скачать книгу бесплатно
Итак, входит Дед-фронтовик. Ореол седой шевелюры. Кесарь. Вафельное полотенце через плечо. Ощущение воздушной ямы.
Помни, ты должен стать человеком, который может все переменить. Все. Помни.
Наши дети
Мы часто безжалостны к своим детям. Нетерпеливы и безжалостны. С ловкостью иллюзионистов мы умеем пропускать мимо ушей их сокровенные мысли и не обращаем внимания на сигналы и знаки, коими они предупреждают нас о приближении беды.
Хотя дети существуют рядом, в соседних комнатах, нас раздражают звуки их жизни. Вместо того чтобы бережно спрятать эти звуки в своей памяти, укрывшись под верблюжьим одеялом их шепота, дабы не упустить ни единой жалобы, ни единой просьбы, мы охотно отпускаем их во двор к приятелям, и даже испытываем облегчение, когда, повзрослев и окончательно разуверившись в нас, они уходят навсегда. Навсегда.
А затем мы болеем, старимся и умираем. И нередко задаемся вопросом – почему так все устроено? И почему так скоротечна наша жизнь? Почему?
С ребенком в себе мы обращаемся и того хуже. Взамен радости, вдохновения, восторженности мы подсовываем ему в пищу свои случайные слова, скуку и обиды. Нет, мы не причиняем ему страдания, ибо детское любопытство всеядно, но мы меняем его черты. Безнаказанно, как правило. Впрочем, как знать? Когда бы нам было дано увидеть его лицо, в свои сорок или пятьдесят, кто знает, смогли бы мы после этого заглядываться на девушек в апреле? Или в июле? Время года не имеет значения. Хотя мне как-то ближе октябрь.
Перед погружением
Перед погружением Алеша Ягнатьев…
Мы боимся ребенка в себе. Вот что. Знаем, что он чист, непорочен, чаяниями и мыслями своими светел, и боимся его.
Дед-фронтовик бреется
На шершавом круге стола размещаются тяжелые фигуры – судок с паром, оловянная мыльница со щемящим розовым кусочком в зубах, бледный на фоне гранатовой рукоятки помазок, одутловатое слезящееся зеркало, пульверизатор с холодной, как собачий нос грушей и мутной лиловой жидкостью внутри.
Ты не должен забывать, где и с кем ты живешь. Это – твои радость и гордость.
Бритва возникает не сразу. Перед появлением бритвы устанавливалась пышная пауза, во время которой Дед тщательнейшим образом изучает зрителя. Зритель – я, так как всегда сплю в большой комнате, на просторной двуспальной кровати со стальными шариками в изголовье.
Никоим образом Дед не выказывает своего неудовольствия, притом, что запутавшееся в простынях и просоночном клекоте рыхлое существо могло бы явиться очевидным поводом для расстройства. Кавалер опасной бритвы прекрасно знает, что уже через пару минут в зале не останется и духу блеклой лени.
Энди Уорхолл
Почему Пицунда, – спросите вы?
В 1967 году мы с отцом отдыхали в Пицунде. Именно там я впервые увидел голых девочек. Почему родители выпускали этих маленьких девочек голышом на пляж, и по сей день ума не приложу. Я еще ничего не знал об особенностях их анатомии, и мне подумалось, что этим несчастным детям сделали операцию. Спросить, что явилось причиной такого жуткого вмешательства, я не решился, однако боль за этих несчастных пупсиков осталась надолго. Но речь не об этом.
В открытом кафе, где мы с отцом ждали обеда или ужина, теперь не вспомню, к нам подошел высокий серьезный человек в светлом клетчатом пиджаке и преподнес мне стаканчик мороженого. Лицо его, точно, избавившись от облака, занялось улыбкой, но уже мгновением позже, сделалось еще более строгим, чем прежде, и он покинул нас, не дожидаясь моей благодарности.
– Ты узнал его, – спросил у меня отец?
Действительно мне показалось, что я знал этого человека прежде. Шарада была разгадана довольно быстро, но отец опередил меня, – Это Николай Черкасов, великий актер. Помнишь «Весну»?
«Весны» я не помнил, Черкасова не знал, а в голове крутилось совсем другое имя, – Разве это не Энди Уорхолл?
– А кто это, Энди Уорхолл? – удивился отец.
– Не знаю, но думаю, что это был именно он.
Молния
Позже, уже в школе, я вновь встретил эти стальные шарики на уроках физики. Оказалось, что если вращать рукояткой пластмассовое солнце, эти шарики способны рождать молнию.
Все это не случайно. В жизни вообще мало случайностей.
Дед-фронтовик бреется
Скрестив ноги, Дед намыливает щеки.
