скачать книгу бесплатно
– Ничего не было, – сказала она, и в голосе ее послышалась нерешительность.
Мелюхин обвел лицо Марфы внимательным взглядом и, скрестив на столе руки, опустил голову, при этом глубоко вздохнув.
– Как ты устроилась? – после непродолжительного молчания спросил Мелюхин. – Кем работаешь?
– Учу детей английскому языку, – ответила Марфа.
– В школе?
– Нет, дома. Они приходят ко мне.
– Понятно… – ухмыльнулся Мелюхин. – А я после окончания университета вернулся домой, какое-то время работал в местной газете, потом перевелся в мелкое издательство корректором. Затем женился, открыл свою типографию. Теперь вот… руковожу, – с расстановкой добавил Мелюхин, будто подбирал нужное слово, и снова усмехнулся.
– Здорово, – одобрительно кивнула Марфа, не глядя Мелюхину в глаза.
– Может, это прозвучит слишком банально, но я часто вспоминал тебя, – тихо произнес Мелюхин.
– А я тебя – нет, – не сразу ответила Марфа, хотя сама удивилась этой мысли, впервые пришедшей ей в голову, что за четыре года она ни разу не вспоминала Мелюхина, хотя, как ей теперь казалось, не было и дня, чтобы мысль о нем незаметно для нее самой не пребывала с ней.
Мелюхин вдруг весело рассмеялся. Марфа недоуменно посмотрела на него.
– Почему ты смеешься? – спросила она.
– Смех бывает разным, – сказал Мелюхин. – Сейчас я смеюсь, потому что смущен.
Марфа встретилась с Мелюхиным взглядом и впервые сразу же не отвела его. Глаза его, ясные, голубые, были полны какой-то печальной радости, известной только ему. Мелюхин пристально смотрел на Марфу, будто в глубине ее глаз стремился рассмотреть что-то незаметное, скрытое, и, как будто наконец разглядев это, он несколько раз моргнул и вновь улыбнулся, но так, как улыбаются чему-то тому, что вызывает трепет.
– Где твоя жена? – прервала Марфа этот диалог безмолвных и многозначительных взглядов.
– Она в номере, – сказал Мелюхин. – Сегодня ей нездоровится.
– Что с ней?
– Головная боль. Такое часто бывает… – отмахнулся Мелюхин.
– Я имею в виду ее ноги, – перебила его Марфа.
– Они повреждены, – сказал Мелюхин, при этом выражение его лица ничуть не изменилось. – Это случилось еще до нашего с ней знакомства. Она поскользнулась и упала, а ноги угодили прямиком под проезжающую машину…
– Какой ужас! – поморщилась Марфа, хотя не почувствовала по отношению к жене Мелюхина никакого сочувствия.
Когда с ужином было покончено, Мелюхин предложил Марфе немного пройтись по парку. Заметив колебания Марфы, он сослался на то, что в пансионате запрещено курить, и попросил Марфу побыть с ним всего несколько минут, пока он выкурит одну сигарету. После недолгих уговоров Марфа согласилась.
Они не пошли по главной аллее, а свернули в более тенистую часть парка, чтобы не мешать постояльцам пансионата наслаждаться свежим вечерним горным воздухом. Марфа ненавидела табачный дым, но, когда Мелюхин зажег сигарету и вокруг его лица надулось седое облачко дыма, аромат, который долетел и до Марфы, не показался ей резким и горьким, – это был дым хороших сигарет, и Марфа вдохнула его, неосознанно стремясь уловить в нем едва различимый аромат, исходивший от самого Мелюхина.
– У тебя счастливый брак, Марфа? – спросил Мелюхин, выдыхая тускло-серую струю дыма.
– Более чем, – отозвалась Марфа, которую этот прямой вопрос заставил вздрогнуть.
Мелюхин не стал провожать Марфу до ее номера: они сдержанно попрощались в холле первого этажа, после чего Марфа по лестнице направилась на свой этаж, а Мелюхин вернулся в ресторан.
Спустя два часа Мелюхин поднялся на четвертый этаж особняка и бесшумно прошел по коридору. Скоро он остановился у одного из номеров и постучал в дверь. Сначала не было слышно ничего, потом в двери щелкнул замок, и дверь приоткрылась. Несколько мгновений никто не произносил ни слова, потом дверь номера открылась шире, и Мелюхин вошел внутрь…
7
Это было первое утро за все время пребывания Марфы в пансионате, когда она не позвонила мужу.
