С тобой. Только с тобой!

Мелькали руки и ноги, вертелись головы, плечи и бёдра. На лавочках и у стен не осталось почти никого. Мальчишки и девчонки вытворяли чёрт знает что, оглашая зал восторженными воплями.

Крутились одинаково энергично под любой пульсирующий ритм.

Дальше прыгали под Облади-облада, про которую шутили что это “песня О б**ди” и гоготали как ненормальные.

Единого стиля, слаженных движений и парных импровизаций не было, но это никого не волновало. Впрочем, для красивых исполнений и вычурных ритмов не хватало места.

Когда зазвучал новый шлягер голосом Магомаева, – “По переулкам бродит лето, солнце льётся прямо с крыш. В потоке солнечного света у киоска ты стоишь,” – Лёшка уверенно подошёл  к Леночке, милой рыжеволосой малышке, которая в танцах не участвовала, за ней мальчик ухаживал вот уже четыре месяца, взял её за талию и повёл медленно.

На них оглядывались. Юля, подружка девушки, не смогла скрыть досаду: скуксилась, топнула ножкой и вышла из зала.

– Почему, ну почему привязался к ней этот Лёшка! Что он в ней нашёл и зачем ему нужна Леночка? Она же рыжая. Неужели он не видит, какая красивая я? Всё равно мой будет. Или ничей.

Запыхавшиеся танцоры выходили курить, делились впечатлениями. Быстрые танцы – не главное. Впереди фокстроты, танго и вальсы, когда можно будет обнимать, нежно ласкать, перешёптываться о чувствах и симпатиях, даже целоваться.

К Юле неожиданно привязалась мелодия Королевы красоты. “И я иду к тебе навстречу, и я несу тебе цветы, как единственной на свете королеве красоты! С тобою связан навеки я, ты жизнь и счастье. Любовь моя!”

Девочка даже всплакнула, так ей было обидно, что какой-то Лёшка симпатичен Леночке. Она размазала тщательно накрашенные тенями и тушью глаза, разозлилась, выскочила на улицу, но там было холодно и ветрено.

Приведя себя в порядок, успокоившись, Юля вошла в зал. Лёшка держал Леночку за руки, чего-то увлечённо шептал. Подружка смеялась, отводила взгляд в сторону.

В этот момент ведущая объявила белый танец под “Поющие гитары”.

“Говорят, что некрасиво, некрасиво, некрасиво отбивать девчонок у друзей своих…” – прочувствованно запели музыканты. Юля вздрогнула, неприязненно посмотрела на воркующую парочку, отважно направилась к ним и пригласила Лёшку.

Юноша хотел было отказаться. Леночка умоляюще на него посмотрела, ласково и требовательно пожала руку, подталкивая тем самым не обижать лучшую подругу отказом.

Лёша делал попытки держаться на расстоянии, едва дотрагивался растопыренными пальцами до её осиной талии.

Девочка упорно сокращала дистанцию.

Уже к середине танца она тесно прижималась к телу партнёра, обхватив обеими руками его спину. Голова девушки покоилась на Лёшкином плече, щекотала завитушками чуть не до слёз его чувствительные ноздри.

Он чувствовал жар разгорячённого близостью Юлькиного тела, её бёдра, настойчиво проникающие ему между ног, упругие груди, упирающиеся в него сосками. Лёшку колотила предательская дрожь во всём теле от волнующей близости, хотя он этого не хотел, даже сопротивлялся нахлынувшим вдруг ощущениям.

Парню было некомфортно, он пытался отстраниться, еле дождался завершения танца. Слова песни впивались в мозг острыми иглами.

Он чувствовал себя предателем.

Лёша не понимал, что с ним происходит. Вон ведь стоит Леночка, его любимая. Почему он танцует не с ней, с Юлей?

Девушка торжествовала. Она наслаждалась тем впечатлением, которое произвела на мальчишку. Лёша трепетал в её руках, краснел, обливался потом.

Девушка заставила парня почувствовать, что готова ради него на многое, хотя не произнесла ни одного слова.

Диалог происходил на глубинном физиологическом уровне, задействовал древнейшие инстинкты, заставляющие сознание молчать.

