скачать книгу бесплатно
– Угу. Я быстро.
По понятным причинам мы со спокойной душой завалились спать, совершенно уже не испытывая никакого беспокойства по поводу Вовкиного местонахождения. Ловя ускользающие в сон мысли, я пожалела, что в спальне, где все еще стояла детская кровать, не было дверного замка. И не зря. Момент прихода мужа домой оказался мной пропущен. Скорее всего, Вовка прошел тихо и без падений, так как крепкий многочасовой дневной сон полностью восстановил его организм для дальнейших подвигов. Видимо, веселье прошло за пределами человеческих возможностей. Я проснулась оттого, что почувствовала, что лежу в чем-то мокром. Да, подо мной разливалась лужа крепкой мужской мочи. Лежащее рядом тело не ощущало происходящего. Я сорвала с Вовки одеяло, но тут же сообразила, что поднять его возможности нет. Схватив Катьку в охапку, я переметнулась на диван в гостиную.
Как странно, ничего не чувствую, совершенно ничегошеньки. Ни страха, ни унижения, ни боли.
Вот оно. Асрян предупреждала. Ведь все нормально, Елена Андреевна? Все прекрасно. Ну выпил, ну описался. Ничего, бывает. Все хорошо, все пройдет. Человек такое животное, что ко всему привыкает.
Помнится, дед рассказывал, как в Освенциме люди шли в газовые камеры. Спокойным стадом, потому что уже привыкли к своей судьбе, уже адаптировались к мысли о смерти. Потому что не было никакого выбора, и так было легче.
Катька захныкала от резкого перемещения, но, к счастью, так до конца и не проснулась. Я завернулась вместе с ней в одеяло. Тесно, но тепло и уютно. Катерина сильно пиналась, буквально спихивая меня на пол. В конце концов я сама сползла с дивана на палас и завернулась в брошенный тут же Вовкин махровый халат. Стало холодно. По полу сильно тянуло, так что пришлось вернуться и потеснить Катьку… Покой, наконец-то покой и тишина…
Дед Ваня неподвижно сидит на маленьком стульчике под березой. Как всегда. Легкий ветерок, белый ствол в зеленых кружевах. Тихо как! Спокойно. Сидит и даже не смотрит в мою сторону, не зовет. Хоть бы что-то сказал. Раз я вижу, значит, и он видит. Это же просто… Катька больно пихнула ногой в живот. Квартира… опять этот не до конца наполнивший пространство полумрак. Как страшно. Ведь все вокруг непрочное, картонное, несуществующее: и комната, и окно, и соседние дома. Нет, все это существует, но в шутку. Точно кто-то просто взял и пошутил… Пришлось стянуть покрывало с рядом стоящего кресла и снова сползти с узкого дивана на пол…
Все-таки, дед, это неправильно – ничего не говорить. Раз ты есть, так, значит, и не молчи…
Утром Катька встала угрюмая. И хотя она была жаворонком, как и я, сейчас пришлось ее насильно тащить в ванную, а при виде одежды она вообще объявила настоящую забастовку.
Господи, ведь ничего же не видела.
За завтраком началась истерика от вида простой геркулесовой каши, единственного, кстати, беспроблемно впихиваемого завтрака. Я посадила дочку к себе на колени, что тоже помогало как второй этап при неудачной еде, и тут же поняла, в чем дело, – высокая температура.
Говорят, когда мать несчастна, ребенок болеет.
Единственный выход – срочно вызвать такси и перевезти Катерину к бабушке, так как с обеда я дежурила и возможности поменяться уже не было. В спальню даже не стала заходить. Пусть научится сам колоть себе уколы наконец. Или доползет в ларек за алкозельцером. Выдохнув, преодолевая бурю детской истерики, я кое-как собралась сама и замотала Катьку в теплые вещи, как капусту. Мама безропотно приняла эстафету.
