Мастер Баллантрэ

– Я давно уже приготовилась к мысли о том, что «он» может неожиданно явиться, – сказала она, – и решила, что в случае, если он приедет, мы в тот же день уложим наши вещи и в ту же ночь тайком уедем из поместья. Слава Богу, у меня есть другой дом. С первым же кораблем, который отправится в Нью-Йорк, мы уедем туда.

– Ну, а что мы поделаем с «ним»? – спросил я.

– Мы оставим наш дом в его распоряжение; пусть он наслаждается здесь и строит сам себе козни.

– Ну, нет, уж этого не будет! – сказал я. – Тут в доме есть сторожевая собака, которая этого не допустит. Я дам ему кров и постель, а если он пожелает, то я дам ему и лошадь для верховой езды, но ключи от дома, нет, ключи останутся в руках Маккеллара. И он не выпустит их из рук, будьте спокойны.

– Мистер Маккеллар, – сказала миледи, – благодарю вас за ваше доброе намерение. Все, все будет передано вам, единственно вам. Мы должны бежать, и я предоставляю вам мстить за нас. Пошлите, пожалуйста, Макконоки в С.-Брайд и скажите ему, чтобы он нанял нам лошадей, которые приехали бы за нами ночью, и велите ему пригласить ко мне адвоката.

В эту минуту лорд вошел в комнату, и мы сообщили ему наш план.

– Нет, нет, – закричал лорд, – я и слышать не хочу об этом! Он вообразит, что я испугался его. Я ни за что не покину этого дома и, Бог даст, останусь в нем до самой смерти. Нет на свете человека, который мог бы выгнать меня отсюда, несмотря на козни всех адских чертей.

Он выговорил эти слова с таким жаром и таким твердым голосом, что и жена его, и я были положительно поражены, в особенности я, который был столько раз свидетелем его нерешительных действий.

Миледи взглянула на меня взором, взывающим о помощи, и я поспешил оправиться от волнения и, сделав ей незаметно знак рукой, чтобы она удалилась, обратился к лорду, бегавшему, словно полоумный, взад и вперед по комнате. Я положил ему руку на плечо и сказал:

– Милорд, я снова обращаюсь к вам в качестве просителя и ходатая, как вы желаете меня назвать, это безразлично. Но я человек прямодушный и честный, и поэтому я не могу решиться отнестись равнодушно к человеку, которого я люблю, и хотя я и устал вмешиваться в чужие дела, не могу не высказать вам своего мнения.

– Вы совершенно напрасно будете говорить, – сказал он, – ничто не в силах заставить меня переменить мое решение. Говорите, пожалуйста. Боже сохрани, чтобы я не позволил вам говорить, но только я заранее предупреждаю вас, что я не переменю своего решения.

Слова эти он произнес уже с меньшей горячностью, так что я начал надеяться, что мне удастся заставить его изменить решение.

– Ну, и отлично, – сказал я. – Я, стало быть, начинаю. – Я указал ему рукой на стул, и он сел. – Было время, – начал я, – когда ваша супруга не обращала на вас должного внимания.

– Я никогда не говорил об этом в то время, когда это происходило, – сказал он, и густая краска покрыла его лицо, – но теперь все это изменилось.

– Да, но знаете ли вы, в какой степени? Знаете ли вы, в какой степени все изменилось? – спросил я. – Теперь уж страдаете не вы, а она страдает. Ваша супруга всячески старается усладить теперь вашу жизнь, она только и мечтает о том, как вам угодить, а между тем вы даже как будто не замечаете этого. Она тщетно ждет от вас не только ласкового слова, но даже взгляда, в котором выразилась бы ваша благодарность. И знаете ли вы, с кем она проводит те бесконечные часы, в продолжение которых вы разгуливаете с вашим сыном по полям и лесам? Со мною, со старым секретарем ее мужа, с Эффраимом Маккелларом, с которым и вы некогда проводили целые часы. Помните, милорд?

– О, Маккеллар! Боже мой, как мне не помнить этого! – воскликнул лорд, вскакивая со стула.

