Солнце

Был когда-то мир, когда светило солнце. Был мир, когда голубело небо. И было время, когда росли и распускались цветы.

1

Рит сидел на старом, развалившемся пне возле своего дома. В голове, как всегда, кружились горькие мысли, проносились обрывки воспоминаний, похожие на клочки серого тумана. Вот уже два года, как он остался один. И эти два года казались ему какой-то сплошной и огромной бесконечностью. Дом опустел, стал чужим, безрадостным, и он бы никогда не возвращался в него, если бы ему было куда пойти. Но идти Риту было некуда, и поэтому он каждый день по многу часов кряду сидел на своем любимом пне и предавался отстраненным, далеким думам и воспоминаниям. Издали его согбенная фигура напоминала тоскливую корягу, сиротливо торчащую из голодной земли кривым зубом. Но в этом плотном душном, словно живом сумраке легко было ошибиться.

Наконец, Рит шевельнулся и, чуть слышно вздохнув, пробормотал:

– Пойду я, – он ласково похлопал ладонью по трухлявому, изъеденному глубокими морщинами боку пня, словно тот был живым существом и тяжело поднялся.

Но Рит не пошел в дом, напротив, он медленно двинулся прочь от него по узкой, почти неуловимой тропинке, что уводила куда-то все дальше и дальше в самые глубокие недра сумрака. Рит не боялся. Он ходил этой дорогой сотни раз и мог бы пройти ее даже с закрытыми глазами в кромешной тьме. Но вокруг была не кромешная тьма, а скорее, прозрачная, но угрюмая ночь. Ночь, которую Рит не выносил и ненавидел, ночь, которая никогда не кончалась. К ней уже давно было пора привыкнуть, но Рит не мог смириться. И все потому, что он принадлежал к числу тех немногих, что видели своими глазами солнце и еще помнили, как ярок и удивителен его свет, ласкающий землю. Да, он видел солнце – настоящее, горячее, ослепительно-золотое, – под которым так хотелось жить, дышать, смеяться, но это было давно, так давно, что сейчас кажется лишь сном. Но он видел солнце, видел его жаркий диск, и от этого окружающая его липкая, колючая, давящая ночь была еще горше. Нынешнее поколение никогда не ведало солнечного света, а то, чего не видел и чего не знаешь, по тому и страдать незачем. А Рит страдал, потому что был стар, как тот давно погибший пень, оставшийся от некогда сильного, ветролюбивого, шумного дерева, что не выдержало разлуки с ярким светилом. Страдал, потому что еще помнил прежнее время и прежний мир. Тех, кто помнил его, остались единицы. Почти все сгинули в первые же годы вечного сумрака. А он выжил, хотя жить не имело смысла.

И теперь он снова, в который раз шел туда, где ему было спокойно, туда, где осталось его сердце, туда, куда он однажды возвратится, но уже навеки. Рит привычно пробирался меж каменными холмиками кладбища. Наконец, он остановился перед бугорком, обложенным белыми, словно светящимися камнями.

– Здравствуй, Лирана, – тихо проговорил Рит и устало опустился на один из камней. Мир и без того тихий, казалось, и вовсе замер в безмолвии. Где-то на грани видимости меж могильных холмов бродила какая-то смутная тень, видимо, тоже какой-то бедолага, как и он, остался один-одинешенек и для которого теперь поговорить с усопшим – единственная отдушина.

Рит снова посмотрел на белые камни и в тысячный раз пожалел, что нынче нет цветов. Лирана их очень любила. Она была очень жизнелюбивой и красивой, его Лирана. Она любила гулять с ним ясными солнечными днями, когда небо над головой синее-синее, а ветерок чуть слышно качает развесистые кроны зеленых деревьев. Ее светлые теплые волосы украшали венки из полевых цветов, а в глазах играли веселые зайчики. Такой Рит и запомнил ее навсегда – вечно юной, смеющейся, счастливой, с букетом в руках, который он подарил ей тогда, в дни их зарождающегося романа. Все было по-другому в то время: было солнце, были цветы, были надежды, было счастье и казалось, что так будет всегда и навечно. Но вот уже два года, как он остался один, и вот уже целую вечность нет солнца, нет цветов, надежды, счастья и жизни тоже нет. Лирана не смогла вынести этой ночи, она слишком любила свет.