Когда я вышла из родительского подъезда, было уже восемь пятнадцать, а я страшно не любила опаздывать. Одно наслаивалось на другое, серый комок неприятностей катился с горы, увеличиваясь в размерах с каждой секундой. Глаза сами собой наполнились слезами.
Дальше события развивались очень странно. Все, что я сделала, объяснить рационально невозможно: потоптавшись на автобусной остановке напротив дома родителей до восьми тридцати – времени окончания утренней пятиминутки, я набрала Моисеевну и предупредила, что приду к обеду из-за Катьки. Заранее было понятно, никакой отрицательной реакции не последует, так как обычно я не злоупотребляла наличием маленького ребенка.
Совершив несколько пересадок с одного транспорта на другой, я добралась до кладбища. Пейзаж за темной оградой в холодное время года совершенно не менялся: опять ужасное серое небо, мерзлая земля под ногами, грязный снег. Последний раз мы приходили всей семьей прошлым летом, когда все вокруг было зеленым и цвели цветы. Теперь серые ряды могил уходили за горизонт. Я плутала около получаса, в конце концов обессилела и прислонилась к чьей-то оградке. Зарыдала. Почти окончательно потеряв надежду найти дедовскую могилу, я решила попробовать вспомнить, как мы несли его тогда, в день похорон. Вновь вернувшись к воротам кладбища, я сделала несколько глубоких вдохов и пошла искать снова. Могила находилась где-то на окраине, и направление я помнила смутно. Минут через двадцать наконец нашла то, что искала. Постояв и успокоившись, набрала телефон отца.
– Папа, приезжай побыстрее на кладбище. Тут у деда кто-то пытался выкопать ограду. Все раскурочено. Нет, ограда на месте. Видно, почему-то не получилось ее разобрать. Просто пытались сломать, что ли… Да, папа, кому это надо?! Ты не в Средневековье живешь… Это ж сейчас модно – цветной металл. Хорошо, что памятник большой и никому не нужный… Остальное в порядке…
Отец приехал только через полтора часа, прихватив Борьку. Я ждала их в кладбищенской церквушке, единственном месте, где можно было укрыться от холода. Внутри оказалось неуютно и противно. Особенно оттого, что буквально за оградой этого карточного домика находились могилки детей, умерших от лейкемии, изнасилованных женщин или бабусек, сбитых пьяными дебилами, а еще дедова ограда, раскуроченная и оплеванная. Но потоки страждущих к расписным картинкам не прекращались.
Почему никто не может понять: оно тут не живет. Это же очевидно!..
Одно радовало – полтора часа прошли в относительном тепле. Отец с братом быстро нашли взаимопонимание с пьяным кладбищенским рабочим, и через пятнадцать минут все было восстановлено. Мои мужики прибыли на новых папиных «Жигулях», в салоне сильно пахло свежей краской, и на обратной дороге меня тут же начало подташнивать. Я совершенно не понимала, что мне делать. Но самое противное, что даже намеков на более-менее реалистичное обоснование моего неожиданного появления на кладбище я в своей голове не находила. Одна сплошная тошнота.
Я вылезла из машины у ворот больницы, когда было около часа дня, и судорожно вдохнула свежий воздух. Пять минут пешком до терапевтического корпуса вернули меня в нормальное самочувствие, а на отделении тут же навалились невыполненные утром дела. Навязчивые вопросы улетучились сами собой.
Домой я приползла на следующий день поздно вечером. Почти за два дня на телефоне зафиксировалось пятнадцать непринятых вызовов от Вовки. Я не звонила и не отвечала на звонки. Ночь в приемнике опять прошла на ногах, с отделения удалось смыться только в четыре часа, и я тут же понеслась к матери. Катька чувствовала себя неплохо, однако ситуация оставалась определенной – садик отменялся как минимум до выходных. Страшно не хотелось тащить Катьку домой, так как обстановка там была не лучшая – я совершенно не представляла, как себя поведет Вовка. Мама на предложение оставить ребенка до воскресенья быстро согласилась, и, главное, без лишних комментариев и вопросов. Хотя, безусловно, междустрочия были для нее очевидны и заполнены личными наблюдениями за моим семейством. Информация также поступала при помощи бесперебойной азбуки Морзе под названием «Асрян». Я уложила Катьку спать и в десять часов поплелась домой, засыпая практически на ходу. Уже в подъезде ноги просто отказывались двигаться в сторону нашей квартиры. Дверь в гостиную оказалась открыта, тело находилось перед теликом в положении «хвост поджат». На маленьком диване валялось одеяло, из чего следовало, что млекопитающее провело последнюю ночь не в спальне. Интересно.