 Она вынудила Лёшку волноваться, замирать от прикосновений, поглощать всем телом прожигающий до глубин сознания жар, впитывать его, побуждала мечтать о греховном продолжении танца.

Зачем это делает,  к чему так настойчиво подталкивает мальчишку, Юля не сознавала до конца. Скорее всего, это была элементарная ревность. Девушка не желала делить подругу ни с кем другим. Ради этого она готова была идти сколь угодно далеко, даже…

Юля представила себе, как соблазняет Лёшку, как обнажается перед ним, как он страстно мнёт  её груди, как сладко впивается в  губы поцелуем, как…

Видения были настолько яркими, что она не увидела, как парочка вновь отправилась танцевать.

Это было невыносимо. Это было унизительно, противно и мерзко.

От Леночки Лёшка не отстранялся. Он ласково теребил её локоны губами, тёрся о щёки, дотрагивался до шеи, гладил спину и шептал, шептал что-то на ушко.

Девушка всхлипнула, пошла на выход, где курили мальчишки, попросила сигарету, хотя никогда ничего подлобного не делала.

Глубокая затяжка вызвала спазм в груди, шок. Юля закашлялась, задохнулась. Спустя несколько мгновений её вырвала, вывернуло внутренности наизнанку.

Мальчишки смеялись, больно колотили по спине, нагло щупали.

Небольшая истерика до колик в животе и болезненной икоты вернули сознание.

Юля решила действовать.

Лёшка как назло не отпускал Леночку, увлекал её танцевать, лишь только начинали звучать первые аккорды. Им было безразлично, медленная играет мелодия или быстрая. Парочка танцевала и танцевала. Им было явно хорошо вдвоём.

А Юленьке было плохо, очень плохо.

Она ненавидела и презирала ребят, так благоговейно и трепетно приникших друг к другу.

Лёшка то и дело прикасался к Ленкиному лицу губами, но рукам воли не давал.

– Вот чем я его возьму. Я чувствовала, как он замирает от вожделения. Мужчину нельзя победить голыми руками, но приручить, вложив в ладонь трепетную грудь и позволив пойти дальше, должно быть просто. Мне совсем не жалко своей девственности. Совсем. Пусть жрёт, скотина, но Леночка моя подруга. Я их всё равно разлучу, чего бы мне это не стоило.

Лёшка осторожничал, предупреждая Юлины действия: тащил Леночку в круг, стоило только ей посмотреть на него.

– Он боится, боится меня, значит, почувствовал неодолимую силу влечения. Как это здорово. Сегодня я его украду, как цыган ворует лошадь. Заставлю мять мою грудь, проникать в нежную плоть, выполнять прихоти и желания. Пусть мне будет противно, пусть будет больно: не важно. Главное, дать понять, что я сильнее, что его любовь ничто, что есть эмоции гораздо более сильные, чем сентиментальные романтические бредни. Я не дам разрушить нашу дружбу.

Пока парочка целовалась и миловалась, Юлька разрабатывала тактику и стратегию соблазнения. Всё было просто: заставить сначала проводить Леночку, остальное – дело техники: ловкость рук и никакого мошенничества. Ловля на живца.

– Неужели Ленкины губы слаще моих? Фигушки. Это мы ещё посмотрим.

Девушка ловко изображала оживлённость, радость и хорошее настроение.

Когда парочка прощалась, она сжимала кулачки и скрипела зубами. Леночка сама попросила, чтобы Лёшка её проводил.

Имитировать подвёрнутую ногу в валенках было сложно. Юля справилась.

Она как бы поскользнулась, упала навзничь, больно вывернула ногу в коленке, едва действительно её не повредив, закричала, пустила слезу.

Лёшке ничего не оставалось, как подхватить  девушку на руки и нести.

Родители были в гостях у друзей в другом городе, должны остаться там на ночь.

Половина плана реализована успешно. Теперь пусть ухаживает, лечит. Он ведь мужчина, значит должен проникнуться состраданием, сопереживать.

Было смешно и весело, пока Лешка её нёс.

Юля намеренно ему мешала, создавала неудобства: висла на шее, пихала кудряшки в нос, прижималась щеками, носом. При этом она громко стонала и плакала, размазывая по его лицу слёзы.

От Лёшки веяло силой, терпкие ароматы его потного дела будили воображение. Юлька с закрытыми глазами представила, как всё должно произойти дальше.

