скачать книгу бесплатно
Власть – какое сладкое слово. И Рябушев, и Доктор Менгеле, и практически все обитатели красного зала знали это волшебное чувство – ощущение собственного превосходства, пусть даже и основанное на страхе.
Дмитрию подумалось, что полковник Рябушев с возрастом становится слишком отходчивым, когда начальник бункера военных помиловал его тезку и оставил в сером зале, наказав всего лишь несколькими днями в карцере.
Всего лишь! В сердце вонзилась раскаленная иголка стыда и отвращения к самому себе.
«Когда, в какой момент я оступился? Когда потерял веру в собственную непогрешимость?» – этот вопрос он задавал себе, сидя в карцере на жестком полу, уставившись в одну точку.
Никогда не голодавший, не знающий, что такое бессонные ночи, побои и унижения, молодой ученый рыдал от боли и обиды, проклиная себя, проклиная весь мир. Но сквозь страдания и слезы пробивались раскаянье и вера в то, что даже один крохотный шаг по этому пути не напрасен.
Сколько раз Дмитрий мысленно просил прощения у Жени! Это его рука держала шприц с транквилизатором, экспериментальным препаратом, итогом совместных трудов его и Доктора Менгеле. Кто, как не он, знал, что несчастный пленник испытает ужасные мучения, которые закончатся страшной смертью?
Марина встретилась с ним в тот же день, бледная, впервые заплаканная. Она вышла из кабинета Доктора Менгеле, постаревшая на несколько лет за считанные минуты, с потухшим взглядом. Ее мальчик был обречен, женщина тоже это знала. Боялась идти к нему в камеру, боялась увидеть то, что должна была.
Впервые за многие годы Дмитрий увидел в глазах человека то, что заставило его отшатнуться и вызвало желание бежать без оглядки.
Сострадание ближнему своему? Боль душевную, которая превосходит страдания тела? Что Марина сказала ему, почему после этой встречи все полетело к чертям?
Память стерла этот разговор, оставив в сердце надрывную, не прекращающуюся тоску.
Молодой ученый смотрел ей вслед, когда женщина уходила по коридору, ощущал на руке холодный влажный след ее пальцев, залитых слезами. Невидимая струна внутри лопнула, и Дмитрий знал, что вместе с этим оборвалась и его жизнь. Доктор Менгеле никогда не простит ему измены.
Безумный взгляд Жени, искусанные губы, перекошенное лицо снились молодому ученому в кошмарах. Раз за разом пленник приходил ночами, смотрел, смотрел, смотрел. Его вытаскивали под руки из бункера – умирать.
И теперь он, Дмитрий Холодов, ученый, правая рука всесильного Доктора Менгеле, умирал на холодном снегу, – так же, как пленник, погибший от его рук…
Лицо юноши заливали горькие слезы. Они застывали на морозе, тревожа ожоги. Руки, замерзшие в снегу, немели, синие и безжизненные.
«Расплата. Все мертвы, кроме меня. Почему, зачем я выжил, зачем еще существую?»
Доктор Менгеле был в ярости, когда Дмитрий бросил ему в лицо злую правду. Он загнал своего подопечного в угол и избивал ногами, рыча угрозы. Почему тогда юноше не хватило сил отказаться от своих слов?
Геннадий Львович отправил своего ученика в карцер – подумать несколько дней, прежде чем дать окончательный ответ. Живот сводило от голода, синяки по всему телу немилосердно ныли, наливаясь темной кровью, заключенному не давали спать. Стоило забыться тревожным сном, фонарь светил в лицо: встать! Раз за разом. Бесконечно.
В темноте и тишине измученное бессонными днями и ночами сознание искало оправдания, жалкие и тщетные. «Я не отдавал приказа их мучить. Я – исполнитель. Это во благо науки. Это ради выживания всего человечества!» И чем больше этих мыслей роилось в голове, тем больше Дмитрий убеждался в собственной никчемности и фальши всего спятившего мирка под началом полковника Рябушева и Геннадия Львовича.
