Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена

Первый лорд казначейства, раздумывающий о государственных доходах, не мог бы вернуться домой с выражением большей озабоченности на лице.

Глава XII

Оглядываясь на конец последней главы и обозревая все, написанное мной, я считаю необходимым заполнить эту и пять следующих страниц изрядным количеством инородного материала, дабы поддержано было то счастливое равновесие между мудростью и дурачеством, без которого книга и года не протянула бы; и не какое-нибудь жалкое бесцветное отступление (которое, если бы не его название, можно было бы сделать, не покидая столбовой дороги) способно выполнить эту задачу – – нет; коль уж отступление, так бойкое, шаловливое и на веселую тему, да такое; чтобы ни коня, ни всадника невозможно было поймать иначе, как с наскока.

Вся трудность в том, чтобы привести в действие силы, способные помочь в этом деле. Фантазия своенравна – Остроумие не любит, чтобы его искали, – Шутливость (хотя она и добрая девчурка) не придет по зову, хотя бы мы сложили царство у ног ее.

– – Самый лучший способ – сотворить молитву. – —

Но если тогда придут нам на ум наши слабости и немощи, душевные и телесные, – то в этом отношении мы почувствуем себя после молитвы скорее хуже, чем до нее, – но в других отношениях лучше.

Что касается меня самого, то нет под небом такого средства, о котором я бы в этом случае не подумал и которого не испытал бы на себе, иной раз обращаясь прямо к душе и на все лады обсуждая с ней вопрос о пределах ее способностей. – – —

– – Мне ни разу не удалось расширить их даже на дюйм! – – иной раз, меняя систему и пробуя, чего можно достигнуть обузданием тела: воздержанием, трезвостью и целомудрием. Сами по себе, – говорил я, – они хороши – они хороши абсолютно – хороши и относительно; – они хороши для здоровья – хороши для счастья на этом свете – хороши для счастья за гробом. – —

Словом, они были хороши для чего угодно, но не для того, что мне было надобно; тут они годились только на то, чтобы оставить душу точно такой, как ее создало небо. Что до богословских добродетелей веры и надежды, то они, конечно, дают душе мужество; однако кротость, эта плаксивая добродетель (как всегда называл ее отец), отнимает его начисто, так что вы снова оказываетесь на том самом месте, откуда тронулись в путь.

И вот я нашел, что во всех обыкновенных и заурядных случаях нет ничего более подходящего, как…

– – Право же, если мы можем сколько-нибудь полагаться на логику и если меня не ослепляет самолюбие, во мне есть кое-что от подлинной гениальности, судя хотя бы по тому ее симптому, что я совершенно не знаю зависти; в самом деле, стоит мне только сделать какое-нибудь открытие или напасть на какую-нибудь выдумку, которые ведут к усовершенствованию писательского искусства, как я сейчас же предаю их гласности; искренне желая, чтобы все писали так же хорошо, как пишу я.

– – Что, конечно, и последует, если пишущие будут так же мало думать.

Глава XIII

Итак, в обыкновенных случаях, то есть когда я всего только туп и мысли рождаются трудно и туго сходят с пера – —

Или когда на меня, непонятно каким образом, находит мерзкая полоса холодного и лишенного всякой образности слога и я не в силах из нее выбраться даже ценою спасения души моей, так что вынужден писать, как голландский комментатор, до самого конца главы, если не случится чего-нибудь – —

– – я ни минуты не трачу на переговоры с моим пером, и чернилами; если делу не помогают щепотка табаку и несколько шагов по комнате – я немедленно беру бритву и пробую на ладони ее лезвие, после чего без дальнейших церемоний намыливаю себе подбородок и бреюсь, следя лишь за тем, чтобы случайно не оставить седого волоса; по окончании бритья я меняю рубашку – выбираю лучший кафтан – посылаю за самым свежим моим париком – надеваю на палец кольцо с топазом; словом, наряжаюсь с ног до головы самым тщательным образом.

