скачать книгу бесплатно
Лулу остервенело залаяла в ответ. И зазвенел будильник.
– А что, у нас опять «Чуть что»? – Зевая, Мари высунулась из-под одеяла и стала рукой искать часы. Вдруг она увидела Валерия, сказала: «Ой!» и опять натянула одеяло до подбородка. Потом она посмотрела на меня и спросила, досадливо поморщившись: – Неужели у нас тут опять что-то происходит?
– Не знаю! – теперь уже громко и сердито сказала я и показала на Валерия: – Вот он явился ни свет ни заря и всех перебудил! А я тут ни при чем! – Во мне проснулась какая-то детская глупость – желание наябедничать. Хотя я никогда в своей жизни ябедой не была. Я даже покосилась на Мари не без подобострастия: – Я вовсе не хотела его пускать!
Но тут Мари пришла в голову та же мысль, что и мне.
– Что-нибудь с Леной?
Валерий пожал плечами.
– С Леной все в порядке. Она спит в гостинице.
Мы обе с Мари молчали, ожидая продолжения. Зачем-то ведь снова явился он сюда ни свет ни заря?
– Я пришел, – Валерий помолчал секунду, – чтобы пригласить вас, Маша, – он немного подумал и посмотрел на меня, – вернее, вас обеих, – он вдруг мне подмигнул, – на завтрашнее авиашоу.
Мы с Машей непонимающе молчали. Мы-то тут при чем, и вообще зачем для этого надо было переться в такую рань? Можно было все передать и через Лену.
– Спасибо, но… не могу обещать, – замялась Мари. – Я ведь работаю… И потом, я думала, вы специально приехали сюда вместе с Леной?
– Ну, да! – сказал Валерий и как-то очень уж небрежно, на мой взгляд, пожал плечами. – Но я буду вместе с Леной. А ей будет даже веселее, если вы приедете.
– Я не приду! – сказала я громко. Никакое авиашоу не входило в мои планы.
И тут он посмотрел на меня так, что я тут же и поняла: разве я тебя, дуру, приглашаю?
Он подошел опять поближе к креслу.
– Но я надеюсь, что вы найдете время, Мари?
Я чуть не ахнула, глядя на него. Откуда только взялись в его лице и нежность, и смущение?
– Честно скажу, не знаю. Я ведь ничего не понимаю в самолетах…
– Лена тоже ничего не понимает! – тут он осекся, перехватив мой взгляд.
«Знаю, что ты все расскажешь Ленке, – теперь говорили его глаза, – но имей в виду, я не делаю ничего плохого! Просто было невежливо не пригласить Мари на шоу. Она столько возилась с вами, ведь так?»
Я весьма скептически поджала губы.
«А не твое собачье дело!» – будто ответил он мне и снова повернулся к Мари.
– Лена вам позвонит, чтобы вы ехали завтра вместе! – Он резко повернулся и быстро пошел к выходу так, чтобы Мари ничего не успела возразить. Я уже возмущенно качала ему вслед головой, но тут Мари резко высунулась из-под одеяла.
– Постойте! А как же ваша укушенная нога? Болит?
– И не думает! Собака прокусила только ботинок! – Он улыбнулся вдруг весело и по-мальчишески, и дверь за ним закрылась. Мари так и сидела на кресле, глядя на дверь. Лулу осторожно тявкнула вслед.
– Совсем с ума сошел! – сказала я. – Приперся в шесть утра, чтобы пригласить нас на авиашоу!
Мари высунула ноги на пол, зевнула, взъерошила светлую копну волос и улыбнулась:
– По сравнению с тем, что вчера вытворяли тут вы, Таня, приход этого человека – всего лишь небольшая неосмотрительность.
– Я осознала свою вину, – скрипучим голосом выдавила я.