Он знал, что наказание будет страшным, юноше было жутко до одури. Кому, как не правой руке Доктора Менгеле, знать, что может с ним сделать сумасшедший ученый?
Ровно то же самое, что делал с ними всеми ты. Эта мысль крышкой саркофага рухнула в сознание, и заключенному подумалось, что, наверное, так приводится в исполнение смертный приговор. Только в его случае – растянутый во времени на долгие дни и недели…
Выживший открыл глаза и смотрел в темнеющее перед бурей небо. Память пролистывала картины нескольких последних недель, но переживать все это вновь было слишком тяжело.
Дмитрий пошевелился, и тело мгновенно отозвалось болью. Живой. Пока еще живой. Сознание прояснилось, липкий туман бреда отступил, выпустив из своих лап несчастного пленника.
Хотелось пить. Юноша засунул в рот пригоршню снега, и вдруг улыбнулся, растягивая потрескавшиеся, искусанные губы в оскал.
– Живой. Раз живой, значит, Вселенная дала мне еще один шанс. Мы все принимали пластохинон. Что будет со мной на поверхности? Чтобы узнать, нужно идти. Нужно. Идти.
Хриплый голос, сорванный от крика и надрывного кашля. Дмитрий перевернулся на живот, стиснув зубы, чтобы не закричать. Поднялся на четвереньки и встал, с трудом держа равновесие.
«И все же Алексеева была права. За все нужно платить. Я делал страшные вещи с Женей и многими до него. Теперь мне предстоит на своей шкуре прочувствовать то, что я заставил пережить их. Трижды я был на волоске от гибели, трижды выживал.
Доктор Менгеле должен был ввести мне тот же транквилизатор, что и Жене. Мне повезло в первый раз, когда после штурма Теплоцентрали про меня забыли. На время. Брошенный в карцер умирать без еды и воды после пыток моего учителя, я единственный избежал смерти после взрыва. Когда Марина, проходя мимо моей камеры, на мгновение остановилась и шепнула мне «Прощай!», мог ли я подумать, что она говорит не о моей смерти, а о массовой казни всех, и правых, и виноватых? И только мне повезло. Повезло ли? Всю оставшуюся жизнь каяться в своих грехах и никогда не отмыться от этой страшной вины. Один шаг по дороге раскаянья уже не напрасен – так она мне сказала? Будь проклят тот день, когда Алексеева появилась в нашем бункере. Будь проклята моя душа, не вовремя разбуженная Мариной. Ненавижу, как же я ненавижу эту женщину. Но как я благодарен ей. Я сошел с ума, помешался, чокнулся. Верю, что сделал все так, как должен был, и проклинаю себя. Это моя кара и расплата – вечно винить себя в том, что совершил. Поэтому я все еще жив. Хотя хотел бы сдохнуть… Пары секунд не хватило, чтобы те рухнувшие плиты меня раздавили. Не задохнулся в дыму, даже через решетку пролез. Пусть так. Этот мир не готов меня отпустить, пока я не заслужу прощения. Только что я могу сделать, кроме как бесконечно винить себя?»
Дмитрий побрел через сугробы в сторону дороги. Его одинокая беззащитная фигура черным силуэтом выделялась на фоне белоснежных сугробов, закутавших в одеяло здания и градирни Мытищинской ТЭЦ.
К ограде теплоцентрали протянулась цепочка запорошенных снегом следов. Юноша наступал след в след, не задумываясь, зачем и куда идет. Страх ушел, оставив кристальную ясность сознания. Каждый шаг отдавался болью, мелкие колючие снежинки, казалось, вонзались в тело, как иголки.
Дима шагал по снегу, не глядя по сторонам, погрузившись в свои мысли и свою муку, она доставляла ему мрачное удовлетворение, на лице блуждала безумная ухмылка.
«Получи, получи. Так тебе и надо. Им всем тоже было больно. Ты плевать хотел на крики, отпихивал ногами молящих о пощаде. Раз за разом. Год за годом. Столько лет. Что, снегом по волдырям – ай-ай-ай? Ты испытывал на живых людях яды, от которых кожа слезала кусками. Холодно? Ты оставлял пленников на морозе на несколько суток, приходил к ним, закутанный в химзащиту и куртку, пока они, раздетые и синие, просили тебя о милосердии. Ты заботился, совершая свои эксперименты, о выживании человечества? Лжец. Твоими стараниями на тот свет была отправлена добрая сотня представителей этого самого человечества. Мучайся, получай!»
