скачать книгу бесплатно
После того рокового дня и очень скандального инцидента, когда, кровь с носа, но Ивану Ильичу пришлось распрощаться с «вип-номером» у зоопарка, у той самой скандальной старухи, трактористки-ударницы – Макаровны, кото- рую он, беря пример с Родиона Раскольникова, без малого чуть было на тот
свет не отправил… Вовремя, господь бог сподобился, и Гендоша за руку схва- тив, отвёл беду от буйной его головушки. Правда, он, как ярый в прошлом атеист, в это совсем не верит, и говорит: что он, типа того, сам себя остано- вил, чтобы не зарубить её топором… Да прям-таки насмерть!.. Оно-то, не нам об этом судить: так это было или иначе, может, старуха того и заслужила! Не святая была, а с гадючьих головок! и бог ей судья. Так вот, с того дня прошло не так уж и много времени и жизнь, как и прозябание Побрякушкина-погре- мушкина за эти дни явно не улучшилась… Впереди его ожидала всё та же тя- гомотня, которой не позавидует и бомж с десятилетним стажем, а колесо ле- дяной купели, подмяв под себя, поволокёт его по болоту ростовских по- моек…
Продолжим, читатель, и всё по порядку. Покинув старушечью обитель-ко- нуру, а попросту клоповник и рассадник тараканов… Хотя об этом, вроде бы и горевать не стоит, но всё-таки, какая бы и ни была, но крыша над головой. А теперь ему, товарищу Гендошу, хоть иди и в Дону утопись!.. Вот уже который день подряд он ходил, бродил спотыкаясь, как торчок-наркоман, и всё про- должал думать о той женщине, с которой случайно довелось ему побеседо- вать всего несколько минут на том блошином рынке, в переулке Семашко.
Предаваясь унылым, а периодами и довольно мрачным мыслям, как и сама
его судьба, подталкивающая его в спину, Побрякушкин-Куцанков, сейчас не- торопливо шествовал, а попросту – брел по улице Станиславского, продол- жая, как мы уже сказали, спотыкаться на трамвайных путях и направляясь в
сторону Старого базара. В эти скорбные для него минуты, как и непогода в то ужасное утро, где-то в глубине души таил он надежду, вновь встретить её – ту незнакомку… И продолжая придерживаться правила, которое гласило: не верь, не бойся, не проси, которому его ещё учила школа, затем институт, а по- следнее напутствие, как помнится, по этому поводу, на длинную и долгую до- рогу, давала незабвенная тёща: «…Прежде, чем тебя законопатят в след-
ственную камеру, успей в них рассажать своих подчинённых!..», – звучали эти слова в ушах вместе с ветром. На эту минуту Гендош поставил на той незна- комке не только твёрдый знак, а само ударение, хотя периодами и задавал
сам себе один и тот же вопрос: «Спрашивается, зачем?!.. Кому ты нужен?!..». Сырой ветер, дувший сквозняком, как в трубу, вдоль улицы Станиславского
– пронизывая всё насквозь и с остервенением воя в проводах – дорывал на Гендоше последние обноски. Холодил под тряпьём его ещё молодое и где-то несомненно и крайне востребованное мужское тело, о чём он, конечно же, не мог знать на данное время, и которое после холода у него всегда по ночам сильно чесалось. Стараясь не думать об этом, Иван Ильич продолжал брести наугад, испытывая судьбу, как сказали бы где-то в армейских кругах: на проч- ность, выносливость и нечеловеческое терпение, чтобы, не дай бог, да не по- лезть случайно в петлю, как последний предатель Родины… О чём – как
помнится – на эту тему ещё с тёщей, Инессой Остаповной, когда-то они пла- менную речь ночью вели. Да, да – в ту злополучную ночь диалог тот состо- ялся, когда синим пламенем полыхала его фабрика и вся его жизнь рушилась в пропасть обвалом… Прямь, как собаке под хвост…
Пока Побрякушкин семенил ногами, крепко задумавшись, а в это же са- мое время, в старой части городских кварталов – «папы-Ростова» – в подъ- езде старинного дома, ещё дореволюционной постройки, в районе, извест- ной на весь город, Богатяновки, по улице Седова, спускались торопливо на низ, направляясь к выходу, двое молодых парней, впереди которых – по ка- менным ступенькам – стуча каблучками, спускалась на низ ещё и шикарная дама. Если понаблюдать со стороны, то, как часто оценивали многочислен-
ные гости, из числа клиентуры – по водке, дамочка – выглядела явное не «фу- фло» и ею была Клавдия Максимовна Сироткина. Одета она была по послед- ней шик-моде, на мордочку симпампулечка, да и вообще – миловидная ба- рышня бальзаковского возраста. Чем-то она уж очень сильно напоминала и
даже похожа была на известную актрису советского кино Федосееву-Шук-
шину. Следом за нею плелись: Сидоров Георгий, в обиходе прозываемый Жо- рой-Капустой, а за ним шлёпал своим плоскостопием, как тюлень ластами по льду, его ровесник и «брат», если считать от самого раннего детства – по
Азовскому детдому, а впоследствии подельник и «сидельник» всё в той же Азовской, но уже исправительной колонии для несовершеннолетних – Юра Сундуков. Такой же двадцатилетний раздолбай, как и Жорж-Капуста, но уже под кличкой – Хомяк-косолапый.