Получалось восхитительно. Она сладко всхлипнула, вызвав где-то у себя внутри горячие потоки желания, чувственно прижалась к парню и уткнулась в шею.

– Ну, потерпи. Сейчас посмотрим ногу, напарим. Надеюсь ничего серьёзного. Тысячу раз у меня такое было. К утру пройдёт. Будешь как новенькая.

– Да, а если калекой останусь? Никто меня немощную, увечную, не полюбит, замуж не возьмёт.

– Какие твои годы, Юлька, ты же красавица, королева красоты, как в песне, – и даже сам я не заметил, как ты вошла в мои мечты. Ты милее всех на свете – королева красоты, – с чувством пропел он.

– Ты серьёзно? Я действительно тебе нравлюсь?

– Ещё бы! Ты прелесть Юлька. Завидую твоему будущему парню.

– Чё ему завидовать-то? Ты тоже мне нравишься.

– Но-но, я не о том! У меня Леночка – сама знаешь, я её люблю.

– Ага, а я королева без короля. Тебе это не кажется странным?

– Нисколечко. У каждой принцессы свой принц на белом коне и свои алые паруса.

– Ты в это веришь? Я – нет. Вот не вижу вокруг никаких принцев, одни осьминоги, у которых вместо души и ума щупальца для размножения.

– Юлька, ты несправедлива. Мальчишки тоже романтики. Я, например…

– Причём здесь ты? Лучше помоги раздеться, вдруг у меня перелом.

Юлька принялась стонать, срывая с себя верхнюю одежду. Когда дошло до тёплых рейтуз, задрала до пояса юбку, попросила  их снять, чтобы осмотреть ногу.

Лёшка не представлял, что делать, как поступить. Вариантов избежать откровенного оголения подруги не было. Он начал стягивать с Юли штаны, закрыл глаза.

Ничего особенного не происходило, но сердце думало иначе: оно трепетало и выскакивало наружу, а кровь пульсировала, отдаваясь в самых потайных уголках тела.

Девушка закричала, заставив юношу открыть глаза, которые упёрлись в белоснежные трусики, тонкая ткань которых впивалась в некое ущелье между её ног.

Лёшка ничего не успел разглядеть, совсем ничего, так он себя убеждал, но руки тянулись потрогать именно то, чего он не увидел.

Как это произошло, почему и зачем, разве это важно, если у него была, то есть есть любимая?

Ему было хорошо и плохо одновременно. Руки ласкали нежную кожу Юли, которая обжигала, требовала идти дальше.

Думать не хотелось. Совсем.

Зачем?

Юля сбросила водолазку, под которой не было бюстгальтера, словно нечаянно, испытывая якобы боль.

Как и почему Лёшка начал примерять малюсенькие упругости к размеру ладоней, зачем полез целоваться, отчего захотелось взять в рот восставшие соски, как его руки стягивали трусики…

– Нет, нет, нет, – кричал юноша, когда они отвалились друг от друга, задыхаясь, – я люблю не тебя, Леночку.

– И люби себе на здоровье, но я её подруга, мне придётся рассказать Леночке, как ты меня насиловал.

– Что я делал?

– Тебе не понравилось? Мне показалось, что ты был счастлив. Королева красоты разрешила всё, это дорогого стоит. Но я тебя совсем не хтела.

– Ты не посмеешь ей рассказать.

– Не надейся. Готов на мне жениться?

– Дура! Я Леночку люблю.

– Забудь. Сегодня твоя ночь, когда всё можно, но Леночку ты предал. Я не неволила. Ты сам…

– Хочешь сказать…

– Да, любимый, хочу сказать, что ты был во мне несколько раз, много раз, и я расскажу об этом своей любимой подруге.

– Какая же ты дрянь.

– Лёшка, ты настоящий придурок. Объяснить почему? Всё просто: ты променял любовь на моё тело. Красивое тело, я знаю, но всего лишь тело. Леночка не для тебя, она никогда не простит измены, а я расскажу в красках, как и почему ты ей изменил.

– Зачем тебе это нужно, зачем?

