Среди миров. Фантастический рассказ

Ольга Стрелкова

Среди миров. Фантастический рассказ

Произошла эта удивительная история с преподавателем N-ского медицинского университета Верой Николаевной Шеиной. Такой случай столетие назад назвали бы «престранным» или даже «фантастическим». Вера Николаевна вообще была не самым обычным преподавателем. Взять хотя бы её предмет – русский язык. Ничего особенного, вроде бы. Но она его преподавала как иностранный, и не просто так, а на английском. Если случайному собеседнику приходилось узнать о профессии Веры Николаевны, он почтительно замолкал. Вероятно, ожидая чего-то удивительного.

И удивительное случалось. Но едва ли Вера Николаевна станет рассказывать об этом случайному собеседнику.

В середине ноября выпал первый мокрый снег. Установилась та мерзкая слякотная погода, которая всегда способствует распространению всяческих инфекций. Вера Николаевна помнила, как умудрялась не болеть в течение всего своего рабочего года. А иногда переносила грипп на ногах. Теперь же она сидела перед группой студентов и чувствовала, как температура плавит её мысли точно олово. А слова густым тягучим потоком падают на головы учеников.

Слова такие привычные и простые. Дом. Работа. Друг. Подруга. Университет. Какого труда стоило вдолбить каждой новой группе, что нужно говорить «Я учусь в университете»! Двойное «те» в окончании казалось студентам-иностранцам лишённым какого-либо смысла. Вера Николаева говорила: «Не думайте, почему это так. Просто запоминайте. Вы всё поймёте позже». Позже – это когда начиналось изучение системы русских падежей. Справедливости ради нужно отметить, что только единицы, счастливчики, одарённые от природы лингвистическим чутьём или поцелованные своими богами при рождении, действительно начинали понимать. В большинстве своём студенты просто кивали и повторяли, как мантру: «Я учусь в университете», с пугающим постоянством пытаясь произнести первую букву слова «университет» на английский манер. Ю.

Кажется, это называется синдром приобретённой беспомощности. С каждым годом всё меньше хотелось корректировать произношение. И каждая новая группа казалась реинкарнацией какой-то группы прошлых лет. Веру Николаевну преследовало чувство дежавю. Все слова были затёрты как стельки старых туфель. Нигде русский язык не казался таким далёким от реальности, как здесь, в N-ском медицинском университете. Сокращённо – Мед. Стены этого учебного заведения были словно граница миров. А само здание – точно многопалубный корабль, погружённый в бурлящее море российской реальности. Но вся жизнь обычного русского города была так же далека от студентов Меда, как жизнь океанических моллюсков от пассажиров круизного лайнера.

Как ни странно, основным средством межнационального общения стал ломаный, модифицированный, многократно искажённый английский. Примечательно, что в Меде не было студентов из собственно англоговорящих стран. Возможно, если бы таких было много, всеобщим языком стал бы китайский, французский, лаосский. Проще говоря, язык, который не был бы родным для большинства студентов, но не являлся бы русским. Большинство студентов покидают стены Alma Mater, так и не осознав в полной мере все прелести падежной системы русского языка.

Обучение начинается с предложного падежа (sixthcase). Тот самый «в университете». Падеж обозначает место. Студенты воспринимают его достаточно спокойно. Снисходительно. Почему бы и не поменять окончание, раз так нужно? Следующей нотой в аккорде звучит винительный падеж (forthcase), с необходимостью помнить о родовой принадлежности каждого слова, а так же о категории одушевлённости. Я люблю брата. Я люблю маму. Я люблю чай. Я люблю пиццу. Видимое разнообразие вносят окончания и предлоги родительного падежа (secondcase). У меня есть друг. У меня нет друга. Студенты начинают нервно соображать, почему нельзя сказать «У меня есть друга». Там – меняем, тут – не меняем. А пока студенты осознают изученные окончания, подобно внезапному порыву ветра, звучит дательный падеж в значении адресата. И как же трудно объяснить разницу между объектом, когда используется винительный падеж, и адресатом, требующем дательного.

А ещё эти вечные фразы, которые Вера Николаевна могла бы представить в качестве эпиграфа к собственной жизни. Мне нравится биология, но я люблю биологию. И, разумеется, не забываем постоянную борьбу за произношение. Не «байолоджия», а «биология». По-русски. Do you know Russian alphabet?