Рит еще долго сидел на камнях. Возвращаться домой ему не хотелось. Он снова глянул на тихое кладбище в поисках понурой фигуры, что бродила меж камней. Та была неподалеку, стояла, преклонив колени перед одним из могильных холмиков. Полумрак и низко опущенная, словно в молитве, голова, создавали такое ощущение горя и отчаянной безысходности, что даже у Рита защемило сердце. Фигура не шевелилась, стояла, словно окаменев, целиком поглощенная своими бедами и горькими мыслями. Посидев еще немного и сказав тихое «прощай» Лиране, Рит направился домой. Проходя мимо печально согбенной фигуры, он остановился. Та не шелохнулась при звуке его шагов, также безмолвно стоя на коленях. Рит взглянул на могилу. Серые камни надгробья ничем не отличались от множества других, но на одном, плоском, стояла миниатюрная чашечка на ножке, и в ней горел трепетный крохотный огонек. Рядом лежало простое колечко.

Рит стоял молча, боясь вмешиваться в горестную тишину и тоскливо, с какой-то яростной обреченностью смотрел на язычок пламени. Глухая боль, которая, казалось, остыла, неожиданно вновь разгорелась, раскалив землю под ногами, и он уже хотел было броситься прочь, потому что вдруг с новой устрашающей силой нахлынули воспоминания, горечь и слабость, разбередив больное сердце, но фигура у могильного холма в этот момент, словно сбросив оцепенение, шевельнулась. Упал с головы капюшон плаща, открыв длинные светло-золотистые волосы, и Рит увидел глаза – наивные, невыразимо печальные, полные слез, что медленно и неудержимо стекали по бледным щекам и капали на камни. Она не испугалась его присутствия, просто молча смотрела на него снизу-вверх, не утирая слезы, и не в силах их остановить.

Секунду назад Рит хотел уйти, но сейчас, увидев эти золотистые волосы, что будто смеялись над вечной ночью, эти погасшие заплаканные глаза, эти преклоненные колени, это всепоглощающее отчаяние, что будто впечаталось в каждую черточку лица, заставили его остановиться. Перед ним была худенькая, тонущая в просторном, слишком большом для нее плаще, девочка лет десяти – одиннадцати. Рита поразила эта юность. Он никогда за всю свою жизнь не видел такой не по годам взрослой, страдающей, измученной юности. В ее недетских глазах за болью и непониманием таилось что-то такое, чего никак нельзя ожидать от десятилетнего ребенка. Сердце Рита невольно сжалось.

– У вас тоже кто-то умер? – вдруг спросила она. Голосок ее был тихий и словно надломленный.

– Да, моя жена, – почему-то Рит был рад тому, что девочка заговорила с ним. Наверное, ему просто хотелось поговорить с кем-нибудь. Но девочка не сказала больше ни слова, снова отвернулась. Рит не видел, но знал, что она опять беззвучно плачет. Он присел рядом.

– Знаешь, – немного помолчав, сказал он, – когда умерла моя жена, мне тоже казалось, что рухнул весь мир. Казалось, что вместе с ней умер и я сам, но прошло время, и я понял, что все еще живу, дышу, думаю, а боль, что резала меня, словно острые ножи, притупилась, поутихла. И тебе станет легче, дай только пройти времени.

– Я не могу ждать, ведь время идет так медленно! – девочка порывисто повернулась к нему, на белом лице блеснули лихорадочные глаза. – Я умру, если буду надеяться только на него! Скажите, что помогло вам выжить? Прошу вас, скажите!