Накануне вечером, прощаясь с Мелюхиным в холле, Марфа испытывала глубокое, пронзающее чувство утраты. Она находилась в состоянии сокрушения, словно потеряла в жизни что-то ценное и единственно неподдельное, полновесное, и только теперь осознала это.
Поднимаясь по лестнице на свой этаж, она испытывала только одно желание – с головой броситься в тот омут исступленного порыва, который вдруг возник в ней, воронкой закружившись в ее груди.
Оказавшись в номере, она не сразу сняла с себя костюм и не сразу стала готовиться ко сну: слишком живы были в ней пылкие чувства подъема, страстности и влечения. И состояние этой горячности было так велико, что Марфа долго стояла посреди небольшой гостиной, погрузившись в оцепенение. Кончики пальцев ее рук были холодны и совершенно нечувствительны, а лицо пылало, словно минуту назад его хлестал беспощадный ветер.
Потом, когда мысли и воспоминания несколько улеглись в ней, она в бессилии опустилась на плетеное кресло рядом со столиком, на котором стояла ваза со свежими цветами, и сидела так, пока в дверь ее номера не постучали.
Ей показалось, что с самого утра она знала, как закончится этот день. Знала она и теперь, кто стоит по ту сторону двери. Знала, что в те два часа, которые она в почти абсолютной неподвижности провела в своем номере, она ждала его. Она также знала, что ожидала его прихода вовсе не сто двадцать минут и не сорок восемь месяцев, а всю жизнь.
За стуком последовала продолжительная пауза. Марфа поднялась с кресла и неспешно прошла к двери, словно каждый шаг ее мог стать причиной обрушения целого мира.
Так же неторопливо она повернула ключ в замке и приоткрыла дверь. Глаза ее почти мгновенно увязли в синеве исполненного чувства взгляда. Не сразу она решилась ступить хоть шаг, чтобы приблизиться к тому, что она желала вернуть и что представлялось ей потерянным навсегда. Встречая проникнутый трепетной тоской взгляд Мелюхина, она не находила в нем той откровенной, пронзающей страстности, которую обнаружила в глазах Зимина, – взгляд Мелюхина был искренен и нежен.
Последовав внутреннему убеждению, которое говорило ей, что выбор ее несомненен и безусловен, она отступила на шаг, приоткрывая шире дверь. Мелюхин вошел в ее номер.
Когда мобильный телефон, оставленный Марфой на прикроватной тумбе, зазвонил, Марфы в номере уже не было. Четыре пропущенных вызова горели на экране, а пятый, особенно сиротливый, еще светился именем Филипп.
Наступивший день, казалось, вобрал в себя всю полноту летних солнечных дней Алтая: бездонное небо так и плескалось в шафранных лучах солнца; зелень сосен, лиственниц и кедров пестрила разноголосой альборадой птиц, а едва трепещущий ветер раздувал пузыри света. Все гремело вокруг той ласкающей слух симфонией, которую рождает сочетание внешнего гармоничного созвучия и внутреннего согласия.
Марфа спустилась к завтраку, когда за соседним с ее столиком уже заканчивали свой завтрак рыжеволосые мать и дочь. Марфа почему-то обрадовалась их присутствию: их дружеская манера общения между собой не вызывала больше в Марфе чувства зависти, – Марфа испытывала необыкновенный душевный подъем, который объясняет и прощает многие обстоятельства.
Вскоре в ресторане появился и Мелюхин с женой. Поймав взгляд Марфы, он слегка склонил голову, – жена же его удостоила Марфу тенью улыбки. Мелюхины сели за столик в другом конце веранды так, что Марфа и Юра могли свободно видеть друг друга.
Словно по негласному или же неизвестному другим уговору, Марфа и Мелюхины закончили завтрак одновременно, поднялись из-за своих столиков и встретились на выходе с веранды. Мелюхин восхитился прелестью утра и заметил, что было бы чудесно поехать кататься на квадроциклах. Марфа согласилась с ним, и Мелюхин тут же ухватился за эту ее расположенность и предложил ей последовать неожиданно посетившей его идее, при этом как будто в оправдание призвав жену поехать с ними, пусть даже она и будет просто сторонним наблюдателем.
Таня, несмотря на всю пышность своих форм, обладала совсем юным, детским лицом и каким-то терпким, взвешенным, прямым взглядом. На предложение мужа она отреагировала благодушно и даже радостно.