Спустя годы проведённые в Меде, Вера Николаевна ощущала действительность вне работы, как нечто иллюзорное. И жизнь, в которой она была Верой Николаевной, оставалась за дверями университета, где она просто Мадам Вера.

Дома Вера Николаевна, как была, не переодеваясь в домашнюю одежду, прилегла на маленький диванчик в гостиной, и тихо заплакала от бессилия. Это было не то злое бессилие, которое даёт запал бороться, а напротив – полный упадок, когда она не могла даже найти сил, чтобы пошарить в аптечке. Мечтая о чашке тёплого чая, она заснула.

Её болезнь не была столь уж сильна. Небольшая температура. Головная боль. Насморк. Sore throat. Гораздо опаснее был душевный упадок. То чувство, когда не хочется идти на работу. И вообще не хочется никуда идти. Хочется полежать пару дней, уткнувшись лицом в спинку дивана. Разглядывая тканые завитки не обивке, Вера Николаевна вспоминала свои первые годы работы в N-ском медицинском университете. Шумящим роем, студенты прошлых лет кружились в памяти. «Это просто feather, – подумала Вера Николаевна и заснула. Конечно, она имела в виду «fever». Жар. Температура. Лихорадка. Но в её сознании кружилось именно «feather». Перо. Перья, которые шаманы украшали своё наряд, как символ связи земного и небесного.

Вера Николаевна чувствовала себя парящей в небе птицей. Она слышала хриплый голос, который по-доброму, по-отечески убеждал её: «Как птицы ходят по земле и летают по небу, служа двум стихиям, так и ты. И птицы подобны ангелам. Но ангелы подобны птицам. Ибо сказано: Они не сеют и не пашут, но Господь даёт им».

Вера Николаевна протянула раскрытую ладонь, чтобы дотронуться до лица старика-шамана. Испещрённое морщинами, оно обладало прекрасной текстурой. И даже само время не было с ним во вражде. Оно не отбирало, а даровало. «Почему у меня так не получается?» – спросила она с тоской глядя на старика-шамана. Он улыбнулся и положил тонкое перо на её раскрытую ладонь.

Feather. «Смотри на птиц», – сказал он Вере.

Её сон был достоин праведника – он очистил душу от грусти, принёс покой, прогнал уныние. Проснувшись на другой день, Вера Николаевна была почти здорова. Вообще, положа руку на сердце, придётся признать, что болезнь заметно сдала свои позиции, как только врач выписала больничный. Едва Вера Николаевна вышла из кабинета доктора, ей открылся целый мир, в котором снег большими мокроватыми хлопьями летел прямо в лица прохожим. И это казалось красиво и мудро. Этот снег обещал умиротворение. Он учил жить просто, без затей. Ноябрь показался Верен Николаевне буддийским монахом с обритой на лысо головой. Он был аскетом, но от других не требовал того же.

Выспавшись, Вера Николаевна, вскипятила воду и заварила зелёный чай. После от нечего делать она принялась за интернет-серфинг. Как она к этому пришла? Просто было немного пусто и в голову лезли мысли о любви и смыслах. Вспоминались студенты, друзья и поклонники. За годы своего учительства она поняла, что дружбы со студентами не получается, как ни старайся. Конечно, кто-то мог бы поспорить относительно такого видения, но Вера Николаевна была дома решительно одна. Точнее – в том гордом одиночестве, которое присуще некоторым мраморным статуям эпохи Возрождения.

Несколько иначе дела обстояли на «Филфри», но, в общем-то, приводили к тем же выводам. Филфри точка ком – излюбленная социалочка пользователей всех стран и континентов. Всюду, куда дотянулись паутинки Интернета, хорошо узнаваем синий логотип с удвоенной латинской буквой «эф». Feel free – переводится, как «не стесняйтесь», «чувствуйте себя свободно». Именно чувство свободы и привлекало в общении на Филфри.

Вера Николаевна давно не зависала на сайте, доказательством чему были несколько десятков непрочитанных уведомлений. Филфри, как всегда, предлагал указать побольше информации о себе, чтобы друзьям было легче её, Веру Николаевну, найти. Новостная лента пестрила сообщениями типа «Вишну Брахмапутра считает классным фото Шри Лакшми Ганди» и «Антонио Дос Сантос прокомментировал видео Литиссии Родригес Да Силва». Ценная информация.

