скачать книгу бесплатно
Стало привычным представлять, какой у папы дом, где он сидит, когда читает книги, из какой чашки пьет чай. Я вхожу к нему, сажусь рядом, он обнимает меня, целует. Только его жену и детей не могу вообразить, но я им завидую: они живут с ним.
Я веду счет времени до следующей встречи, тороплю его, но оно не спешит сокращаться и тянется невероятно долго.
4
Ноябрь. Осенние каникулы. Еду в поселок на машине, что поет скрипучим голосом в такт говорливому водителю. Неприятно пахнет бензином и старыми кожаными сиденьями, но это не нарушает предвкушение счастья от встречи с бабушкой и дедушкой. Я улыбаюсь от мысли, что снова услышу ее тихую молитву с придыханием: «Господи Иисусе Христе…» и спор с дедушкой о религии – он не верит в Бога.
Машина останавливается возле дома, бросаюсь к калитке, а навстречу уже спешит бабушка, раскрыв руки для объятия. Я прильнула к ней – аромат ванили. «Булочки приготовила», – радуюсь я. Ее коса щекочет мне нос. «Косица, – так называет ее бабушка. – Вот и все, что осталось от густой косы».
– Как ты выросла, моя красавица! Верочка, неужто тебе уже пятнадцать? Невеста.
– Бабушка, я не люблю это слово.
– Как? А раньше все мечтала о белом платье и о длинной фате.
Дедушка заносит в дом сумку.
– Книг-то сколько! Хорошо, что тебя сосед привез. Как бы сама донесла до автобуса? Все так же глотаешь книги?
– Да, дедушка, вся в тебя, – смеюсь я. Он гладит меня по голове большой жесткой ладонью. Я обнимаю его – крепкого и сильного, как дуб.
– Подросла, – замечает он.
– Обжились на новом месте? У тебя теперь есть своя комната, – радуется бабушка тому, что мы получили отдельную квартиру.
– Да, бабушка, жаль, что уже прохладно и не могу сидеть с книгой на балконе.
После обеда подхожу к зеркалу в старинной раме, раскладываю черты лица на «похоже на маму» и «похоже на папу». Нахожу больше папиного. «Красавица? – вспоминаю слова бабушки. – И где эта красавица?» Потянула в стороны длинные косы, покрутилась. На белой коже светло-карие глаза кажутся еще светлее, приблизившись вплотную к зеркалу, рассматриваю их. Ничего красивого! Еще эта глупая ложбинка на кончике носа, словно он раздваивается. Хорошо, что это видно, только когда голову поднимаешь вверх. Но я не гордячка, нос не задираю. Кружусь по комнате.
Я счастлива.
– Хороша, моя внученька, – бабушка подошла неслышно. – А Сашки-то нет, уехал с отцом к родственникам за реку, завтра вернутся.
– Так я и не спрашивала о нем, – краснею я. – Расскажи-ка лучше о папе.
– Я же тебе в прошлый раз…
– Ну бабушка… – прошу жалобным голосом.
– Хорошо. Я говорила тебе, что Керим очень хороший, заботливый. Каждый раз привозит подарки. Красивый он у тебя. Помню, когда первый раз увидела его, поразилась белоснежной коже. Брови-то чернющие, а глаза – светло-карие. Это он решил, что Лиде лучше рожать в Пятигорске. Как он радовался, когда ты появилась! Никому не доверял тебя купать и пеленать. Пеленки стирал, гладил… Клал тебя на грудь, и ты тут же засыпала. Любил тебя очень.
– Почему они расстались?
– Вера, пусть тебе мама скажет.
– Ладно, бабушка. Тогда давай про райских птиц. И про прабабушку.
– Ты не забыла? Сколько же тебе было, когда о них услышала? Пять? Шесть?
Мы сидим на диване, она рассказывает, будто поет, я трогаю ее седую косичку, замечаю много коричневых пятен на руках. Мне больно видеть, как меняется моя бабушка.
Спустя годы многое забылось, но родные лица, голоса, запах, тепло – со мной. Какой-то звук или слово вдруг вернет в детство, кажется, протяни руку, отодвинь полог времени – и спрячешься за сильной спиной дедушки, уткнешься в грудь бабушки, и ты уже не беспомощный мотылек с обожженными крылышками, а та Вера, что была счастлива в волжском поселке.