О, как это хрупкое создание сейчас напоминало его самого! И он так же кричал и рыдал на могиле Лираны, проклиная жестокий темный мир. И он когда-то умолял о помощи, взывая к равнодушной пустоте, и просил время идти хоть чуточку быстрее. Но все было напрасно, время шло все также неторопливо и словно насмешливо, пустота безмолвствовала, а мир не разверзся и не забрал его в свое необъятное чрево.

На глазах вдруг проступила влага, но Рит сумел совладать с неожиданной слабостью.

– Я не знаю, малышка, – печально покачал головой он. – Не знаю, почему я выжил и зачем, ведь больше всего на свете я хотел уйти вслед за ней, моей Лираной. Но я выжил, значит, это кому-то надо.

– Я тоже хочу к ней, моей маме, – голосок девочки задрожал и оборвался, как лопнувшая струна. – Почему она оставила меня? Я просила ее, так просила, но она все равно ушла. – Девочка снова подняла на него глаза и с какой-то страшной жгучей мольбой и надеждой спросила: – Если я снова горячо-горячо попрошу ее, она возьмет меня к себе? Мама ведь не может бросить меня здесь одну, она любит меня, а я люблю ее. Кто любит, никогда не бросит.

Рит вдруг порывисто обхватил руками съежившуюся маленькую фигурку, прижал к груди, чувствуя, как горячие слезы побежали по щекам. Гложущая жалость, горечь и страх заполнили его сердце, застлали взор.

– Ну, что ты такое говоришь, детка? Услышь тебя твоя мама, она бы очень рассердилась, – спешно и сбивчиво говорил Рит, ласково гладя золотоволосую головку. – Ты еще такая юная, тебе еще жить, да жить. А все плохое и злое больше никогда тебя не коснется, нужно только немного потерпеть. Боль уйдет, обязательно уйдет, и ты снова будешь радоваться жизни, и твоя мама тоже будет счастлива, глядя с неба, как ты улыбаешься и взрослеешь.

Девочка уткнулась в его грудь и словно замерла, но Рит чувствовал, как содрогается ее обессилевшее тельце от новых душераздирающих рыданий.

– А сейчас плачь, плачь, дитя, – негромко говорил он, с какой-то глухой опустошенностью глядя в застывшую, усмехающуюся ночь. – Слезы облегчают страдания и приносят покой. Поэтому плачь, плачь…

Еще долгое время безмолвие чуть звенело от его тихого, успокаивающего голоса и беззвучных, сдавленных всхлипываний ребенка, пока не стихли и они. Круг чуткой тишины сомкнулся. Рит молчал, безучастно всматриваясь в хмурую густую даль. Вновь его заглотили далекие воспоминания, закружили прежние неотступные печали, так похожие на эти серые угрюмые кладбищенские холмы. Он не сразу заметил, что девочка затихла и как-то обмякла в его руках. Рит улыбнулся: заснула. Осторожно, чтобы не разбудить, уложил ее поудобней, поплотней укрыл от случайного ветра, и снова понесся в мир, где было солнце, цвели цветы и журчала голубая вода. Старик живо, словно это было только вчера, видел густые приветливые чащи прохладных лесов, бескрайние поля лилового клевера, в котором можно было утонуть, далекие-далекие вершины гор, скрытые синим туманом, эти долгие дороги, так и льнущие к легким ногам и предлагающие идти, идти, идти без устали на самый край юной земли. И когда-то он следовал по этим дорогам, не меряя расстояния, не считая дни, и множество рассветов и закатов распускались перед его глазами, затмевая своей красотой разум, но знал ли, догадывался ли он в то счастливое время, куда приведут его эти дороги. И знал ли кто-нибудь, что однажды мир погрузится в пучину столь глубокую и мрачную, что не останется даже надежды выбраться?

О, как несносен был этот тягостный мир! Так несносен, что хмурые могильные камни казались единственным спасением, единственной возможностью успокоить, утешить отчаявшийся дух.

