловливо, хотя и довольно настойчиво, привлекла его к своему телу.
– В «лепестках утренней и-тайны» и-нет смерти – и-там есть тока зизнь, и-да… Руськая присылает женсину, стобы убить тебя, япоска присылает Сото, чтобы любить тебя, и-да, и-сто луцсе?
Это был не вопрос, это было обречение мужчины на вечную любовь и вечную признательность. Командующий сидел на тахте, по-восточному скрестив ноги, а Сото, все распаляясь и распаляясь его близостью, постепенно взбиралась на него, грациозно забросив ему за плечо вначале одну ножку, затем вторую, изгибаясь в неподражаемом инстинктивном танце живота.
В перерывах между встречами, чувствуя, что всякое расставание с Сото становится все томительнее и невыносимее, Семенов не раз пытался понять, что для него значит эта девушка. И каждый раз ловил себя на том, что японка давно перестала восприниматься им в пределах таких понятий, как любимая, любовница, наложница…
Их свидания становились наградой для него за все те честолюбивые поражения и эмигрантское унижение, которое приходилось терпеть на этой земле. Ее изысканные ласки открывали перед ним свои таинства, словно великое вифлеемское озарение; неистовая покорность неминуемо перерастала в азартную игру плоти, которой они предавались с обреченностью самоубийц, до полного изнеможения; а вслед за ним наступало то истинное наслаждение собственным бытием, что сродни бытию внеземному.
Все это время номер генерала оставался открытым. Офицер контрразведки, явившийся, чтобы уточнить кое-какие детали покушения на командующего, увидел на тахте опьяненные страстью тела любовников и, вежливо откланиваясь, попятился назад выяснять, не ошибся ли.
Убедившись, что ошибки не произошло, он вновь вернулся к предусмотрительно приоткрытой им двери генеральского номера, однако постучать не решился. Как не решился и уйти.
Усевшись на лежавшую у двери циновку, он запрокинул голову и, закрыв глаза, стал прислушиваться к пьянящим всхлипам и вздохам девушки, отдающейся генералу столь странным и не совсем понятным для молодого офицера способом.
11
У входа в здание их остановил майор итальянской армии и доложил, что с контрольно-пропускного пункта спрашивают, можно ли пропустить на территорию виллы адъютанта Скорцени гауптштурмфюрера СС Родля, прибывшего – что особенно смущало охранников – с некоей дамой.
– У вас есть такой адъютант? – поинтересовался полковник Боргезе.
– Спросите о другом: с каких пор он начал разъезжать по Италии с дамами?
– Вот этого я не знаю, – скабрезно ухмыльнулся князь. – Ступив на землю Италии, люди обычно начинают забывать о многих святостях морали. Хотя, казалось бы, вотчина папы римского.
Боргезе перекинулся несколькими словами с майором, и тот, поморщив сократовский лоб, припомнил, что на самом деле дама эта – вовсе не «дама», а лейтенант СС. И что фамилия лейтенанта – Фройнштаг. Лилия Фройнштаг.
Князь вновь вопросительно взглянул на штурмбаннфюрера.
– Они неразлучны, господин полковник, – развел руками Скорцени, не желая выдавать истинную причину появления здесь унтерштурмфюрера СС. – Придется пропустить обоих.
«С Родлем все ясно, – сказал он себе. – Но какими неисповедимыми путями появилась здесь Фройнштаг? Кто это „позаботился“ обо мне таким образом, дьявол меня расстреляй?»