скачать книгу бесплатно
Утро после таких возвращений проходило всегда по одному и тому же расписанию: подъем, сбор ребенка, расталкивание Вовки, укол магнезии (почему-то очень помогало от похмелья, а мне доставляло большую радость, ведь нет ничего больнее магнезии внутрипопочно), бег в садик, больница.
На отделении стояла сонная утренняя тишина. После пятиминутки прошел обход, потом стандартно прием новых больных и решение текущих проблем со старыми. Наконец около двенадцати часов доктор Сорокина добралась до своей платной палаты, специально выждав время, когда будут готовы анализы. Сегодня я шла туда с гораздо большей радостью по двум причинам: выспалась хоть чуть-чуть и Полина Алексеевна своей безупречной интеллигентностью явно дала понять: новорусский сынок не будет наскакивать на меня, как орангутан.
Однако именно такие больные оказывались самыми неудобными: всегда задавали много вопросов. Как раз сегодня у меня было время на них ответить. Дверь в палату открылась легко и без напряжения, Вербицкая сидела за столом и читала диеты. Увидев меня, она оживилась: здоровый взгляд, болезненный румянец почти ушел.
Бодра. Явно полегчало за сутки.
– Добрый день, Елена Андреевна. Как ваши дела?
– Полина Алексеевна, вы со всех сторон нестандартная. Я должна вам такие вопросы задавать. Как у вас дела?
– Вы знаете, мне намного лучше сегодня. Уже почти не хочется пить, слабости практически нет, только одна просьба: если все будет хорошо, очень прошу отпустить меня на выходные. Понимаете, невестка сессию сдает, внучка совсем маленькая. Переживаю, как там они, ведь я единственная бабушка в семье, ее родители на Севере.
Образцово-показательная свекровь, черт возьми… Блин, жутко неловко за свои завистливые мысли.
Померив давление и пульс, я присела за стол и еще раз пробежала оставленные дежурными медсестрами столбики суточных сахаров, а также цифры давления.
– Как вы думаете, Елена Андреевна, смогу ли я на следующей неделе выписаться?
– Полина Алексеевна, давайте сначала поправимся. Вы уже забыли, по-моему, что прошли всего сутки после реанимации. Еще пока нет четкости с вашими сахарами, как я вижу. Питание не нарушали? Вам все понятно по рекомендациям?
– Ну что вы! Книгу проштудировала добросовестно. Я же педагог, учиться мне в радость. Тем более, насколько понимаю, теперь это пожизненные наставления. Не сомневайтесь во мне. Я вас не подведу, ведь это прежде всего в моих интересах.
Пациентка явно не обманывала ни меня, ни себя. Внешне она и правда казалась гораздо бодрее, однако сахара, даже с учетом подколок инсулина, пока еще не хотели держаться в стабильной норме. Артериальное давление тоже вело себя капризно, хотя ничего удивительного: у диабетиков гипертоническая болезнь почти всегда часть программы.
– Полина Алексеевна, я вам, безусловно, верю. Давайте наметим план. От вас требуется диета и еще раз диета, а от меня – вместе с вами довести до нормы уровень глюкозы, цифры давления, показатели работы почек, проверить работу сердца. Главное на самом деле – это убедиться, что пока нет серьезных осложнений на зрение, например, или патологии нервной системы.
– Поддерживаю ваш план, но только умоляю, давайте уложимся в самые краткие сроки.
– Я не могу обещать, что это закончится за несколько дней, но мы постараемся. Так что же, вы живете с сыном, сидите с внучкой? Почему няньку не наймет?
Услышав вопрос о сыне, она засветилась, как главная люстра в Мариинском театре.