– Я сошел с ума. Я сошел с ума… – повторял одними губами юноша.
Ему вспомнилась ярмарка в заброшенном здании торгового центра на станции Мытищи. Как же бесконечно давно это было…
Ребята из бункера Метровагонмаш тогда принесли на продажу огромную стопку художественных и религиозных книг, найденных в подвале Владимирской церкви, стоявшей неподалеку от завода.
Тогда еще совсем мальчишка, Дима с пытливым любопытством листал книги с житиями святых. «Чтобы смирить плоть свою, святой старец истязал себя кнутом и останавливался лишь тогда, когда кровь струилась с него ручьем…»
Память услужливо подбросила строчку, случайно увиденную почти десять лет назад. Тогда ученик Доктора Менгеле решил, что это бред и выдумки. Ну какой человек в здравом уме будет бить себя до крови? Парень недовольно отложил книжку и устремился вслед за Геннадием, который выторговывал у автоконструкторов очередную партию колб и реторт.
И вот теперь Дмитрий с внезапной ясностью осознал то, что не сумел понять раньше. Собственные страдания приносили ему успокоение. Ему казалось, что каждая секунда боли – это крошечная капля прощения. Пусть мертвые видят. Пусть принимают горькую исповедь.
Мертвые… Юноша остановился, глядя на два тела, припорошенные свежим снегом. Он узнавал, и от этого становилось жутко. На снегу, застреленный, рядом с Мариной, лежал Женя.
– Вот мы и встретились снова, – задумчиво прошептал Дмитрий. – Неужели тебе удалось выжить? Как? Это невозможно, настоящее чудо.
Женя мертвыми глазами смотрел в небо. На его лице застыла улыбка, он уходил почти счастливым. Марина лежала у него в ногах, под ее головой замерзла в алый лед лужа крови, рука сжимала пистолет. Дима все понял.
– Ты наконец-то свободна. Покойся с миром. Я никогда не верил ни в рай, ни в ад, но теперь уже сомневаюсь. Надеюсь, ты в лучшем из миров.
Он опустился на колени возле трупов. Его терзало, мучило то, что творилось у него внутри, хотелось говорить, оправдываться. Но в этом городе в живых остался только он. А мертвые не дают советов, да юноша в них и не нуждался.
В безотчетном порыве он коснулся окоченелой руки Евгения.
– Прости меня. Я верю, теперь верю, что после смерти что-то есть, и ты видишь меня оттуда, слышишь мои слова…
Женино лицо – изможденное, с запавшими глазами и черными кровоподтеками – хранило на себе следы болезни, вызванной транквилизатором Доктора Менгеле.
– Прости… – повторил Дмитрий. – Я знал, что так будет. Знал, но все равно сделал. Когда мы с Геннадием Львовичем создали этот препарат, я был в восторге. Несколько недель упорной работы увенчались успехом, мы научились синтезировать чистое вещество из спор грибов и доводить его до нужной концентрации, чтобы оно оказывало седативный эффект. Оно работало, правда. Но в том шприце было то, что убило бы тебя, практически концентрат. Это я стал твоим палачом. По приказу Доктора Менгеле? О, нет, это было мое решение, за которое я никогда себя не прощу. Тогда мне казалось, что мы совершаем научный прорыв. Но потом я спросил себя – зачем? Мы не нуждались в результатах этого эксперимента, по большому счету. Научное любопытство ценою в одну человеческую жизнь. Сколько жизней мы погубили не во имя выживания человечества, а ради эксперимента и удовлетворения собственной жажды власти? Почему мы не проводили опыты на мышах, а ставили их на живых, разумных людях? Почему? Ты сломал меня, Женя. Я осознал и уверился в том, что свернул не туда в своей жизни. Никто не давал мне права калечить и убивать. Никакая наука не оправдывает этих средств. Прости меня, пожалуйста. Веришь ли, если бы я мог повернуть время вспять, я бы взорвал к чертям бункер военных. Но я не понимал раньше. Теперь знаю.