После обеда вышли во двор. Дедушка направился за дровами для печи, бабушка – за соленьями в летнюю кухню, я – к грустной яблоньке с сухими редкими листьями.
Воробышки уселись на куст смородины, клюют засохшие ягоды.
– Зима ранняя придет, – замечает дедушка. И тут же после его слов, словно ждали команды, примчались тучи. Ветер схватил с клена охапку красных листьев и, пронеся их немного по дорожке, рассыпал узором на блеклой траве. Они немного подвигались, шелестя засохшими кончиками, укладываясь удобно на зиму (не знали, что на вечный сон), и замерли в ожидании то ли следующего дуновения ветра для создания более совершенной композиции, то ли дождя, чтобы закрепил их в причудливой арабеске.
Дедушка словно прочитал мои мысли:
– После смерти природа оживет весной. Вот бы и людям так…
Горечь и понимание того, о чем я пока не должна знать, прозвучали в его словах.
После ужина показываю бабушке альбом с репродукциями картин, который мы купили с мамой. Знаю, ей нравятся старинные портреты.
– Кожа светится, как у твоей мамы, – бабушка провела рукой по изображению Данаи.
– Бабушка, почему я не художник? Как можно так точно писать свет? Смотри, лучи солнца как настоящие. – Я показываю «Девушку за верджинелом» Вермеера. Кажется, она смотрит на меня, слегка улыбаясь. Свет ласково касается ее правой щеки, и по ее лицу, как теплый ветерок, пролетают оттенки чувств. Каких? Она влюблена? Чем-то я похожа на нее. Взглядом? Овалом лица? Пристально смотрю в ее глаза, и спокойная радость наполняет меня.
Бабушка включает радио – слышу нежную мелодию скрипки. Беру лист бумаги и записываю стихи, что полились легко. Они для Саши, завтра у него день рождения.
Ночью он мне снился, а утром, только я успела умыться, как услышала в прихожей его голос.
– Саша! С днем рождения! – кричу ему. – Подожди, я еще не оделась.
Спешно натягиваю голубое платье и синюю кофту. Гляжу в зеркало, снимаю синюю и надеваю белую с круглыми пуговицами. Мне не терпится увидеть моего друга. Он что-то говорит бабушке. Голос его изменился – совсем взрослый, с хрипотцой; Саша перестал картавить, только когда волнуется, «р» звучит мягко, и мне это нравится. Бабушка говорит, что мы как родня: краснеем и картавим одинаково. Моему Саше уже семнадцать лет. Моему? Боже мой, я покраснела. Все, не выйду, пока не успокоюсь.
– Верочка, ты долго будешь парня держать в коридоре? – Бабушка заходит и улыбается, увидев, что я принарядилась.
– Ладно, пусть идет.
– Вера, это тебе. – Саша протягивает мне розы. Я знаю, что в поселке их не купишь. Значит, ездил за ними в город?
– Спасибо. Но день рождения не у меня, а у тебя. Садись, Саша, я сейчас.
Беру со стола открытку со стихами, книгу о художниках Возрождения и протягиваю ему. В его серых глазах вижу себя смущенную, растворяюсь в его взгляде, голова кружится. Саша успевает подхватить меня за плечи и целует в висок. Я мягко убираю его руки. Странный жар окатывает меня. Я не чувствую тела – оно стало золотистым облаком.
Дома у Саши собралась вся наша компания. С детства мы вместе: десять мальчишек, Наташа и я. Других девочек на Московской улице нет. Да и мы давно «свои пацаны» – так нас называют все, кроме Саши. Я самая младшая, остальным – от шестнадцати лет до восемнадцати. Самый старший, Захар, спросил:
– Что, даже шампанского не будет?
– Еще немного подрасти, Захар, – отвечает ему отец Саши, противник алкоголя. Он физик, раньше преподавал в институте, теперь пишет книги и пособия для преподавателей. Он гораздо старше матери Саши, Ирины. Кто-то судачил, что она его вторая жена, но я не стала слушать всевозможные домыслы о семье моего друга. Ирина наготовила столько вкусного, что Захар вскоре забыл про свой вопрос.