В это пасмурное и непогожее утро, в подъезде древнего дома, помнящего ещё дворян и всяких там захудалых князьёв и графъёв, и несмотря на то, что и улица носит название прославленного мореплавателя Седова, в полутём- ном пространстве лестничных маршей стоял удушающий запах собачьей мочи, с добавлением ещё и человеческих испражнений. Углы и ступени – к всеобщему и вашему сведению, граждан и соседей в подъезде – ещё и агрес- сивно попахивали примесью кошачьего помёта и территориальных их меток, но уже – кошачьих испражнений. На удивление, все участники жилищного
процесса, в этом первом подъезде, давным-давно уже так внюхались в эту невыносимую вонь, что ничегошеньки даже не замечали, как будто бы пах- нет свеже-сваренным кофе. В руках у Клавдии-Жульеты был блестящий, эта- кий переливающий всеми цветами радуги, лакированный ридикюль, где, ве- роятней всего, лежала немаленькая сумма денег: разумеется, по тем време- нам и, если исходить из дороговизны самого ридикюля. В зубах у неё – меж накрашенных пухлых губ – торчала длинная предлинная папироса. Эта самая папироса сейчас дымила, наполняя подъезд ароматом тропических трав, и
была – эта цигарка – неизвестного происхождения, может быть, привезена из самой Гаваны. Но этот вопрос скорее всего относился к простолюдинам и к остальным обывателям дома – а папиросы такие продавались в табачных ки-
осках, как и те же Гаванские сигары – дорого, конечно, и в то же время только на штуку. Юра-Хомяк в руке нёс авоську с пустыми бутылками из-под кефира. Нёс для того, чтобы сдать их по двадцать копеек за штуку, и тут же снова ку-
пить, но уже по тридцать копеек, наполненные обезжиренным кефиром. Та- кая разбежка в цене кефира и самой посуды, когда содержимое в два раза дешевле посуды, было придумано властью умышленно, чтобы бутылки сда- вали. Умно и практично, – думает автор. Жорик-Капуста, держа на-пупку, та- щил картонную коробку, в которой тарахтели, позванивая, тоже пустые бу- тылки, но они были уже из-под пива, вина и ликёра. Бутылки из-под водки
они не сдавали, по причине того, что они её никогда и не покупали, а наобо- рот, собирали пустую посуду из-под водки по всему центру города и сносили в квартиру… Секрет этой манипуляции нам предстоит ещё узнать…
Вернувшись, к предыдущему высказыванию, насчёт кефира и посуды, от себя мы добавим. В том прошлом, так называемом – Брежневском периоде развитого социализма – «застое» – было неисчислимо много великих и про-
сто хороших, не только достижений, но и других разумных вещей, которые во времена, так называемых Горбачёвских «реформ», отменять не стоило было. Отменить следовало всего малость, всего несколько пунктов, – ну, не более десяти. Разрешить мелкую и среднюю частную собственность, как и предпри- нимательство, не казнить за те несчастные сто долларов, найденных у тебя в кармане; узаконить свободу слова и печати. И главное, принять закон много- партийности. Остальное всё должно было функционировать в рамках свобод- ного рынка и конкуренции. Но это уже – только слова, ибо начали всё и как всегда – с заднего прохода, и со словами: «…Разрушим всё до основанья, нанесём сокрушительный удар, и камне на камне не оставим от прежней той жизни «застойной». В древнем Египте, новый фараон приходя к власти, рас- поряжался стереть любое упоминание о прежнем правителе. Уподобившись этому, в конечном счёте превратили Великую державу в какую-то Колумбию
и Гондурас, где мафиозно-правящая верхушка – наркобароны и казнокрады – правят страной… Мы удалились от темы, вернёмся всё-таки к нашим персона- жам.
