banner banner banner
От истоков своих. Книга 1
От истоков своих. Книга 1
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

От истоков своих. Книга 1

скачать книгу бесплатно


Жара к тому часу спадала. Солнце уже уходило за горизонт, за реку, купая свои золотые бока в тёплых волнах спокойной Янгельки. Над большой поляной на косогоре стлался лёгкий туман. С реки тянуло прохладой, смешанной с медовыми запахами трав. И только когда яркий месяц выходил на небо в окружении множества мерцающих льдинками звёзд, ребятишки нехотя расходились по избам.

Порфишка во всех играх был главным «генералом», заводилой. Он складно сказывал сказки, которые сам слагал или пересказывал, слышаное им где-то, обставляя своими придумками. Байки его изобиловали шутками и озорством. С Фирькой всегда было весело и интересно. Ребята гурьбой ходили в лес по грибы и зрелки, собирали орехи в лещине. Они ловили ящерок и ужей, играли с ежатами. А уж если косого заприметили или лисицу, то баек было на неделю. Всё лето и осень промышляли дети в лесу, собирая дары природы. Их добычей были душистые травы для ароматных настоев, всяких лечебных надобностей и добавки ко щам. Заготавливали они грибы и ягоды. Когда же подкрадывалась осенняя хижа*, в ещё погожий денёк, ходили со взрослыми на балагту* по клюкву да бруснику. Собирали её в большие берестяные короба.

За пышной осенью, с её царскими одеждами золотых и пурпурных расцветок, наступала уже беспросветная хижа. Поля и леса обнажались, затягивались промозглой хмарью.

Ваня помогал батюшке во всех делах по хозяйству, скучая по Фирьке.

В селе была организована школа, в которую ходил Порфишка, а Ваню батюшка в школу не пускал:

– Энта грамота нам ни к чаму, баловство одно. Без её деды и отцы наши справно жили и мы сдюжим, како ни то, – говаривал он.

У Фирькиного отца было на этот счёт своё суждение:

– Учись, Порфирий, – наставлял он сына, – грамотным быть оно завсегда пользительно. Можа, в церкву служкой возмуть коды, али писарем в сельский приход. Важнейший человек! – поднимал он вверх свой указательный заскорузлый палец, – Разуметь должон!

И Порфирий учился, старательно и с удовольствием. Учёба давалась ему легко и почти всё, о чём узнавал в школе, рассказывал он другу своему Ваньке при редких встречах.

После слякотной поры с нудными, холодными дождями, сырыми ветрами, и зябкими, тёмными вечерами поздней осени, наконец, приходила белоснежная красавица зима. И жизнь в селе опять оживала: избы смотрели весело своими подслеповатыми оконцами на белый свет. Из труб вверх поднимались голубые дымки, завиваясь в морозном воздухе колечками. Снег ложился парчовым белым одеялом на плетни и крыши. Он закрывал дорожную грязь, крепко скованную морозом. А потом и река покрывалась толстым, синим льдом – приволье для ребятни! Каталась детвора с крутого берега Янгельки на деревянных салазках, скользя далеко по льду. Строили дети снежные крепости и лепили баб из снега. А уж катание на лошадях, запряжённых в сани, вот где лучшее удовольствие! Ванька и Фирька вместе ставили силки на зайцев и глухарей, бегая в заснеженный лес, ловко управляясь со снегоступами.

Случались зимой и кулачные бои. На выбранном чистом пространстве, чаще на льду реки, особливо на масленицу или другие праздники, сходились две улицы в отчаянной драке. Стенка на стенку вставали поединщики, иногда с палками и дубинками. В тех боях и правила свои были: не бить лежачего, не хватать за одёжу, не ставить подножек.

Начинали бой мальчишки, мяли друг другу бока до исступления. Кулаками били в лицо, стараясь разбить супротивника в кровь. Через некоторое время бой продолжали отроки, ужесточая удары и руками и ногами. Белый снег и голубой лёд окроплялись тогда кровью побитых. А уж после дрались мужики, скинув полушубки, армяки и шапки, оставив только мокрые, покрытые коркой льда рукавицы. Тут уже снег сплошь окрашивался кровью. Зрелище было ужасным и захватывающим, настоящее побоище, которое нередко заканчивалось убийствами.