Юноша поднял с земли размокший от снега блокнот. Дневник Марины Алексеевой. К записям из бункера в Раменках подклеены новые листы, исписанные аккуратным женским почерком. Последняя запись – 3 января 2034. «Сегодня я взорву бункер. Бона менте, товарищ полковник!»
– Значит, все-таки ты… – задумчиво пробормотал Дима, листая онемевшими от холода пальцами мокрые пожелтевшие страницы с растекшимися чернилами.
Дневник Алексеевой. Стоило ему оказаться в чужих руках – и с теми, кто нашел его, начинали происходить поистине жуткие вещи. Его владелица, как ангел Смерти, приносила с собой разрушения и страдания. Но теперь она мертва. А ее дневник – в руках у последнего выжившего Мытищ, у того, кого спасло невероятное стечение обстоятельств, практически чудо. Круг замкнулся, и начался новый виток истории.
Глава 2
Нагорное
– Э, живой? – голос, искаженный фильтрами противогаза, прозвучал настолько неожиданно, что Дмитрий едва не повалился лицом вперед, на мгновение лишившись равновесия.
Юноша выдохнул и медленно обернулся. Рядом с ним стояли две фигуры в защитных костюмах, вооруженные допотопными охотничьими двустволками.
– Вы кто такие? – прохрипел он, чувствуя бесконечную глупость своего положения и внезапное облегчение. Люди. Живые. Враги, друзья, какая разница. Уже все равно.
– Ты это, вставай, застудишься. Чего без резины шастаешь? Кто такой будешь? – прогудел мужчина, однако ствол оружия не отвел, так и держал на прицеле.
Его говор – простоватый, похожий на деревенский – отчего-то успокоил Диму. Этот не выстрелит.
– Мне нужна помощь, – произнес юноша, поднимая руки.
– Да мы видим, – в голосе собеседника прозвучала горькая ирония. – Ты откуда тут такой взялся-то? Смотреть страшно.
Бывший помощник Доктора Менгеле молча указал пальцем вниз.
– Тьху, мать, не знал бы, шо там бункер, думал бы, черт по мою душу явился, – мужчина размашисто перекрестился затянутой в резиновую перчатку рукой.
Дмитрий удивленно вскинул брови и вдруг расхохотался. Он смеялся, срывая связки, в голос, и вдруг зарыдал, горько, с подвываниями, упал на колени и продолжал плакать, размазывая по лицу слезы вместе с кровью и копотью.
– Эй, эй, малой, ты это… Завязывай, что ли! – растерянно пробасил второй, скидывая на землю большой, туго набитый рюкзак.
Юноша поднял на него страдающие глаза.
– Помогите мне. Я последний живой здесь, – всхлипывая прошептал он.
«Черт из преисподней. Вот я кто. Помощник дьявола, Доктора Менгеле…»
– Слышь, Ефремыч, пошукай химзу и респиратор, да давай к домам, – обратился к товарищу мужчина, помогая Диме подняться на ноги.
Парня укутали в резиновый плащ, нацепили на лицо маску.
– Идти можешь?
– Смотря как долго, – мрачно ответил Дима, вдруг ощутив такую слабость, что задрожали колени.
– Долго, – протянул мужчина. – Деревню Нагорное знаешь, тут рядом, восемь километров пешком? Тьху, мать, не дойдет ведь. Дотащим, Ефремыч?
– Дотащим, – за окулярами противогаза блеснули живые, добродушные глаза.
Ефремыч передал товарищу рюкзак и опустился на корточки перед парнем.
– Залезай на закорки, только держаться сам будешь, – скомандовал он.
Дмитрий с трудом забрался на спину мужчине и обхватил его за шею. Замерзшие руки свело болью, резина химзащиты терлась об обожженное тело. Но юноша молчал, стиснув зубы, радуясь, что спутники не видят его перекошенного лица.