Мыли про Интернет как большая волна, которая поднималась из самых мрачных глубин, буквально оглушили Веру Николаевну. Она думала о том, как первое время одно её появление онлайн провоцировало шквал сообщений. Как дела мэм? Хев фуд мэм? Потом сошло на нет. Индусы смирились с тем фактом, что она имеет возможность принимать пищу каждый день. Эквадорцы перестали предлагать помощь в освоении испанского. Азиаты мало-помалу забывали лайкать фотографии. Они устали. С кем бы хотела пообщаться сама Вера Николаевна? Интернет, вроде как, даёт такую возможность. Вот – любой студент, любого года выпуска. Филфри как будто спрашивает: «С кем бы ты хотела пообщаться, если бы могла пообщаться с кем угодно?» «Из бывших студентов, разумеется», – как будто уточняет Вера Николаевна.

«У Нур Сабрины Бинти Мухамед сегодня День рождения! Отправьте ей поздравления, чтобы сделать праздник незабываемым!» – выскочила очередная новость.

Вера Николаевна помнила. Их звали Амир и Нур Сабрина.

Амир означает «лидер». Нур переводится как «свет». Интересно, называл ли её кто-нибудь первым именем? Вероятно, нет. Все звали её Сабрина. Имя скорее редкое для Малайзии, но по значению – «терпеливая, выдержанная, скромная» – очень подходящее.

Это были малазийцы из маленькой группы, которая приступила к занятиям позже всех. Там было всего шесть человек, из которых двое определённо были умственно-отсталыми. Сабрина была самой умной в этом болоте. Амир был старостой и, действительно, проявлял некоторые лидерские задатки.

Амир и Сабрина были в каких-то странных отношениях. Со стороны этих двоих можно было принять за брата и сестру. Всё время вместе. Но при этом, никаких объятий и поцелуев, никаких касаний друг друга ножкой под партой. Но в их присутствии воздух начинал искрить. Как бывает в солнечный морозный день, когда не то снежинки, не то само пространство сверкает и потрескивает. И подобное этому, совершенно неуловимое нечто, возникало в присутствии Сабрины и Амира. Их связывало что-то непостижимое. Не дружба, не родство, не выгода.

Амир, совершенно определённо, был влюблён в Сабрину. Это сквозило в каждом его жесте и слове. В тоже время иногда он как будто злился на неё. За то, что она такая идеальная. За то, что он привязан к ней настолько сильно. За то, что она есть. Но он даже не пробовал порвать связывающие их узы.

Сабрина принимала эти отношения, как само собой разумеющееся. С ноткой снисходительности. Немного смиренно. И капельку иронично. Она была умница, эта Сабрина. Однажды Вера Николаевна, проверяя её тест, начала вычёркивать как ошибочные ответы в ключе. Опомнилась где-то на середине и усмехнулась – это надо же так верить в знания студентки.

Вера Николаевна посмотрела на теперешнее фото Сабрины. Облик не претерпел существенных изменений. Хеджаб, маленькое личико, чуть пухлые губки, узкие плечики. Никто бы не назвал Сабрину красоткой, но и дурнушкой она тоже не была. Казалось, в ней нет ничего примечательного. Вера Николаевна вспомнила, как однажды Амир загрузил фото, на котором сидящая перед чашкой капучино Сабрина что-то высматривала в зеркальце. Она скосила глаза на нос и выглядела комично. Такие фотографии девушки обычно не выставляют в сети. Амир залил фото без каких-либо пояснений. Центром композиции фото была, как ни крути, чашка капучино, на сливочной пенке которого рукой безвестного мастера было выведено прелестное пёрышко. И, однако, внимание привлекала именно скосившая глаза в попытке разглядеть что-то на кончике собственного носа Сабрина. Это фото могло бы сойти за стёбовое, но оно было милым. Настолько милым, что какой-то остряк написал в комментарии: «So sweet. I got diabetes». Так сладко, что у меня случился диабет.

Это фото было равносильно признанию в любви!

В настоящее время аватар Сабрины выглядел официально. Строгое лицо, обрамлённое скромно повязанным хеджабом. Косметики вроде как нет. Лёгкая ассиметрия линии губ, выдающая тщательно скрываемое внутреннее напряжение. Никакой улыбки. Фото казалось чёрно-белым, хотя это было не так.