Сидоров-Капуста и Хомяк-Сундуков не всегда проживали в этом доме, но вот уже второй год как они обитали в квартире у тёти Клавы. По крайней
мере, эти два, оболтуса-обормота – так Клава часто их называла – по возрасту и впрямь годились ей в племянники, и обращались они к ней, как к родной тёте. И словно в унисон всему этому, жильцы во всём доме именно так и ду- мали, что это племянники, прибывшие из какой-то глухой и неизвестной де- ревни. И даже, когда они на пару укладывались к тёте Клаве под бочок – пе- респать с ней в мягкой постели – один с краю, второй от стенки, а Клава, по
прозвищу Жульета-авоська – посредине, то и при этом Юра-косолапый, часто гундося, спрашивал: «Тётя Клава, мой локоть в бок вам не давит?.. а то мне уже некуда его девать… И до вашей титьки я почему-то не достаю…». А в это время от стенки, из-за растянувшейся на спине Жульеты-авоськи, которая в
этот промежуток времени лежала и млела, в ожидании любовных утех и страсти, слышался голос Жорика-Капусты: «А я вам чё, резиновый?!.. на стенку я не полезу, она холодная!..».
Но это случится чуть позже. Обычно это случается уже довольно поздним вечером, когда они, вернувшись домой, и после того, как провернут и посвя- тят часть времени на реализацию палёной водки, после чего уклавшись в по- стель, приступают к заключительной части дневного бытия. Потому не стоит забегать нам вперёд, и раз они будут этим развратом заниматься уже ночью, мы вернёмся в то ветреное и хмурое утро в подъезд буржуйского дома, где они проживали, на улицу Седова.
Клавдия Максимовна Сироткина, дама была уже давно перезревшая, но как всякая здоровая и не страдающая фригидностью женщина, считала себя молодой и относила себя к числу шансонеток; была она падкая до плотских утех и шалостей всяких интимных, и в особенности, что касаемо было этих двоих молодых парней. Возможно, на этой почве, сама и не заметила, как оказалась яловой «тёлкой». И, как мы уже сказали, что её ещё иногда назы- вали жильцы дома – Жульета-авоська, по причине того, что, и она и её «пле- мяши» – весь день напролёт таскали эти самые авоськи, а в них бутылки пу- стые из-под водки и ещё непонятно что. Клавдия Максимовна была хохлуш- кой – если и этот вопрос интересует читателя, и он намерен, оценивать жен- ский пол по признакам национального разделения диалекта языка. Так вот, Клавочка, являясь на данный момент подругой жизни для этих двоих лобо- трясов, но, что касается остальных жильцов трёхэтажного дома, ложила на них всех разом и притом – с прибором. По отношению к жильцам дома Клав- дия часто выстраивала своё поведение так, что иных, из числа мужского со-
словия, она покоряла своим обаянием, а на остальных просто начхала и вела себя подобающе той обыденности: хоть хватай узлы с манатками и беги, куда глаза видят… Бывало, в минуты раздражения, в особенности по утрам, на весь подъезд истошно кричала:
– Я вас приучу Родину любить, хамьё староверческое!.. И эти мои, идиоты, туда же!.. Хомяк, а ну вернись!.. твою дивизию мать!.. Ты слышишь, что я к тебе обращаюсь? Уркаган, ты детдомовский!.. Шоб ты до вечера сбисывся!.. Куда тебя понесло, если посуда на месте стоит?!..