– Призываете ли вы Бога, называете ли вы меня по имени, это безразлично, факт остается фактом, что супруга ваша страдает теперь настолько же, насколько раньше вы страдали. А ведь вы христианин. Разве вам не стыдно причинять мучения вашему ближнему? Но вы до такой степени привязались к вашему новому другу, что старые друзья для вас больше не существуют. Вы как будто забыли о их существовании. А между тем, теперь, когда вы очутились в неприятном положении и когда вы нуждаетесь в дружбе, ваши друзья, о которых вы забыли, снова возле вас, ваша супруга, на которую вы обращаете так мало внимания, готова сделать все, что от нее зависит, для того, чтобы вы были спокойны. Но думаете ли вы когда-нибудь о ней? Заметили ли вы, насколько она изменилась после той страшной ночи, которая осталась у нас так ярко в памяти? Приходило ли вам в голову сравнить, как она вела себя по отношению к вам до страшной ночи и после нее? Приходит ли вам в голову, в каком печальном положении она находится теперь? О, нет, никогда! Вы из фальшивого самолюбия, из гордости не желаете ехать отсюда, и жена ваша должна жить с вами, мучиться, глядя на то, как вы мучаетесь и волнуетесь. О, милорд, гордость – это большой порок! И не забудьте еще вот что: вы мужчина, а она слабая, беспомощная женщина, которую вы обязаны защищать и которой вы отнюдь не должны причинять неприятности, тем более, что она мать вашего сына, которого вы безгранично любите.

– Вы говорите мне довольно неприятные вещи, Маккеллар, – ответил лорд, – но, видит Бог, вы говорите правду. Я действительно не умел ценить свое счастье и слишком мало думал о своей жене. Будьте так любезны попросить миледи, чтобы она пришла сюда.

Леди Генри была рядом в комнате и выжидала, чем кончится наш разговор. Когда я вместе с ней вошел снова в комнату к милорду, он взял в одну руку руку жены, а в другую мою и, приложив обе наши руки к своему сердцу, сказал:

– У меня два друга. Все, что я имел в жизни хорошего, я имел или от того, или от другого. Если вы оба того мнения, что нам лучше уехать, в таком случае… – он замолчал на минуту и взглянул на нас полными слез глазами, – в таком случае с моей стороны было бы крайне неблагородно не подчиниться вам, – продолжал он. – Делайте со мной что хотите, но только не думайте… – он снова запнулся, – делайте со мной что хотите, но не думайте, чтобы я не любил вас. Видит Бог, что я и люблю, и уважаю вас.

Сказав это, он выпустил наши руки, повернулся, подошел к окну и начал смотреть в пространство. Леди Генри подбежала к нему, назвала его по имени и, бросившись к нему на шею, заплакала.

Я вышел из комнаты, затворил потихоньку за собой дверь и в глубине души поблагодарил Бога за то, что мне удалось устроить счастье лорда и его жены.

Согласно желанию милорда, к завтраку мы все собрались в зале. К тому времени мастер Баллантрэ снял уже свои сапоги с заплатками и оделся, как того требовало приличие. Секундра Дасс снял также с себя свои кисейные тряпки и был теперь в черном сюртуке и брюках, производя в этом костюме крайне комическое впечатление.

В то время, как лорд с семейством вошел в зал, мастер Баллантрэ со своим другом стоял у окна и смотрел в сад. Они оба повернулись, когда дверь отворилась, и «черный человек», как его прозвала прислуга в доме лорда, поклонился чуть ли не до земли, в то время как мастер Баллантрэ, как член семьи, побежал вперед, чтобы приветствовать миледи и ее детей. Но леди Генри остановила его, попросила не подходить близко к ней, издали очень холодно кивнула ему головой и притянула к себе поближе своих детей. Милорд прошел несколько вперед, а жена его последовала за ним, так что все они, лорд Генри, миледи Генри и мастер Баллантрэ, стояли неподалеку друг от друга.

Время на всех троих наложило свою печать, ни для кого из них оно не прошло бесследно, и мне было крайне досадно видеть, что как раз на злого и порочного человека оно наложило самую меньшую печать; он все-таки и теперь, несмотря на то, что он постарел, казался красивее всех.

Миледи имела вид уже довольно пожилой женщины; она очень располнела и походила на матрону, у которой огромное количество детей и полон дом прислуги. У лорда Генри тряслись уже колени, он держался не совсем прямо и ходил какими-то неровными, порывистыми шагами; лицо его было в морщинах и как будто несколько вытянулось, а на губах время от времени появлялась не то горькая, не то печальная улыбка. Мастер Баллантрэ, наоборот, держался совершенно прямо, быть может, это и стоило ему усилий, этого я не знаю, но в его фигуре никаких признаков старости не было заметно. На лбу, между бровями, у него действительно была глубокая морщина, но она придавала его лицу только еще больше энергии. Он по своей наружности совершенно походил на сатану, каким его описывает Мильтон в «Потерянном Рае». Я не мог не восторгаться его красивой наружностью и удивлялся только тому, что я не чувствовал теперь ни малейшего страха в его присутствии.