– Не знаю. Честно, не понимаю зачем. Ты предатель. Знаешь, чего мне стоило показать, кто ты на самом деле? Никогда не догадаешься. Мне не было приятно, я не хотела тебя, я была девственна, мне было противно и больно. Просто пыталась показать – ты ничтожество.

– Доказала? Что теперь?

– Живи, как знаешь. Ты нам не подходишь, Леночке не подходишь.

– Откуда тебе знать, ты провокатор.

– Допустим. Разве это повод совать свои похотливые щупальца куда не просят?

– Ты меня соблазнила.

– Ты этого сам хотел. Мелкая, эгоистичная, циничная  душонка, похотливый кобель. Сильный кобель.

– Врёшь!

– Думай, как знаешь. Лучше тебе больше не появляться. Леночке объясню, она поймёт.

– Хочешь сделать её несчастной?

– Не тешь себя иллюзиями. Могу предложить ещё один раунд переговоров. Я твоя, во всяком случае, в постели.

– Тварь! Какая же ты тварь.

– Пусть будет так. Это тебя не оправдывает. Согласен?

– Выходи за меня замуж.

– Ну, уж нет. Ты понял, что стал первым моим мужчиной?

– Как не понять, если кругом следы твоей девственности?

– Если я отказываюсь быть твоей невестой, значит что-то не так. Понимаешь, что именно?

– Бред. Я люблю Леночку.

– Возможно, но я тебе не верю. Только что ты любил меня, теперь утверждаешь, что Леночку. Кого больше? Думаю никого.

– А если мы договоримся?

– О чём?

– Ты будешь молчать, а я буду твой, когда захочешь.

– Торгуешься? Это радует. Значит я не ошиблась.

– Я расскажу всем, что спал с тобой.

– Замечательно! А я расскажу, что ты меня изнасиловал. Прямо сейчас пойду и напишу заявление.

– Тебе никто не поверит.

– Кроме Леночки. Ты её не достоин.

– Не тебе судить.

– Ошибаешься. Она моя подруга. Ты не справился с управлением, можешь гордиться тем, что откупорил девственницу. Это престижно.

– Почему, зачем ты меня подставила?

– Сама не знаю. Почувствовала что-то не то. Это интуиция.

Осколки

Туман. Передо мной дорога,

По ней привычно я бреду.

От будущего я не много,

Точнее – ничего не жду.

Георгий Иванов

Из каких кирпичиков складывается судьба, отчего она поначалу робкая, а впоследствии раскручивает обороты, набирая скорость, а после и вовсе несётся на всех парах, чаще всего в бездонную пропасть? Куда летит, почему? И ведь чем дальше, тем быстрее.

Бывает её уже не остановить. Нет пути назад. Только под откос или по прямой, причём строго по колее, которую сам же и смастерил. Когда начинается стремительное движение в бездонную пропасть, желания и чувства в расчёт не идут, исключительно обстоятельства.

А кто  или что определяет наш выбор, когда жизнь задаёт вопросы?

Чаще решения мы принимаем спонтанно: руководствуясь интуицией,  случайными предпочтениями, из вредности,  следуя за непредсказуемыми изгибами судьбы,  иногда вообще вопреки всему.

На кого роптать, если сам не желаешь бороться и побеждать, взбираешься на случайно проплывающее мимо бревно, устраиваясь на нём с относительным комфортом, и плывёшь по течению, которое единолично определяет дальнейшее?

Дальше как карта ляжет…

Егор Петрович Михеев родом из поволжских крестьян, родился перед войной.

Сложное было время, однако молодость всегда находит повод для любви. Родители его по заведённой в тех местах традиции детишек имели полную хату, принимая пополнение ежегодно. Летом кормились с реки и огорода. Зимой по большей части голодали.

Дети  в семье выживали не все.

Война забрала почти всех мужиков в деревне.

Пётр Ефимович, папка Евгения, ушёл на фронт в числе первых. Похоронку на него получили ещё до зимы.

Остались без кормильца, разом лишившись надежды на лучшее будущее.

Мамка, Анастасия Вениаминовна, как ни старалась прокормить голодную ораву, не смогла справиться с этой нелёгкой задачей.

Пришлось ребятишкам самим о себе позаботиться.

Егор был старший в семье, ему в ту пору было почти двенадцать, потому и пришлось взять на себя ответственность за всех, в том числе и за мамку.