И вдруг Маша выскочила из постели, вытянулась вся в струнку, демонстрируя мне очаровательную фигуру, и легкими шагами подошла к окну – раздернула шторы. Солнце тут же ворвалось в комнату и расцветило пол веселыми пятнами. Влетел ветер и отозвался в моей душе мрачным вихрем. Да делайте, что хотите. Какое, в конце концов, мне дело до вас?
– Какой хороший денек! Подумать только, что уже осень. Пойдемте, Таня, на крышу пить кофе! У меня перед работой еще есть полчаса.
Нет, я не хотела здесь больше задерживаться ни одной минуты. Я повернулась и молча пошла к двери.
А Мари и не подумала мне возражать. Она отправилась в ванную, с удовольствием приняла очень горячий душ, растерлась пушистым полотенцем и намазалась с головы до ног пахучим кремом. После этого, напевая, она сварила себе кофе и разогрела в микроволновке молоко для собаки. Потом она натянула джинсы и взяла поводок. Прогулка с Лулу доставила ей сегодня большое удовольствие.
* * *
Несмотря на все, что я теперь думала о Мари, Париж в это утро околдовал и меня. Я не пошла, как ходят туристы, привычным путем, – по Марсовому полю к Военной школе. И не пошла путем «американским» – по проспекту президента Кеннеди до высотки Радио Франс, а потом по мостику через Сену к символу американизма – копии статуи Свободы. Ноги сами понесли меня в другом направлении. Осмысливая мой путь теперь, я вообще даже не могу твердо утверждать, что память – это продукт деятельности мозга, как утверждают физиологи. Мой мозг не помнил дороги, но ноги (а может, клетки памяти в тот момент перенеслись в мои подошвы?), мои ноги вынесли меня сами. Безошибочно и точно, по набережной и улице с неизвестным мне названием я вышла туда, где стояла десять лет назад со своим спутником таким же ясным воскресным утром. Тогда мы тоже шли с ним от Эйфелевой башни и случайно оказались сбоку от англиканской церкви.
– Смотри! Это же американцы. Они выходят после окончания воскресной службы, – он остановился на углу.
Мне был непонятен его интерес – что тут такого? Люди выходят из церкви. Какая разница, французы они или американцы? Но он стоял и жадно смотрел. Я молчала, стараясь ему не мешать. Иногда моему спутнику становилось неудобно – не передо мной, перед ними. Теми, кто выходил – вдруг кто-нибудь заметит, что он глазеет на людей, как на зверей в зоопарке. Тогда он отводил глаза, делая вид, что разглядывает архитектуру церкви, но через некоторое время опять возвращался к своему жадному созерцанию. Эти люди, американцы, интересовали его куда больше, чем я.
– Ну, пойдем! – осмелилась я попросить его. – Я уже замерзла.
– Скоро пойдем, не мешай!
Поток прихожан прекратился довольно быстро, но мой спутник все еще стоял на самом ветру и ловил взглядом оставшихся редких посетителей.
– Зачем тебе здесь стоять? – не понимала я. – Вход в церковь открыт. Можешь свободно в нее войти. Никому не запрещают входить в церковь и после богослужения, будь ты хоть мусульманин, хоть православный. Хоть кто!
Он посмотрел на меня, как на низшее существо, и со злостью сказал:
– Наплевать мне на церковь. Я смотрю на людей. Это люди из другого мира, в котором ты никогда не жила и жить не будешь. Неужели тебе не интересно?
В его глазах я была мокрицей, которая осмелилась немного проползти по его штанине. Примерно с земли до уровня колена.
И я отчетливо помню, что меня и эти его слова, и его взгляд не только не разозлили, но привели в страшное смятение.
«Я чем-то не угодила ему?» – забилась в виске обжигающая ледяным страхом мысль. Но чем? Ведь ночью у нас все было хорошо? Однако я боялась даже перед собой утверждать это наверняка.
– Ну, ладно… – Я сдалась, даже и не думая бороться за себя, за собственные желания. – Если ты хочешь, мы еще постоим.
Он посмотрел на меня с иронией:
– Танька, ты ничего не поняла!
