Призрак Безымянного переулка

– Лиза – инвалид детства, у нее справка из психдиспансера, никуда она не поедет.

– И я никуда не поеду, – хрипло объявила Алиса Астахова.

– На вас же нападение совершено. – Лужков повернулся к ней.

– Это все пустяки. Не было никакого нападения. Это просто… шутка.

– Шутка?

– Это недоразумение… Саша, скажи им, что же ты молчишь?

Голос Алисы Астаховой звучал нервно, но в нем уже не было тех панических нот, как когда она кричала: «Меня укусили!»

Но не это в тот момент поразило Катю. А выражение лица брюнета в белой рубашке по имени Саша. Лицо – как гипсовая маска. И при этом он не смотрел ни на кого, в том числе на Алису Астахову. Он глядел себе под ноги, на трещины в асфальте, словно не смел поднять глаз.

– Лиза, почему вы напали на эту женщину? – спросил Мещерский.

Лиза выпустила его руку из своей и подошла к матери. Она не ответила. Глаза ее моргали все так же сонно. Катя подумала, что она в ступоре, но в ступоре люди замирают, зависают в одной позе, а Лиза двигалась – пусть и нескладно, точно на шарнирах, однако…

– Она не говорит. Она ничего вам не скажет, – объявила ее мать Тамара Николаевна. – Лиза, как же ты могла такое сделать, а?

– Все вышло случайно, я уверена в этом. Это что-то вроде припадка у нее. – Алиса обернулась к Лужкову: – У меня нет к ней никаких претензий.

– А ваша рука?

– Я ее перевяжу.

– И вы не станете писать заявление в полицию о нападении?

– Не было никакого нападения.

– Мы же не слепые и не идиоты. Мы видели то, что видели. У вас вся рука от плеча до кисти в укусах, а у нее вон на губах кровь, как у вампира.

– Она больной человек, не в себе. И я… мы тут все соседи. Я ее знаю с детства. Никаких показаний я против нее давать вам не стану. Она больной человек. Я не хочу, чтобы из-за меня ее упекли в дурдом.

– Ох, простите нас великодушно. Лиза моя и правда не в себе. – Тамара Николаевна покачала головой. – Бывает смурное настроение, но чтобы на людей кидаться… Лиза, да ты что? А я вот ремень возьму!

Сцена отдавала таким сюром – у Кати мурашки ползли по спине, но она едва не прыснула со смеху.

Чудовище Безымянного переулка…

Меня укусили! Ай-яй-яй… Где тут местный вампир?

А кончается все вот чем: я вот возьму ремень!

Она прикинула возраст этой Лизы – ровесница Алисы или чуть старше. У психически больных возраст трудно определяется.

– Ладно, отведите дочь домой, – приказал Тамаре Николаевне Апостоловой лейтенант Лужков. – Я к вам позже зайду. Я здешний участковый, только назначен. Это теперь мой участок. А с вами я хотел бы переговорить сейчас. – Он обернулся к Алисе Астаховой. – Только сначала вам надо оказать медпомощь.

– Я могу помочь, – подал голос Виктор Ларионов. – Алиса, ты зря от больницы отказалась. Это может быть заразно, инфекция и… Ну, я не знаю, как хочешь. Я бы на твоем месте…

– Виктор, вон ключи от машины валяются у колеса, я уронила. – Алиса кивком указала на тротуар. – Закрой, пожалуйста, дверь и на сигнализацию тоже поставь. Я сама не могу, вся в крови перемажусь.

Виктор Ларионов с ее сумкой и накидкой в руках нагнулся за ключами. Он замешкался у машины.

– А ты что застыл как соляной столб? – резко бросила Алиса брюнету в рубашке.

Тот словно очнулся от грез.

– Значит, вы здесь тоже живете? – спросил Алису лейтенант Лужков, кивая на кирпичный дом.

– Да.

– В какой квартире?

– У меня их две. Наша фамильная, то есть нашей семьи. И вторая – моя, я ее приобрела для себя.

– И куда вас сопроводить?

– На третий этаж. Дома моя тетя.

Они все вместе вошли в подъезд. Катя отметила высоту потолков. И то, что в этом старом доме начала двадцатого века такие толстые стены, такие широкие лестничные пролеты и такой новый современный лифт – железная коробка с антивандальным покрытием серых стен.

На лифте первыми отбыли наверх Лиза и Тамара Николаевна Апостоловы. Катя поняла, что они обитают на втором этаже, но пользуются лифтом.