Следующая по старшинству, сестрёнка Тая, на год младше Егорки, занялась хозяйством. Такое время было, исключительные обстоятельства не оставляли шанса на нормальное детство.

Взрослела ребятня, не успев до  юности дозреть, ещё мальцами.

Анастасия Вениаминовна, изнурённая тяжёлым крестьянским трудом и нескончаемыми родами, да ещё и мужа лишившись, впала в меланхолию, отчего начала сохнуть. Вскоре подхватила туберкулёз, умножив его разрушительную силу голодом.

Кашляла и харкала кровью до самой весны. Сначала гулко и сухо, затем многочасовыми приступами с вязкой, дурно пахнущей слизью.

Врачей в округе не было. Да и лечить было нечем. До лета мамка не дожила.

Пришлось возглавлять семью Егору Петровичу. Он остался за всех, став для остальных отцом и матерью. Сноровки и знаний к тому сроку он имел достаточно, в деревнях с малолетства дети включались в хозяйственные дела, а силёнок недоставало.

За зиму кроме мамки похоронили трёх малых сестрёнок и братика.

Кто пережил холод и голод первого года войны, приспособились, даже не болели впоследствии. Да и некогда было. Хозяйство, хоть и небольшое по крестьянским меркам держали: козы были, кролики, куры, огород, покос.

С ранней весны детвора собирала траву. Ели её, наравне с животиной домашней, сырой и варёной.

Егорка в колхозе подрабатывал. Тая в доме хозяйничала. Выжили.

К концу войны Егорка возмужал. Чтобы подчеркнуть возраст и статус, начал покуривать. Иногда позволял себе выпить самогона.

Малых не обижал, за отца был.

Бабы в деревне, да и домашние, величали его не иначе как Егор Петрович. Он и сам себя считал вполне взрослым, что подчёркивал поведением и поступками.

Победа стране далась ох как нелегко. Треть женщин на селе остались вдовыми, потеряв мужей, сыновей и женихов.

Егорка старался оказать посильную мужскую помощь всем нуждающимся, за что женское население было ему несказанно благодарно.

Свою признательность выражали по-всякому, в том числе и вполне взрослыми ласками, обучив мужичка нехитрым постельным премудростям.

Во вкус парень вошёл быстро, благо от желающих предложить во временное пользование своё тело отбоя не было.

Желания создавать семью имея на иждивении целую ораву ребятни у него не возникало.

Куда уж в малюсенькую хатёнку ещё бабу селить? Без того спят вповалку.

Конечно, всем вместе теплее, дров меньше уходит, но занят каждый сантиметр жилой площади.

Зато в гостях у тёплых духовитых молодок, согревшись предварительно толикой самогона, он чувствовал себя вполне комфортно: топтал и охаживал баб не хуже взрослого мужика.

Взрослел парень на глазах.

Семья, ребятня, были у него на первом месте.

Успевал Егорка следить за всем и за всеми.

Как только появилась возможность, отправил в город за грамотой старших, убеждая их, что знания в новых исторических условиях просто необходимы.

Первой отправилась учиться в техникум на фельдшера Таисия Петровна.

Обязанности в семье перераспределили, хотя к тому времени никого уже не нужно было заставлять следить за хозяйством. Напротив, каждый старался сделать больше и лучше, чтобы именно его похвалил Егор Петрович. Получив от него одобрение, ребята светились счастьем.

Письма от сестры приходили каждую неделю. По всему было понятно, что учёба ей даётся, а профессия нравится.

Следующему выпал черёд Евгению Петровичу. Его отправили поступать в Столицу.

– Пусть будет инженером, – решил Егор.

Собрали в дорогу, выдали денег на первое время. Волновались, даже очень.

Парень не подкачал, поступил. Дали место в общежитии.

Женька подвести семью был не в праве. Старался учиться достойно изо всех сил. Когда сокурсники бегали по киношкам и танцам, он сидел над учебниками и конспектами.

Знания давались тяжело, видимо подсознательно тянуло парня к нелёгкой крестьянской жизни, но выбора ему никто не предоставил. Из деревни шли письма и оказии. Подкармливали, чем могли. Разве в праве он ответить ленью на такую заботу?