Вот и в это ветреное утро, Клавдия Сироткина, спускаясь по ступенькам,
чихнула раза два подряд, вероятно, тем самым, застарелая аллергия на коша- чью и собачью мочу, напомнила о себе знать. Подойдя первой к выходу, она порывисто распахнула перекособоченную дверь. Эта дверь продолжала нести свою службу не меньше, чем уже полтора столетия; но, как помнили
эти стены, последний раз она красилась ещё при Александре-третьем, «Ми- ротворце». Было это очень давно, и, если считать с этого «судного» дня, то —
ещё в позапрошлом веке, когда он собирался, было, приехать в столицу Дон- ского казачества, Новочеркасск. Приехать ему не удалось, по причине затвор- ничества и беспробудного пьянства, а говоря, простыми словами, – очеред- ного глубокого запоя, сия миссия и не была исполнена. Вот эту самую истори- ческую дверь: в ту же минуту, как её распахнула Клава, сильнейший порыв ветра вырвал из её рук. На улице, за порогом бесновалась погода, а тот са- мый ветер дувший с гнилого кутка – со стороны татаро-монгольского Крыма, сметая всё на своём пути, как в знойное лето в степи саранча, а то и орда. Ка- залось, что со следующим порывом ветра рухнет от ветхости дом, который в
эту минуту поскрипывал всеми своими суставами, где-то вверху трех этажей и особенно кровлей…
В доме давно поговаривали старушки, что будто бы, Клава совсем не по- сещает церковь, и не ходит на причастие, пожалуй, ещё с младенческих лет. Потому-то она, не крестясь, но при этом вспоминая всех святых и угодников – не поочерёдно, конечно, а всех сразу и скопом – позволила себе произнести те «сакральные» неприличные слова, за которые иногда сильно и больно
бьют при помощи ветра дверью по морде. Следом идущий за ней с бутыл- ками в авоське Юра-Хомяк, ступив на порог, от порыва ветра на мгновение
замер, но в ту же секунду: то ли, и правда, ветром, а может быть, сквозняком
– окованную дверь вдруг понесло в обратную сторону и со всего размаха ша- рахнуло Юру Сундука в лобешник. Отлетев назад, он ударился спиной в ко- робку, которую с особой осторожностью нёс Жора-Капуста. Бутылки из-под кефира раскатились по всему подъезду, и всё вокруг замерло на время. Жо- рик же, в отличие от друга, упав на задницу и продолжая и дальше сохранять ценный груз, уцепившись в коробку, вдруг, словно вспомнив, завыл и заску- лил по-собачьи. А всё это время на его коленях продолжал сидеть Юра-Хо- мяк, который от удара тяжёлой двери никак не мог прийти в чувство. Клавдия же, обнаружив, что свита её куда-то пропала, прилагая усилия, с трудом при- открыла ту злополучную раритетную дверь. Придерживая полотно двери, она просунула в подъезд свою голову и посмотрев с брезгливостью на своих
«племяшей», спросила:
– Ну?!.. И долго вы тут собралися сидеть?!.. Вот, идиёты!..
Спустя пару тройку минут все трое уже стояли за порогом подъезда. Клав- дия, с усмешкой на губах, потрогала огромную шишку на лбу у Хомяка и с
иронией, сказала:
– Не сдохнешь, но синяки под глазами поносишь. До свадьбы заживёт, а она у тебя вряд ли когда случится, быстрее соседская кошка тигром станет,
прежде, чем для тебя, ублюдок, найдётся невеста. Нехрен было голову свою подставлять, куда не надо! А может, и лучше, мозгов в голове прибавится… Пошли уже, навозные вы червяки!.. дел ещё за целый день не управиться… Развернувшись, Клава направилась в сторону широкого просвета в подво-
ротне. Было ещё утро, и за всю прошедшую ночь, во дворе могло всё что угодно случиться. Могли устроить так, что, ту одинокую старуху, о которой накануне, уже перед сном, вели о ней разговор, и которую ещё два дня назад менты схоронили, откопать на кладбище и водворить во второй подъезд, уложив её в детскую коляску. В этих двух, по-соседски, домах жили ещё не та- кие «артисты» и примеров этому имелось немало.
Ещё весной, в канун женского дня 8-го марта, в соседнем доме, в квартире под №-13 – чёртова дюжина. У Марии Андроновны и Василь Палыча случи-
лась крайняя неприятность. Ранним утром, когда супруги ещё нежились в по- стели, кто-то вдруг в их дверь вначале позвонил, а затем ещё и принялся сту- чать и тарабанить. Василь Палыч и говорит жене:
– Иди, открывай, это уже твой любовник… Надумал и пришёл поздравить тебя с восьмым мартом…
Кряхтя и похрустывая всеми сразу старческими суставами, Мария Андро- новна сползла с кровати и пошкандыляла, шоркая босыми ногами, к двери. Открывает это она дверь, а за ней никого. И тут неожиданно она увидела, что на её двери, на четырёх гвоздях, висит, распятая, дохлая кошка, а под нею ещё и прибитая записка «С праздником тебя, ведьма! Скоро и с тобой это слу- чится». Мария Андроновна прочитав, тут же и грохнулась прямо на пороге.