Вера Николаевна заглянула в своё сердце. Хочу ли я поздравить Сабрину с Днём Рождения? Спросила она себя. И тут же устыдилась своего вопроса. Если так спрашивать себя каждый раз, то какой смысл вообще в поздравлениях. Это должно быть как порыв. Нет смысла заглядывать в своё сердце по такому поводу. У девочки день рождения. Почему бы не поздравить её просто так. Какое такое особенное желание должно родиться в недрах души человеческой, чтобы оставить послание на Филфри? Вера Николаевна разозлилась на себя. Она решительно кликнула на «сообщение» и написала «Happy Birthday». Однако присовокупить смайлик она так и не решилась.

Отправить сообщение.

Перескакивая со страницы на страницу, Вера Николаевна скоротала ещё какое-то время. Она искала профили студентов из своей самой первой группы. Их было двенадцать. И они казались идеальными. Забавно, но большинство групп комплектуется по числу апостолов. Вера Николаевна всегда находила в этом повод для раздумий и аллегорий. Двенадцать. Магическая цифра, в которой прячется Иуда. Иногда он так и остаётся неузнанным, проходит бесшумно в толпе восторженных Иоаннов. И кто знает, какие Марии и Марфы скрываются за именами Нуралайн или Шафика.

Не всякий Иуда сочтёт тебя достойным своего поцелуя. Иногда через полгода после экзамена, он просто проходит по коридору, не говоря ни «Здравствуйте», ни «Hello, teacher». И всё.

С «Иудами» могли потягаться только поклонники. Сейчас они обзавелись семьями и перестали слать любовный спам. Но когда-то… Хотя, мало кого из них можно было воспринимать всерьёз. Для них Вера Николаевна была лишь оболочка, сосуд, который каждый наполнял собственном светом. В этом отношении она была идеальной женщиной. Как белокурая Изольда. Недосягаемая будто звезда. В таком положении дел был свой триумф, но и свой трагизм. Можно сказать, что именно поклонники подвели Веру Николаевну к главному разочарованию её жизни. Это касалось доверия к чувствам. Не то чтобы вообще, но вера её пошатнулась. Статистика была очевидной – поклонники были тем настойчивее и преданней, чем холоднее к ним относилась Вера Николаевна. Если намечался хоть какой-то взаимный интерес, буквально намёк, прозрачный и маленький, как ноготь на мизинчике ребёнка, всё гасло.

Вера Николаевна иногда оставалась с охапкой вопросов, на которые никто не собирался отвечать. Случалось это не часто, что отрадно. Но, разумеется, случалось. Собственно любовных отношений у неё с учениками не было, но вот какая-то занимательная переписка, дружеская болтовня при встрече, взаимные лайки. Не то чтобы это предполагало какое-то продолжение или развитие, но всё же иногда заканчивалось слишком резким и необъяснимым молчанием. Как будто человек отхлебнул из реки забвения.

Вера Николаевна научилась не сожалеть. Древние говорили, что если боги хотят покарать человека, они делают его педагогом. Многие понимают эту фразу в том ключе, что ученики обеспечивают нервотрёпку, а ещё надо проверять тетради, выступать на родительских собраниях, собирать деньги на ремонт класса и дежурить в столовой на большой перемене. Но древние ведь явно имели ввиду не календарно-тематическое планирование и накладки с расписанием. Не всю эту рутину, на которую обычно жалуются педагоги. Это лишь мелкие уколы повседневного страдания. Настоящее проклятие состоит в том, что учитель обречён постоянно терять тех, кого он успел полюбить. Отношения с учениками не могут иметь никакого продолжения. Они обречены на разрыв. Учитель постоянно оказывается в эпицентре боли.

Каждый ученик отрывает какой-то кусочек души и уносит с собой в неизвестном направлении. Постепенно боль сменяется тоской, которая заполняет сбой пустоты, образующиеся после ухода очередной группы или класса.

Что немного раздражало Веру Николаевну, так это желание учеников нравится. Может, это заложено природой? Вроде как инстинкт, способствующий выживанию. Но Вере Николаевне была хорошо известна та боль, которую причиняет любовь. Всякий человек, стремящийся вызвать любовь в сердце другого существа должен принимать на себя ответственность. Чаще всего любимые греются в лучах внимания любящих. И всё. Они не чувствуют себя обязанными.

