скачать книгу бесплатно
Тени забытого сада
Мила Суркова
Это роман-воспоминание, роман-размышление. Вера, родившаяся в России в начале 60-х годов, описывает свою жизнь, радости и печали. Судьба заносит ее в Казахстан, где живет отец. После распада СССР она чувствует свою оторванность от родины. Сложные отношения с мужем приводят семью к кризису. Как Кукнис из притчи, Вера решает «сгореть» и сохранить очаг для детей. Но принесет ли это счастье? И сможет ли она полюбить дочь мужа?
Мила Суркова
Тени забытого сада
Часть первая
1
1968 год
– Это в степи! Быстрей! Быстрей! – слышны крики мальчишек за нашим забором.
Под раскидистую яблоню, где мы устроились с Наташей, проник запах паленой кожи. Обычно я ощущаю его перед Рождеством, когда все, кто держит свиней, забивают их и опаливают щетину. Запах смерти бедных животных вызывает страх и тошноту. В такие дни бабушка, не называя причины, не советует выходить на улицу. Но я догадываюсь, что происходит в соседних дворах. Воображение рисует лужи крови и мертвые тела, и я долго плачу в своей кровати. Хорошо, что мы не держим свиней. Сейчас тот же невыносимый запах. Ужас гонит меня домой, чтобы спрятаться, уткнуться в подушку. Но не успеваю. С визгом распахивается калитка, влетает Сашка, мой сосед:
– Бежим, Вера!
– Сашка, куда? Я не хочу!
Он не слушает меня, крепко хватает за руку, и мы несемся. Наташка уже умчалась вслед за мальчишками. Она-то ничего не боится.
Тяжелые косы бьют по спине, сандалики слетают с ног – я не успела их застегнуть. Сашка наклоняется, натягивает ремешок на пуговичку, а мимо пролетает детвора, в ту сторону, откуда несется нечеловеческий крик. В страхе останавливаюсь, но Сашка тянет меня за собой, и я повинуюсь. Я ему доверяю.
Степь начинается через две улицы от нашего дома. До самого горизонта – сухая побелевшая земля с редкими умирающими кустиками и колючей травой, напоминающей щетину старика, живущего напротив.
Едкий дым стелется ручейками по траве. Но не от него ужасающий запах. Мечется живое пламя – горит корова. Огонь лижет ее бока, хвост вспыхивает, как спичка, и она, несчастная, бегает кругами и кричит хрипло, жутко. Это даже не крик, а жуткий визг, дикий вой обезумевшего существа. Двое мужчин бегут к корове, на ходу снимая рубахи, сбивают огонь.
Сухое бледное небо дрожит голубоватым пламенем и падает все ниже и ниже, сливаясь с белесой степью. Оно полоснуло по глазам и крепко придавило меня. Степь и небо образовали раскаленную покачивающуюся сферу, я замкнута внутри нее.
Закрываю ладонями уши, зажмуриваюсь и кричу, а в голове что-то бьется и рвется.
Визг бедной коровы длится вечность. Вдруг он резко обрывается. Открываю глаза и вижу, как она падает, поднимая пыль, и пожухлая трава вокруг нее вспыхивает пламенным цветком. Снова закрываю глаза и кричу.
Сашка крепко прижимает меня к себе, но удержать не может. Я не чувствую ног и падаю на землю. Кто-то берет меня на руки и несет.
Помню, дома меня положили на кровать; я вдохнула лавандовый аромат подушки и упала в тяжкий сон. От запаха горелого мяса и паленой шерсти что-то сжалось в животе в комок, и я часто просыпалась и стонала от боли. Чувствую прохладную руку бабушки, ее сменяет мягкая и теплая – мамина. Вновь ухожу в забытье. Вижу сочные травы, глажу теплые и шелковистые бока коровы, заглядываю в ее большие печальные глаза…
Сквозь туманную дрему слышатся голоса родителей Сашки. Они разговаривают с мамой и папой, а он сидит возле меня. Когда открываю глаза, с жаром рассказывает, как тушил горящую траву, как засыпали тело коровы землей, кто нес меня домой. Я плачу.