Однажды, в такой зимней драке, Ване крепко досталось. Из разбитого носа и раны на голове хлынула кровь на снег под ногами. Ваня от неожиданности и боли закрылся руками. А Кузяха – поединщик его, с громкими криками бросился вперёд в надежде свалить противника. И в это время, не весть откуда взявшийся, Фирька, закрыл Ваню собою, подставляя под град, сыплющихся на него ударов, свой бок и спину, вытаскивая друга из общего месива.

Напрягшись, тащил Фирька Ванятку к его избе, оставляя позади себя волнистую дорожку из капелек крови. Ваня, опираясь на друга, еле двигал ногами. Он ощущал боль во всём теле, в глазах мутилось и плавала кровавая пелена. Однако, досталось и Порфишке. Одной рукой Фирька держался за свой бок, время от времени сплёвывая кровь на снег.

Агафья, увидав избитого сына, заголосила на всю избу:

– Ох, ти мне матушки! Уби-или! Навовсе убили, супостаты! Дык шо жа ты, Ванечка, отца, мати не слухашься? Кака лихоманка тябе туды понясла? – причитала она, раздевая сына, обмывая его лицо от крови.

Мать достала маленькую плошку с мазью из гусиного жира с размятыми в нём травами, смазала ей Ванькины раны и завязала тряпицами. Шибко серчал и батюшка. Он каждый раз высказывал сыну:

– Не след совать башку свою, куды не попадя. Глядитя на яго: какой гярой выискалси! Чуток вовси не затоптали!

В играх, забавах, да бесконечных хозяйственных делах подрастали мальчишки, взрослели, мужали. С пятнадцати лет стали бегать по вечёркам. А как пришло время выбрали себе невест и оженились.

Порфирий женился раньше Ивана, взял за себя Матрёну Астафьеву, девушку скромную и работящую, белолицую и кареглазую красавицу с чёрной, как смоль, косой. Матрёна, тихая и добрая, мужа своего Порфирия страсть как любила, старалась его мысли и желания всегда наперёд угадать. И всё бы хорошо, да только первенец их, сынок Андрей, родился аж четыре года спустя. Матрёна не одну чашку слёз выплакала, моля Бога о потомстве, да бегая по знахаркам и повитухам. Застудилась она по малолетству, вот и пришлось лечиться. Но Бог миловал, послал им с Порфирием сына, к их безмерной радости. А уж дальше как по-накатанному пошло – две дочки и ещё сынок. Хозяйство Порфирия Костылева не хуже было, чем у Ивана: и скотины полон двор и надел земли подходящий, и сами Порфирий с Матрёной добрые работники. Порфирий, глядючи на друга своего, тоже решил пчёл завести, чтобы в избе всегда мёд был: и полакомиться и полечиться от хворобы какой. У него, прямо в огороде, стояли три улья и дело давало свои плоды. Дружбу свою Иван и Порфирий не ослабляли и всегда во всём помогали друг другу.

А у Чернышёвых, после рождения сыновей, Наталья разродилась девкой, решили назвать её Зиной, в честь матери Натальи. Дочка родилась весной, в первую неделю апреля. Такая же синеглазая, как Наталья, а статью и цветом волос в отца. Девочка росла спокойная, как будто и нет её. Спустя год, в начале 1904, родилась Налька, плаксивая и капризная. Молодой маме дел с малышами хватало. Крутилась, как могла, и с детьми, и в работе по дому. Жизнь шла размеренной поступью в спокойствии и сытости.

