Свод небес

скачать книгу бесплатно

Свод небес
Наталья Струтинская

В жизни Марфы Катрич, молодой жены архитектора, кажется, есть всё, чего только может желать женщина, однако её брак нельзя назвать счастливым. Чтобы развеять тоску, Марфа отправляется в комфортабельный пансионат, расположенный в горах. Однажды постояльцам пансионата предлагают совершить небольшое путешествие в горы на вертолёте. Однако по пути к конечному пункту тура происходит поломка вертолёта, и пилот вынужден приземлиться на вертолётную площадку заброшенной базы отдыха, где около пяти лет назад пропала группа людей…

Наталья Струтинская

Свод небес

Вот потому, что я тогда был безумцем, я стал мудрым ныне. О ты, философ, не умеющий видеть ничего за пределами мгновения, сколь беден твой кругозор! Глаз твой не способен наблюдать сокровенную работу незримых человеческих страстей.

Иоганн Вольфганг фон Гёте

По небосводу, за холмом,

Ступая поступью широкой,

Проходит день – не виден он

Всенеобъемлющему оку.

И только пенистый прилив,

Заливший облака пурпуром,

Явится взору в час зари,

Вечерним облаком ликуя.

Закат окрасит небосвод

То в терракотовый, то в сизый,

Бросая его в жар золот

И в холод ночи темноризой.

Явится взору грез печаль

И память вешняя былого –

И станет прошлого не жаль,

И станет будущее голо…

Но ночь обнимет небеса,

Сокроет наготу эфира,

Сплетет жемчужин волоса

В путей струящиеся лиры.

И желтоглазая луна

Осветит взором поднебесье:

В неге склонив ресницы сна,

Она опустится к полесьям.

Но час зари неумолим:

Укроются поля росою,

Тьма превратится в серый дым

И мир откроется вновь взору.

Распустят косы небеса,

Падет обманчивость былого,

И будущего голоса

Наперебой провозгласят день новый.

Наталья Струтинская

Часть 1

1

Небо, еще нежно-голубое, медленно покрывалось розоватыми перьями облаков, между которыми просматривался высокий прозрачно-голубой куполообразный небосвод. Там, где еще виднелось бронзовое светило, уже разлился гранатовый джем заката, что ровной линией мерно растекался к самому горизонту.

Отблески заката коралловой пеной струились по кремовым тюлям. Тюли были отдернуты, высокие окна распахнуты настежь, и в спальню, погруженную в полумрак, просачивались карамельные дорожки света. Тюли ни разу не шелохнулись от неосторожного прикосновения теплого июльского воздуха; ветра не было – в природе царило ожидающее безмолвие, будто вот-вот произойдет какое-то неведомое, но такое желанное чудо.

Минута, две – и медная зарница светила утонула в джеме густых облаков. Дорожка света на паркетном полу стала как будто бледнее, а тюль едва надулся, потревоженный рукой безмолвного дыхания земли. Солнце миновало рубеж тени, и теперь провожавшие его облака стали расползаться по небосводу, торопливо скрывая от глаз нежно-голубые пятна прошедшего дня.

Большой каменный трехэтажный дом, с распахнутыми ставнями и безмолвно темневшими проемами окон, возвышался на небольшом пригорке, отчего казался выше и шире, чем был на самом деле. Из окон, выходивших на подъездную площадку перед домом, просматривалась длинная улица подмосковного коттеджного поселка, окруженного живописными рощами, за которыми, чуть в стороне, находились голубые озера, где весной и летом галдели рыжие утки.

Над входом в дом горел желтый шар фонаря; окна дома были темны, и только по распахнутым настежь створкам можно было понять, что в доме кто-то есть.

Улица поселка была ярко освещена; за высокими каменными и металлическими заборами стояли двух- и трехэтажные дома, с ровными зелеными газонами вокруг каменных и деревянных стен, с садами, в которых росли молодые деревца, и аккуратными, стройными елочками у автоматических ворот и резных перил. Дом на холме возвышался над всеми домами улицы, хотя не был ни больше других, ни вычурнее, а был даже, в сравнении с некоторыми, более скромным и простым в архитектуре. Но расположение его и несложная, изысканная в своей простоте форма придавали ему внушительный вид.