Приходит бабушка, выпроваживает Сашку, ложится рядом, гладит по голове, приговаривает, пока я не засыпаю:
Прогоню печаль,
Отгоню беду
И разрыв-траву
Для тебя найду…
Я внимаю словам песни-заговора – расправляется комок в животе, разжимается стиснутое горло, развеивается туман в голове.
Жарко. Прядка волос приклеилась к вспотевшей щеке. Убираю ее и лежу с закрытыми глазами, пытаясь понять, сон ли мне привиделся про пожар в степи или это было наяву. Сейчас открою глаза и увижу яркий день. Побегу в сад. Он сияет, не зная, что через час упадет жара, как огненный смерч. Свежи с утра запахи цветов на еще не высохшей земле – дедушка с вечера щедро напоил ее.
Пожар? Это просто страшный сон.
Громко тикают круглые часы с молочным циферблатом, похожим на глаз циклопа. Дедушка во всем белом, прямой и седой, как тополь в пуху, включает радио (значит, уже шесть часов), закручивает вверх кончики усов – с одной стороны, потом с другой. Неужели мой дедушка тоже был ребенком? Пытаюсь представить, но не получается: у малыша густые усы и седые волосы. Смеюсь. Уверена, что в юности дедушка выглядел как принц. Зачем отпустил усы и стал называться мужчиной? Странные эти взрослые. Я не хочу, чтобы он старел. Пусть остается таким же высоким, как дерево, и крепким, как черенок лопаты, которой он копает картошку.
Четкий и бодрый голос диктора сообщает о подвигах на уборке урожая (я думала, что их совершают только на войне), о сварщиках, перевыполнивших план, что-то про Чехословакию и войска. Дедушка, как всегда, спорит с ним, на каждую новость замечая: «Брехня…» В конце диктор довольным голосом рассказывает о погоде – ему, наверное, не жарко. Я мечтаю, как мы с Наташкой спрячемся от горячего солнца под нашей яблоней.
Дедушка отрывает листок календаря, что висит над комодом под портретом девушки, и, поглаживая бороду, говорит:
– Девятнадцатое августа, шестьдесят восьмой, понедельник. А ведь именно в этот день, Мария, два года назад мы сели на поезд и приехали сюда. Эхе-хе, как время-то летит.
Дедушка никогда не называет бабушку Машей, как соседи. Его «Мария» звучит строго, но строгость эта видимая. Я часто ловлю его взгляд, когда он смотрит на нее, и в его серьезных глазах замечаю сияние – словно солнечный зайчик, которого я недавно ловила на стенке, промелькнул там. Откуда знать шестилетней девочке о том, что на свете есть любовь? Разная и непонятная.
– Да, Андрюша, летит и исчезает как ветер. И принесло же нас в эти волжские степи… Ох, как далеко от родных мест-то… Вот и Верочка через год в школу пойдет, – бабушка отвечает шепотом, думает, я сплю. – А Коленька уж второклассник.
Колька – сын тети Тони, старшей маминой сестры. Дедушка называет его хулиганом и часто повторяет бабушке, что его надо в строгости держать. На что она неизменно отвечает: «Что я могу сделать, Андрюша?» Тетя с мужем и Колькой живут в соседнем поселке.
Они продолжают разговаривать, а я занимаюсь любимым делом: рассматриваю портрет девушки. Я знаю каждый штрих на нем. Это моя бабушка. Я очарована милым выражением лица и кроткой добротой, исходящей от ее облика. Она красива: темно-русые волосы уложены в высокую прическу, в маленьких ушках затейливые сережки (бабушка потом расскажет, что они фамильные, с бриллиантами и рубинами), мягкий подбородок, высокая шея. Мне нравится широкий кружевной воротник ее платья, он немного приподнят спереди, а сзади стоит, как парус. Его причудливые узоры соединены между собой тонкими нитями. (Бабушка говорит, что все люди связаны между собой невидимыми ниточками). Я вижу только верх платья, но представляю его пышную юбку и поражаюсь великолепию. «Как жаль, что теперь не носят такие», – подумалось мне.