Так Марфа и Мелюхин нашли возможность быть вдвоем и предаваться наполнявшему обоих пылу увлеченности друг другом.
Марфа не чувствовала в душе ни раскаяния, ни смущения, не посещали ее мысли о предательстве и измене: ей казалось, она только теперь догнала то, за чем бежала всегда, – свойвыбор, который впервые свершился в ее жизни, а потому представлялся ей абсолютным и безусловным. Она ни на секунду не задумывалась ни о Филиппе, ни о Тане, – она мчалась теперь без оглядки туда, куда несли ее паруса видений и фантазий, подгоняемые мыслью о независимости и решительности. Она будто лишилась теперь своего спутника – одиночества, которое сопровождало каждый ее день. И ощущение этой самодостаточности пьянило ее, заставляя чувствовать себя исключительной и привлекательной, какой она в полной мере не ощущала себя никогда.
Мелюхин потворствовал воспламенившимся чувствам Марфы и даже еще больше распалял их, неотступно следуя за ней и не упуская случая коснуться ее, обнять ее, разжечь в ней пламень самозабвенной страсти. В последующие несколько дней они не отходили друг от друга ни на шаг, будто оба ждали одной только этой встречи, чтобы заключить друг друга в объятия и никогда больше не отпускать. Марфа отдавалась Мелюхину со всей своей неистраченной, долгое время заключенной в душных оковах сетований и обид страстностью, с восторгом упиваясь ею.
Дни, неисчерпаемые, проникнутые вдохновеньем лета и страсти, кружили голову, дурманя мысль, чувства – все то, что позволяет человеку видеть, слышать, ощущать и подвергать анализу здраво и решительно.
Теперь, когда Марфе все же приходилось отвечать на звонки мужа, которые вызывали в ней только нетерпение и укоризну, она говорила с ним сухо, вновь чувствуя невольно подступающее к горлу раздражение.
– Ни к чему нам так часто звонить друг другу, – сказала она как-то Филиппу. – Я не могу быть привязана к телефону. Я хочу отдохнуть от всех этих звонков и бессмысленных разговоров.
– Конечно, – обескураженно ответил Филипп. – Прости мне мою навязчивость, – сказал он, выдержав короткую паузу. – Я просто очень скучаю по тебе…
– Если бы это было так, ты бы приехал, – с упреком выпалила Марфа и тут же осеклась, испугавшись, что Филипп передумает и приедет к ней. – Впрочем, я сама скоро вернусь домой… – быстро добавила она.
Но мысль о возвращении в Москву казалась Марфе невероятной, даже неестественной, словно не было его, этого города, с его тоскливыми дворами, серыми улицами, безликими кварталами и неулыбчивыми людьми. Прелесть Алтая, необъятный простор, окружавший сбывшееся желание сердца, создавали ощущение чего-то бесконечно-прекрасного, словно вечно будут и этот самозабвенный восторг, и неудержимая страсть, и обволакивающее чувство осуществленности самых несбыточных грез.
Стремительность, с которой развивались отношения между Мелюхиным и Марфой, казалась им самим естественной, будто всю свою жизнь они ждали этой встречи, ждали возможности одарить друг друга неисчерпаемым светом любви и хранили в себе его, чтобы теперь излить поток восторженных взглядов и ласк.
Они почти не говорили друг с другом, разве только изредка перекидывались парой фраз о непостижимости путей судьбы, о странности переплетений человеческих жизней и о своей встрече, случайной, а оттого закономерно-правильной.
Их отношения, яркие для них самих, оставались нераскрытыми для других, и оттого их связь доставляла им особое, острое удовольствие. Их тайна, явная и откровенная для них, оставалась загадкой для окружающих. По крайней мере, так думали сами Мелюхин и Марфа. При посторонних они держались спокойно, как старые приятели, не слишком соскучившиеся друг по другу, на деле же трепеща от волнения и желаний.
