скачать книгу бесплатно
– И я хочу! – подхватил Ванятка и полез за другом с другой стороны дерева.
Когда мальчики поднялись почти до дупла, они поняли, что здесь живут не мирные бельчата или кунички, а дикие пчёлы.
– Тикать надыть, слазь, покусають! – зашептал громко Порфишка.
– Ну, уж нет! Я мёду спробовать хочу. Сказывають, уж больно вкусен, можа теперича пчёл не дюжа много, – ответил торопливо, так же шёпотом, Ванятка и полез выше к дуплу.
Мёд он тогда попробовал и узнал, что не обманули люди: очень вкусен тот медок. От пчёл досталось всем, но пуще всех Ване. Пока шли до дому лицо и руки Ванятки вздулись, как тот лёгкий шар, что видел он однажды на ярмарке, в прошлую пасху. К вечеру Ваня метался в беспамятстве. Над ним хлопотали мать и знахарка Прасковья. Прикладывали к местам укусов пчёл жидкую кашицу из размятых трав и тряпицы, смоченные в отварах, да поили его горькими настоями. Через три дня Ваня открыл глаза и увидел, наконец, дневной свет. А когда совсем поправился, то так получил от отца хворостиной, что надолго забыл, как по дуплам лазить:
– Станешь ишшо за медком диким лазить? – приговаривал отец, хорошо охаживая Ванькину задницу хворостиной, – Ишь, чаво удумал, шельмец! Не помер едва, кабы не мать. Прошшения проси, антихрист, да смотри мне теперича. Впредь – ни-ни…– грозил батюшка той же хворостиной.
Наказание отца Ванятка запомнил, да только вкус мёда не забыл и всё твердил про себя:
– Вот вырасту, бортником стану.
И с той поры, как видел он на ярмарках людей торгующих мёдом, то, дотошно выпытывая, собирал по крохам все сведения о пчёлах. Одно огорчало Ивана, грамоты у него не хватало, умел подпись на бумагах ставить, да псалтырь по слогам читать, вот и вся грамота.
Всё приходило постепенно, через преодоление незнания и множественные ошибки. Но Иван не отступался, продолжал своё дело, и был вознаграждён за своё упорство: приспособился к пчеловодству. Как только отделился от отца, стал Иван помаленьку пчёл разводить. Теперь пасека разрослась, и в его хозяйстве было уже девять ульев.
Работа продлилась до вечера, домой вернулись, когда солнце уже клонилось к горизонту и веяло холодом с реки, а закат багряным цветом опускался к земле, потихоньку сползая с крыш.
Помылись в баньке, истязая друг друга пахучими берёзовыми вениками до сладкой истомы во всём теле. Вечерить сели в одно время с вызвездившим небом и ярким золотым месяцем, словно зацепившимся за краешек крыши избы.
*ендовочник – сосуд для браги.
*ества – праздничные угощения.
*заедки – сладкие закуски.
*понесла, на сносях – беременная.
*кичиться – важничать, подчёркивать своё превосходство.
*зрелки – лесные ягоды.
Глава 4
Венец любви
Павел кружился с Машей в вальсе, и всё в голове его кружилось от волнения и радости. Он чувствовал через тонкую шёлковую перчатку маленькие трепетные пальчики Маши. Ощущал её лёгкое, почти невесомое тело другой рукой, положенной ей на талию. Он видел её мраморное с лёгким румянцем личико. Ореол её тёмных завитков, игриво выбившихся из причёски. Её пушистые ресницы, прикрывающие бархатно-карие глаза, сияющие радостью. Сердце Павла часто билось. У него перехватывало дыхание и хотелось, чтобы танец длился как можно дольше или совсем не заканчивался. А Маше казалось временами, что она вовсе не касается пола, а парит на лёгкой, почти осязаемой волне вальса, полностью полагаясь на поддержку партнёра. Но, увы, всё имеет свой конец, и танец вскоре тоже закончился. Павел проводил партнёршу до места рядом с её отцом. Маша присела в неглубоком реверансе. Павел, произнося слова благодарности, наклонился к её руке для поцелуя. Он почувствовал запах её тела, тонкий аромат духов и осознал, что эта девушка волнует его, как никакая другая из знакомых ему дам.