– Привет. А где Катька?
– У матери. Она с температурой.
– А че ты ее там оставила?
– Решила без свидетелей убрать с постели зассанные простыни, если, конечно, тебе не было угодно сделать это самому.
Вовка занервничал, положил пульт и повернулся в мою сторону.
– Че-е-е? Ты вообще о чем?
– А ты не понял? Ты позапрошлой ночью опорожнился прямо в кровать. Отрадно, что не блеванул мне на голову. А то, говорят, бывает и такое.
– Блин! Ты совсем спятила?!
– А ты проверь. Проверь пойди.
Вовка с перекошенным лицом ринулся в спальню и через секунду вынес оттуда промокшую простыню, пододеяльник и одеяло и молча засунул их в стиральную машину. Как можно было этого не заметить? Я заставила себя зайти в комнату. А запах! Невозможный запах. Конечно, двое суток прошло.
Слава богу, Катька у матери.
Я судорожно начала открывать настежь окна, потом притащила из кухни стиральный порошок, разведенный в тазике водой, и залила им проклятое желтое пятно. Вовка очень тактически заперся в гостиной, выдерживая паузу и обдумывая дальнейший план действий. Для меня не видеть его физиономию после манипуляций с кроватью было очень радостно, да и вступать в дебаты не хотелось. Отмокнув в ванне, я нашла на антресоли еще одно старое одеяло и повалилась в сон на кухонном диванчике.
Утро я встретила с надеждой улизнуть незамеченной, ведь впереди был еще один рабочий день. Вовка, видимо, уже разработал план наступления и, как только зашумел чайник, материализовался на кухне.
– Тебя на работу подвезти?
– Вова, тут идти пять минут. Начни как-то более оригинально. А лучше вообще не начинай.
– Лен, ну давай не будем! Я все понимаю и сам, но пойми и ты: деньги просто так не даются – иногда просто уже нервы сдают. Ну прости! Такого больше не повторится.
– Я жалею, что в нашей зассанной квартирке нет диктофона. Тогда у тебя была бы возможность послушать свои одни и те же послезапойные выступления. Клянусь, никакой фантазии, репертуар страдает однообразием.
– Все равно, Лен, если можешь, извини. Давай отпуск возьми, отдохни. Можно куда-нибудь поехать. В Ригу, например. Ты же хотела в Прибалтику.
– Слушай, я прошу тебя хотя бы не мешать мне сейчас собираться. У меня в отличие от некоторых мамы на должности нет и опаздывать я не могу. Уйди с дороги.
Разговор на самом деле представлял собой сплошное дежавю, и я постаралась быстрее ретироваться из кухни. Однако Вовка оказался настойчив, курсировал вместе со мной из ванной к шкафу, участвуя в утреннем трехминутном макияже и одевании.
Уже открыв входную дверь, я не выдержала:
– Вова, я только одно скажу. Я не знаю, что тебе надо и для чего ты живешь. Но я не стану в такой обстановке растить ребенка. Я хочу дать ей то, что было у меня, – нормальное, неискалеченное детство. И не думай, что это призыв к твоей утопающей в спиртяге совести. Мне, честно сказать, уже даже неинтересно, что ты думаешь обо всем этом, какие у тебя планы. Я просто ставлю в известность. А ты уж потрудись как-то определиться, в чем, в конце концов, нуждаешься. И побыстрее.