Жена Мелюхина, по его словам, обладала слабым здоровьем и совершенно расстроенными нервами, отчего часто мучилась головными болями, а особенно – болями в ногах, и нередко не спускалась к завтраку или ужину. Мелюхин характеризовал жену как довольно истеричную женщину, которая, к слову, была незлоблива и незлопамятна. На замечание Марфы о том, что Таня показалась ей спокойной и даже скромной девушкой, Мелюхин ответил, что таковой она, быть может, и являлась бы, если бы не травма, которая мучила как ее тело, так и душу. В порыве сентиментальной откровенности Мелюхин признался, что женился на Тане потому, что она, красивая, гордая, но совершенно слабая и беззащитная, вызвала в нем чувство жалости, и у него возникло желание спасти ее, вызволить из того замкнутого круга, в котором она была. Быть может, он и любил жену, как любят неродную дочь, сводную сестру или позабытого друга, но уже давно не питал к ней страсти. И мысль об этом согревала в Марфе самые сокровенные ее мечты.
Именно Таня предложила Мелюхину поехать на Алтай. Такая поездка была полезна, ведь дикая природа, горный воздух и удаленность от суеты являются лучшими лекарствами для души и тела.
Марфа не испытывала жалости к Тане: она видела в ней только человека, который имел дерзость присвоить себе то, что не могло принадлежать ему, а было предназначено для другого – для нее, Марфы. А холодное отношение Мелюхина к жене, ее немощь только усиливали пряное послевкусие их коротких, упоительных встреч.
Марфа не могла дать точного определения накрывшему ее с головой вихрю чувств и желаний. Она не задавалась вопросом, любит ли она: ей казалось, что вихрь этот – любовь, о которой так много говорят и рассуждают; что все люди вокруг – слепцы, а Филипп и Таня – только побочные, случайные продукты великого чувства, которые не могут любить их, Юру и Марфу, только потому, что Юра и Марфа не любят их. И прежняя жизнь представлялась Марфе смешной и значимой одновременно, ведь если бы сложилось все иначе, то она не оказалась бы здесь, не была бы свободна от всех привязанностей и ложных стремлений, не была бы готова встретить то, чего желала больше всего на свете.
Теперь Марфа часто задумывалась о том, что если бы тогда, четыре года назад, Мелюхин не выдержал паузу в развитии их отношений, если бы он допустил зарождение их, то ничего бы не вышло из того нового, неокрепшего, требовательного чувства, которое руководило Марфой. Она говорила себе, что в тот момент совершенно не готова была к тому, что следует за обоюдным признанием. Отношения же с Филиппом в расчет она не брала – чувства, которые она испытывала к нему, были совершенно иными или же они вовсе отсутствовали, как теперь, познав истинную страсть, думала Марфа. Тогда она поддалась воле властной руки времени и не сопротивлялась требованиям переменчивых в своем настроении событий.
Отныне Марфа чувствовала в себе силу и решимость противостоять им, следуя исключительно призыву внутреннего голоса и даже не оборачиваясь на зов множества голосов извне.
Новый шанс любить Мелюхина и возможность получить ответную любовь, которые Марфа не допускала в своих даже самых фантастических мечтах, вселяли в нее веру в неслучайность их встречи, в предначертанность сплетения их судеб, в допустимость их самих как единого целого. И мысли об этом так вдохновляли Марфу, что на пятый день их совместного пребывания в пансионате она готова была оставить Филиппа и даже поделилась этим своим намерением с Мелюхиным, на что он ответил ей, что тоже готов развестись с Таней, потому как возможности совместной жизни с ней в сложившихся обстоятельствах он не видел.
Так приближалась к концу неделя, одарившая двух людей случаем жить так, как они хотели бы жить сами, не ворвись в направление их пути капризный ветер чужих выборов и собственных неопределенных стремлений. Марфа решила остаться в пансионате еще на неделю, чтобы уехать из него одновременно с Мелюхиными, и сообщила о своем решении мужу сухим, раздражительным тоном, как прежде.
На седьмой день этой первой упоительной недели, собираясь выйти утром из своего номера, Марфа обнаружила под дверью конверт, в котором лежали билет на экскурсию к водопадам и короткая записка от Мелюхина. В ней нетерпеливым почерком было написано несколько страстных слов влечения.
Экскурсия была назначена на полдень того дня, поэтому сразу после завтрака, во время которого Марфа и Мелюхин сидели не вместе, но бросали друг на друга многозначительные взгляды, Марфа вернулась обратно в свой номер, переоделась в теплый спортивный костюм, бросила в рюкзак бутылку с водой и упаковку с сухофруктами и, спустившись вниз и выйдя из пансионата, направилась к вертолетной площадке, у которой был организован сбор группы.