Если и это не помогает, значит, впутался сам сатана: ведь сами рассудите, сэр, – поскольку каждый обыкновенно присутствует при бритье своей бороды (хотя и нет правила без исключения) и уж непременно просиживает в течение этой операции лицом к лицу с самим собой, если производит ее собственноручно, – это особенное положение внушает нам, как и всякое другое, свои особенные мысли. – —

– – Я утверждаю, что образы фантазии небритого человека после одного бритья прихорашиваются и молодеют на семь лет; не подвергайся они опасности быть совсем сбритыми, их можно было бы довести путем постоянного бритья до высочайшего совершенства. – Как мог Гомер писать с такой длинной бородой, мне непостижимо – – и коль это говорит против моей гипотезы, мне мало нужды. – – Но вернемтесь к туалету. Ludovicus Sorbonensis считает оный исключительно делом тела, εξωτερικη πραξις[445], как он его называет, – – но он заблуждается: душа и тело соучастники во всем, что они предпринимают; мы не можем надеть на себя новое платье так, чтобы вместе с нами не приоделись и наши мысли; и если мы наряжаемся джентльменами, каждая из них предстает нашему воображению такой же нарядной, как и мы сами, – так что нам остается только взять перо и писать вещи, похожие на нас самих.

Таким образом, когда ваши милости и ваши преподобия пожелаете узнать, опрятно ли я пишу и удобно ли меня читать, вы так же хорошо будете об этом судить, рассмотрев счет моей прачки, как и подвергнув разбору мою книгу; могу вам засвидетельствовать, что был один такой месяц, когда я переменил тридцать одну рубашку – так чисто я старался писать; а в результате меня бранили, проклинали, критиковали и поносили больше, и больше было таинственных покачиваний головой по моему адресу за то, что я написал в этом месяце, нежели за все, написанное мной в прочие месяцы того года, вместе взятые. – – Но их милости и их преподобия не видели моих счетов.

Глава XIV

Так как у меня никогда в мыслях не было начать отступление, для которого я делаю все эти приготовления, прежде чем я дойду до главы пятнадцатой, – – – то я вправе употребить эту главу, как я сочту удобным, – – в настоящую минуту у меня двадцать разных планов на этот счет – – я мог бы написать главу о Пуговичных петлях. – —

Или главу о Тьфу! которая должна за ними следовать – —

Или главу об Узлах, в случае если их преподобия с ними справятся, – – но темы эти могут вовлечь меня в беду; самое верное следовать путем ученых и самому выдвинуть возражения против написанного мной, хотя, наперед объявляю, я знаю не больше своих пяток, как их опровергнуть.

Прежде всего можно было бы сказать, что существует презренный род Ферситовой сатиры, черной, как чернила, которыми она написана, – – (к слову сказать, кто так говорит, обязан поблагодарить генерального инспектора греческой армии за то, что тот не вычеркнул из своей ведомости личного состава имя столь уродливого и злоязычного человека, как Ферсит[446], – – ибо эта небрежность снабдила вас лишним эпитетом) – – в подобных произведениях, можно утверждать, никакие умывания и оттирания на свете не пойдут на пользу опустившемуся гению – – наоборот, чем грязнее этот субъект, тем больше он обыкновенно преуспевает.

На это у меня только тот ответ – – – по крайней мере, под рукой – – что архиепископ Беневентский[447], как всем известно, написал свой грязный роман Галатео в лиловом кафтане и камзоле и в лиловых штанах и что наложенная на него за это епитимья (написать комментарий к Апокалипсису) хотя и показалась некоторым чрезвычайно суровой, другие совсем не сочли ее такой, единственно по причине упомянутого облачения.

Другим возражением против моего средства является его недостаточная универсальность; ведь поскольку бритвенная его часть, на которую возлагается столько надежд, совершенно недоступна, в силу непреложного закона природы, для половины человеческого рода, – я могу сказать лишь, что писатели женского пола, как в Англии, так и во Франции, поневоле должны обходиться без бритья. – —

Что же касается испанских дам – – за них я ни капельки не тревожусь. – —

Глава XV

Вот, наконец, и пятнадцатая глава; она не приносит с собой ничего, кроме печального свидетельства о том, как быстро ускользают от нас радости на этом свете!