Комнаты дома были просторными, оформление их во французском стиле создавало атмосферу уюта и достатка, а спокойные бежевые и белые тона привносили ощущение широты пространства и наполненности комнат светом и воздухом. И даже погруженные в сумерки комнаты оставались светлы и нескучны.

Когда лившийся в спальню свет заката стал меркнуть, а пестрое поле в прямоугольнике окна совсем скрылось в сумерках, Марфа Катрич включила маленький ажурный светильник, который стоял на туалетном столике. Спальню сразу залил мягкий золотистый свет. Из темноты выступили широкая кремовая кровать ручной ковки, небольшие тумбы, глубокое светлое кресло и руки, покоившиеся на поверхности туалетного столика: округлые пальцы с наманикюренными короткими ноготками, далекие от изящества, довольно пухлые запястья и обручальное кольцо, выпуклое, широкое, как будто придававшее руке всегда отсутствовавшую в ней тонкость. Марфе никогда не нравились свои руки, с бесформенными ногтями и прямыми, совершенно лишенными всяческих изгибов запястьями. С замужеством, которое наполнило жизнь Марфы сытыми обедами и поздними утрами, в руках появилась еще и полнота, которая, по мнению Марфы, сделала их совсем безобразными.

Сняв с пальца обручальное кольцо, Марфа положила его рядом с круглой баночкой с кремом. Взяв баночку, она открутила крышку, с недовольством обнаружив, что баночка с кремом была полупуста. Положив крышку наружной стороной рядом с баночкой, Марфа коснулась густой белой массы средним пальцем правой руки и нанесла крем на тыльную сторону ладони. Палец заскользил по чистой смуглой коже. Гладкая, натянутая, кожа заблестела в рассеянном свете светильника. Равномерно распределив крем по кистям обеих рук, Марфа взяла крышку и соединила ее с резьбой у ободка баночки. Закрутив крышку, Марфа отставила баночку с кремом на прежнее место и взяла со столика обручальное кольцо. Надевая кольцо на палец, Марфа вдруг подумала о том, что уже давно не была никому женой.

На высоком деревянном комоде, который стоял в гостиной, было много фотографий. На снимках можно было увидеть счастливые, улыбающиеся лица молодого темноволосого мужчины с чуть раскосыми глазами цвета темного лесного ореха и совсем еще юной женщины с ямочками на по-детски пухлых щеках, янтарного цвета глазами и пепельно-русыми прямыми волосами, которые чаще всего были собраны в низкий хвост, что, к слову, очень шел ей. Если бы не ямочки на щеках, когда губы вдруг растягивались в улыбке, и не глубокий, какой-то неестественный и завораживающий цвет глаз, женщину нельзя было бы назвать красивой. Мальчишеская фигура ее не имела пленительных форм, взгляд не был притягателен, и только улыбка, широкая, искренняя, служила главным украшением ее лица, без которого оно выглядело серьезным, сосредоточенным, почти строгим. Но на фотографиях, выставленных на комоде, женщина улыбалась, и ямочки и янтарные глаза играли на ее лице, делая его обворожительным.

Мужчине же на вид можно было дать около тридцати пяти лет. Лицо его уже тронули первые морщинки, кисти рук, которыми он держал на одной из фотографий поводья лошади, были крепки и широки, а вся фигура его – подтянута, но далека от худобы.

Стояли ли муж и жена у берега таежной реки, катались ли на лошадях или были сфотографированы собою же – на всех фотографиях они выглядели счастливыми и влюбленными друг в друга и в саму жизнь. Как дом, в котором стоял этот комод с фотографиями, производил впечатление чего-то правильного, безупречного, а оттого вызывающего уважение, а в некоторых и зависть, так и сами эти фотографии в прибранной и изысканно обставленной гостиной вызывали ощущение успешности жизни изображенных на них людей, правильности ее и счастливости. Таковой – успешной, красивой и счастливой – принято было считать семью Катричей.