– Вы знаете, он такой заботливый мальчик! Я одна его растила, и, несмотря на все мои личные сложности, получился настоящий отец семейства и замечательный муж. Может быть, как раз потому, что он знает, как это бывает, когда женщина одна воспитывает ребенка. К тому, чего мы раньше не имели в жизни, впоследствии мы относимся с большим трепетом. Саша категорически не хочет в доме посторонних. Наверное, тоже последствия существования в тесной коммуналке. Поэтому и живу с ними, хочу быть полезной. Недавно переехали в новую большую квартиру на Московской. Всем есть возможность уединиться при желании. Знаете, никогда даже и не думала, что в городе существуют такие квартиры.
– Что ж, я очень рада за вас. Вы наверняка заслужили.
– С самого начала не хотела их стеснять, упорствовала и тянула с переездом. И потом, я человек непритязательный: мы прожили всю жизнь в комнате на Васильевском. Там у меня остались подруги. Получала жилье еще в семидесятые, вместе с коллегами по школе. Так мы и были вместе и дома, и на работе. Но Сашенька наотрез отказался оставлять меня там. Хочет, чтобы я пожила в хороших условиях хотя бы на пенсии. Я уволилась сразу, как родилась внучка.
– Вот это неправильная установка: что за слова «хотя бы на пенсии»?! Во-первых, вам еще далеко до старости, во-вторых, посмотрите на иностранцев в Эрмитаже: они только жить начинают после ухода с работы – путешествуют, радуются, получают массу впечатлений. Тем более вам позволяют средства. Внучка же не вечно будет грудной. А что до диабета, так все в ваших руках. Дисциплина в этом деле – самое важное. Но мне кажется, такая проблема для вас не стоит. Симптом тумбочки проверять не стану.
– Что за симптом, простите?
– Коронный номер нашей заведующей во время обхода: выслушать клятвы какой-нибудь армянской мамы полтонны весом: «Доктор, я просто ничего, абсолютно ничего не ем!» А потом неожиданно открыть тумбочку около кровати. А там – плюшки, сладкие соки и конфеты. Далее обычно следует любимая сцена из классика: «Кофелек, кофелек… Какой кофелек?.. Не было никакого кофелька, гражданин начальник».
Полина Алексеевна смеялась. Это хорошо, что смеется.
– Я думаю, вы не пробудете у нас долго.
– Доктор, мы с вами союзники.
– Это однозначно. Не забывайте теперь еще и таблетки принимать. Я кое-что добавила. Для улучшения микроциркуляции головного мозга и нормализации давления.
Я поставила перед ней лоточек, разделенный на три части для удобства приема: утро, день и вечер. Каждый отсек был уже наполнен.
– Спасибо, микроциркуляция еще пригодится: очень хочется самой помочь внучке со школой. У нас рядом с домом прекрасная французская школа.
– Тогда налегайте на вот эти, розовые.
Мы улыбались друг другу. Все-таки круто, когда есть взаимный поток положительных эмоций, а не односторонний вампиризм.
– Я прощаюсь до завтра. На утро назначила вам УЗИ и электрокардиограмму. Не проспите.
– До свидания, Елена Андреевна.
Я вышла и направилась по притихшему перед обедом больничному коридору в ординаторскую.
И что это меня потянуло на излишние разговоры? Все-таки замечательная тетечка, настоящая питерская училка… Так, мадам Сорокина, поднапряги остатки интеллекта, пусть более удачные в браке девочки спокойно сдадут сессию. Эх, везет же людям…
В этот день все успелось – самостоятельный забор Катьки из садика, поход в продовольственный магазин – и вот она, типичная славянка около подъезда своего дома: в одной руке огромное количество пакетов, в другой – ребенок, в зубах дамская сумочка и ключи. И не важно, триколор или красный стяг развевается на макушке Кремля.
Здоровья у Вовки на третьи сутки алкоголизации явно не хватило: в коридоре мы с Катькой были встречены звуками телевизора и запахом жареной картошки. Видимо, с работы ушел раньше положенного. Домашний вечер протекал спокойно, в полном составе и без скандалов. Подступало вялое желание все-таки выяснить, где пребывал законный супруг во время моего дежурства, но охота напрягаться и вступать в дебаты так и не проснулась.