Муж, Василь Палыч, ждать пождать, а от двери только всхлипы, будто соп- лями кто давится, доносится сопение. Пробурчав, себе под нос: «Уже, собаки, сношаются…», с трудом покинув постель, дойдя до порога открытой двери в
спальню, высунув голову, и в утренних сумерках стал всматриваться. Увидев лежащую в одиночестве жену на полу, сказал: «Уже успел и сбежать, под- лец!.. а эта, от сладострастий, растянулась!.. Ну и лежи!..».
Потому-то, жильцов в этих домах ничем уже не удивить. А та старуха, кото- рую менты закопали, упаковав её в целлофановый мешок, до этого дня
именно с той самой коляской шастала по городу последние четверть века
подряд, о чём, спустя время, в квартире у Клавы и пойдёт «гнилой разговор».
Но сейчас наших героев поджидал иной сюрприз. В дух метрах от входа в подъезд, какой-то нетерпящий, а может быть, мимо пробегающий и заско-
чивший во двор на минутку, наклал, – хрен переступишь!.. – приличную такую кучу дерьма, и додумался же, гад, прикрыть её обрывком газетки. Клавдия
проследовала, не обращая внимание на подложенную под газетой «мину». На её счастье ей повезло, и она произвольно, прилипшую к земле газету обо- шла стороной. Капуста-Сидоркин, поплёлся за нею, а вот Хомяку косолапому
– в это сумбурное утро вновь на сей раз невезуха крупно упала под ноги. Идя параллельно своему товарищу и брату – по казённому приюту – плоской своей ступнёй, где напрочь отсутствовала пятка, наступил на газету, а нога-то, нога!.. Она-то калечная!.. пропади она пропадом!.. словно лыжня, поехала по говну резко вперёд, как по маслу. Руки поневоле взмыли к верху, и уже опускаясь к земле, авоська с бутылками из-под кефира шмякнулась о булыжники во дворе, подобно той двери, которая лоб ему подровняла. Бутылки, как кури- ные яйца, – в смятку!.. Юрик не сподобился стать на шпагат, раньше надо было этому учиться; он лишь предпринял попытку, но вышло совсем не так, как тому быть. Газета съехала вместе с ногой, а Хомяк умостился задницей в ту самую кучу. Клава и Жорж-Капуста вначале с недоумением на лицах обер- нулись и замерли, пытаясь сообразить, – что же произошло на самом деле?!.. Кругом, значит – сухо, а отчего растянулся Хомяк, было не совсем понятно.
Продолжая сидеть на куче дерьма, Хомяк-Сундуков, наконец-таки, внюхав- шись как и все остальные и осознав, во что он вляпался, дрожащим голосом прокричал:
– Я знаю, чьи это проделки и кто это насрал. Это его, сучья, работа!..
– Уже легче, – пренебрежительно сказала Клавдия, – теперь хоть будем знать, в чьё говно мы вступили, да прямо жопой твоею, дебил!..
– Чего там знать?!.. чего оскорблять?!.. – если это головастика работа, гамно- еда-баклана говно. Там ещё Шприц-бацилла с ними живёт, в том втором
подъезде!.. Может, и он кучи кладёт где попало и куда даже собаки не хо- дят…
– Он хоть кладёт, но ходит не воняя. Из твоих слов, он – гамноед-баклан, а на деле вышло, что ты в него вляпался, вот тебе и придётся, походить и пово- нять… Это тот, который с Марусей, мохнатой, или брюхатой, живёт? – спро-
сила Клава.
– Он!.. кто же ещё?!.. к ним пару дней назад ещё и зек подселился, его на днях из зоны, на Каменке, выпустили… Не знаю, кто он им такой, но, хоть и
засосанный, но, бычара, ещё тот, не моргнув глазом, зарежет!.. Теперь ходи и оглядывайся… их там трое, считая Бациллу-шприца, а Маруська брюхатая чет- вёртой будет, одна на троих…
– А чего это ты, расселся на том дерьме, как контуженный, дядя сарай?! Вставай, раздолбай, да пошли уже!..