Так принято было думать и в самой этой семье.

Марфа была воспитана в семье добропорядочной и не терпимой к недобропорядочности других. В чем именно заключается добропорядочность человека, Марфа с трудом могла бы сформулировать, однако в ее семье всегда считалось, что без хорошего образования и воспитания ни о какой добропорядочности не могло быть и речи. Мать Марфы, Дербина Алексина Тимофеевна, воспитывала своих детей в лучших классических традициях – оба брата Марфы, как и ее младшая сестра, окончили главный университет столицы, были людьми, не лишенными амбициозности и эгоизма, который, как всегда утверждала Алексина Тимофеевна, только помогает людям добиваться успеха. Отец Марфы, Кирилл Георгиевич, успешный хирург, поддерживал стремление жены воспитать в детях честолюбивые ориентиры – он не скупился на похвалы в адрес их успехов и сдержанную укоризну в отношении их небольших поражений. Так, имея твердую основу из честолюбивых стремлений матери и примера успешного, умного отца, дети Дербиных были лучшими на своих курсах и блестяще окончили университет.

Окончив филологический факультет, к великой радости матери и гордости отца, Марфа почти сразу же вышла замуж за архитектора Филиппа Катрича, состоятельного и образованного, бывшего на шесть лет старше ее. Партия эта, по мнению Алексины Тимофеевны, была наиболее удачным исходом юности ее дочери, которая к тому же была менее красива, чем младшая Агриппина. Так, устроив пока еще холостых своих сыновей (они работали в ведущих компаниях Москвы) и старшую дочь, все заботы Алексины Тимофеевны свелись теперь к устройству благополучной судьбы двадцатидвухлетней Груши. Под благополучной судьбой женщины Алексина Тимофеевна всегда понимала удачный брак, потому как считала, что судьба женщины – ее муж. Счастье же мужчины, по мнению Дербиной, состояло в достижении успеха в выбранной им профессии. К тридцати годам оба ее сына занимали ведущие должности в крупных столичных компаниях, поэтому на данном этапе Алексина Тимофеевна считала их вполне устроившимися в этой жизни, допуская теперь возможность их женитьбы на достойных и, несомненно, благовоспитанных девушках из хороших, полных семей.

Несмотря на всю благополучность семьи Дербиных и стремление матери и отца воспитать в детях чувство собственного достоинства, основанное, однако, на сравнении своего успеха с успехом другого, несмотря на все их усилия взрастить в их душах гордость и жадность познания, которые помогли бы им стать сильными духом и мыслью людьми, с Марфой до ее удачного замужества случился все-таки небольшой конфуз.

Самая тихая и робкая из всех детей, Марфа представлялась матери замкнутой и нерешительной, и эти качества дочери Алексине Тимофеевне казались катастрофически опасными как для Марфы, так и для нее самой, не допускавшей возможности неустроенности хотя бы одного своего ребенка. Марфа никогда не проявляла ни упрямства, ни стремления превзойти других, а только молчаливо и трудолюбиво выполняла все возложенные на нее властной матерью обязательства, чем часто раздражала Алексину Тимофеевну, уважавшую в людях силу духа, которая выражалась в умении отстаивать свою точку зрения. И когда однажды Марфа проявила долгожданную и в то же время неуместную решительность, то Алексина Тимофеевна с неудовольствием почувствовала, что теряет контроль как над самою собой, так и над ситуацией, которая неожиданно выбила ее из привычного, устроенного распорядка жизни.

Случилось это неожиданное и встревожившее все семейство Дербиных событие в 2010 году. Марфе как раз исполнилось двадцать три года. Быстро приближалось время выпускных экзаменов и защита диплома, однако на повестке дня было вовсе не скорое окончание университета старшей из дочерей, а ее безрассудная и неприличная связь с неким Юрой Мелюхиным.