В ямочке на моем затылке, пробуждаясь, шевелится оса.
Дед все еще намыливает щеки.
Оса отправляется в путешествие вдоль моей спины.
Дед намыливает шею.
Оса перемещается под лопатку.
Дед намылен.
Оса замерла.
Совсем не к стати закашливается, но тут же сосредотачивается.
Пальцами левой руки зажимает свой нос
ȅ
Бритва.
Смертельный поцелуй осы.
Голубая молния.
Вот она!
Торжество укола.
Слепящий крик алмаза.
И, как разрешение – озноб.
Такой представлялась мне война, о которой Дед никогда не рассказывал. Их поколение умело молчать.
Перед погружением
Перед погружением уже голенький Алеша Ягнатьев…
Намеренно опускаю описание того, как, в какой последовательности и где именно мучительно долго стаскивал я с себя, казалось, вросшую в кожу белесую от соли одежду. Пренебрегаю описанием, так как в это время все до единой мысли оставили меня. В это время мой внутренний мир был конгруэнтен внешнему содержанию. Мой внутренний мир был контужен. Мой внутренний мир был опустошен. Фрагмент пустоты. Эпизод вегетативного существования. Апалический синдром. Ничего интересного.
Отголоски войны
Дед-фронтовик был контужен под Кенигсбергом.
Литература допускает прием, когда описываются некоторые события в жизни персонажа, а, затем, происходит временной обвал, и мы обнаруживаем героя спустя, скажем, неделю или несколько лет.
Справедливости ради, следует отметить, что автор, использующий такую технику, в отличие от меня, не застревает в последовательности.
Однако же у Ловца сюжетов (наречем того автора Ловцом сюжетов), будь он не ладен, последовательность, в конечном счете, все же выстраивается, а у меня – бабушка надвое сказала.
Шерлок Холмс
Кто бы, что ни говорил, у Шерлока Холмса есть чему поучиться.
Доброе утро, майор Бертран
Журнал «Аrt» устами австрийского критика Райнера Метцгера назвал Гюнтера фон Хагенса самым интересным художником года. Это тем примечательнее, что сам герой – не художник по определению, а патологоанатом, работающий в Гейдельбергском университете и изобретший особую технологию обработки и консервации человеческих тканей с помощью силикона, так называемую «пластинацию». Год назад в Мангейме он показал результаты своих исследований, а именно, особым образом сохраненные трупы и отдельные человеческие органы. Та выставка была сугубо естественнонаучной. Включенный в проект «Власть возраста» куратором Броком Гюнтер Фон Хагенс стал… художником…
За объектами Фон Хагенса прочитывается определенная, но по сути, чудовищная, программа «из истории искусства»: по сути, они сделал свои римейки классического и авангардного искусства. «Бегун» с мышцами, отсоединенными от костей и развевающимися сзади как яркие парашютики – это римейк скульптур футуристов. «Человек-ящик» – реплика на работу Дали 1926 года, а «Человек, держащий в руках свою кожу» – это парафраз вечной истории о Св. Варфоломее.
В каталоге Фон Хагенс пишет: «Наука анатомия ограничена. В человеческом организме около 6000 известных частей, которые за прошедшие 4 века неоднократно изображались в атласах или представали в изготовленных препаратах. Я же хочу показать в этой сфере что-то еще невиданное ранее. При этом я не полагаюсь на мое Знание, но ищу и надеюсь, что возникнет что-то новое, не само собой разумеющееся. И как художник мысленно компонует свое будущее произведение, так и я размышляю о различных вариантах препарирования. В оптимальном случае я имею перед собой готовый пластинат, так же как скульптор видит изваянную статую. Но в отличие от скульптора, который может свободно обращаться с глыбой мрамора, я все-таки должен с почтением относиться к имеющимся останкам. Ключ к созданию произведений „анатомического искусства“ заключается в планировании работы над препаратом, точном придумывании композиции анатомических деталей и тонком, чистом выполнении задуманных операций… Произведения искусства это артефакты, сотворенные людьми. Произведения анатомического искусства – это переработанные продукты природы. Вместе со скелетом и мумией пластинаты – это форма посмертного существования индивида. Но в отличие от них, так же как в отличие привычных, жутких, коричневых, формалиновых препаратов, в пластинатах сохраняется сама органика объекта, то, из чего человек когда-то состоял».[11 - О. Козлова. «Трупный реализм» или «полное и окончательное» решение проблемы аутентичности в искусстве. Художественный журнал №25]
Доброе утро, майор Бертран.
Ловец сюжетов
Ловец сюжетов. Я живо представляю себе его. Прежде всего, он жизнерадостный человек, этот искатель кладов под ногами. Еще говорят «у себя под носом».