В амбарах друзей сусеки полнились зерном пшеницы и ржи, овсом и ячменём. В отдельных сусеках хранилась мука. На крюках, вбитых под крышей амбара, висели свиные окорока и тушки гусей. Рядком качались наволоки, полные пельменей, налепленных впрок на какой-нибудь случай. На лавках зимой стояли горкой плашки замороженного молока. В погребе теснились полные короба репы, брюквы, да картохи. Здесь же были кадки с квашеной капустой, мочёными яблоками и клюквой – всё, что удалось заготовить за короткое лето на весь год до нови.

Зимой работы стало чуть меньше, чем летом, только крестьянину сидеть без дела не приходилось. Дрова надобно на весь год заготовить, сено, что припасли летом, из лугов вывезти, да на сеновал сметать, телегу сладить или починить. А ещё сделать малышам салазки, подшить валенки, лапти всей семье сплести. Да мало ли в большой семье работы для мужика? К тому же рыбалка да охота – мужское удовольствие.

И у женщин работы хватало: сготовить, убрать, постирать, одежду новую пошить, со скотиной, опять же, управиться.

А долгими зимними вечерами, собирались женщины и девицы у кого-нибудь на посиделки.

Метёт, стонет вьюга за окном или трещит и лютует мороз, да так, что белеет кончик носа и щёки, пока до соседней избы добежишь. А женщины в избе поют песни протяжные да печальные. Занимаются рукоделием: прядут, вяжут, ткут, шьют и вышивают.

Беда ворвалась в спокойную жизнь нежданно. С конца февраля всё чаще стали появляться в селе сани с урядниками из губернии. Набирали крепких мужиков на войну с японцем, которая началась 27 января 1904 года.

Взбудоражилось село, не понимая толком, как возникла эта война. И почему их дети, отцы и мужья должны оставить свои семьи и ехать в неслыханную даль, на другой конец света, может даже на смерть. Из газет, которые им теперь зачитывали грамотеи из Уфы, сельчане усвоили одно: японцы безо всякого объявления войны напали на русские корабли и потопили их.

– А игде та Манджурия, али Япония, язви её! – ворчали старики, – И чаво жа им не хватат? Пошто корабли наши русски потопли вместях с людями, за каки грехи? – задавали сельчане вопросы урядникам.

Новые понятия и названия беспокоили сельчан, возбуждая в них огромный интерес.

– А каков он, корабыль-то энтот? – спрашивали любопытствующие.

– Корабыль-то? Он-то навроде избы, тольки плыть по реке могёт, ровно лодка, – звучал ответ.

– Ох, ти мне! – изумлялись крестьяне, – Како жа, печь-то тама есь?

– Сказывають, котлы тольки. А трубы есь, почитай, как в избе, тольки большие дюжа, раз, поди, в десять больше, – пояснял один из бывалых крестьян, видевший когда-то пароход на реке Белой в Уфе.

– От, чудо-то како! А много людей-то на ём? – опять звучал вопрос.

– Ой, много, да тольки кто жа их сочтёть? – рассуждали старики.

Вот и Ивана с Порфирием забрали в солдаты. Горько плакала Наталья о своей доле. Совсем не хотелось ей соломенной вдовой остаться с четырьмя малолетними детьми. Голосила дурным голосом, как провожала мужа.

Иван прижимал к себе любимую жену, обнимал детей, и сердце его переполнялось горькой печалью от предстоящей разлуки. Не хотелось расставаться со своей семьёй, со своей родной сторонушкой, в которую врос он корнями. А теперь по этим корням, как топором, рубанули.

– Да, не реви ты, не рви мяне душу, – просил он Наталью, пряча слёзы, – амбар полнай, проживёте до вясны. А тама можа и войне каюк. Возвернуси – заживем лучшее прежняго.

Сборы были недолгими. Через два дня мужчины, прощаясь со своими семьями, с жёнами, детьми и родителями, пили бражку прямо на толковище. Плясали распояской*, похлопывая себя по груди, по коленям рукавицами, поднимая снежную пыль округ себя. Так скрывали они за веселой удалью горечь расставания. Плакали провожающие, утирая слёзы, кто краешком полушалка, кто рукавом потрёпанного армяка. И потянулся обоз с новобранцами в Уфу.