Размышляя таким образом, Вера Николаевна решила взглянуть на профиль одного из своих поклонников, который был ярким примером злоупотребления любовью. Как и следовало ожидать – профиль был удалён. Зато осталась история сообщений. Вся их переписка, в которой смысла было меньше, чем в тарелке манной каши. Сам факт того, что Вера Николаевна так и не добавила воздыхателя в чёрный список, казалось бы, уличал её в некой заинтересованности. И заинтересованность была. Но совершенно особенная.

Переписка с Диего – так звали студента – была для Веры Николаевны своего рода доказательством. Чего? Сложной для понимания теоремы. Теоремы, с которой никак не хотел примириться её разум.

Этот Диего был, в самом деле, не дурён собой. Этакий мачо. Выразительные карие глаза все в лучиках тёмных ресниц. Смуглая кожа. Широкие плечи. Узкие бёдра. Рельефные мышцы. Прекрасный, чёрт его дери, принц. Именно так и выглядят герои любовных романов. Когда Вера Николаевна увидела его впервые, у неё мелькнула мысль: «Этот красавчик уж точно мне не светит». Тогда она только начинала свою карьеру и возрастная дистанция со студентами была не велика. Но сама эта мысль, поразившая Веру Николаевну тем, что она вообще появилась, была скорее отголоском подростковых комплексов, нежели собственно сожалением о невозможности закрутить роман.

Никакого романа крутить Вера Николаевна не собиралась. Внешняя привлекательность уже давно не была для неё существенным критерием. Зато, возможно, девушка, которой она когда-то была, могла бы увлечься Диего. Та девушка закрывала бы глаза на все очевидные несовершенства этого молодого человека и наделяла бы его образ особыми свойствами, качествами, даже поступками. Она бы могла очароваться собственной фантазией и попытаться примирить её с действительностью. Понятно, что все попытки стыковки реального с идеальным заканчивались бы катастрофами. Та девушка, которой когда-то была Вера Николаевна, часто рисковала своим сердцем.

Это оставило шрамы на всю жизнь.

Вера Николаевна видела Диего как на просвет. Он был обычным развратником, который видел смысл жизни в поиске сексуальных побед. Эти победы повышали его чувство собственной значимости. Они служили доказательство его крутости. В широком смысле доказательством его бытия. Но случилось так, что именно для этой бездушной секс-машины Вера Николаевна стала вдруг идеальным и недостижимым объектом. Всё началось с желания обладать преподавателем, которое нельзя было скрыть никакими ужимками. Она была ценна для Диего именно как трофей. И он с первых слов переписки видел себя победителем. Веру Николаевну смешила его самоуверенность. По сути, она не давала ему ни малейшего намёка на взаимность. А он уже нафантазировал, как девочка. Просто Диего даже представить себе не мог, что она сможет его отвергнуть. И раз уж ему отвечают на сообщения, значит дело верное. Его постигло разочарование. Видно было, что этот провал не укладывался в его сознании.

Он взял паузу. Соблазнил парочку студенток. И снова принялся за Веру Николаевну. Его подкаты сопровождались недоумением: «Как я могу не нравиться?»

Он использовал грязные приёмы с признанием в любви и обещанием свадьбы. Он утверждал, что у него полно денег и есть собственная яхта дома в Италии. Он присылал свои фото с голым торсом. Но всё чего он добился – это смех. Вера Николаевна смеялась по-русски «ха-ха-ха», по-английски «hahaha», и на азиатский манер «kkkkk».

В один из подкатов он сбросил маску и напрямую заявил, что его грех это похоть («lust»). «Просто сегодня ночью я мечтал о блондинке в красном платье. И я думал о тебе. Вот вся правда», – так он ей и написал. Иногда он удалял свой профиль. Потом создавал новый. Снова писал. Снова брал паузу. Потом он вдруг начал писать по-русски. Вера Николаевна поняла, что у него роман с русской девушкой. Где-то через месяц, этот незадачливый Казанова написал, что девушка, с которой у него были отношения в течении пяти месяцев, его бросила. «Сегодня ночью я впервые спал один», – написал он. Будто ему пять лет. «Тоже мне трагедия», – рассмеялась Вера Николаевна.