Когда Марфа, вернувшись однажды из университета на удивление живой и сияющей, вскользь упомянула о том, что в их потоке появился новый студент, приехавший учиться в Москву из какого-то маленького сибирского городка, никто из членов семьи на это известие не обратил совершенно никакого внимания. Обыкновенная, ничем не примечательная, пустая новость, которая для Марфы в то время была едва ли не самой значимой за всю ее жизнь.

Впервые в ее сонной душе зародилось что-то предметное, форменное, многогранное. Жизнь ее вдруг в мгновение перестала быть только разделением на полезные и бесполезные вещи, перестала быть дробью, а стала целостной частью неразделимого мира.

Марфа все чаще говорила о Мелюхине, сама не замечая этого. Он представлялся ей самым чудесным, красивым, остроумным молодым человеком из всех, кого она знала. Алексина Тимофеевна поначалу даже была довольна тем, что дочь стала проявлять интерес к своему внешнему виду, хотя до этого одевалась машинально, пусть и со вкусом, привитым ей матерью. Дербина не видела ничего дурного в том, что у дочери наконец появился стимул к тому, чтобы почувствовать себя женщиной, красивой и желанной. Но Марфа, вопреки домыслам матери, не чувствовала себя ни красивой, ни тем более желанной. Статный Мелюхин едва ли обращал внимание на незатейливо сложенную Марфу, которая ничем не выделялась среди девушек факультета. Они подружились, однако Мелюхин, отзывчивый, харизматичный молодой человек, едва ли имел какие-либо намерения в отношении Марфы, – они хорошо общались, и только. Тогда Марфа решилась на шаг, который совершенно противоречил всему тому, чему учила ее мать, – Марфа решила признаться Мелюхину в любви.

Она написала письмо, сочтя его истинным и трогательным жестом любящего, пылкого сердца. В письме своем она в красках описала все свои чувства и почему-то просила за них у Мелюхина прощения, хотя смутно понимала, что извиняться ей не в чем и ничего постыдного в ее любви нет. Марфа исписала несколько черновиков, прежде чем получилось полное и удовлетворившее ее письмо.

Незапечатанный конверт с письмом на следующий же день был вручен Мелюхину лично в руки – несмотря на свою сдержанность, Марфа отличалась смелостью – с просьбой прочитать письмо в одиночестве. Вернувшись в тот день домой, Марфа была встречена гневным и ошеломленным взглядом матери, нашедшей в столе дочери черновики ее любовного признания. В тот день Марфа зареклась никогда не оставлять вещественных доказательств своих тайных действий, чтобы никому не давать возможности в дальнейшем манипулировать собой.

Мать трясла исписанными листами у самого лица Марфы, которое в первое мгновение приняло выражение испуга и обиды, а потом сделалось совершенно бесстрастным, и гневно кричала что-то о нравственности, гордости и пошлости. Быть может, если бы Мелюхин принадлежал полной, обеспеченной семье, Алексина Тимофеевна иначе бы отреагировала на действие дочери. Но Юра Мелюхин, к еще большему ужасу Алексины Тимофеевны, был не только из неполной семьи и воспитан одною разведенной матерью, но еще и из семьи несостоятельной и, как выражалась Алексина Тимофеевна, «необразованной», потому как Юра был первым, кто получал в роду Мелюхиных высшее образование, руководствуясь исключительно своими знаниями и способностями, а не помощью связей своего отца или наставлениями маменьки. Таким образом, к вечеру того дня Алексина Тимофеевна слегла с головной болью и расстроенными нервами, совершенно обескураженная и оскорбленная проявленным дочерью несообразным своеволием.

Марфа же, пристыженная матерью, не испытывала ни стыда, ни раскаяния в содеянном. Она была уверена в том, что поступила правильно, потому как чувствовала, что с переданным Мелюхину письмом исчезла вдруг сковывавшая грудь тяжесть, которая все больше возрастала в ней и привела ее к мысли о признании.

На следующий день Мелюхина в университете не было, но на другой день, когда волнение уже несколько улеглось в душе Марфы, Мелюхин пришел и, к необычайной ее радости, сам подошел к ней после лекции и предложил пройтись по небольшому скверу напротив университета.