– Но что я должна понять? Ты объясни – я постараюсь!
Я совсем запуталась. Что он хочет от меня?
– Танька, они всегда были свободными. С рождения. Их воспитывали не так, как нас. Это много значит, Танька.
– Негров в Африке тоже воспитывают не так, как нас. Однако ты же не поехал в Африку на них смотреть.
Он еще молчал некоторое время, прежде чем ответить. И я видела, что он задумался не над ответом мне, ответ ему был ясен, он задумался над чем-то своим.
– Мы привыкли жить по инструкциям, – наконец сказал ОН, отвернувшись от меня, и я была вынуждена следовать за ним, как Луна за Землей, чтобы не потерять ни слова. – Мы привыкли следовать правилам. С рождения – в детский сад. Потом в школу. Потом в институт. Если не поступишь – ты неудачник. Если окончишь, но не будешь работать – вообще ненормальный.
– Но ведь и за границей так же?
– Танька, ты дура! Так же, да не так же! Люди, у которых есть деньги, совершенно спокойно могут не работать, и их никто не будет осуждать.
– Но ведь у нас денег нет? – Я смотрела на него почти с жалостью. Так вот он о чем. Он боится, что его все считают неудачником.
– Да будь у меня хоть миллион долларов, все мои жены, бывшие и настоящие, все, как одна, послали бы меня работать. Вкалывать на какую-нибудь дурацкую фирму. Или в сраное рекламное агентство, в котором люди пекут такое говно! Чтобы я был послушным, покладистым. Вставал в семь часов, обязательно брился, получал гроши, но был как бы при работе.
– Я никогда тебе ничего о работе не говорила…
Он еще раз взглянул на меня с сожалением, будто хотел сказать, не говорила, потому что я не твой муж.
И вот сейчас я стояла в Париже уже без него и вспоминала наш разговор, и снова смотрела на колокольню и узкий длинный неф самой церкви. Погода была точно такая же, как тогда, но сейчас ветер казался мне более теплым, а солнце – поярче. Двери церкви были закрыты.
Войти? Не войти? В тот раз мы так внутрь и не вошли.
– Ладно, Танька, пошли! – он смилостивился надо мной, обнял за плечи, повернул и потащил куда-то в проулок. – Детей, хоть и глупых, все равно приходится кормить, чтобы они не умерли с голоду.
«Глупый ребенок…» Вообще-то мне было тогда не так уж мало лет – двадцать два или даже двадцать три… Подсчитывать сейчас было неохота. Конечно, в слове «глупый» было уничижение, но ведь «ребенок» же… Я была согласна остаться глупым ребенком навеки. Только бы быть ЕГО ребенком!
Тогда на мне был модный белый плащ. Ветер кружил по гранитным ступеням желтые листья. Я подняла повыше воротник своей куртки.
И на черта я сейчас пойду внутрь?
Раньше я думала, что это страшно – знать, что мир есть, он существует, а тебя в нем уже нет. А теперь мне не страшно. Ведь ОН уже умер. Он получил этот опыт вперед меня, так чего мне бояться? Для чего я живу?
ОН говорил тогда о свободе. Да, я не свободна. И никогда не буду свободной. Видимо, меня действительно так воспитали. Я прекрасно знаю, что мир несовершенен, и в нем много чего можно усовершенствовать, но в нашей стране это невозможно. А для меня это вообще нигде невозможно. Я даже не буду пытаться. Я все равно даже для себя ничего не сумею сделать правильно. Что уж говорить о том, что надо быть полезной другим?
И почему-то в этот момент передо мной отчетливо всплыло нежно-бледное лицо Мари и молоденькая мордочка Ленки. Они всплыли на миг и исчезли.
Я шагнула через улицу. Прохожих было немного, машин тоже. Отойдя подальше, я обернулась, чтобы снова посмотреть на церковь. Да, я не свободна, но моя несвобода мне дорога. Может быть, она единственное, что меня еще охраняет от смерти. Я мыслю стереотипами. Один из них: покончить с собой – это больно. Другой: я не люблю разговаривать со своей матерью, но, если вдруг она заболеет, я не смогу ее бросить. Я должна буду ухаживать за ней. Третий: если кто-то кого-то любит, то эти люди должны жениться и жить вместе. И все в таком роде.