Но поскольку у нас шла речь о моем отступлении – – торжественно объявляю: я его сделал! – Что за странное существо человек! – сказала она.

Я с вами совершенно согласен, – отвечал я, – – но лучше нам выкинуть все эти вещи из головы и вернуться к дяде Тоби.

Глава XVI

Дойдя до конца аллеи, дядя Тоби и капрал спохватились, что им не туда была дорога, повернули кругом и направились прямо к дверям миссис Водмен.

– Ручаюсь вашей милости, – сказал капрал, поднеся руку к шапке монтеро, в то время как он проходил мимо дяди, чтобы постучать в дверь, – – дядя Тоби, в противность своей неизменной манере обращения с верным слугой, ничего не сказал, ни хорошего, ни худого; дело в том, что он не привел как следует в порядок своих мыслей; ему хотелось устроить еще одно совещание, и когда капрал всходил на три ступени перед дверями – он дважды кашлянул, – при каждом покашливании горсть самых застенчивых духов дяди Тоби отлетала от него по направлению к капралу; последний целую минуту в нерешительности стоял с молотком в руке, сам не зная почему. Истомленная ожиданием, за дверью притаилась Бригитта, держа на щеколде большой и указательный пальцы, а миссис Водмен, с написанной во взгляде готовностью вновь лишиться невинности, сидела ни жива ни мертва за оконной занавеской, подстерегая приближение наших воинов.

– Трим! – сказал дядя Тоби – – но когда он произносил это слово, минута истекла, и Трим опустил молоток.

Увидя, что все его надежды на совещание сокрушены этим ударом, – – дядя Тоби принялся насвистывать Лиллибуллиро.

Глава XVII

Так как указательный и большой пальцы миссис Бригитты покоились на щеколде, капралу не пришлось стучать столько раз, сколько приходится, может быть, портному вашей милости, – – я мог бы взять пример и поближе, ибо сам задолжал своему портному, по крайней мере, двадцать пять фунтов и дивлюсь терпению этого человека. – —

– – Впрочем, дела мои никому не интересны; а только препоганая это вещь залезть в долги, и, видно, рок тяготеет над казной некоторых бедных принцев, в особенности нашего дома, ибо никакая бережливость не в состоянии удержать ее под замком. Что же касается меня самого, то я убежден, что нет на земле такого принца, прелата, папы или государя, великого или малого, который искреннее, чем я, желал бы держать в порядке все свои расчеты с людьми – – и принимал бы для этого более действенные меры. Я никогда не дарю больше полугинеи – не ношу сапог – – не трачусь на зубочистки – – и не расходую даже шиллинга в год на картонки с модным товаром; а шесть месяцев, что я в деревне, я живу на такую скромную ногу, что преспокойнейшим образом затыкаю за пояс Руссо, – – я не держу ни лакея, ни мальчика, ни лошади, ни коровы, ни собаки, ни кошки и вообще никакой твари, способной есть и пить, кроме одной жалкой тощей весталки (чтобы поддержать огонь в моем очаге), у которой обыкновенно такой же плохой аппетит, как и у меня, – – но если вы думаете, что описанный образ жизни обращает меня в философа, – – то за ваше суждение, добрые люди, я гроша ломаного не дам.

Истинная философия – – но о ней немыслимо вести речь, пока мой дядя насвистывает Лиллибуллиро.

– – Войдемте лучше в дом.

Глава XVIII

Глава XIX

Глава XX

_ _ _ * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * – – —

– – Вы увидите это место собственными глазами, мадам, – сказал дядя Тоби.

Миссис Водмен покраснела – – посмотрела в сторону двери – – побледнела – – снова слегка покраснела – – пришла в себя – – покраснела пуще прежнего; для непосвященного читателя я переведу это так:

«Господи! мне невозможно смотреть на это – —

«Что скажет свет, если я посмотрю на это?

«Я упаду в обморок, если посмотрю на это —

«А мне хотелось бы посмотреть – —

«Ничуть не грешно посмотреть на это.

«– – Я непременно посмотрю».