Рабочий день пробежал незаметно, однако к обеду я поймала себя на мысли, что ужасно не хочу идти домой и участвовать в сцене под названием «Посыпание головы пеплом» или «Как обычно». Планы были следующие: сначала к матери, там пробыть до вечера, уложить Катьку спать, потом заехать к Асрян, а потом снова вернуться к родителям переночевать перед дежурством. А уж домой только в случае Катькиного нормального самочувствия и только в воскресенье. Косметичку и сменное белье я взяла с собой, запасную зубную щетку я даже не вытаскивала из сумки, поэтому все осуществимо. Вариант тащить ребенка обратно не рассматривался в любом случае.
На всякий случай я позвонила Ирке и получила ценное указание купить по дороге бутылочку вина, а лучше две. После прошедшего дежурства я как раз была при деньгах, приведя в чувство парочку должностных алкоголиков перед утренним совещанием, посему могла позволить себе купить хорошее вино, и даже две бутылки.
Катьку обнаружила повеселевшей. Все семейство во главе с бабушкой отплясывало вокруг единственной внучки ритуальные танцы. Но к вечеру у Катюхи все-таки поднялась температура. Прижавшись ко мне всем телом, она все же вскоре заснула.
Теперь у меня был шанс к половине десятого появиться у Асрян.
Ирка по пятницам клиентов не принимала: она была белая женщина и посему имела право на три выходных в неделю. Так что перед субботой она частенько использовала мою изничтоженную психику как полигон для тренировок. Мы с удовольствием умяли по нескольку голубцов, запивая все это вином, и выкурили по паре сигареток. Про последнюю домашнюю зарисовку с Сорокиным я смогла рассказать только по окончании первой бутылки. Асрян умела слушать абсолютно невозмутимо любые, даже самые ужасные вещи без ложной жалости и плохо прикрытого бабского злорадства. Конечно, можно было объяснить это профессиональными привычками и врожденным цинизмом, но, я думаю, все объяснялось другим. Как говорится, настоящий друг не тот, кто пожалеет в трудную минуту, а тот, кто порадуется твоему успеху, несмотря на свои собственные неудачи. Ирка именно так и существовала. Ей действительно было не все равно. Молча дослушав до конца и не спеша докурив сигарету, Асрян наконец резюмировала:
– Господи, как все скучно.
– Да-а-а… просто умереть, как скучно. Особенно когда проснулась в луже вонючей мужской мочи. Ну что ты такое говоришь?! Хоть немного бы посочувствовала.
– Это все описанный еще двести лет назад сценарий. Ничего нового. Почитай великих: это все стадии течения алкогольной болезни. Сама прочти, и все поймешь.
– Слушай, мы с тобой это все уже обсуждали. Каждый врач должен иметь самостоятельное мышление. Даже инфарктов одинаковых нет, ничего не повторяется в реальной медицине. Я знаю достаточно мужиков, которые завязали. На второй хирургии Степан Петрович уже четыре года как не пьет, а подшивался всего на год. Потом наш сосед Славик… Прошлый год вечерами просто заползал в подъезд. А теперь вон бегает по утрам. После залета в реанимацию.
Асрян опять вернулась к обычному положению, повернулась лицом к плите и продолжила варганить что-то детское на завтра. Поворачивалась она только на секунду, чтобы быстро схватить реакцию собеседника. Периодически в ходе разговора она присаживалась за стол, ела что-нибудь с тарелки и запивала, не чокаясь, несколькими глотками из бокала. Именно поэтому я обычно напивалась гораздо быстрее, чем она. Думаю, разговор за плитой существовал как особый вид расслабления – она отдыхала от напряженного всматривания в лица своих клиентов.