Мария с теплотой смотрит на меня. Легкая улыбка, совсем незаметная, только уголками губ с красивым изгибом. Я вижу, что губы у нас похожи: нижняя гораздо полнее верхней. Марию рисовал Миша, молодой художник, когда бабушке было шестнадцать лет. Он ее любил. Мама рассказывала мне об этом, а я слушала как дивную сказку.
Закрываю глаза – веки тяжелые, словно на них положили камни.
Вкусные запахи, плывущие из кухни, окончательно разбудили меня. Блинчики?! Бабушка наклоняется надо мной.
– Верочка, ты проснулась?
Я тяну к ней руки, она перекладывает мою косу со спины наперед.
– И спинка вспотела.
– Да, солнце жарит с утра, – бурчит дедушка.
Бабушка нагибается ко мне, целует в темечко. Я снимаю с нее платок. Волосы не такие, как на портрете, а серые, как старый снег. Она расчесывает их широким деревянным гребнем, заплетает в тонкую косичку, завязывает старой выцветшей лентой и прячет под платок. Прижимаюсь к бабушке; она гладит меня сухой рукой. «Заскорузлой», говорит она. Это слово я не люблю. Оно не о моей бабушке. Сначала я думала, что оно обозначает мягкость, хотя и звучит неблагозвучно. Оказалось, бабушка имеет в виду другое: ее ручки из нежных превратились в натруженные и жесткие. Я подтягиваюсь и целую сухую щечку. Пытаюсь встать и падаю на подушку – слабость и боль во всем теле.
Бабушка на руках несет меня во двор. Ставит на ноги, поддерживает, а я умываюсь холодной водой из серебристого рукомойника, прибитого к деревянной стене дома. Приятно прохладное касание капель. Воробей что-то прочирикал возле меня, старая собака Эльза подошла и лизнула ногу шершавым языком. Сквозь мокрые ресницы вижу Сашку возле дыры забора, разделяющего наши дворы. Каждое утро он стоит здесь и, как верный воин, ждет, когда я выйду, чтобы крикнуть: «Привет, Вера!» А я всегда радуюсь: «Привет, Сашка!»
Сегодня в ответ молча машу ему рукой. Дедушка прячет улыбку в усы.
– Жаних явился.
Бабушка, укоризненно взглянув на него, поднимает меня, приговаривая: «Совсем пушинкой стала».
Сашка убегает, его позвал отец.
Мы завтракаем в тени большой сливы за столом с белой холщовой скатертью. Щебечут птицы, жужжат шмели, но скоро они утихнут, спрячутся в листве.
От жара выцвело небо. Ни полоски облака. Солнце как желток на раскаленной сковороде. Невозможно смотреть на него. В воздухе пар, как от бабушкиной печки, когда она жарит пирожки.
Здесь не бывает утренних туманов. Сушь выхолостила их. О дожде забыто. Он редкое явление – как праздник.
– Тучи где-то прячутся от горячего солнца, – говорит бабушка. – С весны до осени набираются силенок.
Прибежала Наташка, примостилась рядом, положила в рот кусочек блинчика. Ее огненные волосы горят даже в тени, веснушки подпрыгивают, когда она смеется.
– От тебя еще жарче, Наталья. – Бабушка улыбается, а сама с беспокойством смотрит на меня. Она понимает, что я не могу есть, и приносит холодного взвара в глиняном кувшине. Делаю глоток сладковатого напитка. Подступает тошнота. Отодвигаю стакан.