Пока все это проносилось в сознании миссис Водмен, дядя Тоби поднялся с дивана и вышел из гостиной, чтобы отдать Триму приказание о ней в коридоре. – —

* * * * * * – – – Мне кажется, она на чердаке, – сказал дядя Тоби. – – Я ее видел там, с позволения вашей милости, сегодня поутру, – отвечал Трим. – – – Так сделай милость, Трим, сходи сейчас же за ней, – сказал дядя Тоби, – и принеси сюда.

Капрал не одобрял этого приказания, но повиновался ему с величайшей готовностью. Одобрение от него не зависело – повиновение было в его воле; он надел свою шапку монтеро и пошел со всей быстротой, какую позволяло ему изувеченное колено. Дядя Тоби вернулся в гостиную и снова сел на диван.

– – Вы поставите палец на это место, – сказал дядя Тоби. – – Нет, я не притронусь к нему, – сказала про себя миссис Водмен.

Это снова требует перевода: – отсюда ясно, как мало знания можно почерпнуть из одних слов, – нам приходится добираться до их первоисточника.

Чтобы рассеять туман, нависший над этими страницами, я приложу все старания быть как можно более ясным.

Трижды потрите себе лоб – высморкайтесь – утрите себе нос – прочихайтесь, друзья мои! – – На здоровье. – —

А теперь подайте мне помощь по мере ваших сил.

Глава XXI

Так как существует пятьдесят различных целей (если сосчитать их все – – гражданские и религиозные), для которых женщина берет мужа, то она первым делом тщательно их взвешивает, а потом мысленно разделяет и разбирает, которая из всех этих целей ее цель; далее, посредством разговоров, расспросов, выкладок и умозаключений она выведывает и доискивается, правильный ли она сделала выбор, – – и если он оказывается правильным – – она в заключение, дергая полегоньку предмет своего выбора так и этак, проверяет, не порвется ли он от натяжения.

Образы, посредством которых Слокенбергий запечатлевает это в уме читателей в начале третьей своей Декады, настолько потешны, что из уважения к прекрасному полу я не позволю себе воспроизвести их – – а жаль, они не лишены юмора.

«Первым делом, – говорит Слокенбергий, – она останавливает осла и, держа его левой рукой за повод (чтобы не ушел), правую опускает на самое дно корзины, чтобы сыскать… – Что? – Вы не узнаете скорее, – говорит Слокенбергий, – если будете прерывать меня. – —

«У меня нет ничего, милостивая государыня, кроме пустых бутылок», – говорит осел.

«Я нагружен требухой», – говорит второй.

– – А ты немногим лучше, – обращается она к третьему, – ведь в твоих корзинах можно найти только просторные штаны да комнатные туфли, – и она обшаривает четвертого и пятого, словом, весь ряд, одного за другим, пока не доходит до осла, который несет то, что ей нужно, – тогда она опрокидывает корзину, смотрит на него – разглядывает – исследует – вытягивает – смачивает – сушит – пробует зубами его уток и основу. – —

– – Чего? ради Христа!

– Никакие силы на земле, – отвечал Слокенбергий, – не вырвут из меня этой тайны, – решение мое бесповоротно».

Глава XXII

Мы живем в мире, со всех сторон окруженном тайной и загадками, – и потому не задумываемся над этим – – иначе нам показалось бы странным, что Природа, которая изготовляет каждую вещь в полном соответствии с ее назначением и никогда или почти никогда не ошибается, разве только для забавы, придавая всему проходящему через ее руки такую форму и такие свойства, что, назначает ли она для плуга, для шествия в караване, для телеги – или для любого другого употребления – существо, ею вылепляемое, будь то даже осленок, вы наверно получите то, что вам нужно; – иначе нам показалось бы, говорю, странным, что в то же самое время она совершает столько промахов, изготовляя такую простую вещь, как женатого человека.