Но, несмотря на всю свою красоту, мастер Баллантрэ не производил уже теперь того обаятельного впечатления и не мог разыгрывать той роли любимца, как прежде. Теперь уж никто из его родственников не питал к нему ни малейшего чувства привязанности. Он, на правах чужого, приехавшего из дальних стран путешественника, мог сидеть за столом брата и болтать, но не смел позволять себе выкидывать те фокусы и играть ту комедию, которую он играл прежде. Да и перед кем ему играть ее? Отца больше не было в живых, а леди Генри интересовалась теперь уж не им, а своим мужем.

Глядя на этого фальшивого человека, не имевшего теперь больше той силы, которой он раньше обладал, мне пришло в голову, что я совершенно напрасно так сильно испугался при его появлении. Он остался, без сомнения, таким же ехидным и фальшивым человеком, как прежде, но теперь он уже не имел той силы, которой он обладал при жизни отца, и поэтому он напоминал мне собой змею, у которой вынули жало.

В то время, как мы завтракали, меня занимали две мысли: во-первых, меня занимала, а вместе с тем и радовала мысль, что мастер Баллантрэ, несмотря на все свое ехидство, по-видимому, не в силах был строить козни лорду Генри, а во-вторых, что лорд Генри, пожалуй, был прав, и ему вовсе не следовало бежать от врага, не могущего причинить ему существенный вред. Но в ту же минуту я вспомнил о том, до какой степени сильно билось сердце лорда Генри, когда он увидел брата, и я решил, что для здоровья моего бедного патрона гораздо лучше, если он не будет подвергаться лишним неприятностям.

Когда мы кончили завтрак, мастер Баллантрэ последовал за мной в мою комнату и, не дождавшись с моей стороны приглашения, взял стул и, усевшись на нем, спросил, что ему делать и как мы намерены теперь поступить?

– Как, каким образом мы намерены поступить, мистер Балли? – спросил я в свою очередь. – Дом этот, разумеется, на некоторое время будет служить вам пристанищем.

– На некоторое время? – спросил он. – Я не понимаю, что вы хотите этим сказать?

– Мне кажется, что тут и объяснять нечего, – ответил я. – До тех пор, пока вы не совершите какого-нибудь неблаговидного поступка, могущего бросить пятно на репутацию лорда Деррисдира, до тех пор вы можете проживать здесь, а как только вы скомпрометируете нас, мы вас тотчас вышвырнем вон.

– Вы дерзкий, негодный человек! – сказал мастер Баллантрэ, сердито сморщив лоб.

– Я учился в хорошей школе и был усердным учеником, – ответил я. – Во всяком случае, вы должны знать и понимать, что со смертью лорда, вашего отца, положение ваше в этом доме сделалось совсем иное. У вас уже нет теперь той силы, мастер Балли, которую вы имели прежде. Я вас теперь больше не боюсь. Напротив, да простит мне Бог, но я нахожу даже некоторое удовольствие в вашем обществе.

Он засмеялся громким смехом, но смех этот, как я ясно заметил, был неестественным.

– Я приехал сюда с пустыми карманами, – сказал он спустя минуту.

– У нас нет денег, которые мы могли бы швырять направо и налево, – ответил я. – Я советовал бы вам не рассчитывать на то, что вы что-нибудь получите.

– Мы насчет этого еще поговорим, – сказал он.

– В самом деле? – спросил я. – Я решительно не понимаю, о чем тут еще говорить.

– О, вы только прикидываетесь, будто вы не понимаете, – сказал мастер Баллантрэ. – Не забудьте, что у меня есть возможность устроить вам всем скандал, и я отлично знаю, что вы побоитесь его, и этим я воспользуюсь.

– Виноват, мистер Балли, но я положительно не могу себе даже представить, какой скандал может грозить нам с вашей стороны, – сказал я.

Он снова засмеялся.