Только природа планы  свои с каждым из нас не сверяет. Включает, не спросив, нужный для сохранения вида механизм и заставляет бежать в нужном направлении, раскручивает по выверенной миллионами лет спирали обкатанную на практике жизни программу, превращающую беззаботного ребёнка во взрослого человека несмотря ни на что.

Мало кому удаётся обойти стороной зов природы, предписывающий всему сущему плодиться и размножаться, да и то с такими потерями жизненных соков и энергий, что впоследствии стареют, не догадываясь отчего.

Пришла пора и Евгению Петровичу испытать на себе силу, посылающую настойчивое требование бросить все ресурсы организма на продолжение рода.

Поначалу неведомая сила робко подталкивала, заставляя замирать при виде девичьих круглых коленок, заманчивых изгибов тела, скрывающихся под загадочными покровами одежды, потом видения и мысли одолевать начали.

Казалось бы, с сёстрами рос, всё видел, даже на ощупь знает, чем отличаются мальчики от девочек. За малышнёй приходилось следить и ему. Мыл девчонок, одевал, только ничего подобного никогда не испытывал, кроме обыкновенного любопытства, желания знать что и как.

И вдруг…

Наверно переутомился, знания добывая. Или от жизни городской умом тронулся.

Ну не нужно ему это всё: шуры-муры, ахи и вздохи.

Ребятня ждёт не дождётся, когда Женька выучится, работать начнёт, деньги присылать на жизнь будет. Не всё же ему одному за чужой счёт прохлаждаться, пора долги возвращать.

Таисия Петровна хоть и осталась в городе, а основную часть жалованья ребятне отсылает.

К тому времени из нескладного подростка Евгений Петрович превратился в видного мужичка с грудью молотобойца и внушительного вида бицепсами.

Вкупе с густой шевелюрой, высоким открытым лбом, тёмными сверкающими нетерпеливым интересом к девчонкам глазами, его внешность вызывала немалый интерес у сокурсниц.

Девочки недоумевали: вокруг все с ума сходят от любви и интереса к представителям противоположного пола, а этот как кремень. Даже слухи нелепые пошли, один другого чуднее.

То, что выглядит загадкой, видится посторонним интригой, как магнитом притягивая желание узнать тайну явления: не может такого быть, чтобы мужчина в его возрасте не интересовался девочками.

Больной?

Вроде нет. Бегает на лыжах, в футбол и баскетбол играет, штангу тягает, занятия никогда не пропускает.

Может невеста есть?

Тоже не очень похоже.

Девочки проверяли его почту, там вся корреспонденция под той же фамилией, что и у Женьки. Похоже, слишком застенчив парень, увалень, а это не лечится.

Ну и пусть себе страдает от неудовлетворённости. Каждому своё.

Претендентов на любовь и дружбу в институте навалом. Всегда найдётся с кем на танцы или в кино сходить.

Интерес у парня есть. И желание познакомиться поближе с некоторыми девочками, но ответственность перед семьёй не позволяет расслабиться.

А природу не обманешь. У неё свои методы воздействия на упрямцев. Порой такого накрутит, чтобы поразить здоровый до поры мозг неизлечимой романтической хворобой, что и не заметишь, как влип по уши.

Была на их курсе девушка: неприкаянная, робкая, стыдливая и скромная, походившая внешним видом на замученную голодом серую мышку. Никто её не замечал, в качестве подружки не рассматривал.

Кому интересна монашка, с которой и поговорить-то не о чем?

Зато Женьку так и подмывало с ней подружиться. Увидит – рдеет, как рябиновый куст в предзимье.

Сколько ни давал себе зарок выбросить думы о ней из головы – напрасно.

Снится девчонка и всё.

Ладно бы ночью, а то ясным днём, когда люди кругом.

Лик её рисовать в тетрадках принялся, письма в уме писать, представляя, как Вера их читает и ответ строчит.

Само собой разумеется, ответы сам сочинял. И разговоры сам с собой разговаривал.

Очень, между прочим, складно.

Говорил себе, что она самая красивая, самая скромная, самая желанная.

На этом неожиданно трудном слове всегда спотыкался, считая, что перешёл границу дозволенного, что даже обидел: ведь девочка такая чистая и целомудренная. Разве можно с ней  о желаниях?