Зависит ли это от выбора глины – – или последняя обычно портится во время обжигания: муж (как вам известно) может выйти, с одной стороны, пересушенный при избытке жара – – а с другой стороны, обмяклый, если огня мало, – – или же эта великая Искусница уделяет недостаточно внимания маленьким платоническим надобностям той части нашего вида, для употребления которой она изготовляет эту его часть, – – или, наконец, ее сиятельство подчас сама не знает хорошенько, какого рода муж будет подходящим, – – мне неведомо; поговорим об этом после ужина.

Впрочем, ни само это наблюдение, ни то, что по его поводу было сказано, здесь совершенно некстати – – скорее можно было бы утверждать обратное, поскольку в отношении пригодности к супружескому состоянию дела дяди Тоби обстояли как нельзя лучше: Природа вылепила его из самой лучшей, самой мягкой глины – – подмешав к ней своего молока и вдохнув в нее кротчайшую душу – – она сделала его обходительным, великодушным и отзывчивым – – наполнила его сердце искренностью и доверчивостью и приспособила все доступы к этому органу для беспрепятственного проникновения самых обязательных чувств – сверх того, она предусмотрела и другие цели, для коих установлен был брак. – —

Вот почему * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Дар этот не потерпел никакого ущерба от дядиной раны.

Последняя статья была, впрочем, несколько проблематичной, и Диавол, великий смутитель наших верований в сем мире, заронил относительно нее сомнения в мозгу миссис Водмен; с истинно бесовским лукавством он сделал свое дело, обратив достоинства дяди Тоби в этом отношении в одни лишь пустые бутылки, требуху, просторные штаны и комнатные туфли.

Глава XXIII

Миссис Бригитта поручилась всем скромным запасом чести, каким располагает на этом свете бедная горничная, что в десять дней она доберется до самой сути дела; ее расчеты построены были на весьма естественном и легко допустимом постулате, а именно: в то время как дядя Тоби будет ухаживать за ее госпожой, капрал не может придумать ничего лучшего, как приволокнуться за ней самой. – – «И я позволю ему все, чего он пожелает, – сказала Бригитта, – лишь бы все у него выведать».

Дружба носит две одежды: верхнюю и нижнюю. В первой Бригитта служила интересам своей госпожи – а во второй делала то, что ей самой больше всего нравилось; таким образом, она, подобно самому Диаволу, поставила на рану дяди Тоби двойную ставку. – – Миссис Водмен поставила на нее всего лишь одну – и так как ставка эта могла оказаться ее последней ставкой, то она решила (не обескураживая миссис Бригитты и не пренебрегая ее способностями) разыграть свою игру самостоятельно.

Она не нуждалась в поощрении: ребенок мог бы разгадать игру дяди Тоби – – было столько безыскусственности и простодушия в его манере разыгрывать свои козыри – – он так мало думал о том, чтобы придержать старшие карты, – – таким безоружным и беззащитным сидел на диване рядом с вдовой Водмен, что человек благородный заплакал бы, обыграв его.

Однако оставим эту метафору.

Глава XXIV

– – А также и нашу историю – с вашего позволения; правда, я все время с живейшим нетерпением спешил к этой ее части, хорошо зная, что она составляет самый лакомый кусочек, который я могу предложить читателям, однако нынче, когда я до нее добрался, я бы с удовольствием передал перо любому желающему и попросил продолжать вместо меня – я вижу все трудности описаний, к которым мне надо приступить, – и чувствую недостаточность моих сил.

Меня, по крайней мере, утешает, что на этой неделе я потерял унций восемьдесят крови во время самой несуразной лихорадки, схватившей меня, когда я начинал эту главу; таким образом, у меня остается еще надежда, что я потерпел ущерб более по части серозных частей крови или кровяных шариков, нежели в отношении тонких паров мозга, – – но как бы там ни было – Воззвание к поэтическому божеству не может повредить делу – – и я всецело предоставляю призываемому вдохновить или «накачать» меня, как ему заблагорассудится.