Лужков, эксперт-криминалист и Алиса Астахова вошли в лифт втроем. А Катя, Мещерский и брюнет в рубашке по имени Саша начали подниматься по лестнице на третий.

Катя отметила, что у брюнета на руке дорогие швейцарские часы. Но выглядел он, словно его пыльным мешком ударили.

– Что вообще происходит? – спросила его Катя. – Кто эта Алиса Астахова? Ваша знакомая?

– Она мой бизнес-партнер.

– А вы – тот самый владелец цеха, где могилу нашли, и всех окрестных зданий? Как это ваш компаньон сказал: «Мельников и»…

– «Мельников и». Да. Вы не могли бы прекратить болтать?

– Что? – Катя опешила.

– Закрыть рот. – Он смотрел на нее – они были почти одного роста.

– Катя, уймись, – попросил и Мещерский.

И она обидчиво подчинилась. Такие события, а они не позволяют ей задавать вопросы, ей, криминальному репортеру!

Они очутились на третьем этаже почти одновременно с медленно ползущим лифтом.

На площадке – всего две двери напротив друг друга. Одна из них распахнута настежь. Яркий свет из прихожей.

А на пороге – силуэт. Женщина, прижавшая руки к груди в странном, почти умоляющем, испуганном жесте.

Катя поняла, что это седовласая благообразная дама, утром так странно вещавшая о том, что найденную старую могилу в цехе надо закрыть и запечатать.

– Тетя Шура, успокойтесь, – властно сказала ей Алиса Астахова. – Меня никто не стал убивать. Я жива.

Она отстранила молчавшую, потрясенную тетку с дороги.

– Нам куда сначала – в ванную? – спросила Алиса эксперта. – Или мне лучше сначала снять платье?

– Платье снимите, на себя что-нибудь накиньте, руку я обработаю и осмотрю. Но вам все равно придется ехать в больницу, – ответил тот.

– Зачем? – в голосе Алисы послышались истерические нотки.

– Вам давно делали прививку от столбняка?

Она направилась в глубь квартиры раздеваться.

– Я услышала крики, – сказала ее тетка лейтенанту Лужкову. – То есть сначала шум машины. Я знала, что это Алиса. А потом эти крики. Такой кошмар! Ее ограбить пытались?

– На нее напала ваша соседка, – быстро ввернула Катя.

Дама по имени тетя Шура обернулась к ней. Узнала или нет – непонятно.

– Кто?

– Некая Лиза Апостолова.

– Наша бедная Лиза? Быть не может!

– Да как не может – мы все свидетели! – Лейтенант Лужков махнул рукой. – А ваша племянница наотрез отказывается подавать заявление в полицию.

– Я потрясена! Чтобы наша Лиза… Она наша соседка… Бедное несчастное создание. Нет, это невозможно. Да, конечно, у нее проблемы большие с психикой, но она такая тихая, смирная.

– Мы осматривали могилу там, в цехе, – Катя гнула свое. – Помните, вы мне утром про эту могилу говорили? И услышали крики и увидели, как они обе на асфальте, и Лиза повалила вашу племянницу и вцепилась…

– Может, я что и говорила, я сейчас не помню. Но это совершенно невероятно, чтобы Лиза проявляла агрессию. Она никогда прежде…

– Вот именно! – из глубин квартиры в прихожую вернулась Алиса Астахова. – Это припадок. Болезнь. За болезнь не судят и не казнят.

Она стояла перед ними. На плечи накинут белый купальный халат, косо завязанный, превращенный в этакую тогу, чтобы плечо и рука остались голыми.

Катя не могла отвести взгляда от ран – странно и страшно видеть на коже следы зубов.

И знать, что это зубы не животного, а человека.

Следы отпечатались на молочной коже во многих местах предплечья – багровые оттиски там, где зубы не прокусили кожу. И два кровавых отпечатка, две прокушенные раны – одна на мякоти плеча, а вторая на тыльной стороне запястья.

– У вас найдется в аптечке спирт, йод, бинты и борная кислота? – спросил эксперт-криминалист тетку Астаховой.

– Я посмотрю сейчас, да, что-то найдем.

– Пройдите в комнату, сядьте, я займусь вашей рукой, – приказал эксперт Алисе.

Она проследовала мимо них в гостиную.

Катя, оглядевшись, успела отметить, что квартира большая – не менее четырех комнат, и комнаты просторные. Мебели тоже очень много, и она из разных эпох и времен, словно тут собирали все и ничего никогда не выбрасывали.