Наталья смотрела вслед удаляющимся саням, пока не растаяли они в снежной дымке за косогором. Там, где хмурое небо сомкнулось с горизонтом, обозначенным, наполовину утонувшими в глубоком снегу, перелесками. Вернувшись в избу, опустилась на скамью. Бессильно уронила руки на колени и завыла протяжно, всем нутром. Лишь изредка кидала она взгляд в угол, откуда сурово смотрели на неё святые лики.

Горько и безутешно плакали по избам бабы, оставшиеся одни с малыми детьми и полной безызвестностью того, что ждёт их впереди.

Прибывших в Уфу с обозами из сёл и деревень крестьян, тут же на железнодорожной станции, распределяли в воинские соединения. Их селили по эшелонам и обучали военному делу здесь же, на привокзальной площади.

Всех сводили в баню, выдали обмундирование. Дали каждому небольшую сумму денег. Две недели обучали обращению с винтовкой и ходьбе строем, умению владеть штыком и основам рукопашного боя. И через это время два сформированных эшелона отправились в сторону Востока, на фронт. Замелькали мимо небольших окошек заснеженные бескрайние поля, леса и перелески. Деревья искрились на солнце заиндевелыми ветвями, убегали вдаль зелёные ёлки со снежными шапками на макушках. Новобранцы рассматривали мосты по-над реками и речушками, скрытыми ледяным панцирем. Маленькие деревушки с, жавшимися друг к другу, избами и скукожившимися церквушками. Все эти картины оставались позади. Поначалу это занимало путешественников, и новобранцы теснились у окошек, подставляя под ноги небольшие поленья. Но вскоре надоедало, и опять солдаты расходились по своим местам на нарах. Теплушки были оборудованы двухъярусными нарами. Здесь была и железная печка с запасом дров для неё. На печке стоял котелок с водой для чая.

Иван и Порфирий заняли места на верхнем ярусе нар. Дорога была длинной. От Уфы до Ачинска добирались больше двух месяцев, делая на всём протяжении пути большие остановки, иногда до недели. От Ачинска до Харбина ехали около месяца. От безделья устали люди, не зная, чем себя развлечь, кроме разговоров. Много говорили о войне, о японцах, о русской армии. Много вспоминали разных забавных случаев из своей жизни и из жизни своих друзей. Только обходили молчанием воспоминания о своих самых дорогих, о ком болело, плакало сердце, и были все их мысли.

Эшелон в Харбин пришёл ночью. Вновь прибывших пехотинцев построили в колонну, и повели в сторону фронта. Выехали из Уфы холодной зимой, а сейчас кругом было лето. Путников окружали сопки, утопающие в зелени непривычных глазу деревьев и невысоких кустарников. Меж сопок среди камней струились чистые воды то ли маленьких речек, то ли ручьёв, через которые часто переправлялась колонна, сильно растянувшаяся в пути. Молодые офицеры подгоняли пехотинцев, крутивших головами во все стороны, оглядывавших удивительные пейзажи. Рассвело, и окружающая местность показалась солдатам сказочной: везде были небольшие деревца с разлапистыми листьями и крупными цветами на них, нежных белых, кремовых и розовых оттенков. Среди их листвы порхали птицы с ярким оперением и совершенно не знакомыми голосами.

– Глянь кось, Ваньша, птахи каки дивны! А поють-то, ровно и нет никакой войны, – окликнул Порфирий Ивана, – как думашь, далече ишшо фронт-то?

– Да кто жа знат, скольки ишшо землю энту топтать? – невесело ответил Иван.

Пройти до конечного пункта надо было около ста сорока километров. Шли медленно и в основном ночами, так как несносная жара изматывала путников, жгла нестерпимой жаждой. Когда раскалённое солнце двигалось к зениту, офицеры выбирали какое-нибудь тенистое место. Солдаты после скудного обеда как попало ложились на землю, и почти мгновенно проваливались в сон.