– Завязали или потому, что попросту не были алкоголиками, или был мотив, да такой сильный, что сохранился на много лет. Я пока вижу одно: ни ты, ни Катька или даже работа, наконец, для него не имеют ни малейшего значения. Пока что это так. Ты меня знаешь: я не стану вмешиваться в ситуацию: это неэтично и толку не будет. Я для него близкий личный контакт, тем более твой. Но договориться с Сапожниковым смогу в любое время. Кстати, он открывает на Ваське[1 - Васильевский остров.] частную клинику. Пять минут ходьбы от метро. Я была – очень даже глобальненько: дневной стационар, вся терапия, естественно, психотерапия, неврология и все такое. Есть ставка эндокринолога… Могу поговорить.
– Круто! А в какие дни у них эндокринолог? Ты же знаешь: я только по вечерам смогу или в воскресенье.
Тут Асрян повернулась, держа в руке большой половник. Выражение лица явно намекало на то, что этот самый половник сейчас окажется у меня на голове.
– Ленка, ты точно безумная. Какое воскресенье, какой вечер? Ты вообще про Катьку сейчас вспомнила хоть на секунду? Или ты собираешься в вашей богадельне до пенсии тусоваться?
– Черт, я что-то совсем про все забыла… Нет, конечно, это невозможно. Какая клиника, когда едва в больнице успеваю.
Асрян снова повернулась к кастрюлям и даже не удостоила меня ответом. Мне стало стыдно. Ведь сама прихожу к ней, потому что только ей, и никому больше, могу рассказать про все свои какашки, и потом тут же бегу от предложенных ею вполне разумных вариантов хоть что-то поменять. Я решила закрыть свою рабочую тему, зашедшую, как всегда, в тупик, и заодно подлизаться.
– Кстати, о работе. Тут девки звонили из онкологии, с Песочной, у них там ставка психотерапевта открывается с сентября. Подыскивают достойного человека. Я обещала у тебя спросить, ты ж у нас теперь мозгоправ с именем.
Ирка зашипела вместе с луком на сковородке.
– Потому и с именем, что никогда не соглашусь на такое предложение.
– Странно. Я думала, тебя это заинтересует. Там прием на хозрасчетной основе, график сама себе составляешь. Это же, так сказать, высший пилотаж для любого психотерапевта, в таком месте поработать.
– Нет, дорогая, это не высший пилотаж, а святое причастие. Высший пилотаж – это когда ты показал человеку возможность прожить жизнь так, чтобы не скрючиться от рака в сорок с небольшим. Чтобы радовался и не мучился сам от себя.
– Не своди ты все к мозгам. Если бы все так было просто. Там и по восемнадцать-двадцать лет девочки с раком сисек ходят. Ты же помнишь. У них что, тоже хронический стресс?
– Я этого и не утверждаю. Все индивидуально, ведь только что обсуждали. Просто каждый должен брать ношу себе по силам. Ты меня знаешь: я не экстремал и обманывать ни себя, ни других не хочу. А придет туда кто-то достойный – только пожму руку. Но только в случае, если это, блин, осознанно, а не так: шашкой помахать, а потом через три месяца – простите, что-то тут у вас жарковато.
В процессе монолога Ирка открыла вторую бутылку и достала из холодильника тарелку с холодцом.
– Ирка, черт, давай притормозим. Жрем на ночь! Будем толстые и ужасные.
– Я, между прочим, замужем окончательно и бесповоротно, так что могу себе позволить. А ты сама за собой следи и не мешай другим наслаждаться жизнью.
Я особо не сопротивлялась, ибо первая бутылка уже сделала свое дело и резко ослабила контроль над пищевым центром.
– Нет, по поводу работы ты права, всегда честно принимаешь решения. А я вот, видимо, не всегда понимаю, что делаю.
Асрян наконец закрыла детскую кастрюльку крышкой, уселась напротив меня и хитро прищурилась.
– Да-а-а… Я тебя так и представляю: война, госпиталь где-нибудь под Москвой, окопы, танки, и ты ползаешь по взрывающемуся полю с санитарной сумкой через плечо, вся грязная, чья-нибудь такая эротичная полковая жена. Молодой офицер, переполненный тестостероном, типа Петьки, о! Так сказать, замужем с сорок первого по сорок пятый. Секс на грани истерики. А там дальше – трава не расти.