Возвратившись к матушке, Павел сразу же пригласил на польку дочь Аполлинарии Андреевны, Верочку. Затем ещё провёл два танца со знакомыми дамами. Ему уже не было так скучно. Но, с кем бы он ни танцевал, взгляд его сопровождал Машу, порхающую в танцах с другими кавалерами. По этикету, все её танцы были расписаны задолго до бала, и на каждый из них у Маши уже числился какой-то кавалер.
Бал закончился около пяти утра. Дарья Кирилловна дремала, сидя в кресле, Павел подошёл к матушке, коснулся её плеча:
– Матушка, простите меня. Вы верно очень устали? Сей же час едем домой. Бал закончен, многие гости уже разъезжаются.
– Да, да, друг мой, пора и честь знать, – произнесла Дарья Кирилловна спросонья.
Весь обратный путь и дома, лёжа в постели без сна, Павел был полон дум о Маше. Яркий месяц освещал стены и потолок спальни Павла, создавая причудливые картины из теней. Павлу опять виделся бал, танцующие пары и образ Маши. Он вспоминал её нежные губки, маленькую девичью грудь, вздымающуюся при сбившемся дыхании, её тонкие руки, с изящными пальцами в белых перчатках.
– Богиня, богиня… – шептали его уста.
Уснул Павел, когда утро уже властвовало над тьмой ночи. Постепенно гасли фонари на улицах и в комнате царили голубовато-серые краски неприветливого, скупого на солнечные лучи, зимнего рассвета.
Проснувшись ближе к обеду, Павел уже твёрдо знал, что из Томска он верно не уедет. Стало быть, надо будет побеспокоиться о новом месте службы. О своём решении он и говорил с матушкой во время обеда. Дарью Кирилловну эта новость привела в совершеннейший восторг.
– Ах, Павлуша! Как я рада, мой друг, что ты остаёшься. Я-то побаивалась, что ты оставишь меня одну здесь доживать, а теперь уж я покойна.
– Ну, что Вы, маменька, право, я бы Вас непременно с собою в Петербург забрал, ежели бы решил назад воротиться.
– Да, уж куда я от Матвея Григорьевича поеду? Ты уж Павлуша и меня с ним рядом схорони, как час мой придёт, – растрогавшись от воспоминаний, вытирала кружевным платочком увлажнившиеся глаза Дарья Кирилловна.
– Ну, вот маменька, расстроились Вы совсем. Рано Вам ещё о вечном покое помышлять, – успокаивал её Павел.
– Хоть батюшка твой меня на двадцать пять лет старше был, а помирать не собирался. Да человек-то полагает, а Господь судьбами нашими располагает. Так уж всякому его час на небесах при рождении записан, только людям знать его не положено, – грустно промолвила Дарья Кирилловна.
– Ну, полно, матушка, Вам грустить. Я Вас весёлой хочу видеть, ведь мы теперь вместе, – обнял Павел её за плечи и коснулся макушки её головы губами.
К тому времени он получил несколько писем от своих друзей, в коих они настойчиво предлагали Павлу вернуться в Петербург, обещая протекцию со своей стороны для дальнейшей государственной службы. Но сейчас мысли о Маше, мечты видеть её и знать о ней не понаслышке, останавливали его.
Неделю спустя Павел после длительных раздумий решился сделать визит в дом Мефодия Гавриловича Козицына. Набравшись храбрости, он морозным днём отправился к Козицыным. Проживали они в большом двухэтажном каменном доме на Дворянской улице.
Холодное зимнее солнце тщетно пыталось пробиться сквозь плотную, серую толщу облаков и только маячило светлым пятном за ними. Мороз обжигал лицо. Мех на воротнике и пелерине шинели мгновенно покрылся инеем. Иней лёг и на ресницы. Казалось, они превратились в маленькие слипшиеся сосульки, мешающие Павлу смотреть на всё вокруг.
Его превосходительство встретил Павла, против всех ожиданий, весьма радушно, пригласил «откушать с ним кофею и выкурить по сигарке».
– Знавал я Вашего батюшку, Павел Матвеевич. Благороднейший был человек и слуга императору нашему такой, что редко сыщешь, да-с! К тому же, мы с ним были приятели, хоть и не близкие. А Вы, уважаемый Павел Матвеевич, где служить изволите? – спросил Мефодий Гаврилович, подвигая коробку с сигарами ближе к гостю.