Недовольно сказала Клава и отвернулась. Хомяк, подчиняясь, кряхтя и
опёршись меж колен на руки, поднялся. И первое, что он сделал, чего от него никто не ожидал, так это – немного прогнувшись вперёд всем туловищем, ла- донью провёл по своей заднице, словно пытаясь пыль стряхнуть, разгладив тем самым по брюкам дерьмо. Выпрямившись и поднеся ладонь к носу, при- нялся нюхать, чем оно пахнет. Второй – «субъект-экземпляр и урод» – из ха- рактеристики, устами Клавдии – товарищ его по колонии и скитаниям – Капу- ста – он в это время стоял, раскрыв рот и молчал, вероятно, не совсем пони- мая, что происходит. Клавдия, скривившись в лице, сказала:
– Ты ещё языком лизни, ублюдок!.. на вкус попробуй, узнаешь, что жрал на ужин тот, хмырь… Вот, придурок, до самого копчика конченный!.. И носит же земля таких, идиотов!.. С такими свяжись – и саму в дурдом отправляй… Хоть выгоняй из квартиры… Иди вон, балда, к водоразборной колонке да замы- вайся!.. В квартиру в говне не пущу! хрен потом до нового года выветрится…
Странная вещь! Клавдия спала с ними обоими и в тоже время – даже со сто- роны понаблюдать – физически и всем своим существом ненавидела их.
Пока наши персонажи будут приводить в порядок своего товарища, разме- стившись вокруг водоразборной колонки, после чего они намерены дви- нуться снова намеченным маршрутом в путь… Да вон они!.. Теперь Клавдия семеня ногами еле поспевает за своим сопровождением, крича им в спину:
– Куда вы глаза вылупив летите?!.. как будто у вас понос открылся!..
– Куда мне ещё и понос?.. – если и так вся задница в говне!.. преодолевая го- лосом посторонний шум движущегося транспорта, прокричал в ответ громко Юра-Хомяк.
Преодолев сплошной поток автотранспорта – кстати, в совсем неположен- ном месте – тройка «блатарей», а быть может, просто растяпы и туповатые парни, сейчас переходят широкий проспект Ворошиловский. Вот они снова
вышмыгнули посреди улицы Станиславского: чем-то она им очень пригляну- лась, и, как нам кажется, они намерены держать свой путь по ней и дальше. Куда?.. – а хрен его знает, пока и мы не знаем. Тем временем пока они идут, расскажем о них немного поподробней.
Ещё с прошлого лета, а это уже больше года прошло, как Клавдия Макси- мовна Сироткина, случайно повстречав на барахолке-толчке эту парочку, при- ютив, пригрела их, сделав из них постояльцев-сожителей, но не только в
своей однокомнатной квартирке по улице Седова, а и сама, каждую но-
ченьку, лёжа между ними и испытывая негу и страсть, бесстыдно согревалась ими в постели. Не будем, читатель, осуждать её – одинокую и в душе всё-таки
несчастную женщину, – кто же её ещё пожалеет, как не мы?! Человек – суще- ство слабое перед пороками – «Не суди, не будешь и сам судим», ибо каж- дому хочется тепла и ласки, а женщине, да ещё, когда она в самом соку, к ка- ким относилась и Клавдия: им ведь тем более, как воздух, это необходимо. Но спали оболтусы-племяннички с Клавдией Сироткиной вовсе не задаром. Задаром – говорил известный в своё время Остап Бендер – только кошки пло- дятся; а вот этим двоим, хмырям-бестолочам, вменялось в обязанность по го- роду собирать пустые бутылки из-под водки, а потом мыть их под краном.
Конечный процесс производства заключал в себе: разводить – бодяжить – во- допроводной водой спирт-ректификат, доводя жидкость до сорока двух гра- дусов… Ну и в заключительной части этой нехитрой манипуляции, оставалось
– разливать по бутылкам, после чего закупоривать пробкой из металлической фольги и наклеивать новенькую этикетку. Продукцию сбывали чуть ниже, чем цена в магазине; придраться не к чему. «…Не рассчитав, накупила на поминки мамы, и заодно своё день рождение наметила отметить, не скупясь… Не про- падать же добру и на помойку не выбросишь…». Спекуляцию не пришьёшь:
за что купила, за то и продала, даже немного дешевле. Да собственно, ковы- ряться в этом и дотошничать, никому до этого не было дела. Самогоном в
подъезде не воняло, с которым боролись, а контингент покупателей не жало- вался – водка бьёт по шарам лучше, чем купленная в «гастрономе». Притом и взять её можно, не дожидаясь одиннадцати часов, а прямо с утра и круглые
сутки. В деятельности сбыта – разумеется, активное и посильное участие при- нимали и «племяши». Денег, правда, не кривя душой, за это не получали. Так
– мелочь всякую, на карманные расходы и на сигареты, по десять копеек за пачку – «Памир». Как сказала Клава: «Вам, обжорам, и так через всякие края!.. Я своим холёным телом и едой с вами расплачиваюсь… С телом – ладно бы ещё, как-то вроде бы не сильно и заметно, а вот насчёт хавки – вас хрен прокормишь! В-постели бы такими были, как глотать умеете!.. Жрёте, как за себя кидаете. Вон, и пузо: что у одного, что у второго, скоро в дверь не пролезете… И ликёры вам сладкие подавай, бормотуху пить хрен нагнёшь… Гнать вас в шею давно уже пора и, пожалуй, надо!..».