Включили магнитофон. Я вздрогнула. Это наша любимая песня группы Scorpions. Помню летом, в день моего рождения, Саша по-особенному посмотрел на меня, что-то хотел сказать, но я опередила его какой-то фразой, чтобы он не произнес то, на что я должна дать ответ. В тот день звучала эта мелодия.
Саша пригласил меня. Нас влечет друг к другу странной силой, сопротивляться которой сложно. Пытаюсь отстраниться и не чувствовать его прерывистого дыхания, но Саша прижимает меня к себе.
Когда музыка замерла, предложил выйти на улицу.
– Вера, первый снег в этом году, – шепнул он.
Серебристые снежинки подрагивают в воздухе. Хрустит снег под ногами, как накрахмаленное белье. Подошли к дереву. Саша коснулся ветки, покрытой ажурными звездочками, – они полетели на нас.
Белое небо легко дышит. Нет верха и низа, нет начала и конца. Чистая хрупкая сфера вобрала нас в себя, оградила от остального мира и бережно покачивает на невидимых волнах. Никому не слышен наш смех. Возникло ощущение, что перевернули белый земной шар, серебряные пушинки поплыли в невесомости, и не понять: то ли они опускаются с неба, то ли отрываются от земли. Мне казалось, я вижу приближающихся к земле прекрасных эфебов на белых конях. Развеваются их белые гривы, рассыпая сверкающие звезды.
Саша что-то говорит, я улыбаюсь и смотрю на него сквозь ажурный шелк, ласкающий лицо. Снежинки садятся на его длинные светлые ресницы, добавляя нежности взгляду. Умиротворение – и вихрь чувств. Как это может сочетаться? Это и есть счастье? Что же оно такое? Взгляд? Ощущение? Прикосновение? Неожиданно возникло опасение: вдруг все исчезнет как снег? Растает он – и счастье уйдет.
Я ловлю его восхищенный взгляд и понимаю, что сейчас я для него – центр белой вселенной. Его любовь кружит и поднимает над землей, и попытки разобраться в своих чувствах растворяются.
Трепетные чувства Саши вызывают во мне беспокойство. Мне кажется, у него они иные, чем у меня. Я ощущаю в нем что-то незнакомое мне, замечаю, как он пытается сдерживать себя, если мы находимся слишком близко. Белая ночная тишина. Она отгородила нас от дневных звуков, от суетности и всего того, что в такие минуты кажется мелким.
– Вера, я… – но его слова остановила громкая музыка, что вылетела из распахнутой двери его дома. Мы оглянулись. Наташа в красном платье и на высоких каблуках замерла в проеме, как на кадре диапозитива, и смотрела на нас некоторое время, потом резко развернулась и ушла. Дверь хлопнула. Вернулась тишина.
Саша стряхивает снег с моего пальто, снимает с рукава большие снежинки. Мы рассматриваем их рисунок, графический и идеальный. А счастье? Оно идеально? Саша произносит глухим голосом, словно у него в горле ком:
– Вера, я…
Испуганно смотрю на него, он наклоняется и осторожно целует меня. Я чувствую вкус его солоноватых горячих губ и ощущаю пронзительную струю тепла и дрожь во всем теле. Вырываюсь и убегаю в дом. В коридоре сталкиваюсь с Наташей.
– Ты куда летишь? Нам надо поговорить.
– Давай у нас, – говорю ей. Прощаюсь с родителями Саши, и мы уходим. Саши около дома нет. В ореоле густого снега вижу его фигуру, похожую на странника в нереальном белом пространстве. Саша направляется в сторону колодца. Я хочу бежать за ним, но Наташа схватила меня за руку и потянула за собой как пушинку. Она в этом году вытянулась, фигура ее стала спортивной – Наташа занимается баскетболом. Я рядом с ней – мышка.
– Вера, прости, я давно хотела тебе сказать, что мне нравится Сашка, – начала Наташа, когда мы зашли ко мне домой и уселись на диван. – Вернее, я его люблю. Он же тебе не признавался? Нет?
Я хочу ей ответить и не могу. Голос покинул меня. Откидываю с себя плед, которым мы укрылись.