Павел коротко рассказал о своей прежней службе в Петербурге и о решении остаться в Томске. О том, что теперь намерен он поискать какую-либо должность здесь, в городе, для дальнейшего служения государю российскому.
– Так ведь место коллежского секретаря освобождается в городской управе, Вам как раз по чину. Вы в звании поручика служить изволили?
Павел встал со стула, вытянулся в струнку, сдержанно, без подобострастия щёлкнул каблуками:
– Да-с, так точно, Ваше превосходительство! – ответил он, понимая, что разговор перешёл в официальную стадию.
– Ну, полно, присаживайтесь, Павел Матвеевич, – увидев в молодом человеке почтительность и уважение к собственной персоне, удовлетворённо проговорил Козицын, – может, поспособствовать в память о Вашем покойном батюшке? Прежний-то секретарь, Прокопий Игнатьич, решил отойти от дел государевых. Здоровье подводить стало, знаете ли. Так что же, Вы примете такую услугу от старого приятеля Вашего батюшки? – вдруг совершенно неожиданно предложил Мефодий Гаврилович.
Павел, никак не ожидавший такого поворота в разговоре, слегка смутился.
– Я право не смею затруднять Вас, и никогда бы не осмелился просить об этом. Однако, сейчас это Ваше предложение, как нельзя, кстати. И я был бы весьма обязан Вам за протекцию. Уверяю Вас, что служить намерен честно и со всем моим старанием, – склонил голову Павел.
– Ну-с, в таком случае прошу Вас, Павел Матвеевич во вторник в два часа пополудни представиться в городской управе в новом чине, – улыбаясь и тронув Павла за плечо, произнёс Мефодий Гаврилович, считая беседу завершённой.
Павел понял, что его визит считают законченным и вероятно следует уже с благодарностью откланяться. Смущаясь, он торопливо произнёс:
– Покорнейше прошу простить меня. Могу ли я справиться о здоровье дочери Вашей, уважаемой Марии Мефодьевны и о её настроении?
– Ах, вот оно что! – улыбнулся Мефодий Гаврилович, – Так об этом Вы, Павел Матвеевич, у неё узнать можете. Маша, душа моя, поздоровайся с нашим гостем, – позвал Козицын негромко свою дочь, словно она находилась совсем рядом.
Мужчины вышли в богато обставленную гостевую залу. Маша уже находилась в ней. Видимо, Мефодий Гаврилович заметил фигуру дочери, мелькнувшую в проёме двери. Маша была в платье с длинным рукавом нежно-салатного цвета, с мелкими оборками по подолу, с высоким кружевным воротничком и такими же манжетами по рукаву. Мелкие перламутровые пуговки во всю длину лифа служили неброским украшением его. Этот скромный домашний наряд определённо был ей к лицу. Он выгодно оттенял её бледность в обрамлении тёмных волос и нежный румянец на щеках, вызванный смущением. Девушка присела в приветственном реверансе перед Павлом. Он коснулся её руки поцелуем, испытывая волнение в груди настолько сильное, что казалось, меркнет в глазах дневной свет.
– До чего же мила! Просто Ангел! – снова мелькнула мысль в его разгорячённом мозгу.
При расставании с Мефодием Гавриловичем Павел испросил его разрешения иногда бывать в их доме с визитами вежливости. До самого лета Павел регулярно, с определённой настойчивостью посещал дом Козицыных с одной только целью – чаще видеть Машу. Все уже поняли это и не препятствовали встречам молодых людей в присутствии старших. Тем паче, что родители Маши видели благосклонность дочери к Павлу. Маша всегда к встречам с ним принаряжалась, более тщательно укладывала волосы. Выходя к Павлу, неизменно разрумянивалась от смущения и волнения. Украдкой кидала на него нежные взгляды из-под пушистых ресниц.
– Ах, какой он душка, вы не представляете себе, моя милая! – восклицала Маша, беседуя со своей кузиной, которой поверяла душевные тайны, – Как галантен, обходителен, а красавец какой! – мечтательно говорила она, складывая ладони у лица, – И папенька о нём весьма недурственно отзывается, давеча за обедом хвалил за радение по службе.
