скачать книгу бесплатно
На дно шлюпки повалился моряк, вскочивший только что.
На лавке за ним кто-то гаркнул:
– Что за?..
Этот крикун тут же схватился за горло. Пуля пробила его прямо над кадыком.
В тумане плыл силуэт Били. Он сидел, опершись на штуцер левой рукой. Его лицо окаменело, глаза были закрыты. Молчаливый и слепой ангел смерти плыл в тумане, окрашенном кровью. Весла лодки были подняты, в ней не раздавалось ни одного звука.
На шлюпке Ньюкомба гребцы, оставшиеся в живых, еще раз попытались пошевелить веслами, но две новых пули глухо ударили в их тела. По дну шлюпки ползали раненные. Туда же наконец-то повалились и те, кто уцелел.
Один только Ньюкомб сидел, как сфинкс на носу лодки.
К нему подполз боцман.
– Сэр, это не человек, а дьявол! Он стреляет на звук с расстояния в полмили! – прошептал Джекил.
– Все вы проклятые трусы! Я один догоню их!
Ньюкомб бросился на скамейку, к веслу, но пуля тут же ударила в его рукоятку, расщепила ее надвое, снесла уключину и срикошетила в воду. Руками, похожими на крючья, боцман стащил Ньюкомба вниз и прижал к доскам днища, пропитавшимся кровью. Очередная пуля, выпущенная Билей, прошила шлюпку насквозь рядом с их головами.
– Лежите смирно, сэр, если вам еще дорога жизнь, – почти беззвучно прошептал боцман прямо в ухо Ньюкомбу.
Лодка пластунов подходила к берегу. На камне уже сидел Чиж в мокрой одежде со стилетом Ньюкомба за поясом. На шее у него висел кошель с бумагами.
Теперь пластуны гребли медленно. На корме, держа Якова на руках и опустив голову, сидел Биля. Лодка заскребла о дно. Али и Кравченко перешагнули через борт и втащили ее на берег.
С Яковом на руках Биля шел по берегу, тяжело проваливаясь в гальку пляжа. Он сделал еще несколько шагов, рухнул на колени и опустил труп сына.
Пластуны молча стояли рядом с ним.
Али заметил за поясом у Чижа стилет. Он вдруг выхватил его, швырнул далеко в море и прорычал:
– Это кинжал шайтана! Он проклят!
Часть вторая
Рыбный мешок
1
Севастополь, Крым
Слегка хромая, Биля подходил ко двору, занятому полковником Кухаренко. Под папахой белела свежая полотняная повязка, на такой же тряпице висела его левая рука.
С лавки, стоявшей у ворот, поднялся и вытянулся Петр, вестовой Кухаренко.
– Его высокоблагородие у себя? – спросил его Биля.
– Так точно! На голубятню пошли. Депешу принимают.
Есаул прошел через двор.
Раздался лихой свист, и голубиная стая винтом взмыла в небо. Кухаренко стоял на лесенке, запрокинув голову. Он снова по-разбойничьи, раскатисто свистнул, подгоняя голубей.
Биля подошел к нему, вытянулся по стойке смирно.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие!
Полковник сбежал с лестницы и крепко обнял есаула.
– Григорий! Цел! Что?
Биля достал из-за пазухи пачку писем. Кухаренко почти выхватил ее из его рук и стал одно за одним просматривать, бросая ненужные прямо на землю, себе под ноги. Вдруг он впился глазами в одну из этих бумаг, и лицо его осветилось.
Полковник поднял голову, еще раз пронзительно свистнул и проговорил:
– Значит, к нам! Евпатория! Гриша! Большое вы дело сделали! Проси чего хочешь! Кресты, это уж как Бог свят! Ну, пойдем, я оденусь, и до Хрулева отправимся!
– Яков Герасимович, дозвольте мне домой отлучиться. Сына надо похоронить.
– Яша?! Крестник мой? Как?
– Убили моего Яшу. Саблей изрубили.
Кухаренко перекрестился.
– Поезжай, Гриша.
– Я один виноват, взял молодика. Без наказа он сунулся в самое пекло. А меня прижали. Не поспел я.
– Не терзай ты себя. Такова доля казачья.
– Один он у нас был. Не знаю, как матери скажу.
– Остальные как?
– Поранены.
– Пароход?
– При нас не утоп. Машину мы взорвали. Есть ли ход, не знаю.
– Лекаря прислать к вам?
– Мне лекарь не нужен. Да там пустое – кожу поздергивало. Одну пульку только и вынул, и ту из себя.
– Когда думаешь ехать?
– Сейчас. Погода жаркая.
– С Богом! Вернешься, сразу ко мне. Набросай мне только зараз, где вы с «Таифом» переведались. Нахименке дам знать. Может, накроет их.
Пластуны лежали по койкам, и только один Али поправлял конскую сбрую за столом. Ссадины покрывали его лицо, у виска пролегла ребристая дорожка свежего шрама.