– Однако вы отлично выучились парировать удары, – сказал он. – Но говорить очень легко, и фразы остаются фразами, но как вы будете действовать, это другой вопрос. Поэтому я предупреждаю вас, чтобы вы были настороже, иначе вам всем не поздоровится. Вы поступили бы гораздо умнее, если бы вы дали мне деньги и таким образом избавились бы от меня.

С этими словами он махнул мне на прощанье рукой и вышел из комнаты.

Вскоре после этого ко мне в комнату вошел лорд в сопровождении адвоката, мистера Карлайля. Нам подали бутылку вина, и мы занялись важными делами.

Мы сначала обсудили все маловажные дела, а затем приступили к вопросу об управлении поместьем во время отсутствия лорда. Управление им было поручено мне и адвокату Карлайлю.

– Вот что, мистер Карлайль, – сказал лорд после того, как он сделал все необходимые распоряжения, – я желал бы попросить вас исполнить одну просьбу. По всей вероятности, по поводу нашего внезапного отъезда по имению пойдут различные толки, и предметом всевозможных фальшивых толков будем мой брат и я. Скажут, что я убежал вследствие того, что он приехал. Я просил бы вас очень постараться разуверить в этом тех, кто это будет говорить, и заставить молчать глупых болтунов.

– Постараюсь, милорд, – сказал мистер Карлайль. – Стало быть, ваш брат, маст… мистер Балли не уезжает вместе с вами?

– Я должен объяснить вам одну вещь, – сказал милорд, – которой вы не знаете, а именно, что мистер Балли не только остается здесь, в Деррисдире, на попечении мистера Маккеллара, но что он не имеет даже малейшего понятия о том, что мы уезжаем.

– Но, по всей вероятности, вы будете переписываться с ним, и он будет знать… – начал было мистер Карлайль.

– О, нет, ни в коем случае, – перебил его милорд. – От моего брата мы будем держать все в секрете. Никто, за исключением вас и мистера Маккеллара, не будет знать, где я нахожусь и каковы мои намерения.

– И мистер Балли остается, стало быть, здесь… ага, он… стало быть, здесь, – сказал адвокат. – Так, так… А управление поместьем вы поручаете… ага, ага… – Затем он обратился ко мне и сказал: – Мистер Маккеллар, мы берем на себя весьма ответственную задачу, не правда ли?

– Без сомнения, сэр, – ответил я.

– Да, да, без сомнения, – сказал он. – И мистер Балли, стало быть, не будет иметь никакого голоса?

– Не будет иметь никакого голоса, – повторил милорд, – и, надеюсь, никакого влияния на ваши распоряжения. Я должен сказать вам, что мистер Балли плохой советчик.

– Так, так… – сказал адвокат. – Ну, а что же, сам он имеет какие-нибудь средства или он их уже прожил?

– Насколько мне известно, он все свои средства потратил, – сказал лорд. – И так как я знаю, что у него ничего нет, то я предоставляю ему жить здесь, в доме, и он будет иметь стол, отопление и освещение.

– Ну-с, а денежную сумму вы не будете выдавать ему? – спросил адвокат. – Видите ли, так как вы возлагаете на меня весьма серьезную обязанность, и я беру на себя немалую ответственность, то я желал бы в точности исполнить все ваши желания, и поэтому мне интересно знать, что мне ответить мистеру Балли в случае, если он потребует денег?

– Прошу вас ничего ему не давать, – сказал лорд. – Я настолько недоволен его поведением, что вовсе не желаю делиться с ним деньгами.

– Да и что касается денег, – присовокупил я, – то он промотал и свои собственные, и огромную часть наших. Потрудитесь взглянуть на эту расписку, мистер Карлайль. Я обозначил тут всю сумму денег, которую мы выслали мистеру Балли за последние пятнадцать или двадцать лет. Обратите внимание, сумма немаленькая.

Мистер Карлайль присвистнул.

– Однако, нечего сказать, недурно! – сказал он. – Я не имел об этом ни малейшего понятия. Извините, милорд, что я вам надоедаю, но мне крайне необходимо знать, как вы желаете действовать впоследствии по отношению к мистеру Балли? Может случиться, что мистер Маккеллар умрет, и тогда я один остаюсь ответственным лицом. Так как мистер Балли разоряет имение, то не лучше ли было бы… гм… не лучше ли было бы, если бы вы предложили ему уехать куда-нибудь подальше?

– Почему вы желаете, чтобы именно я предложил ему это? – спросил милорд, глядя на мистера Карлайля.