Теперь уже я раздраженно махнула на нее бокалом.
– Ой, да какой там секс у меня… не смеши. Катька – вот и весь мой секс. Особенно после недавних событий. Эротика такая теперь, что впору новую кровать покупать в спальню. Я вот думаю: прямо в воскресенье пойти купить или свекровь пригласить в гости сначала? Так сказать, ради экскурсии с ознакомлением.
– Конечно, свекровь сначала, хотя это сто процентов ничего не даст, но удовольствие получишь.
Мы злорадничали над собой и окружающими до половины первого, пока я не спохватилась и не вспомнила про завтрашнее дежурство. Заходить в квартиру родителей около часа ночи было теперь как-то неуютно. Слава богу, у меня всегда оставались ключи и полупьяное копошение в ванной никого не разбудило. Наспех приняв душ, я осторожно подвинула Катьку и постаралась втиснуться вместе с ней на маленькую детскую кровать, купленную родителями специально для внучки. Была одна девочка, теперь две. Жизнь движется. В последний момент чуть не забыла поставить будильник на телефоне. Девять непринятых звонков от Вовки только за вечер.
Я очень устала. Очень. Ведь это и правда было в последний раз. Я верю. Ничего… все будет хорошо. Все наладится.
Апрель
В апреле пришли спокойствие и тишина. Вовку, вероятно, на самом деле испугало то, что он не заметил случившегося. Кровать он поменял, не дожидаясь нашего возвращения, а заодно со сменой мебели изменились и многие другие обстоятельства. Загулы резко прекратились, на работе, похоже, все тоже наладилось, и начальник доверил ему важную командировку на несколько дней в Хельсинки – без сомнения, важный фронт работ.
Я воспрянула духом. Снова появилась надежда на счастливую семейную жизнь. Оправданием моей наивности могла служить только молодость и отсутствие жизненного опыта. Более того, проснулись очень глубоко зарытые кулинарные таланты, и голубцы по-асрянски и мамин мясной пирог оказались первой вершиной моего кухонного творчества. Только ночью все оставалось так же непросто после того, как Вовка устроил писсуар из супружеской постели. Эта часть семейной жизни точно так же превратилась в полный туалет.
Вернувшись с Катькой домой после нескольких дней отсутствия, я обнаружила не только новую кровать в спальне: Вовка уже успел застелить свежее белье, купил две большие подушки, два одеяла, покрывало. Пахло дорогой деревянной мебелью и только что выстиранным и отутюженным постельным бельем. Несмотря на все эти усилия со стороны мужа, в течение двух последующих недель я старалась как можно быстрее уложить Катьку спать и завернуться в старенькое, снятое с антресоли покрывало, поближе придвинувшись к своему краю кровати. Только одна мысль о Вовкином пыхтении над моим телом вызывала рвотный рефлекс. Вовка как будто понимал это и не делал, слава богу, попыток напасть на меня. Днем мы казались идеальной парой, выходные проходили весело, вместе с Асрян и прибывшим из рейса мужем. Проводили время с детьми, ходили в кино, в кафе, Вовка сам предлагал себя в роли шофера, что автоматически вычеркивало его из списка лиц, употребляющих алкоголь. Венцом программы стали два посещения Мариинки. «Лебединое озеро» и «Щелкунчик» произвели на детей неизгладимое впечатление. Картинки из другого мира, как будто подсматриваешь через замочную скважину. Только события происходят все по тем же самым законам: и все так же невозможно повлиять на ход событий: лебедь умерла и уже никогда не поднимется снова. Обидно и жалко.
К концу апреля вечерние часы стали совсем напряженными. Я не могла уже держать Вовку на расстоянии. Наконец я решила, что дальше так невозможно. В одно из совместных с семьей Асрян воскресений я выпила почти что бутылку вина. Домой вернулись поздно, Катьку привезли уже практически спящую. На фоне окончательной фригидности возникло мимолетное обострение совсем изголодавшегося женского аппетита, чем я и воспользовалась. Уложила ребенка, осторожно раздев, и вернулась к Вовке в гостиную. Все кончилось, слава богу, быстро.