«Её звали Вера. Как тебя», – написал Диего. Возможно, сорвал.

Вера Николаевна смеялась, но, вместе с тем, содрогалась от ужаса. Потому что то, как Диего пытался добиться своего, скорее, унижало её достоинство, нежели доставляло радость. Диего даже представить себе не мог, что Вера Николаевна наделена разумом. И понятно было, что так же он судит о всех женщинах. Иногда она делала финт, чтобы посмотреть на реакцию. Например, Диего начинал спрашивать о её любимых фильмах Разумеется, вкусы магическим образом совпадали. Потом Вера Николаевна писала что-то вроде: «Прямо захотелось пересмотреть этот фильм». Диего тоже хотел посмотреть. И начинал зазывать Веру Николаевну на совместный просмотр. Она отказывалась, изображая при этом некоторое колебание. Он сразу начинал подозревать себя победителем и закатывал истерику. Он думал, что заинтересованная в мужчине женщина ловит кайф от пылких выяснений отношений. Когда Вера Николаевна начинала смеяться, он дико обижался. Он не понимал, почему его обиды не стимулируют Веру Николаевну к стремлению доказать свои чувства через постель, как это очевидно принято в его загадочной стране.

Внезапно, прерывая цепочку мыслей, раздался звук доставленного сообщения. Сабрина благодарила за поздравление. В самых наимилейших выражениях. Она упоминала, что скучает по madame и спрашивала как дела у madame же. Под «madame» подразумевалась Вера Николаевна.

«Я заболела. Мне осточертела работа. И осточертело общаться на английском. И ещё я прямо сейчас поняла, что меня бесит слово «мадаме». А ещё мне снятся странные сны про шамана и перья. Но я действительно хорошо отношусь к тебе, Сабрина, поэтому решила тебя поздравить».

Имея ввиду всё выше сказанное, Вера Николаевна написала: «У меня всё как обычно. Очень скучаю по тебе. Как твои дела?»

Возможно, Сабрина тоже сидела дома, устав от избранной специальности. Во всяком случае, она тут же ответила, что работает педиатром в городской клинике. Она занимается тем, чем всегда и хотела, – помогает детям. Потому что она любит детей.

«У тебя уже есть свои дети?» – поинтересовалась Вера Николаевна.

Сабрина ответила не сразу. И сообщение показалось Вере Николаевне немного странным для малазийки.

«У меня нет детей. И, наверное, уже не будет. Я не была замужем. Мои родители находили для меня достойные варианты, но постоянно что-то было не так. Помолвка всегда срывалась. И очень часто по моей вине. Мои родители не говорят этого, но я знаю, что они разочарованы. Мне так жаль».

«Футы-нуты, она пишет так, будто я в близком контакте с её родителями», – подумала Вера Николаевна. А ведь малазийцы всегда казались такими скрытными. Нужно как-то поддержать диалог. «Не переживай из-за детей! Жизнь часто преподносит сюрпризы. Никогда нельзя думать, что всё потеряно».

Сабрина поблагодарила за поддержку. Вера Николаевна не хотела обрывать беседу на такой ноте. Вот почему приходится заглядывать в своё сердце, прежде чем просто отправить открытку или сказать «Hello». Из-за таких вот неловких моментов, которые накапливаются и давят на подсознание, как монетки на дно копилки. «Как сложилась жизнь твоих одногуппников? Знаешь что-нибудь?». «What do you know your groupmats` life about? Do you know anything?» Вере Николаевне казалось, что фраза на английском напрочь лишена душевности, которая была в русском варианте. Как на допросе. Или ещё где. Прямо звучит интонация фальшивого интереса. Как в голосе диктора из курса «Английский для всех-всех-всех».

«Sorry madame», – ответила Сабрина. Она ничего ни о ком не знала.

«А как же Амир? Вы были так дружны в университете».

«О нём я тоже ничего не знаю. Мы не общаемся много лет».

«Прости, Сабрина. Просто для меня это немного странно. Дело в том, что я русский человек и, вероятно, воспринимаю всё немного по-русски. Просто мне казалось, что вы практически как брат и сестра. И то, что вы потеряли связь, для мне звучит пугающе».

«Почему, madame? Люди часто расходятся. В этом нет большой трагедии».