Девочка спала, измученная своим непосильным горем, а Рит тихонько перебирал ее светлые, словно улыбающиеся волосы и вспоминал Лирану. Впервые за долгое-долгое время в душе его воцарилось призрачное спокойствие, и он сидел, похожий на старую корягу издали, боясь шевельнуться и вспугнуть это тонкое хрупкое ощущение. И его ничуть не смущали и не пугали близкие суровые могилы и звенящая тишина, что окружали его плотным кольцом. Он давно сроднился с ними, как с неизбежной и неотъемлемой частью своей жизни, ведь с тех пор, как не стало солнца, мир сам стал похож на огромную могилу, наполненную тишиной.

Незаметно для себя, Рит задремал. Перед глазами стояли нереальные багрово-красные, извивающиеся протуберанцы восходящего солнца, заполонившие полнеба. На них было больно смотреть, но Рит смотрел, чувствуя, как начинают слезиться глаза, потому что это было так красиво, так грандиозно, что спирало дыхание. Огромный, фантастический неправдоподобно оранжевый шар солнца поднимался все выше из-за края пылающего горизонта, грозя ослепить Рита, но он стоял, как завороженный, не в силах отвести взгляда и повторял без конца, словно молитву: «Солнце! Солнце!»

– Проснитесь, дедушка! – зазвенел неожиданный испуганный голосок, вырвав его из дремоты.

На него смотрели взволнованные, широко распахнутые глаза девочки.

– Вам плохо? – все также испуганно спросила она.

– Плохо? Почему ты решила так, малышка? – удивился Рит.

– Вы разговаривали во сне, и голос у вас был такой слабый, такой обреченный, что мне стало страшно, – девочка не отпускала глаз, все смотрела в его лицо внимательно и серьезно. – Я испугалась, что вам стало плохо, и разбудила. С вами и в самом деле все в порядке?

– Все хорошо, детка, не волнуйся, – успокоил ее Рит, улыбнувшись. Девочка тоже облегченно улыбнулась, сказала:

– Вы очень добрый, вы не похожи на других.

– Ты тоже чудесная добрая девочка, и я хочу, чтобы у тебя в жизни все было хорошо.

Та несмело и с какой-то тайной надеждой посмотрела на могилу матери, губы ее дрогнули, но она быстро отвела глаза в сторону, боясь не выдержать. Рит услышал ее тихий голосок:

– Мне приснилась мама. Она была такая красивая и счастливая. Я никогда не видела ее такой. Она уходила все дальше, дальше, а я бежала за ней, но никак не могла догнать. Я была так близко от нее, что слышала ее голос, видела ее распущенные, летящие на ветру волосы, ее глаза, ее легкое платье. А потом она повернулась ко мне, улыбнулась и исчезла. – Девочка подняла на него взор. – Она ушла? Ушла навсегда, ведь так?

– Да, девочка, она ушла, – печально кивнул Рит, – поэтому прости ее и отпусти, ведь там, на небе твоя мама по-настоящему счастлива. Не сердись на нее, она сделала для тебя все, что смогла.

– Я знаю, но мне очень плохо и одиноко без нее. Я не смогу выжить одна.

– Ты не одна, крошка, – Рит ласково погладил ее золотую головку. – Мама не оставит тебя. И я тоже.

Девочка вскинула на него глаза, спросила тихо:

– Вы поможете мне?

Рит улыбнулся.

– Конечно. Вот только я бы хотел узнать имя той, которой буду помогать.

– Меня зовут Эрана.

– А я Рит. Дедушка Рит.

– Спасибо вам, дедушка Рит, – порывисто произнесла девочка и добавила: – Наверное, это мама послала вас ко мне.

«Или это Лирана подала весточку о себе, послав мне тебя, крошка», – подумал Рит, глядя на золотые волосы Эраны, так напоминающие ему о жене.

– Пойдем, Эрана, – сказал он вслух. – Мы уже и так здесь засиделись.

Рит поднялся, по ногам побежали частые кусачие мурашки от долгого бездействия, но вскоре они прошли. Он в последний раз взглянул на тихое угрюмое кладбище, недалеко бледно просвечивали белые камни на могиле Лираны, Рит вздохнул и отвернулся. Эрана неподвижно стояла у камней, что-то беззвучно шепча, после чего бережно спрятала чашечку и колечко и посмотрела на Рита.