Стояла середина апреля. Погода была ясная, солнечная. Яркий аромат весны исходил от согретой на солнце молодой листвы и пробивавшейся из еще сырой земли зеленой травы, что тонкими слабыми волосками подымалась над сухими прошлогодними колосьями веток.

Марфа в своем письме не просила у Мелюхина ответа, однако предложение его и весь его вдохновленный вид говорили ей, что он даст ей ответ, который Марфа все-таки ждала.

Остановившись посреди сквера, Мелюхин, светловолосый, голубоглазый, белолицый, обернулся к Марфе и посмотрел на нее восхищенным взглядом. А Марфа, поймав на себе этот его взгляд, сразу же прочитала ответ, которым были полны губы, глаза, вся поза Мелюхина. Да, он действительно был тронут письмом, он принял этот ее порыв и понял его, и он готов, да, он готов найти в себе ответ ему. Но он просил времени – какого, Марфа до конца не понимала тогда. Он просил подождать – чего? Но Марфа робко и послушно внимала его словам и была согласна ждать сколько угодно. И с того дня для Марфы началась самая прекрасная пора в жизни – пора первой, самоотверженной, глухой влюбленности и слов, которые никогда больше не повторятся…

Но ослепленное блеском весны и удовольствия, противостоянием предрассудкам родителей и собственным предубеждениям счастье Марфы длилось недолго, – наступил июнь, а вместе с ним пришли выпускные экзамены и защита диплома, после которых Мелюхин засобирался возвращаться домой. Марфа узнала об этом случайно, от одной своей университетской приятельницы, и так была поражена этим известием, что едва не лишилась чувств от потрясения. Она поспешила расспросить обо всем самого Мелюхина, и тот, как будто печально улыбаясь, подтвердил справедливость слухов. Он уезжает, и тут уже другого пути нет.

Именно тогда, одолеваемая смятением и надеждой, Марфа познакомилась с Катричем.

Это случилось в безоблачный день июня. Погода стояла жаркая, сухая и безветренная. После короткого разговора с Мелюхиным, состоявшегося по окончании одного из экзаменов, Марфа не поехала сразу домой, решив, что осуждающий взгляд матери только усугубит ее душевные терзания, а вышла на одной из станций метро и поднялась в город. Она медленно пошла по московским переулкам, где от стен домов отлетал мерный стук трамвайных колес.

Скоро Марфа вышла к высоким краснокаменным стенам монастыря. За широким арочным проемом входа на территорию монастыря просматривалась мощеная дорожка, взбегавшая на небольшой холм и дальше расползавшаяся кривыми змейками аллей. Чуть в стороне, на пригорке, стоял собор, величественный, но обветшалый. За собором зеленели дубы и виднелись каменные, покрытые мхом и посеревшие от времени строения.

Собор, судя по строительным лесам у одной из стен, реставрировался, однако территория его была открыта для посещения.

Здесь, за высокими стенами, почти совсем не было слышно шума Москвы. Марфу привлекла эта тишина, которая безмолвием перешептывалась в зелени верхушек дубов.

Пройдя по одной из аллей, Марфа вышла к каменным строениям, которые оказались усыпальницами. За храмом находился некрополь монастыря. На старинных, покрытых мхом каменных надгробиях, датировавшихся восемнадцатым-девятнадцатым веками, значилось много известных аристократических фамилий. Марфа вдруг подумала, что под каждой полуразрушенной плитой хранится целая история жизни, полная страсти, надежд и веры, без которых не может жить человек. А теперь от этих надежд и чаяний не осталось ничего, а только фамилии и даты, которые так же, как и тысячи других, стирались временем и событиями. А если все так, подумалось Марфе, то какой же смысл в страсти, отравляющей свободное дыхание сердца, в надеждах, которые зарождает одно только неосторожное слово, сказанное ради самого ответа, но не несущее в себе совершенно никакого смысла? А если нет его, этого смысла, в терзаниях, чаяниях и надеждах, если все кончается только каменным надгробием, которое скоро покрывается вот таким густым темным мхом, то, верно, и смысл всей жизни является именно таким, каким мать всегда представляла Марфе, – чтоб получше устроиться в жизни, окружить себя благами, которые облегчают неизбежные телесные страдания, и получать наслаждение от форм, оболочек и составляющих осязаемый мир вещей, а не искать смысл бытия в бесформенных очертаниях надежд, наполняющих сердце. Все тогда становится намного проще и понятнее, все объясняется, и не будет тогда больше этих тугих и давящих узлов, от которых перехватывает дыхание, – нужно только поддаться течению жизни, использовать возможности, приносимые бурным потоком, и воспитать в себе гордость, которая защищает от всякого рода унижений и обид.