Качнулся жаркий воздух, дохнул полынью. Бабушка вздохнула. Никак не привыкнет к его терпкому запаху и пыльному ветру с песком. Она говорит, что мы приехали из зеленых мест Кавказа, где красивые горы, холодные горные речки, душистые травы. Я этого не помню. Как представить все зеленое? И какие они, горы?
Несколько дней не отпускает слабость, и бабушка на руках относит меня к любимой яблоньке. Каждый раз она что-то шепчет, обращаясь к ней.
– Дерево, как и человек, любит ласку. Ты можешь погладить его и пожелать долгой жизни, – советует она. – Яблонька запомнит добрые слова. Она любит слушать нас, ей нравятся голоса людей.
Я касаюсь прохладного ствола. Муравьишка переползает с него на руку. У нас необычная яблоня: ветви опускаются вниз, образуя широкий шатер. Здесь мы с подружкой устроили домик: постелили старое детское одеяло, по краям разбросали маленькие подушки; на одной из них лежит книга «Восточные сказки». Игрушечная посуда расставлена на вязаной салфетке. Синий флакон из-под духов служит вазой для вьюнков. Куклы сидят лицом к друг другу: моя деревянная (ее дедушка сделал из дощечек, а бабушка обтянула ватой и лоскутками, сшила красивую одежду) и Наташкина – настоящая, с фарфоровым личиком, но без одной руки. Есть в нашем домике сломанный будильник, маленькая статуэтка белой лошадки (подарок Сашки) и фарфоровый слоник с отломанным хоботом. Мы устраиваем обеды под деревом – еда здесь кажется особенно вкусной.
Бабушка принесла сливы. Мне хочется кисленького. Надкусываю. Нет, не могу съесть даже кусочек – запах паленой шерсти ощущается во всем.
Солнце прячется в ветках, золотит яблоки. Я задела одну – лучи вздрогнули и убежали вверх, а сквозь просветы в листьях заглядывает бледное, с желтоватыми бликами, небо. Качнулись листья. Я замерла: райские птицы прилетели! Бабушка всех птиц называет райскими созданиями. Нет, это жаркий ветерок пробежал в густой кроне. Подал голос воробышек, за ним другой – и затихли.
Сашка стоит за забором и просит:
– Вера, можно к вам?
Серые глаза, белесые брови, родинка на левой щеке, соломенные волосы, хохолок на макушке, короткие штанишки – видны сухие болячки на коленях, босые ноги. Мне его жалко, и я кричу (мне кажется, что кричу, но понимаю, что еле говорю, тошнота не отпускает):
– Давай к нам!
Но Наташа строго произносит:
– Мы с мальчишками не играем.
Это неправда. У нас все друзья мальчишки. Наташка не любит, когда Саша приходит ко мне. Начинает злиться. К ней он не заходит никогда. Я твердо говорю:
– Саша, иди! А что у тебя в руке?
– Сашка, вечно ты со своими жуками! – испуганно кричит Наташа.
Скрипнула отодвигаемая доска в заборе, мой друг протиснулся в щель.
– Это не жук, а паук, – отвечает он. – Пауки хорошие, плетут паутину, чтобы ничего не забыть. Так говорит моя мама.
Видимо, и для меня паук сплел тонкое полотно памяти, и я в мельчайших подробностях помню свое детство. Если что-то забылось, осторожно тяну ниточку – паутинка разматывается и напоминает обо всем.
Бабушка приносит пирожки с капустой и картошкой. Наташка ест и убегает. Сашку зовет мама, он берет два и уходит. Я кладу в рот крохотный кусочек, чтобы сделать приятное бабушке, но не могу проглотить. Она гладит меня по голове, протягивает руку, срывает яблоко, протирает передником. Откусываю от розового бочка, сок брызжет, свежесть и кислинка приятны.
– Бабушка, а почему ты кладешь яблочки на столик? Они же портятся на солнце, и птицы их клюют.