Интересно, где же твои хотя бы намеки на подозрение и ревность, Елена Андреевна?
Вовка мирно валялся перед теликом, Катюха носила ему какие-то кубики, конечности кукол, кусочки пластилина и радовалась ответному усталому интересу. Сорокин тихо раздваивался между останками Барби и спортивными новостями. Мое расслоение протекало гораздо более интенсивно: кастрюля с борщом и новая брошюра «Ингибиторы ангиотензинпревращающего фермента и их применение для больных сахарным диабетом второго типа». Это было мое изобретение – делать два дела одномоментно, совмещая, таким образом, семью и работу. Одно только условие: чтобы «медицинские книжонки» не попадались Вовке на глаза. Почему я так делала, не знаю. Просто чувствовала: они его раздражают.
Какофония, доносившаяся из комнаты, являлась на текущий момент самым прекрасным неблагозвучием на земле – щебетание Катьки вперемешку с Вовкиными зевками. В такие вечера стояние у плиты приносило удовольствие и душевное равновесие.
Все так спокойно, надо пытаться это сохранить… Вот сейчас ужин, уложить Катьку, потом напялить что-нибудь посимпатичнее (слава богу, я уже давно прежние пятьдесят два килограмма, могу себе позволить) … пусть будет хороший вечер, хороший секс (хотя бы для него хороший). Ведь если дома тихо и спокойно, можно надеяться и на то, что у него появится желание вернуться с работы вовремя и трезвым. По крайней мере, надо пытаться.
Все так и прошло, по вышеуказанному плану. Вовка откинулся на соседнюю подушку, пыхтя как паровоз, а меня посетило приятное чувство выполненного супружеского долга.
Засыпая, я слушала Вовкин бас:
– Надо уже пойти в бассейн… Что-то я поправился… Или в пиве ограничиться, может?.. Думаю, теперешняя конторка все-таки не для меня. Нет перспектив… Резюме разослать, что ли?
– Так что, тебе там не очень?
– Да, блин, Савенков этот тупой… Прямо супербосс. Два высших и все такое… Не пьет он, видите ли. Здоровый образ жизни. Да у меня папаня вон до сих пор не гнушается – и ничего: все ништяк! Тоже мне, интеллигентишка хренов! Я вчера хоть с бодуна, да все по контрактам порешал без него, а он, блин, приперся после перерыва и давай ходить вокруг стола, обнюхивать. Ну и что? Ну выпил я пивка в обед. Мозги-то не пропьешь, как говорится.
– Вовка, это хорошая идея насчет бассейна. И потом, я думаю, не стоит так прямо соскакивать. Место-то неплохое. У тебя же пока нет вариантов по работе, так ведь?
– Да что ты заладила, хоть когда-то начинай уже во что-нибудь врубаться. Я тебе говорю: не мое это место, не мое.
– Все может быть. Может, и так. Разошли резюме. Наверняка что-то лучше подвернется.
– Ладно, ладно, хорошо… Я сам все решу. Спим.
Обычная кровать обычных супругов со стажем: вместе только пятые точки. Только анусы смотрят глаз в глаз. Поза засыпания.
Ведь все прошло по плану… Откуда такая пустота?
Катькина кровать всегда стояла с моей стороны. Тусклый свет уличных фонарей слабо оттенял разметавшиеся по подушке золотистые кудряшки. В ночной тишине их можно было разглядывать до бесконечности: невероятная гармония закручивающихся вне геометрии линий, навевающая полный покой. Это как у японцев: красота в маленьком моменте бытия, крохотной частичке жизни, небольшая зарисовка, строчка хокку, которая не повторится уже никогда…
…Опять тот же сон, уже несколько лет подряд – дедушка сидит на скамейке около нашего старого деревенского дома, все те же глубоко врезающиеся в сознание детали: морщинки, след от ранения на высоком лбу, большие очки, правая дужка вечно сломана. Смешно. Будто это и не сон вовсе. Наверное, он и не умер. Точнее, конечно, он жив. Почему я раньше об этом не догадалась? Дед во сне всегда смотрит куда-то вдаль, через поле, но, как ни старайся, не поймешь, что разглядывает: впереди только свежевскопанное поле для картошки, за ним лесополоса, низкие серо-голубые облака, вороны сидят на проводах. Какая же это тоска. Вот он здесь, так близко – руки, худое тело, очки, старые толстые штаны на подтяжках. Все рядом, тихий голос – но его нет.