Я остановилась и посмотрела назад через дорогу, чтобы мысленно попрощаться с церковью. Но черт возьми! Она вдруг показалась мне странной – гораздо меньшей и какой-то другой архитектуры. Я еще немного прошла вперед – хотела оглянуться еще раз – вдруг просто ракурс оказался не тот, и взгляд мой неожиданно уперся в набережную. Впереди меня была Сена. Я, ничего не понимая, подошла к парапету. Я вроде бы помнила, что там, где мы стояли с НИМ, реки не было. Я закрыла руками лицо, чтобы сосредоточиться. Нет, я не могла ошибиться. Я помнила отчетливо – ОН взял меня за плечи, и мы пошли каким-то узким проулком. Зашли в ближайшее кафе… Я вернулась. Обошла церковь кругом. Нигде никакого проулка не было. Незнакомые улицы. Мне стало страшно. Будто кто-то специально запутал меня.
Я спросила себя: может, так люди сходят с ума?
Какого цвета была машина, которая меня только что пропустила через дорогу? Я ничего не помнила. Как же я могла запомнить церковь, у которой стояла восемь лет назад?
Нет, надо успокоиться. Перво-наперво проверить память. Я стояла у парапета. Только что по набережной навстречу мне прошел человек с собакой. Кто это был? Мужчина, женщина? Какой породы была собака? Я напряглась и еле сдержала себя, чтобы тут же не обернуться. Нельзя оборачиваться! Я должна вспомнить сама. Я закрыла глаза, чтобы сосредоточиться. Еще раз, спокойно! Я вспоминала… Только что навстречу мне прошел мужчина… Средних лет… Его собака была невысокая, кудлатая. Похожая на Лулу. Нет, шерсть Лулу – черно-белая. Собака, прошедшая сейчас передо мной, была другого цвета. Какого?
Я обернулась. Набережная передо мной была пуста. У меня подкосились ноги. Какая-то мистика!
Но вдруг на другой стороне дороги, не со стороны реки, а со стороны домов я увидела удаляющуюся от меня женщину. С собакой на поводке. И псина вовсе не была похожей на Лулу. Это был черный и гладкий французский бульдог. Если еще минут двадцать назад я была уверена в своем пути, в местности, в воспоминаниях, то теперь я уже сомневалась, в самом ли деле я – это я? А может быть, я нахожусь уже даже и не в Париже?
Нет, что за чепуха! Передо мной от другого берега отходили заполненные туристами плоские катера с ярко-оранжевыми сиденьями. Я повернулась и нашла в небе иглу Эйфелевой башни.
Нет, все-таки я в Париже. И тут меня осенило: господи, как же все просто! Вот оно объяснение. Я вдруг поняла, почему ОН меня не любил.
Я была – другая! Может быть, похожая на кого-то, но не та. И он относился ко мне не так, как к другим, потому что не могу ведь я принять эту церковь, которая сейчас возникла передо мной, как ту, настоящую, что была когда-то. И я для НЕГО настоящей не была. И все мои заслуги были для него, словно чужая проходная улица. И потому-то я была другая, я не смогла ЕМУ доказать, что я достойнее всех, кто занимал его внимание, кто по непонятным для меня причинам вдруг становился его женами и матерями его детей, в то время как я, при всех своих усилиях, навечно остаюсь для него «Танькой». И именно потому, что я была другая, ему было на меня наплевать, как мне сейчас наплевать на эту, другую церковь. И не его вина, что это я по своей легкомысленности и самонадеянности верила, что своей любовью сумею переломить его равнодушие ко мне, сумею развернуть его чувства в свою сторону. Фиг! Если ты ненастоящая, если ты другая – ничего из этого не получится… Я, не оборачиваясь, пошла прочь. Я ошиблась. Это просто была не та церковь.