– Ах, Маша, подле Вас достаточно кавалеров и с более высоким положением, Вы можете составить удачную партию любому из них, что же Вас так восхищает в этом офицере Стояновском?
– Ой, милая, я и сама не знаю, но как увижу его, так прямо сама не своя сделаюсь. И душа летит, летит только ему навстречу! И сердцу вдруг сладко-сладко станет…– закрывала глаза Маша, радостно кружась по комнате.
– Да, Вы, милая моя, однако, влюблены! Взглянуть бы на предмет Ваших воздыханий, так ли уж хорош? – удивлялась кузина настроению Маши.
Благодаря благосклонному участию Мефодия Гавриловича Павел поступил на службу в городскую управу и с первых дней с головой ушёл в работу.
Его способности и усердие сразу же проявили себя. Работа его была встречена похвалой со стороны вышестоящих чинов и снискала уважение у других сослуживцев.
Отношения Маши и Павла носили романтический характер, они даже обменивались иногда короткими вежливыми письмами.
Подошло лето, и вся семья Козицыных отправилась в своё родовое имение в Самарскую область. Павел в течение всего лета томился ожиданием встречи с предметом своего обожания. Он опасался, что Маша могла позабыть о нём и увлечься кем-либо другим в таком отдалении. Вернулись в Томск они только в конце сентября. Через день после их возвращения Павел посетил Козицыных.
Глаза влюблённых всё сказали при встрече, оба были счастливы увидеть друг друга вновь. И радость эта не скрылась от глаз родителей Маши.
В этот же день Павел сообщил своей матушке, что намерен сделать предложение Маше.
– Наконец-то, Павлуша, и ты решил остепениться, – обрадовалась Дарья Кирилловна, – очень достойная невеста и красавица! Говорят, и приданое за ней хорошее дают, да и сама нравом кроткая.
– Да, маменька, Маша – чистый ангел! Вы верно подружитесь. А приданое… да я бы и без приданого взял её, только бы она соблаговолила пойти за меня.
– Уж, как ты порадовал меня, друг мой! Может и мне доведётся внуков на руках подержать? – смахивала радостную слезу со щеки платочком Дарья Кирилловна.
Павел и Маша гуляли по приусадебному парку, любуясь красками тёплой осени. Голубое небо с нежными облаками, похожими на белых барашков. Яркие ещё цветы в клумбах. Уже опавшие золотые листья, лежащие в зелёной траве. Всё это радовало глаз и придавало романтизма свиданию. В воздухе чувствовались запахи осени: увядающей травы и состарившейся листвы деревьев, отцветающих астр и георгинов. Маша без умолку рассказывала Павлу об их летнем отдыхе. О том, как варили они в поместье варенье, как каталась она на лошадях, как участвовала в пьесах самодеятельного театра. О том, какие у них прекрасные соседи там и много ещё о чём. Павел слушал рассеяно, улыбаясь Маше, думая о чём-то своём. Как только представился удобный момент, Павел обратился к Маше:
– Милая Мария Мефодьевна, как бы отнеслись Вы к тому, если бы я осмелился просить Вашей руки? Я страстно желаю сделать Вас счастливою и предложить Вам свою руку и сердце. А Вы? Могли бы Вы осчастливить меня, стали бы Вы моей женой? Если, конечно, на то будет Божья воля и воля ваших родителей, – взволнованно спросил Павел у Маши.
Маша стояла, потупив взор, с пылающими от волнения щеками. Грудь её вздымалась от прерывистого дыхания. Помолчав совсем немного, она тихо промолвила только одно слово: «Да!»
Павел склонился к её руке:
– Благодарю Вас, милый мой ангел! Вы сделали меня сейчас счастливейшим из всех земных существ! – горячо шептал он, осыпая поцелуями руки Маши.
Сразу же после прогулки он попросил руки Маши у Мефодия Гавриловича. Ни у кого это событие не вызвало удивления, помолвку назначили на середину октября.