Невероятно, но его нет.
Следующий день прошел без приключений. Привычная беготня и, слава богу, трезвый вечер. Приемный покой намечался в субботу, по моему обычному расписанию. Дежурные терапевты находились в хирургическом корпусе, так как только тут был рентген-кабинет, УЗИ и свой ЭКГ-аппарат. Дежурство в прошлый вторник и правда оказалось вне плана: Семен Петрович не смог преодолеть начавшийся в выходные алкогольный марафон и поменялся со мной на среду. Хотя и к среде он тоже не был в форме. И даже к четвергу. Но оставаться еще на один день я уже не могла.
В отличие от отделения в приемном покое дедовщина соблюдалась свято: все выходные и праздники строго являлись участью молодняка. Исключение составляли оперирующие демоны, дежурившие всегда по трое. Из соображений безопасности для собственной задницы заведующие всегда ставили кого-нибудь опытного на каждое дежурство.
Отработав в приемнике уже три года, я хоть и была еще в списках репрессируемых, но дверь приемного покоя перед работой открывала гораздо более уверенно, чем поначалу. Первые дежурства убедили только в одном: шесть лет в институте не научили ничему, кроме теории. Прибавьте к этому мой совершенно неподходящий для врача больницы «Скорой помощи» тощий блондинистый фасад. Каждое дежурство отнимало у меня два совершенно не лишних килограмма и остатки самоуважения. Самый верный барометр – это медсестры. Если слышишь за спиной шипение: «Вот бестолковая, тормозит» – все, это твой приговор. Только отчаянное сожаление о годах студенческой жизни поддерживало меня в этой адской мясорубке: поток колотых и резаных ран, ДТП, инфарктов, инсультов, пневмоний и перитонитов не прекращался ни на секунду, и самым неприятным для окружающих братьев по оружию было твое промедление. Предвзятое отношение коллег подпитывалось как неподходящей для врача внешностью, так и простым отсутствием опыта, потому недовольные взгляды за моей спиной не прекращались. Старшие коллеги старались держаться учтиво, но терпения хватало ровно до двенадцати часов ночи – чем больше всем хотелось спать, тем резче звучали окрики в мой адрес. Переломил ситуацию случай, произошедший через несколько месяцев после начала моих мытарств.
Как-то поздно ночью, в момент редкой тишины, я собралась было хоть ненадолго присесть, но как только в ординаторской закрылась дверь (точнее, в крохотной комнатке для дежурных терапевтов прямо в приемном отделении), послышался визг тормозов. Я прислушалась.
Не «Скорая», только вот к добру или нет, непонятно. Не выйду, пусть сестры сами зовут.
Скрип тяжелых железных дверей, голоса сестер, еще через три минуты в дверном проеме моей каморки показалась голова большой Люсинды, старшей по смене медсестры, ненавидевшей меня больше всех (имела на то полное право: за десять лет в приемнике такие желторотики, как я, только мешали ей работать).
– Елена Андреевна! На выход. Тут, наверное, по вашей части.
Не обращая уже внимания на презрительный тон и открытую без стука дверь, я поплелась в смотровую. Родственники привезли мужчину лет пятидесяти, за окном стоял криво припаркованный джип. Больной скрючился, сидя на каталке, и придерживал руками живот. Лицо, сморщенное в гримасу страдания, серое, в поту. Рядом стояли женщина в белом кашемировом пальто, вероятно, жена, и молодая пара лет по двадцать пять. Часы показывали около двух ночи, помощи ждать неоткуда: все врачи, кроме меня, дежурного терапевта, сидели по отделениям, и вытащить кого-либо в приемник стоило больших усилий.