8
Вертолет поднимался над площадкой, раздувая клубы мелкой пыли. Крыша пансионата постепенно тонула среди хохлатых сосновых макушек, зеркало озера сужалось, принимая очертания огромной капли росы, оставленной забывчивой зарей, а за зеленой пенистой полосой парка простиралась волнистая межгорная долина, окруженная горбатыми спинами пригревшихся под струящимися лучами солнца каменных великанов.
Группа состояла из шести человек. Помимо Марфы и четы Мелюхиных, здесь были еще двое молодых мужчин и девушка, с упрямым, миловидным лицом и красивыми темными волосами, прямыми и длинными, которые на солнце переливались медно-красными оттенками. Рядом с пилотом сидела проводник, маленькая ростом, но бойкая и крепко сложенная женщина.
Все выглядели бодрыми, предвкушающими захватывающее путешествие, включавшее полет над горными хребтами, живописными долинами и межгорными впадинами, пеший переход по дикому межгорью и созерцание пестрых лент водопадов, которые то с грохотом искрящимися локонами ниспадали с отвесных выступов и каменистых ступеней, то благонравными лоскутками прижимались к самым ущельям, едва проступая на поверхность и тут же исчезая в узкой расселине. И Таня, сидевшая рядом с мужем, на фоне всеобщего воодушевления и бодрости выглядела безлико и нелепо, и даже красота лица не спасала ее от этого шлейфа неисцелимости, который повсюду следовал за ней. Не столько кривизна ее ног и деформированный шаг создавали вокруг нее ореол обреченности, сколько безысходность в ее потухшем взгляде и уныние, которым полнилась каждая ее вымученная улыбка, каждый вздох и каждое слово. Впервые Марфа разглядела их в ней, и открытие этого свойства натуры Тани невольно зародило в ее душе предчувствие катастрофы, стихийной, внезапной, но предсказуемой. Марфа не находила объяснения этому своему чувству, но оно было явным и определенным, и Марфа, хотя и старалась подавить в себе его, ощущала его самой кожей. В стремлении избавиться от этого цепкого чувства, Марфа уверяла себя, что увидела в Тане тень обреченности только потому, что знала, что скоро Мелюхин обо всем расскажет ей, что скоро Тане придется принять известие о разводе, что она, следовавшая всюду за мужем, на деле же не любима им. И тогда в Марфе, вопреки ожидаемому чувству облегчения от предвкушения скорого счастья, волной поднималось разочарование. В чем? Необъяснимым приливом оно заполняло грудную клетку, поднимаясь к самому горлу. Разочарование это, словно незримая ось, вонзалось в самое сердце, а на него нанизывались пласты все того же предчувствия скорой катастрофы. И Марфа старалась как можно реже смотреть на Таню, хотя взгляд ее как будто сам собой притягивался к ней.
Когда вертолет, миновав полторы тысячи секунд полета в объятиях склонов гор и высоты небес, сделал первую остановку и все пассажиры вышли на открытую площадку одного из невысоких горных порогов, Мелюхин, улучив момент, сказал Марфе, что Таня не должна была лететь с ними. Он объяснил, что хотел провести день наедине с ней, Марфой, но Таня, узнав, что он собирается лететь на водопады без нее, считая, что путь к ним является для нее слишком сложным и почти непреодолимым, твердо решила сопровождать его, отвергая всякие заверения. Группа должна была состоять из пяти человек, так что уже на месте пришлось договариваться как с пилотом вертолета, так и с проводником о еще одном пассажире. Новость об этом поступке Тани несколько удивила Марфу, однако она тут же испытала подобие облегчения: Таня уже догадывалась об увлеченности своего мужа, потому и не захотела отпускать его одного, зная, что Марфа наверняка тоже полетит с ним.
Однако Таня оставалась все так же мила и любезна с Марфой, словно не знала о связи ее с мужем и не догадывалась об их намерении освободить себя от уз брака.
К первому водопаду, что ниспадал в кольцо гладкого озера, путь был довольно прост, и потому Таня уверенно следовала за проводником, не отставая ни на шаг от группы. Марфа и Мелюхин шли чуть впереди, то и дело оглядываясь (Мелюхин беспокойно смотрел на жену, а Марфа безотчетно поворачивалась вслед за ним). У водопада они провели довольно много времени, рассматривая его со всех сторон. Была минута, в которую Таня вдруг исчезла из вида, но ни Мелюхин, ни Марфа не заметили этого: они поднялись по тропе, что вела к самому верху водопада, и достигли небольшой речки, которая, разбиваясь о каменный порог, громко шипела, устремляясь серебряной лентой вниз и воздушной фатой укрывая грот.