– Идем, дитя, – позвал он и медленно побрел к дороге.

Почти весь путь провели в молчании, но это молчание не было тягостным. С каким-то неизведанным легким чувством Рит слушал, как его привычно одинокие шаги теперь сливаются с едва слышным торопливым топотком детских ног, и от этого ему было как-то непривычно радостно. Гнетущее одиночество вдруг несмело отступило, и Рит робко осознавал, что впервые за долгие два года у него появилось общество. Он уже почти отвык от общения с людьми, и сейчас, ощущая, что рядом находится живой человек, был почти счастлив.

Вскоре девочка устала и начала отставать, хоть Рит и шел медленно.

– У меня отчего-то вдруг ноги ослабли, – виновато сказала она, когда Рит остановился.

– Да ты должно быть ничего сегодня и не ела? – догадался тот.

Эрана молча кивнула в ответ.

– Бедное ты дитя! – охнул Рит. – А я как назло ничего и не взял с собой. Но потерпи еще немного, недолго уже осталось. Придем, я тебя накормлю, спать уложу, и все будет хорошо. Давай руку, пойдем вместе, – он протянул ей ладонь, и Эрана доверчиво взялась за нее.

Весь остаток пути они и прошли так рука об руку, словно знали друг друга много лет, и со стороны могло показаться, что это идут дед и внучка, возвращаясь с долгой прогулки, и это впечатление не мог скрыть даже густой сумрак, царивший вокруг.

Вскоре показался дом Рита. Как всегда, он был пуст, мрачен и неуютен, но сейчас старик не обратил на это внимания. Усадив Эрану за стол, он зажег лампу и принялся хлопотать, как заправская хозяйка. Через несколько минут на столе стоял нехитрый, но сытный ужин, а Рит с улыбкой смотрел на Эрану, которая хоть и была зверски голодна, но не спешила накидываться на еду.

– А разве вы не будете есть, дедушка Рит? – взглянула она на него.

– Ешь, Эрана, ешь, не смотри на меня. Я не голоден. В мои годы аппетит приходит все реже и реже, а тебе нужно расти.

– Спасибо, дедушка Рит, – поблагодарила девочка, поев. – Все очень вкусно. Может, вы все-таки поедите?

– Не волнуйся, я поем попозже. А теперь ложись спать. Я тут тебе устроил теплое гнездышко. Ляжешь и сразу уснешь.

Он заботливо укрыл ее одеялом и хотел уже уйти, но Эрана остановила его, сказав:

– Вас и в самом деле послала мне моя мама. Вы, наверное, мой ангел – хранитель, ведь таких добрых людей не бывает.

– Я ведь говорил, что твоя мама не оставит тебя. Ее нет рядом, но она смотрит на тебя с неба, переживает, утешает и по-прежнему любит свою маленькую Эрану. А ты помни ее счастливой и молодой и не печалься: те, кого мы любим, всегда с нами.

– А Лирана тоже смотрит на вас с неба?

– Конечно.

– Она была красивой?

– Самой красивой на свете.

– Мама тоже была самой красивой. Дедушка Рит, а может небо решило забирать к себе самых красивых? – вдруг спросила Эрана серьезно. – Чтобы тоже любоваться их красотой. А как налюбуется – снова отпустит их на землю.

– Небо забирает не только самых красивых, детка. Оно забирает тех, чей срок жизни подошел к концу. У кого-то этот срок короткий, и они уходят от нас молодыми и красивыми, у кого-то этот срок длиннее, и они уходят, успев пожить, вырастить детей. Мы уходим с этой земли, потому что мы не вечны, уходим, исчерпав свою жизнь до конца, чтобы уступить место другим, которые также уйдут однажды, чтобы жили их дети.

– Значит, я тоже однажды уйду, дедушка Рит? И вы тоже? – спросила девочка, не отрывая глаз от него.