Вдох и шаг. Навстречу неизвестности.
– Добрый день, что случилось?
– Сестричка, мы уже попросили врача позвать.
Как это уже надоело все-таки.
– Доктор – это я. Елена Андреевна меня зовут. Так что случилось?
Семейство явно теряло надежду на спасение, окидывая меня испуганными взглядами с ног до головы. Мужчина с трудом поднял глаза.
– Да вот, ехали домой из гостей, а тут посреди дороги как сдавило: все внутри печет. Невозможно, дышать нечем.
– Покажите, где печет.
Больной держал руку на нижней половине грудины.
– Давно болит? Сколько времени уже прошло?
– Да с полчаса, резко так схватило.
– Алкоголь не употребляли?
– Нет, я же за рулем.
Каждое слово давалось ему невыносимо тяжело.
– А раньше чем-нибудь серьезным болели? Инфаркты, давление, инсульты, язвенная болезнь, панкреатит?
– Да, в общем, ничем. Вены вот на ногах замучили только, да сердце беспокоит иногда.
– А сейчас похоже на сердечные боли?
– Очень даже похоже, очень. Только я уже, пока ехал, нитроглицерина съел пять штук – ничего не помогает.
Говорил он все медленнее, превозмогая боль и ловя ртом воздух. Картинка сложилась в нетрудный пазл.
Ура, инфаркт! Девяносто девять и девять десятых процента, что инфаркт! Сейчас сниму кардиограммку, кардиолога к барьеру, и баиньки.
Я вприпрыжку побежала за ЭКГ-аппаратом, от нетерпения сама сделала запись и не могла дождаться, когда уже пленка окончательно родится на свет. Однако выползающая из старенького аппарата тонкая бумажка разрушила всю мою стройную теорию. По спине пробежал холодок.
Люди, помогите!
Никакого инфаркта на пленке не было, даже малюсеньких намеков. Одна только застарелая мерцательная аритмия. Тем временем мужик то сворачивался калачиком, то пытался выпрямиться, подвывал и становился все серее и серее. Сестры уже стояли около каталки плечом к плечу и считывали с моего лица все непродуктивные мозготерзания.
– Девочки, давление и пульс, пожалуйста.
– Сто десять на шестьдесят, сто шестнадцать.
– Низковато.
Люсинда тут же не преминула вставить:
– Конечно, доктор, низковато. После пяти таблеток нитроглицерина и у вас не будет высоко.
Держись, Лена, держись.
– Люся, возьмите, пожалуйста, кровь на клинику и мочу на общий анализ и амилазу.
– Как скажете, доктор. Можно еще и на яйца глист на всякий случай.
Люся развернулась и, неспешно покачивая необъятной попой, пошла за всем необходимым на пост. Остальные действующие лица, включая трех родственников и двух медсестер, продолжали стоять, тесно окружив каталку. Наконец я вспомнила, что нужно заглянуть в только что заведенную на мужика амбулаторную карточку, чтобы выяснить, как его зовут.
– Сергей Иванович, покажите еще раз все-таки, где болит.
– Тут, тут, доктор, я же уже показывал.
Руки все безнадежнее придерживали нижнюю часть грудины и верх живота. Паника потихоньку застилала мне глаза.
Так, через три минуты начну звонить во все ординаторские подряд.
Сделав два глубоких вдоха, решила начать заново, как по учебнику: послушать, постучать, поглядеть горло (чему все вокруг были крайне удивлены). Слава богу, позабыла поискать вшей на волосистой части головы и осмотреть наружные слуховые ходы. Наконец добралась до живота. Но и он оказался предательски мягким, хотя, когда я проходила рукой в верхней части живота, прямо под грудиной, я отчетливо заметила, как мужик немного скривился.