Здесь, даже сквозь шум воды, они вдруг услышали крик, донесшийся до них с озера. Они не обратили внимания на этот крик, занятые собой, друг другом и потакающей их прихоти природой. Только спустившись обратно, они узнали, что Таня, оступившись, едва не сорвалась с уступа, но вовремя была поддержана одним из членов группы, оказавшимся в тот момент рядом с ней. Кричала проводник, призывая Мелюхина, но так и не смогла дозваться его. И теперь Мелюхин ни на шаг не отходил от жены, неустанно напоминая ей о том, как он просил ее остаться в пансионате.
К следующему водопаду Таня уже не пошла, оставшись с пилотом у вертолета. Мелюхин вызвался побыть с ней, но Таня наотрез отказалась принимать его предложение. Мелюхин не стал настаивать на обратном.
Перелет от места первой стоянки к месту второй занял чуть больше двадцати минут, однако на сей раз минуты эти не были так безмятежно-поэтичны. Почти сразу же после взлета вертолет стало клонить на левый бок, но на вопрос одного из пассажиров, высокого и крепкого темноволосого мужчины, о том, является ли это признаком неисправности вертолета, пилот ответил, что такое бывает, когда вертолет встречает слишком сильное сопротивление ветра.
И в самом деле: если утром погода нашептывала мелодично-протяжный напев пленительной партии ветра, то теперь кроны деревьев вновь недовольно потрескивали под налетающими на них штормовыми порывами, будто снова вернулась грозная буря, облаченная в мантию тьмы. Марфа отметила эту перемену погоды, но ожидала, что вихри эти так же скоро успокоятся, как и тогда, когда она наблюдала этот беспощадный набег стихии на сосновый парк. Но ветер как будто только усиливался, на небе стали собираться комки серых облаков, а брызги водопада разбивались о лица и руки подходящих к нему туристов, словно он прогонял их.
Теперь группа пробыла у водопада недолго. Сделав несколько снимков, все стали подтягиваться к проводнику. Облака на небе сгущались, и скоро солнце скрылось за ними, и все посерело, обесцветилось, померкло.
Марфа невольно прижималась к Мелюхину – ее пленил безотчетный страх, какой посещает людей тогда, когда их настигает неподвластная им сила природы. И даже вернувшись к вертолету, Марфа не отпустила его руки: она продолжала крепко сжимать ее, готовая с вызовом встретить любой взгляд Тани. Но Таня уже сидела в кабине вертолета и как будто не видела вызывающего сплетения рук своего мужа и его приятельницы.
Вертолет поднялся над площадкой, взмыл в эфир пространства и направился к полосатым наконечникам гор, возвышавшимся над ржаво-изумрудными холмами межгорий.
Вертолет снова стало клонить влево. Теперь уже с заметным напряжением пилот старался выровнять его, но кабина упрямо возвращалась в прежнее положение. Каждый чувствовал то сопротивление, которое встречал двигатель вертолета, надрывно гудевший под ногами. Все шумело, выло, прерывисто вздрагивало. Вдруг раздался громкий треск, будто кто-то бросил в окно камень, и вертолет содрогнулся, словно в испуге. На какое-то время все стихло, и вертолет вроде бы полетел ровнее. Но вот он снова накренился, теперь уже вправо, и на скорости полетел к горбатым склонам, еще совсем недавно казавшимся мягким покровом, а теперь представлявшимся острыми зубцами.
Никто не издавал ни звука. Марфа в испуге смотрела на растянувшуюся под ними горную цепь, на горизонт, который качался подобно весам, на лица членов группы, каждое из которых выражало недоумение и страх. И только посмотрев на лицо Тани, Марфа больше не могла смотреть ни на горные хребты, ни на других членов группы, – так изумило ее выражение этого лица.