– Ты только начинаешь жить, детка, тебе незачем думать об этом. Тебе надо думать о жизни, о тех радостях, что ждут тебя впереди, а что будет после – о том никто не знает. Нужно просто идти своим путем, каким бы тяжелым он ни был.

– Дедушка Рит, – снова заговорила та, – а кто определяет срок жизни? Сам человек? Или небо? Или кто-то еще?

– Я не знаю, Эрана. Думаю, что этого никто не знает.

– Но ведь это несправедливо, что одни уходят молодыми, а другие – в старости, – жалобно проговорил ребенок. – Почему одним досталась короткая жизнь, а другим длинная? Почему одни мечтают о жизни, но умирают, и почему другие, мечтая о смерти, живут? Почему, дедушка Рит?

– Такова жизнь, Эрана, и такова смерть. Человек бессилен перед их могуществом, ему остается только принимать их такими, какие они есть. А теперь спи, хватит разговоров, – Рит поправил одеяло. – Спокойных снов.

– И вам добрых снов, – пробормотала девочка, закрывая глаза.

Через несколько минут она уже спала, и Рит тихонько вышел на улицу, сел на свой заветный старый пень. Вокруг был все тот же давящий полумрак, но сегодня он угнетал не так сильно, как вчера. Неожиданно его тесный скудный мирок расширился, стал чуточку светлее, ведь в нем так внезапно появился этот маленький, но совсем взрослый человечек, что сейчас спит в его доме. Случайно ли это? Или права была Эрана говоря, что кто-то с небес помог им встретиться? Она была так похожа на его Лирану! И это вдвойне усиливало его горечь и печаль, и в то же время отзывалось в сердце давними счастливыми воспоминаниями. Будь у них с Лираной дети, они могли бы подарить им таких же прелестных внуков. Не раз Рит мечтал понянчиться с крикливым карапузом, наблюдая, как он растет, учится говорить и ходить, но судьба решила по-другому, расстелив перед ним одинокий горький путь. И Рит уже почти смирился со своим одиночеством, со своим горем, которые, он знал, однажды став невыносимыми, окончат его земные страдания, как окончили их для многих-многих до него. И может так лучше, что у них с Лираной не было детей, – порой думалось ему в порыве отчаяния, – ведь оставить их жить в таком мрачном, темном, безрадостном мире, на растерзание страданиям, несбыточным мечтам и сожалениям – что может быть хуже для родителей? Что может вырасти во мраке, кроме колючек и бледных худосочных сорняков? А он всегда хотел, чтобы его дети и внуки росли среди света и солнца, цветов и пения птиц, сильные красивые и счастливые, ведь только солнце дает красоту и силу.

Но, наверное, он был не вправе рассуждать о чужой жизни и решать, что хорошо для нее, а что – нет, вот только наблюдая за нынешней жизнью, Рит все больше и больше убеждался, что мрак не может взрастить ничего прекрасного и светлого. Те дети, что родились в темном мире и никогда не видели солнца, совсем, совсем не те, что были раньше, хотя, наверное, и они по-своему счастливы, но это иное счастье, недоступное тем, кто еще помнил прежний мир. И он не хотел такой жизни ни для себя, ни для кого другого, но он жил и порой отчаянно тосковал по своим несуществующим детям и внукам, которые бы могли разделить его одиночество и печаль. Они, возможно, были бы не бледными колючками и сорняками, взращенными тьмой, а прекрасными розами и нарциссами, воспитанными его воспоминаниями о солнце, свете и настоящей полной жизни.

И вдруг совершенно неожиданно появилась Эрана. Рит потянулся к ней сразу же, едва увидел. Почему? Потому что она так напоминала его Лирану с золотыми волосами. Потому что она напоминала его самого – отчаявшегося, одинокого, потерявшего вкус к жизни. И потому что она поразила его, перевернула его представление о нынешних сумрачных людях. Она была розой, непостижимым образом выросшей во мраке, осколком того мира, что был раньше, залитым дневным светом и белоснежными облаками, его воспоминанием, воплощенным в жизнь. Он не мог не потянуться к ней, не мог пройти мимо, не мог не заговорить и не мог не помочь.