– Я собираюсь сейчас пойти и признаться ему. Просто хотела тебя в известность поставить, – спуская с дивана ноги, продолжает она. Я спрашиваю неожиданно глухим голосом:
– А он? Извини, кажется, я простыла.
– Ты же знаешь, кроме тебя он никого не замечает. Вера, ты все равно уедешь в Москву. Отпусти его.
– Я его не держу, – отвечаю, а у самой сердце бьется, словно воробей в неволе. – Он же хочет в Ленинград, художником стать.
– Да не получится у него, – раздраженно говорит она. Я замечаю, что ее веснушки стали бледнее, знаю, она пытается избавиться от них и использует разные средства. – Он же учится плохо.
– Наташа, но он талантливо рисует.
– Я поеду с ним, буду поступать в медучилище, институт я не потяну. – Она заплакала и уткнулась в мое плечо.
– Не плачь, Наташа.
– Скажи ему, что не любишь, что тебе нравится кто-нибудь в городе. Мы уедем, а тебе еще два года в школе учиться, знаешь, как все изменится. Влюбишься в кого-нибудь.
Она ушла. Иду в кухню, лампу не включаю. Снежный свет отражается на потолке и стене. Беру стакан, он выскальзывает из рук и разбивается. Собираю осколки, похожие на льдинки, подхожу к окну. Снег сыпал и сыпал, белый свет заглядывал в комнату и заливал ее голубоватым светом.
Вошла бабушка. Включила лампу.
– Что-то рано в этом году снег. – Вопросительно посмотрела на меня. – Поссорилась с Натальей? Давно пора. Вы такие разные.
– Ты почему не спишь, бабушка? Время одиннадцать.
– Услышала, что-то упало.
– Стакан разбился. – Я плачу.
– К счастью. – Она обнимает меня. – Ты из-за Саши? Он влюблен в тебя.
– Да, бабушка. Я не знаю, что делать.
– Жить, Верочка.
Она запела старинную песню о любви девушки и юноши-сокола, руки ее, как крылья голубки, скользили по моим волосам, плечам, теплое сияние исходило от нее. Я постепенно успокоилась. Когда бабушка ушла, я выключила свет и увидела во дворе Сашу; он ждал, что я его замечу и выйду. Хотела бежать к нему, но сдержалась.
В день моего отъезда Саша говорит:
– Вера, приезжай в Ленинград. Ты можешь поступить в университет на факультет журналистики.
– Саша, я только через два года окончу школу.
А сама думаю: «Что ты ответил Наташе? Приедет ли она к тебе?»
– Вера, я хочу на тебе жениться. – Саша краснеет, смущенно приглаживает вихор. – Я люблю тебя.
Я не отвечаю. Мне Саша дорог, но люблю ли я его?
– Ты молчишь… Ладно, Вера, главное, что я тебя люблю. Я буду приезжать на праздники и на каникулы. Ты будешь меня ждать?
– А учиться когда будешь? Да, Саша, я буду ждать, – говорю серьезно и верю в это. Он облегченно вздыхает:
– Буду часто приезжать, – повторяет он. – За тобой надо присматривать.
– Я не маленькая.
– Но для меня ты всегда будешь маленькой.
Разговор с Сашей приносит необъяснимую радость и ощущение, что все достижимо и легко, когда он рядом: и в институт поступлю, и книги напишу.
Утром, не позавтракав, выскакиваю на улицу вдохнуть холодного воздуха и остудить горящее лицо. Мне снился Саша, мы целовали друг друга так, что огонь в моей груди не стих и после пробуждения. Безмолвие снега приносит тихую радость. Яблони сияют в снежных цветах. Куст сирени возле крыльца хочет стряхнуть белые шапочки, но тяжело это сделать тонкими оголенными руками, а ветер не спешит на помощь. Я потянулась к поникшей ветке, чтобы освободить ее, – оттуда вспорхнула пичуга, оставляя за собой снежную пыль.
Смотрю на дом Саши, вижу его в окне – как портрет в раме. Сорока слетела с большого дерева, снег зашуршал, посыпался, покрывая портрет серебристой краской.
5
1979 год