Воззвание[448]

Любезный Дух сладчайшего юмора, некогда водивший легким пером горячо любимого мной Сервантеса, – ежедневно прокрадывавшийся сквозь забранное решеткой окно его темницы и своим присутствием обращавший полумрак ее в яркий полдень – – растворявший воду в его кружке небесным нектаром и все время, пока он писал о Санчо и его господине, прикрывавший волшебным своим плащом обрубок его руки[449] и широко расстилавший этот плащ над всеми невзгодами его жизни – – —

– – Заверни сюда, молю тебя! – – погляди на эти штаны! – – единственные мои штаны – – прискорбным образом разодранные в Лионе. – – —

Мои рубашки! посмотри, какая непоправимая приключилась с ними беда. – Подол – в Ломбардии, а все остальное здесь. – Всего-то было у меня полдюжины, а одна хитрая шельма-прачка в Милане окорнала пять из них спереди. – Надо отдать ей справедливость, она сделала это с некоторым толком – ибо я возвращался из Италии.

Тем не менее, несмотря на все это, несмотря на пистолетную трутницу, которую у меня стащили в Сиене, несмотря на то, что я дважды заплатил по пяти паоли[450] за два крутых яйца, раз в Раддикоффини и другой раз в Капуе, – я не считаю путешествие по Франции и Италии, если вы всю дорогу сохраняете самообладание, такой плохой вещью, как иные желали бы нас убедить; без косогоров и ухабов не обойтись, иначе как, скажите на милость, могли бы мы достигнуть долин, где Природа расставляет для нас столько пиршественных столов? – Нелепо воображать, чтобы они даром предоставляли вам ломать свои повозки; и если вы не станете платить по двенадцати су за смазку ваших колес, то на какие средства бедный крестьянин будет намазывать себе масло на хлеб? – Мы чересчур требовательны – неужто из-за лишнего ливра или двух за ваш ужин и вашу постель – это составит самое большее шиллинг и девять с половиной пенсов – вы готовы отступиться от вашей философии? – Ради неба и ради самих себя, заплатите – – заплатите этот пустяк обеими руками, только бы не оставлять унылого разочарования во взорах вашей пригожей хозяйки и ее прислужниц, вышедших к воротам при вашем отъезде, – – и кроме того, милостивый государь, вы получите от каждой из них братский поцелуй. – – По крайней мере, так было со мной! – —

– – Ибо любовные похождения дяди Тоби, всю дорогу вертевшиеся в моей голове, произвели на меня такое действие, как если бы они были моими собственными, – – я был олицетворением щедрости и доброжелательства, я ощущал в себе трепет приятнейшей гармонии, с которой согласовалось каждое качание моей коляски; поэтому мне было все равно, гладкая дорога или ухабистая; все, что я видел и с чем имел дело, затрагивало во мне некую скрытую пружину сочувствия или восхищения.

– – То были мелодичнейшие звуки, какие я когда-либо слышал; я в тот же миг опустил переднее окошко, чтобы яснее их расслышать. – – Это Мария, – сказал ямщик, заметив, что я прислушиваюсь. – – – Бедная Мария, – продолжал он (отодвигаясь вбок, чтобы дать мне увидеть ее, потому что он помещался как раз между нами), – сидит на пригорке с козликом возле себя и играет на свирели вечерние молитвы.

Тон, которым мой юный ямщик произнес эти слова, и выражение его лица были в таком совершенном согласии с чувствами души, что я тут же поклялся дать ему монету в двадцать четыре су по приезде в Мулен. – —

– – – А кто такая эта бедная Мария? – спросил я.

– Предмет любви и жалости всех окрестных селений, – сказал ямщик, – – еще три года назад солнце не светило на девушку, которая была бы краше, быстрее умом и: милее ее; Мария заслуживала лучшей участи; свадьба ее была расстроена по проискам приходского кюре, который производил оглашение. – —

Он собирался продолжать, когда Мария, сделавшая коротенькую паузу, поднесла свирель к губам и возобновила игру, – – то был тот же напев – – но в десять раз упоительнее. – Это вечерняя служба пресвятой деве, – сказал юноша, – – но кто научил бедняжку играть ее – и как она раздобыла себе свирель, никто не знает: мы думаем, что господь ей помог в том и другом, ибо с тех пор как она повредилась в уме, это, по-видимому, единственное ее утешение – – она не выпускает свирели из рук и играет на ней эту службу ночью и днем.