В означенный день в доме Мефодия Гавриловича проводился большой званый ужин. На нём его превосходительство намерен был сообщить о помолвке дочери своей, Марии Мефодьевны, с коллежским секретарём Павлом Матвеевичем Стояновским. Гостям по этому поводу были разосланы приглашения в виде изящных открыток. Готовили праздничный стол с обилием блюд и закусок. Дом был украшен букетами цветов и большими яркими бантами, голубых и розовых тонов. В семь часов в гостевой зале Козицыных уже было шумно от возбуждённых гостей. Тут и там слышался негромкий смех, приветственные обращения гостей друг к другу, улыбки, реверансы. Дамы в нарядных платьях и праздничный лоск, сопровождавших их кавалеров – всё говорило о том, что здесь предполагается особое праздничное событие. Маша и Павел только что вернулись из церкви, где прошли обряд обручения.
…В большой Никольской церкви горело множество свечей. В их неровном свете мерцали золотые и серебряные оклады икон с глядящими на прихожан ликами святых. Гулким эхом под куполом церкви раздавалась молитва священника. Следом ему её вторили прихожане. Слаженно выводили псалмы и молитвы певчие. И Павел с Машей читали молитвы вместе со всеми. Наконец, священник обернулся к ним лицом, благословил их. Он взял блюдце, покрытое кружевным платком, на котором лежали золотые кольца. Продолжая читать скороговоркой, полагающиеся при этом слова и напутствия, священник поочерёдно надел кольца на руку Павлу и Маше. Мефодий Гаврилович и Елизавета Николаевна обняли дочь и будущего зятя, поздравляя их с помолвкой. К ним присоединилась и Дарья Кирилловна. Впервые за время их знакомства обручённые поцеловались, испытав, доселе ещё неизведанную, сладость губ друг друга. Вернувшись после обручения в дом, где собрались гости, Маша побежала переодеться.
Она вышла к гостям в вечернем платье нежно кремового цвета с открытыми плечами. Широкое кружево такого же тона, что и платье, спадало на грудь и руки, подобно лёгкому, задрапированному шарфику.
– Ах, роза дивная! – услышала она восхищённые возгласы дам.
Оркестр заиграл вальс и Маша с самым почётным гостем, её родным дядей, запорхала по залу.
Торжество, посвящённое жениху и невесте, было открыто. После первого танца Мефодий Гаврилович торжественно объявил, что Павел и Маша теперь жених и невеста. И вечер этот посвящён их помолвке. Родные и близкие друзья поспешили поздравить обручённых, желая им всяческих благ. Павел и Маша светились от счастья и старались на несколько минут уединиться, чтобы слиться в страстном поцелуе.
Свадьбу наметили на Покров. Месяц до свадьбы пролетел в ежедневных хлопотах. Павел был занят поисками и приобретением подарков для родителей Маши и её близких родственников. Он дарил Маше золотые украшения, ажурные шали из французского кружева, перчатки, коробки конфет и букеты цветов. Маша так же захвачена была приготовлениями к свадьбе. Платье из белого дамаса*, отделанное изящным французским кружевом, уже висело в шкафу. Был готов и свадебный венок из померанцев и мирт, атласные туфельки и тонкие шёлковые перчатки томились в коробочках, ожидая своего часа.
В канун самой свадьбы Павел передал своей невесте «женихову шкатулку», в которой была фата, сшитая из тончайшего тюля с нежным кружевом по краю. Здесь же были духи, две свадебные свечи, повязанные атласными лентами, гребень, украшенный сапфирами, шпильки и заколки для волос, кружева и обручальные кольца.
Получив шкатулку, снарядиха* – младшая из тёток Маши стала собирать её к венцу. Она тщательно расчесала ей волосы, не забывая о том, что чем дольше невесте расчёсывают волосы, тем богаче она будет в замужестве. С помощью подруг и девок служанок Машу нарядили в свадебное платье и перчатки. Снарядиха приколола венок и фату, а свадебный отрок* надел на Машины ножки свадебные туфельки.
В комнату Маши вошла Елизавета Николаевна, благословила дочь и надела ей на шею старинное фамильное колье со словами:
– Это колье носила ещё моя прабабушка, это наша фамильная реликвия. Пусть оно будет твоим оберегом, доченька, и всегда хранит тебя от бед.
Маша взглянула на себя в зеркало и невольно залюбовалась старинным украшением с бриллиантами и топазами.