На нем не было больше тени обреченности – оно было ясным, даже счастливым и необыкновенно красивым. Казалось, что-то распахнулось во взгляде девушки, что-то отворилось в ее душе и сердце, и теперь и душа ее, и сердце наполнялись чем-то незримым, питательным, необходимым для нее. При каждом колебании двигателя губы ее вздрагивали – не от напряжения или страха, а от улыбки, которая едва касалась их. При каждом повороте вертолета она не впивалась пальцами в сиденье, как делали это другие, а с непостижимым умилением смотрела на открывавшиеся при наклоне виды, будто наслаждаясь этой самой мучившей вертолет стихией. И Марфу неожиданно посетила ошеломляющая мысль: Таня не боялась того крушения, которое могло произойти, а даже как будто желала его. Это отсутствие страха перед смертью и желания уцепиться за жизнь, ухватиться за тонкий лоскуток ее, так поразило и так испугало Марфу, что она с силой сдавила пальцами свои колени, во все глаза глядя на Таню.
В голове у Марфы промелькнуло воспоминание о случае на водопаде: быть может, Таня вовсе не оступилась? Быть может, она поехала с ними вовсе не для того, чтобы следить за мужем, а чтобы свести счеты с жизнью? Марфа даже охнула от изумившей ее догадки, но никто не обратил на нее внимания. Пусть даже она видела в лице Тани соперницу, воровку, но менее всего она хотела бы, чтобы их с Мелюхиным счастье было омрачено подобной трагедией. В тот момент, когда вертолет в последний раз подпрыгнул в воздухе, словно напоровшись на выпиравшую из воздушного пространства кочку, Марфа решила при успешном приземлении обсудить свое предположение с Мелюхиным, дабы избавить свою жизнь, его и жизнь самой Тани от непоправимого.
– …Предположительно, неисправность двигателя, – сквозь оглушительный шум разобрала Марфа голос пилота. – Необходима аварийная посадка…
Голос оборвался. Вертолет снова развернуло, и Марфа поняла, что он быстро снижается. Уже можно было четко разглядеть верхушки деревьев на склонах, прогалины и едва ли не саму траву на них.
Вертолет приземлился спустя сорок минут тряски. Пилот совершил посадку на старую вертолетную площадку, о которой подумал сразу, как только вертолет сбило с курса и отнесло на несколько километров севернее намеченного маршрута. Кругом простиралась тайга, и вертолетная площадка некогда функционировавшей туристической базы была единственным местом, на которое представлялось возможным в сложившихся условиях сажать вертолет. Инструкциями строго запрещалось привозить сюда туристов, однако иного выхода у пилота не было: двигатель отказывал, и могло произойти крушение.
Итак, вертолет благополучно приземлился. Пилот пытался выйти на связь с администратором пансионата, но связи не было. Обеспокоенные жестким полетом, туристы с разрешения проводника стали выходить из вертолета. Ветер, здесь особенно свирепый и обжигающе-холодный, нещадно бил по лицу, груди, сбивая с ног.
Марфа одной из первых вышла из вертолета. Ежась под порывами ветра, она осмотрелась.
Вертолетная площадка находилась у самого подножия горы, почти совсем лысой, с серыми буграми выпиравших со склонов камней, угрожающе нависавших над площадкой. С одной стороны площадки был крутой обрыв, за которым просматривалась долина, расколотая тонкой серебряной нитью реки; с другой стоял редкий сосновый лес, в сгущавшихся сумерках казавшийся мрачным и тоскливым. Сузив глаза и приоткрыв губы в стремлении втянуть ртом воздух, потому как ветер был так силен, что перехватывало дыхание, Марфа вгляделась в тени среди тонких сосновых стволов. Присмотревшись, Марфа различила в этих тенях очертания небольших одноэтажных деревянных домиков, совершенно одинаковых между собой. Марфа машинально сделала несколько шагов по направлению к сосновой роще, по пути мельком обернувшись на выходивших из вертолета пассажиров.
В этот момент из вертолета при помощи крепкой поддержки Мелюхина выбиралась Таня. Ступив на землю, она одной рукой, словно в изнеможении, оперлась на трость, а другой внезапно схватила себя за горло, побледнела, вскрикнула и потеряла сознание…
Продолжительное время никто из членов группы не отходил от вертолета дальше, чем на десять шагов, – все ожидали, что с минуты на минуту пилот свяжется с диспетчером или администратором пансионата и за группой прилетит другой вертолет. Но связи не было; сигнал отсутствовал и на мобильных телефонах.
Поднять в воздух вертолет с пассажирами пилоту представлялось действием рискованным, а потому бессмысленным из-за того что до пансионата они едва ли дотянут, а в лучшем случае только поменяют место аварийной посадки. Пилот объяснил все это проводнику, а та донесла информацию до группы, однако положение членов группы от этого сообщения не изменилось: все продолжили стоять у вертолета, ожидая, когда пилоту все же удастся связаться с пансионатом.