Необходима последовательность. Я застреваю в последовательности, ибо мне искренне хочется, чтобы выводы получились верными. Последовательность и выводы связаны между собой как соитие и рождение ребенка. Каждый жаждет, что бы у него родился здоровый ребенок, не так ли? Каждый.
Другое дело, что при соитии не всегда думают о деторождении. Совсем не думают. Теперь. Прежде думали. А, может статься, и прежде не думали. Многие. Но, находились и серьезные люди. И серьезных людей было значительно больше. А среди Прежних авторов – тем паче. Обратили внимание на заглавную букву? Отлично. Выводы для Прежних авторов не были пустым звуком.
Ловец сюжетов вовсе не думает о выводах. Плевал он на них.
Жук
Профессор патологической анатомии Борис Иванович Жук был гением.
Высокий, нескладный, в очках с толстенными стеклами-блюдцами и музыкальными пальцами, всё вместе он, тем не менее, был удивительно элегантен. Даже клеенчатый фартук смотрелся на нем аристократом, так что и в этаком наряде он вполне мог бы явиться на званый ужин и не вызвать ропота или смеха.
Позже Ягнатьев узнал, что этот изысканный, даже несколько женственный человек в годы войны служил оперуполномоченным в Западной Украине.
– Сколько всего может до поры до времени прятаться в человеке? Никому не дано познать, что же он есть на самом деле, и размышлять над этим – праздное занятие, – вывел он для себя.
Вскрытия, производимые Жуком, представляли собой зрелище колдовское.
Закрыв глаза, профессор молился про себя. Делал паузу. После чего низко наклонялся над трупом, точно цапля, приподняв одну ногу.
Птицы
Ах, птицы, птицы!
Жук
Некоторое время Жук исследовал мертвое тело, прислонившись к нему огромным своим ухом, точно желая уловить эхо сердцебиения. Затем высоко над головой, легкомысленно удерживаемым большим и указательным пальцами секционным ножом выписывал дирижерский вензель. И… Одним движением, будто акушерский саквояж открывал грудную клетку усопшего. После чего, извлекая, как заправский фокусник из рукава, диковинные сверкающие инструменты, принимался пританцовывать, невнятно петь, бормотать и нашептывать. Время от времени бормотания и нашептывания наполнялись голосом и содержанием. Так, узор, за узором составлялась вязь диагноза.
Подмена
В отличие от зачарованных колдовским ритуалом однокашников, Алексей Ильич больше изучал то, что еще недавно было одним из нас, – Вот он, имени его не знаю. Только это – не он.
Это – совсем другое.
Это – подмена, кем и как совершенная, не знаю.
И никто не знает.
Разумеется, это – не кукла, нечто иное. Но и человеком это быть не могло. Человека здесь нет. И не было это человеком. Чем угодно, только не человеком. Вот что.
После упокоения, после того, что принято называть смертью, ночью, вероятно, когда все уже устали от слез и уснули, и происходит подмена.
А сам покойный продолжает свое путешествие.
Только без нас. Или же вне нашей видимости.
Не душа, о чем говорено, но весь человек, с руками и ногами продолжает свое путешествие. То, что мы обыкновенно хороним – не человек. И не было никогда человеком.
Так вот откуда в иллюстрациях к «Божественной комедии» эти тела!
Это – не аллегория. Конечно же, это – не аллегория.
Перед погружением
Когда эти мысли посетили Алешу, и имена усопших близких слепящей стаей тотчас пронеслись в его голове, он испытал несказанное облегчение.
Жук
Алексей Ильич никогда не был и теперь не является сумасшедшим. Менее всего хотелось бы мне, чтобы будущий читатель, ознакомившись с моим опусом, пришел к подобному заключению. Алексей Ильич отдавал себе отчет в том, что его соображения, когда бы он поведал их кому бы то ни было, могли произвести на собеседника довольно странное впечатление.
Тем не менее, однажды Ягнатьев не удержался и поделился своими мыслями с профессором. То, что получил он в ответ, превзошло все его ожидания.
Профессор улыбнулся загадочной своей улыбкой и произнес, – Только, пожалуйста, Алеша (прежде он никогда не называл его по имени), пожалуйста, никому больше не рассказывайте об этом.
Произнес, приблизил к себе голову ученика и поцеловал его в лоб.
Всякая история содержит в себе один, а, нередко, несколько выводов. Какие же выводы можно сделать из этой истории? Никаких. Пока. Но. Выводы будут сделаны непременно. Чуть позже. Спешка в таком деле преступна. Выводы должны быть верными.
Упражнение №2
Я лежу спокойно.