И теперь Рит задумчиво сидел перед своим домом, вглядываясь в густой полумрак, и на губах его играла тихая, несмелая улыбка.

Старик лег спать далеко за полночь, долго прислушивался к тихому посапыванию девочки, столь непривычному в его пустом одиноком доме, пока сам не погрузился в чуткий беспокойный сон.

Проснулся рано, но, как обычно, вставать не спешил. Мысли вяло ворочались в голове, пытаясь вспомнить что-то важное. Рит наморщил лоб: ему привиделся такой странный, такой реальный сон, что он почти поверил в него. Старик грустно улыбнулся в темноту, чуть слышно вздохнул. Сон! Всего лишь сон! От нахлынувших горьких мыслей его отвлек подозрительный звук: словно кто-то ворочался во сне. Рит подскочил, как ужаленный, непослушными руками зажег лампу и осторожно приблизился к широкой, обложенной теплыми шкурами, скамье. В пляшущем свете мягко заискрились рассыпавшиеся солнечные волосы, прикрыв сонное порозовевшее личико. Старик застыл, по его лицу медленно расплывалась широкая, какая-то несмелая улыбка. Он стоял, как изваяние, долгие минуты, не в силах отвести взгляда от спящего ребенка. Не сон! Это не сон!

Наконец, Рит очнулся, на ослабевших ногах дошел до стула, поставил лампу на стол. Мысли скакали в голове, перепрыгивая друг через друга, но одна – самая сильная, самая громкая затмевала все другие, и от нее старик чувствовал себя как никогда счастливым. Он не один!

2

Дни потекли быстрее, незаметнее. В их суете Риту даже некогда было погоревать и подумать о сером беспробудном сумраке. Да горе и тоска как-то и забылись, отошли на второй план, поутихли. Теперь его жизнь наполнилась новым смыслом и новым огнем. И это был совсем не тот мрачный, темный огонь и не тот пустой смысл, что наполняли его раньше. Это был светлый яростный огонь и глубокий чистый смысл – вырастить из Эраны прекрасную розу, способную смеяться искренне и ясно. Хотел дать ей хоть крошечный кусочек солнца, что до сих пор отражался в его побледневших и выцветших глазах.

Рит стал улыбаться чаще. В неспешном течении густого времени, готовя ли нехитрый завтрак или просто сидя у невыразительно-однообразного окна, старик то и дело прерывал свое занятие, чтобы тихо полюбоваться Эраной, и всякий раз робкая, но счастливая улыбка озаряла его тонкие бескровные губы.

Он за считанные дни привязался к девочке настолько, что теперь просто не мог представить свою жизнь без нее. Эрана же не отходила от него ни на шаг, помогая по дому, сопровождая на прогулках, и Рит не переставал удивляться ее рассудительности и серьезности. Да, Эрана была не по годам смышленым, открытым и взрослым ребенком, в ясных глазах которого светились ум, понимание и скрытая печаль, обычно свойственная убеленным сединами старцам, прожившим многотрудные годы. Ее будто совсем не пугали ни полуголодные дни, когда Рит не мог добыть ничего съестного, ни вечная пугающая ночь, ни размытое неизвестное будущее, что маячило впереди тускло и безрадостно. Но все же она была ребенком: веселым, любопытным, азартным и удивительно светлым, и добрым. Рит не мог нарадоваться на нее. Но особенно он любил те долгие мгновения, когда вместе с Эраной они бродили по унылым окрестностям. Рит всегда ходил не спеша (сказывался возраст, да и ноги его были уже далеко не теми легкими крыльями, что раньше), зато Эрана задорно носилась вокруг него, лепеча что-то беспечное и милое. В такие минуты старик не замечал эти мрачные пустынные окрестности, погруженные в столь же темный жадный полумрак.