Марфа медленно шла по дорожке, приближаясь к кирпичной стене, ограждавшей территорию монастыря по периметру. Здесь, в самой стене, уже выросли молодые, еще совсем маленькие и тонкие березки.

У стены в тени высокого дуба стояла широкая скамейка. Марфа, утомленная долгой прогулкой и одолевавшими ее противоречивыми чувствами, опустилась на нее, чтобы отдохнуть.

Здесь было совсем тихо. Казалось, нет ни толпы людей, ни самого города, кипевшего за стеной. Посмотрев направо, Марфа увидела чуть в стороне небольшой яблоневый сад, отгороженный сеткой. Все пребывало в какой-то необъятной, необъяснимой гармонии: прошлое, будущее, жизнь и смерть и мир, окруженный хаосом.

Марфа почувствовала слабое онемение в ногах – мозаика проникавшего сквозь густую листву света, щебетание перелетавших с ветки на ветку птиц будто гипнотизировали ее, сердце билось мерно, едва постукивая в груди, а взгляд ее был опущен в неге теплого и мирного летнего дня. Мысли сами собой исчезли, сомнения и страхи больше не сменяли друг друга, рождая во встревоженном воображении пестрые картинки, – все исчезло, исчезли вдруг все чувства, и безмятежность полотном укрыла все тело Марфы, все ее существо.

Внезапно боковым зрением Марфа уловила среди стволов деревьев какое-то движение. Всмотревшись, она увидела, что по аллее от храма идет человек – темноволосый мужчина в деловом костюме.

Марфа наблюдала за ним, бесстрастно рассматривая его. В сущности, его появление никоим образом не интересовало ее, как и все, что ее окружало. Марфа всегда жила заботами одного часа, не предаваясь размышлениям о минувших днях и будущих неделях. Неожиданным всплеском было для нее знакомство с Мелюхиным, незапланированным, случайным мгновением счастья, а теперь снова тоска, которая принималась ею за безмятежность и правильность устройства жизни. За нее все решат, а ей только расскажут, что и как делать. Ничего не нужно додумывать, не нужно допускать лишних волнений. Все как-нибудь решится само.

Марфа отвела свой взгляд от мужчины в костюме и вновь обратила его на пеструю мозаику света, игравшую на зеленой траве.

Несколько раз Марфа поднимала свой взгляд на посетителя. Его одиночное движение среди затаившего дыхание некрополя невольно привлекало ее взор. Марфа не могла не заметить, что и мужчина время от времени оглядывается на нее. Это показалось Марфе как будто неестественным, словно она, сидящая у высокой стены в тени тянущихся к солнцу раскидистых ветвей дубов, была невидима для мира, хотя сама могла наблюдать за ним.

Решив не поднимать больше своего взгляда на посетителя, чтобы не привлекать к себе ненужного ей внимания, она повернулась на скамейке так, чтобы двигавшаяся фигура не раздражала ее усыпленного негой разгоряченного дня воображения.

Скоро Марфа забыла о посетителе. Она сидела на скамейке, слегка опустив веки и прислушиваясь к переливчатому щебетанию мелких птиц, которых не было видно, но которые своим звонким пением украшали каждую ветку каждого дерева.

