Мастер Баллантрэ

Это беспокойство за будущность и счастье как самого лорда, так и его сына заставило меня решиться на серьезный шаг – открыть лорду глаза на то, что он делает.

В один прекрасный день, когда мы сидели с ним и занимались делом, я, взглянув на него, заметил, как сильно он постарел. Занимался он, как я уже говорил выше, крайне неохотно, со скучным выражением лица слушал, что я ему рассказывал, и, по-видимому, очень мало интересовался тем, что я ему сообщал. Поговорив некоторое время о деле, я без всякого предисловия, под впечатлением, которое произвела на меня перемена в наружности лорда, делая вид, будто я усердно пишу, и не поднимая головы от работы, сказал:

– Милорд, или, если вы позволите мне назвать вас по-прежнему, мистер Генри, мне кажется, что вы любите, когда я называю вас таким образом?

– О, еще бы, мой хороший мистер Маккеллар! – сказал он таким ласковым тоном, что я даже не знал, решиться ли мне сказать то, что я собирался сказать. Но я рассудил, что если я буду говорить с ним серьезно, так исключительно из желания ему добра, и поэтому продолжал: – Вам никогда не приходит в голову, что вы делаете?

– Как, что я делаю? – повторил он. – Объяснитесь точнее. Вы должны знать, что я никогда не умел отгадывать загадки.

– Что вы делаете с вашим сыном? – сказал я.

– Что же я такое делаю? – спросил он вызывающим тоном. – Что же я такое делаю со своим сыном? – повторил он.

– Ваш отец был прекрасный человек, – сказал я, уклоняясь несколько от прямого пути, – а как, по вашему мнению, он правильно воспитывал своих детей?

Он не тотчас ответил, а затем сказал:

– Я не жалуюсь на него, хотя имел бы на это полное право. Нет, нет, я не жалуюсь.

– Вы не жалуетесь, это верно, – сказал я, – но, между тем, вы сознаете, что имели бы на это право. Стало быть, вы отлично понимаете, что хотя отец ваш был прекрасный человек, он все-таки в одном отношении поступал неправильно. У него было два сына, один из них…

Лорд Генри сильно и внезапно ударил по столу.

– Что вы хотите этим сказать? – закричал он. – Говорите прямо.

– Ну, хорошо, я буду говорить прямо, – сказал я, стараясь казаться спокойным в то время, как сердце мое сильно билось. – Если вы будете продолжать воспитывать вашего сына таким образом, как вы это делаете, то вы пойдете по стопам вашего отца. Смотрите, чтобы в таком случае, когда сын ваш вырастет, он не пошел бы по стопам мастера Баллантрэ.

Я сам не знаю, как это случилось, что я сказал то, чего я вовсе не желал сказать, но, по всей вероятности, под влиянием волнения я не сообразил, что я говорю слишком резко, и не взвесил своих слов. Если бы я знал, что то, что я скажу, произведет на лорда Генри такое сильное впечатление, то я, разумеется, был бы осторожнее.

Не получив ответа от лорда Генри, я поднял голову и увидел, что милорд сразу и быстро вскочил на ноги, но в ту же минуту во всю длину упал на пол. Обморок его продолжался недолго, он очень быстро пришел в себя, взялся за лоб и сказал:

– Мне дурно, помогите мне.

Я помог ему встать, но хотя он стоял совершенно крепко на ногах, он все-таки держался за стол и сказал:

– Я почувствовал себя скверно, Маккеллар, совсем скверно. Я не знаю, что со мной приключилось, но мне показалось, будто я куда-то плыву, и будто в сердце у меня что-то порвалось. Но я не сержусь на вас, Маккеллар, нисколько не сержусь, мой хороший человечек. Я отнюдь не в претензии на вас за то, что вы мне сказали. Вы имеете на это право. Мы с вами пережили так много тяжелого. Но знаете что, Маккеллар, я отправлюсь теперь к миссис Генри, да, пойду к миссис Генри, – это будет лучше.

Сказав это, он твердыми шагами вышел из комнаты, оставив меня одного.

В то время как я сидел еще в комнате и мучился угрызениями совести, дверь отворилась, и леди Генри вошла ко мне со сверкающими от гнева глазами.

– Что это значит? – сказала он. – Что вы сделали с моим мужем? Неужели вы никогда не образумитесь и не поймете вашего положения в нашем доме? Перестанете ли вы когда-нибудь вмешиваться в дела, которые вас не касаются?