Но это всё, читатель, чисто семейные тяжбы, которые случаются в каждой
семье, даже будь то семья моногамная, треугольная или ещё там какая, глав- ное не забывать про советские рубли и как их добывать…
Спирт-ректификат – в 86 градусов по «цельсию» – привозился в двадцатилит- ровых алюминиевых канистрах откуда-то из окрестностей владычества воен-
ных – «Военведа». Канистры выгружались, а деньги забирались, что остава- лось от навара – то всё хранилось в ридикюле и в тайниках у Жульеты-
Авоськи. Этикетки на водку и пробка-фольга неведомыми путями поступали из-за высокого кирпичного забора ликёроводочного завода, с переулка Гвар- дейского. Из прочно сложившейся постоянной клиентуры, многие приносили вещами. Клава брала тряпки, среди которых было немало и дорогих вещей, уценяя их до-смешного, казалось она, всё это на помойке нашла. К сведению особо любопытных, скажем: что на барахолке по субботам и воскресеньям она часто приторговывала, и вовсе не вещами безвременно почившего мужа, которого у неё отродясь не бывало, а теми самыми вещами, которые меняла на самопальную водку. В те времена – прочного и фундаментально развитого социализма – силовые структуры ещё не имели понятия, что нужно с этим бо- роться. С самогоноварением – по привычке, заимствованной ещё во времена нэпа – боролись, остальное: то всё чепуха…
Юрий Сундуков и Георгий Сидоров закончив с горем пополам восемь клас- сов Азовской Средней школы и выпорхнув из стен детдома, собрались было с осени приступать к постижению наук токарно-фрезерного дела в Азовском ГПТУ (Государственное профессионально-техническое училище), чтобы по- том после окончания его, стать ударниками и передовиками производства и заколачивать деньгу на обильную жратву, а к ней и выпивку, где-нибудь на
заводе КПО или КПА (Заводы кузнечнопрессового оборудования и автома- тов). Если со стороны посмотреть, то казалось: оба инвалиды и сироты, хотя хворобой и не обременены были, хоть в плуг запрягай… Но!.. – измятые, ис- терзанные сиротством и на этой самой почве эти бедолаги приобрели вред- ную привычку: врождённую страсть к сладостям, ну и к остальной вкусной еде – как пожрать вволю и от пуза. Но, на худой конец, могли употреблять и что под руку попадётся. И так это их обоих раньше времени к стенке при-
пёрло – этой самой едой, которой у них никогда нету, что так они и не дошли, тем более не дотерпели, до этого славного зачинания – науки токарных и фрезерных станков постигать. Творческая их биография – этого мастерства от металла – так и не начавшись, вначале было завяла, а затем и совсем оборва- лась. И на удивление, у обоих сразу: как у Хомяка, так и у Капусты – прямо на самом корню, где-то возле самой подошвы. Кстати, мы чуть было не забыли: беспризорность и бездомность – по вокзалам и электричкам шнырять – мимо них тоже ведь проскользнула – как бы так. Хотя по всем правилам – после того, как выпустили из детдома, должно было бы это состояться. Покушать они очень любили, как мы уже вам сказали, с самого что ни наесть мальства.
Вот на этой самой почве, после того, как не раз были пойманы в детдомов- ской столовой, дальнейшая жизнь у них не задалась. И впоследствии таких уже возможностей почти не представлялось, где они лакомились сахаром, черпая его ложками прямо с мешка, или бывало и сухофрукты приходилось
им поедать. Поедать и глотать торопливо, не пережёвывая как следует, те са- мые фрукты, предназначенные для компота. Сам детский приют, в городе