Просидев так чуть меньше часа, Марфа решила обойти некрополь. Фамилии на некоторых стертых надгробиях казались ей знакомыми, многие принадлежали известным дворянским семействам. Когда Марфа стояла рядом с такими каменными надгробиями, она испытывала странное чувство, будто она была знакома со всеми этими людьми, будто видела их, а они видели ее, и не было рамок времени и классовых различий – все были едины, и эта пространственная, объемная общность необыкновенно поражала Марфу и одновременно успокаивала ее.

Марфа ходила по аллеям некрополя, вчитываясь в фамилии и даты, которые на некоторых плитах почти совсем стерлись, и снова заметила движение, на сей раз совсем рядом, в соседнем ряду склепов и памятников. Она увидела все того же мужчину в деловом костюме, но теперь Марфа отчетливо могла рассмотреть его лицо, круглое, внимательное, отметить темный цвет глаз и даже морщинки у самых уголков губ. Мужчина на сей раз не скрывал своего заинтересованного взгляда, а открыто рассматривал Марфу, будто интересуясь всяким движением ее лица.

Когда аллеи, по которым они шли, пересеклись, Марфа обернула свое лицо к мужчине и смело встретила его расположенный, проницательный взгляд.

– Нигде не думается лучше, чем в окружении уже постигших секреты мироздания предков, не правда ли? – сказал он голосом мягким и исполненным любезности.

Марфа только широко улыбнулась на эти слова незнакомца, сочтя его внимание к себе обременительным, а покой, овладевший ею, нарушенным. Марфе всегда требовалось время, чтобы найтись с ответом, и зачастую она не утруждала себя этим неудобным поиском нужных фраз и просто улыбалась своей обаятельной улыбкой, при которой ямочки на ее круглых щеках и глаза были особенно хороши. В любое другое время это свойство ее улыбки явилось бы ответом на случайную реплику, брошенную добродушно или же просто неуместно, однако незнакомца, видимо, не удовлетворил такой ответ, и он обратился к Марфе еще раз, делая короткий шаг вслед за ней.

– Вы в первый раз здесь? – услышала Марфа чуть позади себя все тот же вежливый голос.

– Да. Я зашла сюда случайно, – с неохотой ответила она, однако улыбка ее при этом была все так же ласкова и приветлива, отчего мужчина в костюме воспринял неразговорчивость Марфы за проявление скромности.

– Вы знаете, что именно здесь похоронена княгиня Кац…я? – назвал фамилию известного княжеского рода незнакомец.

И на эту его реплику Марфа улыбнулась, отрицательно покачав головой и подумав вдруг о матери: что бы она сказала, будь она рядом? Как следует правильно отвечать? И почему вдруг ей непременно нужно задавать все эти вопросы? В голове Марфы промелькнула мысль, недовольством отозвавшаяся в ее душе: она ушла от суматохи города, от толпы, ища уединения. Так надо ли говорить с человеком, когда он ходит вот так один? Должно быть, если он захочет с кем-то завести беседу, то будет сам искать общества?..

Однако незнакомец теперь не отставал ни на шаг, следуя рядом с Марфой и рассказывая ей историю храма и некрополя, где покоились купцы, князья и тайные советники.

Незнакомцем оказался архитектор Филипп Катрич, хорошо сложенный, привлекательный, довольно сдержанный, обходительный. Катрич показался Марфе взрослым, уже состоявшимся мужчиной, и его любезное и участливое к ней отношение несколько пугало ее. Однако она поддалась его настойчивому стремлению поделиться с ней своими знаниями и различными незатейливыми историями, так что позволила ему сводить себя как к могиле княгини Кац…й, так и завести себя в сам главный собор, в котором рабочие как раз укладывали гранитные плиты пола.

Оказалось, что Катрич работает в проектной компании и многие проекты недавно возведенных в столице зданий принадлежат ему. Недалеко от собора, на территорию которого зашла в тот июньский день Марфа, у Филиппа проходила деловая встреча, после которой он и зашел сюда.

После долгой прогулки по территории реставрируемого монастыря и короткой экскурсии в самих стенах древнего собора, Катрич предложил Марфе подвезти ее до дома. Марфа отказалась. Однако Катрич решительно настаивал на своем предложении, и Марфа уступила, указав Катричу неверный адрес своего дома.