Так колонна двигалась больше недели. Гимнастёрки новобранцев пропитались потом. Ноги сбились от долгой ходьбы. Обросли бородами и сильно загорели их лица, стал усталым взгляд. На восьмой день пути к обеду, когда солнце висело прямо над головой, беспощадно обжигая палящими лучами, пехотинцы дошли, до места дислокации. Колонна остановилась недалеко от железнодорожной станции Сыпин. Вдали можно было видеть окопы и чуть ближе, по небольшим холмикам-насыпям угадывались землянки. Отдохнули солдаты прямо на земле, повалившись в невысокую траву, изрядно выгоревшую на открытом солнцепёке. Но внимания на него уже никто не обращал, сон сморил новобранцев, даже не дождавшихся обеда. К вечеру солдаты разместились кто в землянках, а кто просто в окопах, надеясь, что завтра и они поселятся в новых, ими же построенных, землянках.

*распояской – неподпоясанные (на верхней одежде крестьян не было пуговиц, использовался кушак или верёвка).

*хижа – мокрая погода, дождь, слякоть, дождь со снегом.

*балагта – болото.

Глава 6

Маша

Сразу же после венчания молодая пара отправилась в свадебное путешествие. Они по обычаю, заведённому в обществе издавна, не участвовали в свадебном застолье. Гости и родители пировали без них. Из экипажа молодые вышли на маленькой станции Кривощёково. Здесь они вошли в отдельное спальное купе поезда шедшего до Москвы. Павел сразу же обратился к проводнику, чуть отведя его в сторону:

– Прошу Вас, милейший, по возможности нас в дороге не беспокоить. Видите ли, мы молодожёны. Хотим побыть в уединении. И приготовьте хорошую постель. Мы с женой не намерены в дороге терять время зря, ну, Вы понимаете, надеюсь.

– Так точно-с, Ваше превосходительство, всё сделаю, не извольте беспокоиться, – живо ответил проводник, и, в мгновение ока, поместил багаж молодых в купе.

Павел и Маша стояли у окна, на котором висели шторы из бархата, украшенные золотистыми, болтающимися помпончиками. Маша в волнении перебирала их своими маленькими пальчиками с бледными, розоватыми ноготками. Она очень волновалась, впереди её ждала первая брачная ночь.

Как только всё было устроено расторопным проводником, Павел и Маша вошли в своё купе. Рядом с купе располагалась небольшая умывальная комната, где они умылись и переоделись. Павел распорядился, чтобы ужин из ресторана им доставили прямо в купе. Когда Маша вышла из умывальной комнаты, её уже ждал великолепный стол с двумя бутылками превосходного шампанского и прекрасными блюдами от шеф-повара ресторана.

Здесь были жареные мозги на чёрном хлебе, чёрная икра и заливная осетрина, телячьи отбивные, пироги с разными начинками, которые таяли во рту. Посредине стола располагалось блюдо с молочным поросёнком, зажаренным в водке. В высокой вазочке громоздились пирожные. Отдельно на подносе стоял большой фарфоровый чайник. Из него к потолку поднимался тонкой струйкой ароматный парок. Стол был великолепно сервирован. Белоснежные салфетки, перетянутые золотистыми ленточками, лежали на тарелках. Серебряные приборы аккуратно расположились рядом.

– Ой, зачем же так много? – воскликнула Маша, увидев такое изобилие, – Нам и в месяц всего этого не съесть!

– Это наш первый ужин вдвоём, моя милая, – ответил Павел, – и, я думаю, нам следует перекусить после всех волнений. К тому же у меня сегодня ни крошки во рту не было. И я не могу позволить, чтобы моя милая жена осталась голодной.

Он усадил Машу к столу и сам приступил к трапезе. Однако голод утолил быстро.