– Потому что, насколько я могу судить, он причинит вам немало неприятностей, оставаясь здесь, даже если вас здесь не будет. По-видимому, он не является утешением семьи.

Милорд сильно сморщил лоб.

– Черт бы его побрал, провалился бы он совсем! – закричал он и налил себе стакан вина, но когда он поднес стакан к губам, рука его до такой степени дрожала, что половина той порции вина, которую он налил себе, разлилась ему на грудь.

Это было уже второй раз в моем присутствии, что вдруг во время серьезного и делового разговора лорд, не будучи в силах сдержать себя, явно выказывал ненависть, которую он питал к брату.

Я взглянул на мистера Карлайля, а тот взглянул на меня, и затем мы с известным скрытым любопытством принялся следить за дальнейшими движениями лорда Генри.

Внезапная вспышка гнева моего патрона еще сильнее укрепила меня в том убеждении, что ему, ради его здоровья, необходимо уехать и не подвергаться неприятностям.

После этой внезапной вспышки другой не последовало, и мы спокойно продолжали беседовать. Мистер Карлайль, как все адвокаты, говорил тихо и медленно. Из дальнейших слов адвоката мы могли понять, что слухи о странном поведении мастера Баллантрэ во время его последнего пребывания в Деррисдире все-таки ходили, и, судя по этому, можно было заключить, что если он будет продолжать вести себя так, как он вел себя, когда находился в поместье в последний раз, то он быстро потеряет расположение своих приверженцев.

– Говоря откровенно, я не удивляюсь тому, что вы изволили сделать такого рода распоряжения, милорд, и что вы отстранили мистера Балли от всякого участия в управлении имением, – сказал адвокат. – Когда он был в последний раз в Деррисдире, то относительно его ходили различные толки, и я не скажу, чтобы очень хорошие. Говорили, между прочим, о какой-то женщине, живущей в С.-Брайде, которую мистер Балли чуть ли не истязал и к которой, напротив, вы относились чрезвычайно милостиво. Понятно, что были и такие люди, которые не верили этим толкам, но, во всяком случае, разговоров по этому поводу было много. Я лично не знал, кому и чему мне верить, но после того, как я увидел бумагу, которую показал мне мистер Маккеллар, я убедился, что это джентльмен, которому доверяться не следует. Не правда ли, мистер Маккеллар? Мы, надеюсь, не дадим ему воли?

Остальная часть этого дня, имевшего немаловажное влияние на всю нашу последующую жизнь, прошла довольно благополучно. Мы решили не терять из виду нашего врага и наблюдать за всем, что он делал. Я взялся присматривать за ним и разыгрывал роль какого-то караульного. Он не замечал, что за ним следят, и, по-видимому, воображал, что мы не оставляем его одного из любезности, поэтому он принял необыкновенно довольный и важный вид.

Меня крайне возмущала хитрость этого человека и его стремление выведать все, что происходило в этом доме до его появления. И он умел так ловко выпытывать, что, несмотря на всю мою осторожность и на то, что я был все время настороже, раньше чем я успел опомниться, он узнал уже от меня многое, чего бы ему не следовало знать. Наподобие костоправа, делающего человеку перевязку после того, как он повредил себе руку или ногу, – ну, положим, если он свалился с лошади и расшибся – и затрагивающего больное место пострадавшего, Баллантрэ умел с удивительной ловкостью затронуть как раз больное или, вернее, слабое место здоровых людей. И его обмануть было крайне трудно. Взгляд у него был удивительно проницательный, а язык острый как нож.

Как я ни старался скрыть от мастера Баллантрэ то, что делалось у нас в доме, ему все-таки удалось устроить так, что я проговорился насчет того, как сильно лорд Генри любит своего сына и как страшно он его баловал. О маленьком Александре мастер Баллантрэ говорил особенно много и, по-видимому, интересовался им более, чем остальными членами семьи лорда, и это обстоятельство возбудило тотчас во мне подозрение и заставило меня быть еще более настороже и не спускать с нашего врага глаз, дабы он не мог свести компанию с нашим маленьким Александром.

Ребенок при встрече с дядей показал, что он его боится; по всей вероятности, лорд Генри наговорил мальчику про мастера Баллантрэ что-нибудь такое, что напугало его, и поэтому он дичился его и его спутника. Мастер Баллантрэ, без сомнения, заметил это, и я уверен, что он задался целью завоевать расположение любимца своего брата. Что его намерения должны были увенчаться успехом, в этом не могло быть никакого сомнения: мастер Баллантрэ был красив собой, красноречив и так интересно рассказывал о своих путевых приключениях, что слушать его можно было с величайшим интересом, и ему было чрезвычайно легко завоевать расположение и интерес мальчика, у которого воображение было необыкновенно живое.