Ефремыч крякнул и выпрямился, подхватывая парня под колени.
– У меня рюкзак тяжелее тебя, заморыш, – беззлобно ухмыльнулся он. – Ну, вперед. Бог не выдаст, свинья не съест.
Шли быстро, размашистым шагом преодолевая сугробы. Первый из мужчин, которого Дима про себя окрестил «деревенским», внимательно вглядывался в разрушенные постройки по обочинам дороги.
– Тут никто не живет, есть пара тварей, и те безвредные, люди им не интересны, – негромко окликнул его Дмитрий.
«Все монстры этого города жили под землей, – добавил он про себя. – На поверхности так, зверюшки…»
– Тьху, мать, не отвлекай, без тебя, сопляка, разберусь, – огрызнулся «деревенский», не сбавляя шага.
На город опускалась ночь, быстро темнело. Дима покачивался на волнах боли в такт шагам Ефремыча. От мужчины резко пахло немытым телом и грязными вещами, запах пробивался даже сквозь резину химзащиты.
«Люди живут по-другому, не так, как мы. У нас все было. Потому и озверели, пропала нужда выживать, и мы ударились в науку, забыв про человечность. Марина выжгла наш осиный улей, пока такие, как Доктор Менгеле или я, не попытались подмять под себя еще больше. Куда это мы идем, и кто они такие, мои спасители? А, какая разница. Мне уже все равно. Просто все равно…»
Территория теплоцентрали кончилась, промелькнуло Осташковское шоссе. Впереди чернел лес. Юноша поежился от нехорошего предчувствия, когда его спутники шагнули под сень деревьев.
Сонное безразличие как рукой сняло. Что-то в этом лесу решительно не нравилось Диме, и обостренное чутье пусть бывшего, но ученого, забило тревогу.
Спутники не сбавляли шаг, стараясь проскочить опасный участок. Им тоже было не по себе под нависшими ветвями.
– Мы тут не ходим, нечего нам в ваших Мытищах делать, – отчего-то начал оправдываться Ефремыч.
– Тихо там! – оборвал его товарищ, останавливаясь.
Мужчины сделали пару шагов вперед и остановились. В наступившей тишине было слышно, как потрескивают заснеженные ветки, завывают где-то вдалеке собаки. Лес жил своей жизнью, охраняя тайны, в которые не стоило лезть человеку.
– Ну, чего, вроде спокойно все, идем, – кивнул «деревенский», обводя стволом ружья полукруг вдоль дороги.
– Погоди, – Ефремыч присел на корточки и спустил на землю Диму. Он как-то слишком нервно стащил с плеча двустволку, торопливо сунул в стволы по патрону и клацнул затвором.
– Ты чего? – недовольно проворчал его спутник, оглядываясь по сторонам.
– Да тень там какая-то между деревьями, вроде, светится что-то зеленым, краем глаза вижу, а прямо смотрю – как бы и показалось, – Ефремычу явно было неловко за свою панику, но иррациональная тревога не отступала.
Дима напрягся, ощущая, как по позвоночнику пробегает холодок.
– Где? – резко спросил он, до боли в глазах всматриваясь в хитросплетения ветвей.
Мужчина указал ружьем куда-то на правую обочину, за ржавый остов автомобиля.
– Твою же в душу… – бледнея, выговорил Дмитрий.
Увлеченный собственными мыслями, он только сейчас заметил движущиеся тени. Темный сумрак ветвей наливался зеленоватым светом, видимым пока только боковым зрением. Лес будто пульсировал, по-прежнему темный и внешне спокойный, но спор грибов здесь было столько, что хватило бы на целую армию.
Дима заметался, озираясь вокруг, ища пути отступления. Облачка спор окружали их кольцом, и только сзади оставался небольшой разрыв.
– Назад! Бегом! – крикнул юноша. Он подхватил с земли пригоршню снега, швырнул ее перед собой. На мгновение тень распалась, растеклась по сторонам.
Трое бросились прочь, мужчины – перепуганные реакцией спутника, Дима – потому что он слишком хорошо знал, что будет дальше.