Ничего, пережила. Не умерла же.
Вовка с виду страшно обрадовался окончательному примирению. Мы прокрались на цыпочках в спальню и легли спать вместе, укрывшись одним одеялом. Но сон ко мне совершенно не шел. К часу ночи я поняла, что попытки считать слонов и прочие уловки ничего не дают. Я потихоньку встала, завернулась в свое старое покрывало, прокралась обратно в гостиную, забралась в кресло с ногами и уставилась в окно. Фонарные столбы, стоянка с кучей машин, соседние дома, неестественная тишина, обездвиженность и покой. В комнате тихонечко тикали старые дедовские часы с кукушкой, отраженный свет падал на корешки книг. На полу лежал роскошный среднеазиатский ковер – от Вовки. Ковер был очень красивым: яркие восточные узоры вычурно переплетались и как будто выпадали из трехмерного пространства. Цвета в полутьме, пока я на них смотрела, казалось, поменяли оттенки…
Так хорошо и спокойно мне было в этот момент. Просто быть здесь, осознавать себя частью этого ничего не значащего, маленького, ничем не примечательного театра теней, как будто в эту минуту ничего, кроме старых часов на стене, и не существовало. Ни к чему не обязывающая застывшая пантомима, созданная кем-то просто так. Без повода и объяснений, без логики и дальнейшего плана. В шутку.
Не планируй ничего и не ищи. Не нужно. Это только насмешит их. Может быть, просто никто ничего не заметит. Не проявит интереса к банальному человеческому любопытству. К попытке познать, что же все-таки находится там, за гранью простой геометрии, или к стремлению переделать мироустройство. Может, хоть чуть-чуть получится… Это же так характерно для человеческого упрямства. Умереть или познать. А вдруг кто-то заинтересуется, что тогда?.. А вдруг на самом деле кто-то существует… играет в кубик Рубика, строит здания из детского конструктора, рассматривает, наблюдает…
Утром все тело болело, так как ночь прошла в скрюченном состоянии, я ведь так и заснула в тесном кресле. За завтраком промелькнула мысль, что уже много недель в кухонном ящике отсутствуют ампулы с магнезией. Как мало надо женщине для покоя и счастья. На работе все оставалось неизменно вдохновляющим. Там я отдыхала, общалась, думала, смеялась, уставала, и это была самая яркая реальность из всех измерений. Точнее, многогранная выпуклость. Очередное субботнее дежурство доктор Сорокина осветила половиной маминого мясного пирога: утром подогрев его в микроволновке, запаковала во множество слоев пищевой фольги, чтоб не остыл.
Чтоб жрали и любили меня, сволочи.
Начало казалось тихим, приемник сердито пустовал. Сестры маялись без дела, дымили и обсуждали последние больничные новости. Я решила воспользоваться ситуацией и заняться принесенными с отделения историями болезни. Более скучную работу невозможно представить, но бездумной писанины с каждым годом только прибавлялось. Как говорила заведующая: «Зарплата врача «растет» обратно пропорционально количеству макулатуры». Промучившись около часа, я не выдержала и завалилась на кушетку. В голове кружилась какая-то бессмысленная каша: всплывали домашние зарисовки, Катька, потом отделение, наши обеды. Периодически всплывала Полина Алексеевна. Слава богу, она не звонила. Это с большой долей вероятности означало, что я не ошиблась и она прекрасно справляется сама, без посторонней помощи. В сущности, ведь это и есть настоящий результат: человек не болеет. Тебе пятерка, доктор. Однако каждый раз, заходя в свою платную палату, мне очень хотелось почувствовать аромат «Шанели» и увидеть коричневую замшевую сумочку на столе.