– Ну, что же Вы, ангел мой, ничего не едите? Милая моя, душа моя, – шептал Павел, расстёгивая многочисленные пуговки на платье Маши, – ангел мой, как я счастлив, что Вы теперь и навсегда, я надеюсь, моя. Не бойтесь, я никогда не обижу Вас, любимая моя девочка…

Он обнимал её и ласкал, постепенно раздевая. Нежно касался её маленькой груди и целовал всю от макушки, с тёмными завитками волос, до пальчиков на её почти детских ножках. Гладил рукой промежность, и, наконец, раздвинув ей ноги, постепенно углубляясь, вошёл в неё. Маша не почувствовала никакого страха и отвращения. Напротив, она подалась всем телом навстречу Павлу и очень остро ощутила минуты блаженства. Ей было хорошо. Более того, она испытала необыкновенный восторг от близости с мужем.

Весь путь до Москвы молодые не выходили из купе, одаривая друг друга ласками и предаваясь любовным утехам. В Москве они пересели в другой поезд, направлявшийся в Париж.

Свой медовый месяц Стояновские провели в Европе. Сначала они две недели наслаждались красотами Парижа. Затем ещё две недели пробыли в Карловых Варах на минеральных источниках. Ах, что это был за месяц, полный сладкой любви! Не зря его зовут «медовым»!

Вернувшись в Россию, Павел сразу же приступил к делам службы. А Маша проводила дни с кузиной и подругами, неустанно описывая им своё свадебное путешествие со многими подробностями.

– Ах, милая кузина, Вы и помыслить себе не можете, каков он – Париж! Сколько же там соборов и церквей! И все, ну исключительно все, красоты небывалой! А Лувр! Вы только представьте, мои милые: я ступала там, где столько веков одни короли со своими королевами и фрейлинами жили. Убранство залов – ну, просто диво дивное! – восклицала восторженно Маша, поднимая свой взгляд вверх, где, по её мнению, должны быть небеса.

– Так что же вы, с Павлом Матвеевичем только по дворцу и гуляли? Скучно, поди без развлечений? И словом перемолвиться не с кем, разве что с французами этими – заметила кузина.

– Ах, нет, там очень много русских, а уж вечера какие! – Маша снова, пребывая в воспоминаниях, мечтательно поводила глазами и улыбалась, представляя себя на Монмартре, – Мы с Павлом Матвеевичем в театре Гранд-Опера были, и в Болонском лесу прогуливались, и на балу у графини Никоноровой танцевали. Ой, какие же балы даёт Ольга Никитишна Никонорова! А уж народу!

– Да, да! Я слышала, что она, таким образом, дочек своих замуж пристроить желает. Да невесты то слишком разборчивы. Так что пока всё тщетно, – вставила своё словечко Поли, близкая подруга Маши, многозначительно кивая прехорошенькой головкой.

– И я про неё слыхивала. Говорят денег у неё тьма тьмущая, – округлила глаза кузина, качая головой и приложив ладони к щекам, – да уж, с такими средствами эту нужду должно быть не трудно справить, дочек определить в замужество.

– Да, что Вы, милая! Говорят, уж такие привереды! То росту жених не того, то чину не важного, то глуп, то жаден. Всё не выберут никак, – поддержала беседу кокетливая Элен, вторая подруга Маши.

– А Вы бы, милая Элен, сваху Ольге Никитишне какую присоветовали, поспособствовать ей в этом деле, – предложила, улыбаясь, Поли.

– Да, что Вы, моя дорогая! Уж, что за охота! С такими деньжищами Ольга Никитишна свах со всей Европы созвать может, коли пожелает, – рассмеялась Элен, отмахнувшись от Поли.

Девушки развеселились.

– Так у нас в Томске тоже балы дают. А Вы, Маша, располагаете быть на балу у Михайловых? – спросила кузина.

– Да, что уж теперь, – томно улыбаясь, ответила Маша, – я теперь мужняя жена. Не вольна временем своим располагать. Как Павел Матвеевич скажут, так и будет. Пожелают они пойти на бал, так и я с ними, а нет, так уж нет.