* * *
А Лену незадолго до того разбудил звонок Валерия.
– Валер, а ты где?
– Еду на аэродром.
Она ждала какого-то продолжения, хоть капельку чего-то, что напомнило бы и ей и ему о прошедшей ночи, но он говорил отрывисто и сухо.
Он не один, кругом посторонние люди, – догадалась она. Вкратце суть разговора свелась к тому, что Валерий попросил Лену связаться с теткой и пригласить ее на завтрашний праздник. Он даже подобрал уже весомые аргументы, но Лена не возражала, и это сократило их разговор еще больше.
– Ты сейчас куда? – спросил он в заключение.
– Пойду, погуляю.
И Лена отправилась к Елисейским Полям.
Елисейские Поля означают райские поля, а вовсе не землевладения какого-то фантастического Елисея, наподобие королевича из «Сказки о мертвой царевне и семи богатырях». Лене было даже забавно, что до того, как она прочитала путеводитель, у нее было примерно такое представление.
Четырнадцатого июля – когда улица, а вернее бульвар, которым, в сущности, являются Елисейские Поля в той их половине, которая располагается ближе к Тюильри, украшен французскими флагами, и по ней маршируют нарядные военные и сам президент Французской Республики говорит речь – она кажется торжественной и широкой. В обычный же воскресный денек, каким выдался этот день в Париже, эта легендарная авеню представилась Лене вполне домашней, милой и уютной. Многие магазины не работали, в кинотеатрах народу с утра не было вовсе, поток машин не утомлял шумом, и праздношатающихся прохожих было не так уж много. Лена была немного удивлена – эта знаменитая улица даже показалась ей скучноватой. И даже знаменитая Триумфальная арка, пропускающая через себя улицу, как каменная радуга, не произвела на Лену должного впечатления. Ничего особенного, у нас на Кутузовском – арка больше.
С разочарованием она подумала, что вообще-то она совсем по-другому представляла себе утро в Париже. С другой стороны, а что ее, собственно, не устраивало? Лена задумалась и решила, что вообще-то ей и желать большего нечего – все хорошо. Валерий ушел от нее утром, она сейчас была свободна, здорова и не голодна. Настроение у нее улучшилось, она подошла к подножию Арки и решила перейти на блинный пятачок к Вечному огню, от которого как раз в это время расходились сгорбленные ветераны. Низенькие корейцы фотографировались на фоне центрального барельефа с «Марсельезой». Лена постояла в самом центре площадки и разглядела, как было написано в путеводителе, на строгой прямой улице с одного конца площадь Тюильри, а с другого – безумное чудище Дефанса. Но в душе ее не было ни восторга, которого она ожидала, ни нежности к Парижу.
Она пошла от огня по кругу и стала внимательно, как прилежная ученица, осматривать боковые барельефы. Со стороны улицы Ваграм Ленино внимание привлекла надпись: «Аустерлиц». Ей сразу вспомнился вбитый в голову образ – тонкий и храбрый князь Андрей падает со знаменем в руке под высоким небом. На но барельефе арки было изображено совсем другое – победные лица французских солдат и под колесами пушек поверженные русские воины.
Какая гадость! Лена пошла, но тут снова зазвонил из сумки ее телефон.
– Ты перезвонила Мари? – теперь уже без всякого приветствия переспросил жених.
– Еще не успела.
– А что ты делаешь? – В его голосе было и удивление, и неудовольствие, что его просьба-приказ были до сих пор не выполнены.
– Я вот тут смотрю, как наших под Аустерлицем отколошматили, – с каким-то непонятным злорадством вдруг сказала Лена.
– Ты, собственно, где? – спросил Валерий.
– У Триумфальной арки, – голос Лены был наполнен одновременно и иронией и торжеством. Мол, я не просто не позвонила, я делом занимаюсь, достопримечательности осматриваю.