– А я для них и оставляю, – отвечает она, и я знаю, что сейчас расскажет нечто интересное. – Знаешь, Верочка, моя мама, собирая урожай, оставляла несколько плодов птицам. Когда срывала яблочко, благодарила дерево за него. Она рассказывала, что в древности яблоки считались целебными. Особенно на Спас.
– Что такое Спас, бабушка?
– Как раз сегодня он и есть. Каждый год в этот день, как только небо начинает светлеть, прилетает птица Сирин. Садится на яблоню, поет печальные песни чудесным голосом и роняет слезы.
– А почему она плачет?
– За людей переживает. Печалей-то много у взрослых, вот она и предупреждает о беде или несчастье. Печаль и радость, они же рядом ходят. Потом прилетает вторая птица – Алконост. Ее сладкий голос успокаивает душу и наполняет радостью. Услышит человек такую песню, значит, счастье его ждет. Райская птица смахивает с крыльев живую воду, омывает яблочки, и они становятся целебными. Это все, Верочка, и происходит девятнадцатого августа. Раньше урожай яблок собирали с приходом Спаса. Это важный праздник, Яблочный Спас. Моя мама в этот день ходила в церковь, освящала яблоки. А сейчас-то в церковь не пойдешь. И не спрашивай, Верочка, почему. Вырастешь – узнаешь.
– Бабушка, значит, они сегодня прилетали? А почему я их не видела? А ты их видела? – оживилась я.
– Нет, я же пирожки пекла. А ты не заметила за разговорами с Натальей. – Она улыбается.
– Как жаль, – огорчаюсь я. – На следующий год я их обязательно увижу! Алконост – красивая птица, а Сирин – нет?
– Нет, внученька, они обе красы необыкновенной. Они полуптицы-полуженщины. Голова и руки – как у людей, а тело – птичье, и крылья большие, красивые. Это райские птицы.
– Что такое рай, бабушка? Где он?
– Рай? – переспросила она. – Это место, где человек счастлив. Он и в душе у нас, только не все его берегут. Славяне в древности его называли Ирием. Съешь, внученька, еще яблочко.
– Красивое слово «Ирий». А мы славяне?
– Да, Верочка. Только ты некрещеная. Твоя мама считает, что это папа должен решить, крестить тебя или нет.
Что такое крещение, я знаю от бабушки. Но почему это зависит от папы, казалось загадкой. Но я не стала об этом спрашивать, чувствую, когда бабушка ответит на мои вопросы, а когда нет.
– А какие в раю деревья?
– Много диковинных. Есть там и яблони. Но самое главное – Дерево Жизни. Давным-давно на земле из прилетевшего откуда-то семечка оно выросло в середине строящегося дома. Люди не срубили его, а сложили дом вокруг него. Дерево выросло до неба. Ему поклонялись, возле него лечились. Мой папа посадил яблоню под моим окном; ночью она легонько постукивала в стекло, отгоняя непрошеных духов и плохие сны.
Я показала на маленькие деревца возле забора.
– А они тоже яблони?
– Да, внученька. Когда мы здесь поселились, старая яблоня засохла. Пришлось ее убрать и посадить новые. Запомни, деревья помнят боль, если человек ее причинит. Поэтому надо сажать другие деревья вместо погибших – неважно, сами они засохли или же человек виноват.
Два дня я ела только яблоки. Уверена, они ускорили мое выздоровление. За время болезни бабушка поведала мне о своем детстве, о родителях. Ее рассказы оживали яркими картинами-иллюстрациями к сказочному миру, в котором, думалось мне, она жила. Прадедушка – «вдохновенный кудесник» из «Песни о вещем Олеге», прабабушка – фея.
– Бабушка, твоя мама была волшебницей?
– Нет, Верочка. Хотя… Да, наверное. Она любила нас, но не говорила об этом. Любовь – главное волшебное средство. Она спасает и хранит.
– Бабушка, я всех люблю и хочу стать волшебницей.
– Ты сможешь.