– Миледи, – сказал я, – с тех пор, как я поселился в вашем доме, мне пришлось много раз слышать резкие и нелюбезные слова. В продолжение некоторого времени я чуть ли не изо дня в день слушал, как меня бранили. Естественно, что я сердился на это. Сегодня же я не буду сердиться, что бы вы мне ни говорили, так как сам сознаю, что сделал страшную глупость. Скажу в свое оправдание лишь одно – я сделал это с добрыми намерениями.

Я рассказал ей весь наш разговор с лордом, и когда она выслушала меня до конца, она задумалась, и лицо ее сделалось несравненно спокойнее.

– Да, вы имели доброе намерение, – сказала она наконец. – У меня была та же самая мысль, как и у вас, или, вернее сказать, я хотела поговорить с мужем насчет сына, и поэтому вполне понимаю вас и не сержусь на вас больше. Но, Боже мой, что же делать, когда он не в силах вынести какое бы то ни было волнение? Он не в силах его вынести! – закричала она. – Струны его сердца уже слишком натянуты. Зачем нам, следовательно, заботиться о том, что будет впоследствии! Пусть он наслаждается тем, быть может, непродолжительным счастьем, которое ему дано в удел.

– Аминь! – сказал я. – Я больше ни во что не стану вмешиваться и прошу вас только поверить, что если я действовал не так, как бы следовало, так только из любви к нему.

– Да, я вполне этому верю, – сказала миледи, – но вы, по всей вероятности, были очень взволнованы, когда говорили, иначе вы никогда не решились бы сказать такую резкую фразу, какую вы сказали. – Она с минуту молчала, а затем улыбнулась и прибавила: – Знаете, Маккеллар, что вы такое? Вы не мужчина, а вы какая-то старая дева!

После вышеописанного случая ничего особенного в семействе лорда Генри не произошло до того дня, в который снова приехал злой гений этого семейства – мастер Баллантрэ. Но раньше чем рассказать об этом, я опять-таки приведу отрывки из записок полковника Бурке, весьма интересные сами по себе, а кроме того, имеющие значение и играющие некоторую роль в этом рассказе. Из них мы узнаем то, что случилось с мастером Баллантрэ во время его путешествия по Индии, и получим некоторое понятие о Секундре Дассе. Но прежде чем привести эти выписки, я считаю своим долгом сказать, что если бы мы узнали раньше то, что мы узнали только впоследствии, а именно, что Секундра Дасс говорит по-английски, то мы избегли бы множества тревог и не испытали бы столько горя, сколько нам пришлось испытать.

Глава VII

Похождения кавалера Бурке в Индии

Выписки из мемуаров

Вот я и очутился на улице города, название которого я не могу припомнить, и в совершенно незнакомой мне местности. Мне эта местность была настолько мало известна, что я не знал даже, в какую сторону мне идти, чтобы выбраться оттуда, идти ли мне на юг или на север? Я убежал, не успев даже обуться, в суматохе я потерял свою шляпу, весь мой багаж остался в руках англичан, у меня не было спутника, за исключением индийского сипая, никакого оружия, кроме моего меча, и я остался почти совсем без денег. Одним словом, я находился в очень неприятном положении, и если бы мистер Galland, любящий описывать подобного рода приключения, какое произошло со мной, знал о том, что со мной случилось, он, наверное, написал бы об этом рассказ.

Теперь я подробно опишу, какое это было приключение.

Сипай был очень честный человек; он уже много лет служил под французским знаменем и готов был, кажется, дать разрезать себя на куски ради моего соотечественника, мистера Лалли. Это тот же самый парень, о котором я рассказывал уже в начале этих мемуаров, который отличился своим удивительным благородством, когда нашел меня и мистера Фессака на валу совершенно пьяными, и который закрыл нас соломой, чтобы проходивший мимо нас командир порта не увидел, в каком состоянии мы находимся.

Очутившись в критическом состоянии, я поэтому обратился к этому благородному парню за советом, куда нам идти и что нам предпринять? Решить этот вопрос было весьма нелегко, но при зрелом обсуждении его мы пришли к тому убеждению, что нам следует забраться в один из садов, находившихся перед нами, окруженных стеной, чтобы выспаться под каким-нибудь деревом, и затем отправиться на поиски пары туфель и тюрбана на голову.