– А почему я раньше не видела его, маменька? Вы никогда не надевали его… Почему? – спросила Маша.
– Ах, душа моя! Эта вещь передаётся по женской линии от матери к дочери и надевают его только на свадьбу, а потом хранят в укромном месте всю жизнь, как семейный оберег. А почему ты, Маша, не плачешь? Разве ты не знаешь, дитя моё, что тебе перед венчанием полагается печалиться, дабы в замужестве избежать слёз? – удивилась Елизавета Николаевна.
– Ах, маменька, уж я старалась, так всё напрасно. Сердце от счастья бьётся, как птица! Радость меня полнит всю, до слёз ли тут? – восторженно ответила Маша.
В это время в комнату вошёл один из слуг и доложил, что подъехал шафер жениха. Шафер, в роли которого был Владимир Мещерский, передал невесте свадебный букет и сообщение, что Павел Матвеевич изволит ожидать её у Никольской церкви. Маша в подвенечном наряде, при сопровождении родителей и свадебного отрока, с иконой в руках, отправились к свадебному поезду, состоящему из нескольких карет. Первая карета белого цвета с золотыми инкрустациями была запряжена четвёркой лошадей белой масти. Длинную фату невесты придерживали два свадебных отрока лет девяти, одного роста и внешности. Шлейф свадебного платья, как и полагалось, был достаточно длинным. На голову Маши, ступившей на бархатную дорожку, посыпался дождь из монет и цветов. От волнения, сжимавшего грудь, она не ощущала лёгкого морозца, ножки её легко ступали по дорожке, постеленной по снегу от крыльца к карете.
У церкви жениха и невесту, не сводивших друг с друга влюблённых глаз снова осыпали золотым дождём, и они торжественно вошли под своды храма. Венчание длилось более часа, и спустя это время из высоких дверей храма вышла рука об руку молодая чета Стояновских. Над их головами плыл праздничный колокольный звон, в честь образования новой семьи. «Счастливая семейная жизнь молодой пары началась» – так думали оба, Павел и Маша.
* снарядиха – женщина наряжающая невесту к венцу.
*свадебный отрок – мальчик, который обязан одеть невесте свадебные туфельки, он же несёт образ, которым благословят молодых, он же держит фату невесты в церкви.
Глава 5
Друзья
Гусево считалось большим селом. И жили здесь русские и башкиры, чуваши и татары. Жили дружно, без ссор и обид, по-соседски, ничего не деля. Ребятишки всех национальностей носились ватагой по улицам, и каждый знал и понимал язык, на котором говорят его друзья и товарищи. Так как общались друг с другом они с раннего детства, невольно обучаясь другому говору, впитывая в себя, как губка, непривычную, чужую речь.
Иван Чернышёв и Порфирий Костылев дружили сызмальства. Избы их стояли на одной улице недалече друг от друга. Когда были совсем малятами, года эдак по три, играли день-деньской с такой же «мелюзгой» на пыльной дороге в палочки да камушки. Носились наперегонки по всему селу и по задворкам, отыскивая себе занятия. Скакали по деревне, оседлав палки, как на взаправдошных конях. Забирались и в ближний лес и в поле. Подросши лет до шести-семи, уже помогали родителям в посильной работе. А как выдавалась свободная минутка бегали на речку Янгельку, что протекала по краю села. Делали запруды и ловили мелкую рыбёшку в сетку или тряпицу, приспособленную на две палки, ровно бредень.
– Давай кось, Ванятка, загрябай! – командовал Фирька, – Да, ловчее ты! Шшас всю рыбу упустишь, экий ты разиня!
Мальчики, сопя и увязая ногами в илистом дне, бродили по пояс в воде, загребая её в сетку. Выйдя к берегу, оглядев свою рыбацкую добычу – несколько мелких рыбёшек, больше похожих на мальков, Фирька довольно провозглашал:
– Глянь кось скольки попалося. Ишшо раза два зайтить, и на жарёху хватить.
Летними вечерами, когда все дела по хозяйству заканчивались, и детей отпускали поиграть на улицу, детвора высыпала из дворов на большую поляну. Начинались игры: в лапту, в казаки-разбойники, плетень, бабки, четыре стороны, городки и многие другие.