Екатерина Романовна подала Кравченко кружку с водой. Он жадно стал пить. Хозяйка дома жалостливо обвела глазами пластунов.
Кравченко отдал ей кружку и повалился головой на седло, которое заменяло ему подушку.
– Не журись, бабушка, дело наше боевое, – с трудом проговорил он.
– Какая я вам бабушка, Николай Степанович… Ужасти-то какие! Вон вас всех как покалечили, соколики мои.
– До свадьбы заживет, – отозвался со своей койки Чиж.
– Пойду коровку подою, молочка вам будет.
– Парное молоко, Екатерина Романовна, оно самое заживляющее, – заметил Чиж. – Только вы осторожней. Наш старшой ведь колдун.
– Он не колдун вовсе, а знахарь. Большого сердца человек. А то я колдунов не видала, – заявила Екатерина Романовна и вышла из горницы.
– Али Битербиевич! – позвал Кравченко.
Черкес поднял голову.
– Давеча ведь ты вынес меня. Спаси тебя Господь!
Али радостно улыбнулся.
– Сегодня – я, завтра – ты!
– Это как Бог свят!
На соседней койке раздались рыдания. Это плакал в голос Вернигора.
– Ну и чего ты разнюнился? – сурово спросил его Чиж.
– Яшу жалко! Я виноват! Не успел его тогда поймать! Сиганул на эту чепь проклятую…
Кают-компания «Таифа» уже была приведена в полный порядок, разбитые стекла вставлены, кровь смыта, но следы боя кое-где еще оставались в виде глубоких царапин на мебели. У стола сидели Ньюкомб, Слейтер и капитан «Таифа».
– Одного я точно убил. Это косой удар, он передается у нас в роду, режет артерию вот здесь. – Ньюкомб показал на внутреннюю часть руки выше локтя. – Кровь выливается на землю, как на бойне, остановить её невозможно, гибель противника гарантирована.
– Это очень серьезные люди, скажу я вам, джентльмены! Мы похоронили две дюжины из членов экипажа, еще столько же ранены. Если у них много таких бойцов, то нам придется несладко, – заметил капитан.
– Таких бойцов много не бывает! Тот, который стрелял в тумане, скорее всего один на всем белом свете, – задумчиво ответил на это Ньюкомб.
В кают-компанию вошел боцман.
– Машина починена. Дает половину хода, – доложил он.
– Этого хватит. Вот и прекрасно, идем на соединение с эскадрой! Откупорите нам добрую бутылку вина, – приказал капитан.
Боцман подошел к бару, открыл его, немного поразмыслил и взял в руки ту самую, с которой поработал Кравченко.
– Севастополя мы, может быть, и не возьмем, зато Константинополь будет наш! – заявил Слейтер. – За это можно и выпить!
Боцман поставил бутылку на стол рядом с рисунками стилета, над которыми склонился Ньюкомб.
Тот поднял голову и передвинул рисунки подальше.
Боцман взялся за штопор.
– Турецкую добычу мы будем оборонять от русских особо. Нет никаких сомнений в том, что вся она попадет в наши руки! – заметил капитан.
Боцман вонзил штопор в пробку и начал вкручивать его.
– Ньюкомб, не расстраивайтесь, – проговорил Слейтер. – По счастью, вы все перерисовали. Должен признаться, вы поступили предусмотрительно!
– Рисунки нам помогут, но все ли это? Вдруг стилет необходим сам по себе? Неужели русские приходили сюда и за ним?
– Вы опять ударяетесь в мистику? Зачем он может им понадобиться? Разве что…
В это время из-под штопора над бутылкой начал подниматься дымок.
– Что за черт? – пробурчал боцман и остановился, но было уже поздно.
Бутылка вдруг лопнула, и в разные стороны плеснуло огнем. Одежда на боцмане и Ньюкомбе вспыхнула сразу в разных местах.
– Пожар! – истошно завопил капитан.
Боцман покатился по полу, стараясь сбить пламя.
Ньюкомб схватил со стола горящие рисунки стилета, выскочил из кают-компании. Он едва не сбил с ног вахтенного, бежавшего к ней, и в горящей одежде перемахнул через борт.
Правое крыло Кавказской линии, Кубань
По пыльной пустынной дороге тянулась телега, на которой под соломой стоял простой гроб. Возница на облучке, старый крестьянин, лениво щелкал вожжами. Позади телеги верхом ехал Биля.
Раздался стук копыт. Телегу нагнал Али, поравнялся с Билей, двинулся рядом.
– Будет ли доволен мой брат, если мы вместе совершим этот путь? – участливо спросил он, помолчав немного.
Так они ехали до позднего вечера.
Потом лошадь из телеги была выпряжена, загорелся костер. Возница повернулся к нему спиной, завернулся в армяк и уснул.
Али подбросил ветку в огонь. Сухая ветка вспыхнула как порох и затрещала.