Теперь нам осталось только одно: решить, в который из садов нам забраться, так как их было очень много. Помешать нам никто не мог, так как была ночная пора и в переулках между садами ни одного человека не было видно. Я хлопнул своего парня по плечу, и мы вместе с ним быстро перелезли через одну из стен сада, на которую я ему указал. Земля в саду была совершенно сырая от сильной росы, поэтому ложиться на нее не следовало, так как эта сырость необыкновенно вредно действует на здоровье людей, преимущественно же европейцев; но мне так сильно хотелось спать, что я не в силах был держаться на ногах и лег. Я только стал немного забываться, когда мой спутник разбудил меня. Он увидел в конце сада яркий свет, падавший на землю, и свет этот, появившись, уже не потухал, а продолжал виднеться между листьями. Это неожиданное появление света в такой поздний час нас крайне удивило, и мы решили, что нам надо быть чрезвычайно осторожными, чтобы не попасть в руки людей, могущих причинить нам вред. Я послал своего провожатого сделать рекогносцировку, и он, быстро вернувшись ко мне обратно, сообщил, что дом, из которого виднеется свет, по-видимому, принадлежит европейцу, и, вероятно англичанину.

– Ну, хорошо, – сказал я, – пойдем посмотрим, что это за европейцы. Быть может, это и хорошие люди.

Сипай повел меня на такое место, откуда я мог хорошо видеть дом. Он был окружен широкой верандой; на полу веранды стояла лампа, а по обе стороны от нее, также на полу, сложив ноги крест-накрест, наподобие того, как сидят азиаты, сидело двое мужчин. Оба они, словно туземцы, были в костюмах из кисеи, а один из них был не только европеец, а мой старый знакомый, мастер Баллантрэ, умом и гениальностью которого я так часто восторгался. До меня дошло известие, что он в Индии, но встретиться мне с ним до сих пор ни разу не пришлось, и чем он занимался, что он делал в Индии, я также не знал.

Как только я узнал мастера Баллантрэ, я, разумеется, как его друг, решил без всякой церемонии войти к нему в дом. Луна освещала нам дорогу, и я быстро прошел со своим спутником вперед и через несколько минут стоял уже перед Баллантрэ и рассказал ему, в каком критическом положении я очутился. Он взглянул на меня и выслушал меня совершенно безучастно, а затем обратился к сидевшему напротив него человеку и начал говорить с ним на языке туземцев.

Человек этот был очень худощавый, ноги у него были тонкие словно палки, а пальцы – словно спички[10]. Он встал и обратился к нам со следующими словами:

– Саиб не понимает английского языка, а насколько я могу понять, вы ошиблись и приняли саиба за кого-нибудь другого. Это часто бывает. Но только саиб желал бы знать одно: каким образом вы попали к нему в сад?

– Баллантрэ, – закричал я, – черт тебя возьми, неужели ты станешь отрицать, что ты меня знаешь? Неужели ты осмелишься сказать мне это в лицо?

Баллантрэ ничего не ответил, ни один мускул его лица не дрогнул, и он смотрел на меня в упор таким бессмысленным взглядом, словно индийский идол, сидящий в храме.

– Саиб не понимает английского языка, – сказал снова туземец. – Он желал бы знать, каким образом вы попали в сад?

– Черт бы его побрал, вашего саиба! – закричал я. – Он желал бы знать, как я попал к нему в сад? Он? Ну, хорошо, милый человек, в таком случае будьте любезны передать вашему саибу, что перед ним стоят два храбрых солдата, и что оба они люди отнюдь не злые, напротив, очень добродушные, но что если саиб добровольно не даст им чалмы, туфель и приличную сумму денег, то они заставят его это сделать.

Но, несмотря на мою угрозу, Баллантрэ продолжал играть комедию и довел ее до такого совершенства, что начал говорить со своим товарищем на индостанском языке, и туземец снова, глядя на меня с улыбкой, в третий раз, но теперь уже как бы нехотя, повторил:

– Саиб желал бы знать, каким образом вы попали в сад?

– Ах, стало быть, вот вы как! – сказал я, взявшись за рукоятку меча и велев своему спутнику сделать то же.

Туземец, все еще улыбаясь, вынул из-за кушака пистолет и, несмотря на то, что Баллантрэ не двинул даже бровью и не проронил ни одного слова, я уверен, что туземец поступал так, как ему было внушено.