Когда сумерки густой серой пеной накрыли вертолетную площадку, скрыв от глаз очертания долины за обрывом и нить реки, пилот самолично объявил о том, что на связь с диспетчером выйти не удается, что вертолет лететь дальше не может и что следует подождать некоторое время, пока ситуация со связью прояснится, заметив, что, возможно, ждать придется до утра. Провести ночь в тесной кабине вертолета было непривлекательной перспективой для всех, поэтому проводник, вынув из своего рюкзака карманный фонарик, предложила членам группы пройти к заброшенной туристической базе, что темнела за сосновым перелеском. Пилот выразил свое сомнение по поводу этой идеи, заметив, что базой давно не пользовались и что дома могли изрядно обветшать, но проводник только молча выслушала его, одарив пилота отрешенным взглядом человека сомневающегося и прикидывающего все «за» и «против». Наконец, утвердившись в какой-то своей мысли, проводник закинула за плечо рюкзак и направилась к перелеску. Группа смиренно последовала за ней.
По мере приближения к строениям туристической базы тропинка, по которой они шли, расширялась, вливаясь в изогнутые каналы дорожек, устланных тротуарной плиткой. Каждая из дорожек вела к отдельному одноэтажному деревянному домику с многощипцовой крышей и высокими окнами с решетчатыми ставнями. Домов было восемь, и почти все они были совершенно одинаковые. Только один, выполнявший, должно быть, когда-то административную функцию, отличался от других: двухэтажный, бревенчатый, с открытым балконом на втором этаже и заколоченным входом на первом, он возвышался чуть в стороне, словно председатель какого-то важного собрания. Территория туристической базы была ограждена черным металлическим забором, краска на котором еще не успела облупиться. Возле главных ворот, теперь раскрытых настежь, стояло небольшое строение, похожее на будку охранника.
По всей видимости, когда-то это была процветающая туристическая база, теперь пришедшая в упадок.
Однако в этом царстве духов природы не выглядели нелепо ни тротуарная плитка, промеж которой уже просунули свои вездесущие головки зеленые травинки, ни бревенчатые строения, темневшие среди пышногривых сосен, ни металлический забор, призывно распахнувший створки ворот, – все построенное рукой человеческой и отданное в распоряжение всемогущей силы земли казалось естественным, словно не человек построил эти дома, а сама природа создала их, обернув их в угодную ей оболочку и населив задуманными ею формами жизни.
Слабый плоский свет карманного фонарика казался совершенно бесполезным в этой империи тьмы и патриархата неукротимой могучести и непостижимой натуры единовластной земли. Фонарик отбрасывал беспомощный рассеянный свет, что небольшим кругом собирался у ног проводника, в темноте то и дело врезаясь в стену дома, деревянную ступень или в шершавый ствол дерева. Так, бесшумно ступая по заросшей травой дорожке, группа вошла на территорию базы, неустанно оглядываясь на темные квадраты строений и серые просветы между ними. Каждый невольно ожидал, что база все же не пустует и что вот-вот зажжется в одном из окон свет и к ним выйдет сторож или кто-то из членов администрации. Но света нигде не было, а по дорожкам шуршал своим неуклюжим шагом только совершавший вечерний променад неугомонный ветер.
Проводник прошла к одному из домиков и нажала на ручку входной двери – дверь оказалась запертой. Тогда один из членов группы, тот самый крепко сложенный темноволосый мужчина, который первым из пассажиров обратил внимание на неисправность вертолета, подошел к двери и, не прикладывая особых усилий, рывком дернул ее за ручку – дверь тут же с ворчливым треском открылась.
Внутри домика была кое-какая мебель: покрытый пылью круглый столик, пуф в прихожей и две совмещенные кровати в комнате. Спинки кроватей были отделаны шпоном, что в некоторых местах пузырился и отклеивался, – под шпоном просматривалась прессованная древесная стружка. Скрипучий дощатый пол был слишком пыльным; пустой карниз, висевший над одним из окон, упал: остальные же окна были так же голы и темны из-за закрытых наружных ставен. На одной из стен висели прибитые к ней полки, также пыльные и облупившиеся от сырости и смены температур.
– Подождем здесь, пока пилот свяжется с диспетчером, – сказала проводник, ставя фонарик на стол и направляя его свет к потолку. – На улице стоять холодно.