Она, приглашая собеседниц к чаю, продолжила своё повествование о свадебном путешествии:

– Ой, барышни, как же мне понравилось в Карловых Варах! На каких источниках мы с Павлом Матвеевичем побывали! И все такие полезные для поддержания здоровья, просто диво! – переменила тему Маша, предлагая подругам несколько фотографий, – Какие из них лёгкие излечивают, а какие – иные органы в наших телах. А есть и такие, что молодость продлевают! – радостно сообщила она.

– Да, как же это, милая? – поинтересовалась Элен, удивлённо подняв тонкую бровь.

– А там, видите ли, все с бокальчиками своими прогуливаются и во?ды из источников этих пьют. А один источник так и вовсе чудесный! Вот подержишь под его струёй предмет какой, или хоть цветок из бумаги, так он сей же час каменным делается. И красоты необычайной! Да, я покажу вам! – Маша вспорхнула с кресла и тут же продемонстрировала розу, всю сверкающую мелкой каменной крошкой, с вкраплениями слюды.

Роза переливалась разноцветными огоньками, вспыхивая маленькими искорками в свете свечей. Девушки и до того слушавшие Машу очень внимательно, затаили дыхание при виде такого чуда.

– А уж, красота какая вокруг! – продолжала тем временем восторженно Маша, – Всюду горы и террасы для прогулок, умиленье!

– А, что в Европе, какие погоды нынче стоят? Что там сейчас в моде? Я слышала шляпки какие-то, совершенно восхитительные, дамы там носят? – вклинилась в разговор подруг Поли.

– Погоды? Погоды там в это время изумительные! Тепло, как у нас ранней осенью, даже жасмины цветут, – ответила Маша.

Девушки невольно взглянули в сторону окна, за которым металась косматая вьюга, завывая и швыряя в стекло хлопья снега, мелкими каплями, сползающего по стеклу вниз.

Они зябко повели плечами, представляя, как, должно быть, сейчас неприятно на улице.

– А шляпки…, так я привезла две, хотела на пасху одну из них надеть. Да, уж ладно, покажу вам сейчас! – как ни в чём не бывало, продолжила Маша.

Оповестив горничную маленьким серебряным колокольчиком, она распорядилась о том, чтобы ей принесли из гардероба коробки с новыми шляпками.

Девушки восхищались шляпками, примеряя их по очереди перед зеркалами. Они «трещали» без умолку, не забывая выпить чаю из изящных фарфоровых чашечек. Угощались французскими лакомствами, что привезла для них Маша из своего заграничного путешествия. Разговоры о моде у дам были нескончаемы. Обсуждение деталей шляпок, сумочек, перчаток, платьев, манто, формы каблучков на обуви и прочих дамских предметов могло длиться весь день, и во второй, и в третий…

… Минуло три года. Павел и Маша жили в полной идиллии. Однако, в последнее время Павел, возвратившись со службы, всё чаще заставал жену в слезах.

– Машенька, друг мой сердешный, что Вас тревожит? Вы нездоровы, или случилось что, душа моя? – спрашивал он свою любимую жену.

– Ах, Павел Матвеевич, как я несчастлива и Вас несчастливым делаю, – говорила Маша сквозь слёзы.

– Да, чем же Вы несчастливы, милая моя? Что послужило тому причиной? – встревожено спрашивал Павел.

– Ах, друг мой, живём мы с Вами уже более трёх лет, а Бог нам деток доселе не даёт. Уж я и к врачу обращалась, так он мне только твердит: погодите, драгоценнейшая, обязательно будут. Вы, говорит, голубушка Мария Мефодиевна, абсолютно здоровы. Ну, коли здорова, то почему же детей нет? – укоризненно спрашивала Маша и заходилась слезами пуще прежнего.

Павел, как мог, успокаивал свою супругу, он и сам уже испытывал неясную тревогу по поводу потомства, но Маше своего беспокойства не выказывал. Наконец, долгожданная беременность случилась. Мария однажды как обычно встретила мужа с работы. Уже в гостиной она сияла глазами и в лёгком, весёлом возбуждении, вдруг выпалила:

– Ах, милый друг мой, Павел Матвеевич, у меня для Вас есть долгожданное приятное известие.