– Саиб советует вам лучше удалиться, – сказал индус.

Я решил, что самое благоразумное будет, если мы удалимся, так как вовсе не желал быть застреленным.

– Скажите саибу, что я не считаю его больше джентльменом, – сказал я и, сделав презрительный жест рукой, собрался уходить вместе со своим товарищем.

Я сделал только несколько шагов, когда голос индуса остановил меня.

– Саиб желал бы знать, не принадлежите ли вы к числу проклятых ирландцев? – спросил он, и при этих словах Баллантрэ улыбнулся и низко поклонился.

– Это еще что? – спросил я.

– Саиб советует вам обратиться за объяснением этого вопроса к вашему другу Маккеллару, – сказал индус. – Саиб просит передать вам, что он расквитался с вами.

– Скажите саибу, что когда мы встретимся с ним в следующий раз, то я сумею его проучить: он узнает скрипача Пэта.

Перед тем как уйти, я взглянул на Баллантрэ и его товарища. Оба они сидели и улыбались.

Не думаю, чтобы я когда-нибудь на самом деле решился бы отомстить мастеру Баллантрэ за его нахальство, так как я принадлежу к числу тех людей, которые никогда не отворачиваются от своих друзей. Про Фрэнсиса Бурке никто не может сказать, чтобы он когда-либо изменил своему другу, хотя бы даже за это меня постигла участь Цезаря.

(После этого следует маленькая статья, которую кавалер Бурке зачеркнул, раньше чем прислал мне мемуары. По всей вероятности, здесь говорилось обо мне, и автор мемуаров, как я понял из некоторых слов, обвиняет меня в том, будто я не сумел сохранить в секрете то, что он мне сказал про Баллантрэ, хотя я решительно не помню, когда это могло быть. Быть может, мистер Генри проговорился насчет чего-нибудь, или мастер Баллантрэ выпытал что-нибудь у самого Бурке, или, наконец, выведал у него содержание письма, присланного мне из Франции, – этого я не знаю, но во всяком случае, если вследствие этого письма мастер Баллантрэ обозлился на Бурке и отомстил ему, то в этом я не виноват.

Я знаю, что, несмотря на всю испорченность мастера Баллантрэ, он все-таки умел питать известную привязанность к человеку, которого он считал своим другом, и мне кажется, что, насколько его черствая натура позволяла ему, он вначале был привязан к кавалеру Бурке; но мысль о том, что друг его осмелился выдать малейшую тайну, касавшуюся его, сразу охладила его любовь, которая и без того была не особенно сильная, и его скверный, злой характер при первом же случае выказался с самой неприглядной стороны. Э. Макк.).

Глава VIII

Враг в доме

Странное дело, что сколько я ни старался, никак не мог припомнить то число, когда произошло одно событие, которое имело огромное влияние на мою жизнь в доме лордов Деррисдиров и которое наделало мне массу хлопот. Я пересмотрел все свои записки и заметки, которые я составил в то время, но у меня решительно нигде число не обозначено. Да оно и вполне понятно: я находился тогда в таком тревожном состоянии, что и не подумал о том, что следует поставить число, изо дня в день переживал такое волнение, что мне нечего было и думать следовать своим привычкам. Во всяком случае, насколько мне помнится, то, о чем я намерен теперь рассказать, случилось в конце марта или в начале апреля 1764 года.

Я в эту ночь довольно дурно спал и проснулся с тяжелым сердцем: мне казалось, будто что-то дурное должно случиться в этот день. Предчувствие это было настолько сильно, что я, не отдавая себе отчета, чего я, собственно, боюсь, соскочил с постели и в одной рубашке и брюках бросился бежать вниз по лестнице, держась за перила.

Было холодное, солнечное утро, дрозды пели удивительно громко и весело, а море так сильно шумело, что во всех комнатах дома раздавался шум его волн. Когда я подошел к двери зала, я услышал еще другой шум, а именно – звук раздававшихся в ней голосов. Я подошел ближе к двери и прислушался, но тут же остолбенел от удивления. Я слышал человеческий голос, но человек, разговаривавший, говорил на таком странном языке, которого я еще никогда не слыхал. Сколько я ни старался, я не мог понять ни одного слова. Мне пришел в голову рассказ, который я слышал в детстве. Мне рассказывали, будто за много-много лет до моего рождения в доме моих предков ни с того, ни с сего появилась красивая чужестранка и поселилась там на некоторое время. Она разговаривала очень много, но на таком языке, которого никто не понимал, и, пожив с неделю под кровлей моих предков, она среди глубокой, темной ночи исчезла так же незаметно, как и появилась.