Платная палата номер семь так и осталась под моим попечительством, и сразу после выписки Вербицкой потянулась череда занимательных персонажей. Сначала положили цыганский табор с диабетом и бронхиальной астмой. Точнее, положили их барона, но это было одно и то же, так как по отделению ежесекундно бродило не менее двадцати цыган. Палата после французских духов наполнилась запахом жутких сигарет (барон прятался от меня в туалете и делал нычки под матрасом), а также всевозможных солений, колбас и ветчины. Иногда, открывая утром дверь, я совершенно явственно ощущала легкий алкогольный дух. При такой диете выписать больного с диабетом из больницы не представлялось возможным, так как сахара летели под потолок. Надо знать это племя: к врачам они обращаются редко, но если обращаются, то это означает одно – дела совсем плохи. В такой ситуации они сдавались с потрохами, хотя полагали, что наличие врача само по себе гарантирует выздоровление, и не важно, что больной продолжает курить, заедать чай тортиком, а вечерком даже позволяет себе полстаканчика чего покрепче. Так и продолжалось: покупали и приносили все необходимое, запихивали в карман врачу каждый понедельник пятьсот рублей, но барон не хотел сдаваться просто так и продолжал окуривать отделение. Кое-как выписав барона через три недели, я поимела очень нервную часовую беседу с заведующей и дополнительную бесплатную палату в наказание.
Потом потянулась вереница «дамочек при муже», как я их называла, тщательным образом выискивающих у себя или диабет, или рак, или какое другое страшное заболевание, например, щитовидной железы – это было очень модно. Цель пребывания в больнице: отомстить скотине супругу за все его измены, корпоративы, несанкционированные отъезды на Мальдивы без семьи и прочее. Ведь именно он, сволочь, и был главным виновником всех этих ужасных заболеваний. Свиданки с мужьями представляли собой вершину театрального искусства: жена лежала на кровати, свернувшись калачиком от неимоверных болей в области вероятного нахождения диабета или все той же щитовидной железы, стонала и метала неистовые, полные ненависти взгляды на источник раздражения. Через пять минут после ухода мужа – сотовый телефон просто разрывался на части от обсуждения новой шубы, очередного отеля в Турции, пластической хирургии и проститутки Светки, которая имела наглость выйти замуж за нефтяного шейха. После таких сцен, неоднократно повторяющихся, несмотря на смену действующих лиц, я удрученно сидела за столом в попытках сочинить хоть какой-то диагноз, громко сопела и грызла ручку. Однажды, все-таки не выдержав, я совершила оплошность: путаясь в словах, начала давать одной из дамочек пространные объяснения о том, как заболевания щитовидной железы жестоко уничтожают женскую психику, и предложила пообщаться с психотерапевтом и определиться, что же мешает ей, так сказать, радоваться жизни и быть здоровой. Через тридцать минут заведующая хохотала у себя в кабинете над огромной истерической жалобой на меня.
– Ну ты дала, Сорокина! Какой психиатр, ты что?! Сколько раз говорить: не вступайте вы в дебаты. Для начала надо самим психологом стать, а потом уже думать, кому и что говорить!
– Я не про психиатра, а про психотерапевта говорила, Светлана Моисеевна.
– Господи, ну когда ты уже повзрослеешь, Лена! Да не нужен ей твой психотерапевт. Ей и так хорошо. Гораздо лучше, чем тебе или мне. Все, иди.
На какое-то время я взяла себя в руки. Ход мозгокопания предельно банален: лишние две тысячи на дороге не валяются, поэтому я буду терпеть весь этот ад и грызть ручки в ординаторской над платными историями и дальше. Но, видимо, рефлекторно я продолжала тяжко вздыхать в процессе платного творчества, а заведующая, как охотничий пес, улавливала все мучительно-мыслительные процессы в моей голове.
– Ты там что, Сорокина, в седьмую палату историю катаешь небось?
– Да… Завтра собираюсь Попову выписать. Не знаю, что и сочинить. Здорова как лошадь. Я сдаюсь.
– Что писать, что писать… Так и напиши, как есть: остеохероз и истеростервоз, стадия последняя, обострение!