Джон Поль покинул дом лорда только в то утро, в которое мастер Баллантрэ приехал. Нельзя предполагать, чтобы он не проговорился в присутствии Александра о том, что дядя его и любимец Джона Поля путешествовал, и я уверен, что он не раз рассказывал своему маленькому барину о приключениях мастера Баллантрэ. Теперь сам герой, с которым произошли всевозможные приключения, был налицо, теперь он мог сам рассказать о морских сражениях, в которых он участвовал, о поражениях, которые он терпел, о бегстве с корабля и о странствовании по дремучим лесам Америки, и вдобавок еще о своем пребывании в Индии.

Я отлично знал, до какой степени подобные интересные рассказы действуют на воображение мальчуганов. Я понимал, что, несмотря на самое строгое запрещение, ребенок все равно будет искать общества этого интересного человека, и что пока мастер Баллантрэ будет в доме, мальчик всячески будет стараться встретиться с ним, а тот, разумеется, будет делать все, что от него зависит, чтобы развратить ребенка. Если можно сделать змею ручной, чего некоторые действительно достигают, то дело не трудное приручить птенчика, бегающего в коротеньких панталончиках, и приворожить его к себе.

Мне поневоле пришел в голову один случай, свидетелем которого я сам был. В то время как я был студентом, в отдаленной части того города, где я жил, проживал один старый матрос. Каждую субботу к этому матросу приходила целая толпа ребятишек и слушала рассказы о морских путешествиях. Я сам много раз проходил мимо лачужки этого матроса и удивлялся тому, какая масса детей приходила к нему слушать его рассказы. Они сидели целыми группами на земле и жадно прислушивались к тому, что рассказывал старик. И между тем многие из мальчишек не любили этого старика, иные его даже ненавидели, но как только наставала суббота и они освобождались от занятий, они тотчас отправлялись к старому, грубому матросу и просиживали у него целые часы. Когда старик напивался, иные в ужасе убегали от него, и другие, более храбрые, бросали в него камнями, но в следующую же после этого субботу они снова приходили к нему и снова проводили с ним время.

Когда я вспомнил о старом моряке и о том, какое чарующее, обаятельное впечатление производил на детей этот грубый, пьяный матрос, то я с ужасом представлял себе, насколько сильно будет то влияние, которое на мистера Александра произведет его красноречивый, изящно одетый дядя. Не могло быть никакого сомнения в том, что свое влияние он употребит исключительно для того, чтобы испортить нравственность ребенка, чтобы развратить его, и вот этому-то необходимо было воспрепятствовать.

Как только я заметил, что мастер Баллантрэ интересуется маленьким Александром, – он в самое короткое время три раза упомянул о нем, – мне показалось, будто предо мною разверзлась пропасть. Я ясно понял, что мастер Баллантрэ расспрашивает меня с таким интересом обо всем, что касается ребенка, именно потому, что он сообразил, что Александр – это идол лорда Генри, и вот к нему-то ему и хотелось подобраться. Александр в нашем раю был тем же самым, что в настоящем раю была Ева, и вот змей-искуситель в образе мастера Баллантрэ подкрадывался теперь к нашей Еве.

Нечего и говорить, что как только я удостоверился в том, что нашему маленькому Александру грозит опасность, а моему дорогому лорду грозит удар, я, не медля ни секунды, стал снаряжать своих господ в дорогу. С той минуты я, кажется, не позволил себе даже вздохнуть свободно, а все время бегал по дому то туда, то сюда; я то следил за тем, что делают мастер Баллантрэ и его индус, то укладывал на чердаке вещи в чемодан, то посылал Макконоки с уложенными вещами по боковой дорожке к тому месту, откуда вещи должны были быть отправлены, то на секунду забегал в комнату миледи и советовался с ней то насчет одного, то насчет другого. Но все это я делал незаметным образом, чтобы мастер Баллантрэ ни о чем не догадался. На вид казалось, будто ничего особенного не совершалось и будто семья и не думала покидать дом своих предков, тогда как втайне происходили самые энергичные приготовления к отъезду.