Легенда эта невольно пришла мне на ум в то время, как я стоял за дверью и прислушивался к незнакомому мне говору. Мне сделалось даже жутко, но любопытство взяло верх над страхом, и я вошел в комнату.

Стол, стоявший посреди комнаты, находился еще в том самом виде, в каком мы его оставили накануне, после ужина: посуда не была еще прибрана, ставни окон были еще закрыты, но сквозь щели их пробивался дневной свет. В комнате было темно, огромный зал освещался лишь одной восковой свечой и светом горевших в камине углей.

У самого камина сидело двое мужчин. Один из них был закутан в плащ, и на нем были высокие дорожные сапоги, – я взглянул только на него и тотчас узнал злого гения семейства Дьюри-Деррисдир, – а другой, сидевший по правую сторону от камина, был закутан в какую-то материю и имел вид запеленатой мумии; по цвету лица его можно было тотчас догадаться, что он чужестранец, – он был гораздо смуглее европейцев, фигура у него была тщедушная, лоб необыкновенно большой, а глаза глубоко впалые.

На полу комнаты лежало несколько свертков и стоял маленький чемодан, и, судя по тому, что мастер Баллантрэ привез с собой так мало вещей, а равно и по тому, что он был в сапогах из очень грубой кожи, на которых было множество заплаток, надо было думать, что богатства он не приобрел.

Когда я вошел в комнату, он встал; взгляды наши встретились, и, не знаю почему, но в ту минуту, как я смерил его своим взглядом, я почувствовал удивительную храбрость.

– А, – сказал я, к моему великому удовольствию, совершенно спокойным голосом, – а, это вы!

– Так точно, это я, достопочтенный Маккеллар, – ответил мастер Баллантрэ.

– Что же это, вы ездили за этой черной собакой, что ли? – спросил я.

– Ах, это вы говорите про моего спутника, Секундру Дасса? – спросил Баллантрэ. – Позвольте вам представить его. Это уроженец Индии.

– Гм… – сказал я, – я не могу сказать, чтобы я чувствовал симпатию к вам, а равно и к вашим друзьям. Но позвольте взглянуть на вас. Мне интересно видеть, насколько вы изменились.

Сказав это, я подошел к одному из окон и открыл ставни.

Когда дневной свет упал на стоявшего передо мной человека, я увидел, что он очень изменился. Впоследствии, когда все мы были вместе, я нашел, что в сравнении с нами он изменился довольно мало, но в первую минуту моей встречи с ним он показался мне довольно старым.

– Вы очень постарели, – сказал я.

Тень пробежала по его лицу, но между тем он совершенно спокойно сказал:

– Если бы вы могли видеть самого себя, то вы не решились бы назвать другого человека старым.

– Ну, что говорить обо мне! – сказал я. – Я не боюсь старости. Да, по моему мнению, я никогда и не был молодым. Слава Богу, если я постарел, то вместе со старостью я приобрел уважение окружающих меня людей. А это не всякий может сказать про себя, не так ли, мистер Балли? Морщины на вашем лбу говорят о дурных мыслях, которыми вы напрягаете свой мозг, ваша жизнь полна дурных поступков, вы не бессмертны, и когда смерть постучится к вам и вы должны будете проститься с вашей жизнью, у вас не будет ни одного близкого человека, который бы вас утешил и поддержал.

Мастер Баллантрэ ничего не ответил мне на это, а обратился к своему спутнику и начал говорить с ним на индостанском языке. Из некоторых слов, которые я уловил, я мог понять, что мои слова раздражали его, и что я ему надоел своим нравоучением.

В то время, как я разговаривал, по-видимому, совершенно спокойно с появившимся в доме врагом, мысли мои были заняты тем, как мне подготовить лорда Генри к неприятной неожиданной встрече, которая ему предстояла. Я напряг все свои умственные способности, чтобы выдумать, каким образом мне успокоить его, когда вдруг увидел его стоящим в дверях и на вид совершенно спокойным.

Как только он заметил, что я нахожусь также в зале, он переступил порог комнаты и сделал несколько шагов вперед.

Мастер Баллантрэ, услышав шаги брата, пошел ему навстречу, но приблизительно на расстоянии четырех или пяти шагов братья остановились и обменялись взглядами, после чего лорд Генри холодно улыбнулся, слегка поклонился и быстро отошел в сторону.

– Маккеллар, – сказал он мне, – будьте любезны распорядиться, чтобы на долю этих путешественников был также приготовлен завтрак.

По всему видно было, что мастер Баллантрэ был несколько сконфужен, но он старался не подавать виду, что он чувствует себя в неловком положении, и, прибегнув к своему обычному нахальству, сказал:

– Я действительно голоден как волк, дай мне чего-нибудь поесть, Генри.

Лорд Генри повернулся к нему с той же холодной улыбкой на губах и сказал:

– Лорд Деррисдир…

– О, никогда в жизни, я не назову тебя лордом, – возразил мастер Баллантрэ.

– Каждый, кто живет со мной в этом доме, называет меня лордом, так как этот титул мне принадлежит, – сказал милорд. – Прошу вас не делать в данном случае исключения, так как это произведет довольно странное впечатление на посторонних людей. Они подумают, что вы не желаете называть меня лордом из злости, которую вы не в силах побороть.

Ябыл положительно в восторге от поведения милорда и готов был ему аплодировать, так мне понравились его слова, но мне понравилось еще больше, что он, не дожидаясь ответа мастера Баллантрэ, быстро повернулся и, сделав мне знак рукой, чтобы я последовал за ним, вышел из комнаты.

– Пойдемте скорее, – сказал он мне, – нам надо очистить дом от вредных насекомых.

И он пошел по коридору такими быстрыми шагами, что я едва мог следовать за ним. Дойдя до комнаты Джона Поля, он отворил ее и вошел. Несмотря на то, что Джон Поль имел вид человека спящего, лорд не думал даже будить его, а спокойным тоном сказал:

– Джон Поль, ты много лет служил моему отцу, и служил ему хорошо. Если бы не это обстоятельство, то я вышвырнул бы тебя сию же минуту из дому, как собаку. Но не думай, что из этого следует, что я позволю тебе остаться у меня после того, что ты сегодня сделал. Напротив, я требую, чтобы через полчаса тебя не было больше у меня в доме. Уезжай в Эдинбург, и туда тебе будет выслано жалованье, которое ты заслужил. Если же ты, старый слуга и старый… ну, уж я не назову тебя лучше тем именем, которое ты заслужил, одним словом, если ты вздумаешь оставаться где-нибудь поблизости отсюда, хотя бы, например, в С.-Брайде, то я сумею наказать тебя за твое непослушание. Вставай и убирайся. Та дверь, в которую ты впустил моего врага, может служить тебе теперь для выхода из этого дома. Не смей оставаться здесь дольше, чем я тебе позволил. Чтобы сын мой не видел никогда больше твоей физиономии.

– Я очень рад видеть вас таким спокойным, – сказал я, когда мы с лордом остались вдвоем.

– Спокойным! – закричал он. – Где тут спокойствие?

И с этими словами он схватил мою руку и приложил ее к своему сердцу. Оно билось ужасно быстро и очень сильно.

Услыхав это сильное сердцебиение, я удивился тому наружному спокойствию, которое сохранил лорд, а вместе с тем и встревожился мыслью, чтобы волнение, испытанное лордом, не принесло ему вреда. Он был человек слабого здоровья, силы его были уже надорваны, нельзя было рассчитывать на то, чтобы он мог выносить изо дня в день неприятности, и поэтому надо было как можно скорее положить конец всему, что заставляло его волноваться.

– Не отправиться ли мне к миледи и не сообщить ли ей о том, что случилось? – предложил я лорду.

Предположим, что лорд мог и сам пойти к леди Генри, но я боялся, что он не сумеет поговорить с ней как следует, и поэтому предложил свои услуги.

– Хорошо, ступайте, – сказал лорд. – А я распоряжусь насчет того, чтобы поторопились подать завтрак. Необходимо, чтобы все мы были за столом, даже мой маленький Александр. Надо сделать вид, будто мы нисколько не встревожены.

Я отправился в комнату миледи и без всякого предисловия сразу рассказал ей о том, что случилось.