Антикварная хрустальная люстра в гостиной, на лепном потолке, черный рояль с поцарапанной крышкой, пластиковый светильник из семидесятых в форме «дождя» в прихожей, угловой бархатный диван с обивкой из зеленого велюра – привет из восьмидесятых. При этом новые виниловые обои светлых цветов и отличный евроремонт. Темная картина над диваном – не пойми что нарисовано, но рама богатая, в тусклой позолоте.

Справа от прихожей – дверь в одну из жилых комнат. И там – белый стеллаж с книгами, клетчатый диван-раскладушка, а по новому паласу разбросано много-много фотографий из упавшего на пол альбома с кожаной обложкой. Словно кто-то сидел на этом диване и рассматривал снимки под уютной настольной лампой, а потом был поднят на ноги безумным воплем за окном, так что фотографии разлетелись веером.

– Вы тут вдвоем живете? – спросил лейтенант Лужков, наблюдая, как эксперт-криминалист обрабатывает Алисе раны.

– Я живу в своей квартире, это на пятом этаже. А это квартира нашей семьи, здесь живет моя тетя Александра Мироновна, – ответила Алиса, морщась.

Эксперт как раз протирал ей укусы спиртом, затем залил йодом. В дверь позвонили. Александра Мироновна – тетя Шура – засеменила в прихожую открывать. Это явился Виктор Ларионов, положил ключи от машины на зеркало, передал тетке сумку и накидку Алисы.

– Леночка звонила, она беспокоится, – сообщил он.

– Скажи ей – ничего страшного, пустяки.

– Как это ничего страшного? Сумасшедшая на людей бросается, пытается загрызть. – Ларионов развел руками.

– Ну, вы точно не хотите писать заявление? – еще раз осведомился лейтенант Лужков.

– Никаких заявлений. Если вы сами начнете бедную Лизу уголовно преследовать, я вообще скажу, что ничего не было, – резко ответила Алиса.

– Мол, вы сами себя укусили за руку?

– Вот именно.

– Ладно, тогда не станем вас больше беспокоить, всего хорошего. – Лейтенант нахмурил светлые брови и направился к двери.

Катя и Мещерский двинулись за ним. А что еще можно сделать в такой ситуации? Ничего.

В квартире с Алисой, кроме тетки и эксперта, взявшего на себя роль доктора, остались Виктор Ларионов и Александр Мельников.

Дверь квартиры клацнула, закрылась.

– Вы навестите Апостоловых? – Катя кивнула на нижний этаж.

– А какой смысл? – Лужков все еще хмурился. – Жалобы соседей на нападение нет. Женщина эта, Елизавета, явно психически больная. С ней беседовать надо при помощи психиатра, осторожно, и уж точно не тащить ее в ОВД. «Психиатричку» вызывать? Это я мог бы. Но, опять же, у меня нет жалобы потерпевшей.

– Вообще необычно, – подал голос Мещерский.

– Что необычно, Сережечка? – спросила Катя.

Они не стали вызывать лифт, а спускались пешком по широкой лестнице.

– Соседи в подобных случаях категоричны и редко проявляют милосердие, – ответил Мещерский. – И заявление пишут, и в психиатричку звонят, лишь бы сплавить сумасшедшую, что на людей бросается, в больницу. От себя подальше, как потенциальную опасность. А тут столько крови, укусы – и все отказываются вмешивать полицию и врачей в единодушном порыве благородства.

– Шума не хотят, свары. – Лейтенант Лужков открыл перед Катей дверь подъезда, нажав на внутреннюю кнопку домофона. – Они соседи, друг друга знают, не хотят собачиться. Интеллигентные люди. Только вот одно меня смущает…

– Что? – спросила Катя.

– Сутки еще не кончились, а у нас семь неустановленных покойников в старом склепе на фабрике и одна укушенная. Многовато для Безымянного.

– Да уж, и я как-то такого не ожидал, – согласился с ним Мещерский.

– Что-то тут не так во всем этом. – Лейтенант Лужков озирал темный, будто снова впавший в летаргию переулок.

Маленькая тень вынырнула из прохода между зданиями, перегороженного полицейской лентой.

Кошка шмыгнула под днище припаркованной машины.

Глава 13

Золоторожье Ильича

Лейтенант Дмитрий Лужков сел в машину к патрульному, они проводили взглядом внедорожник «антрополога» – на нем уехала Катя вместе с Мещерским. Лейтенант Лужков уже не помнил ее фамилию – какая-то делопутка из областного Главка с хорошенькой мордашкой. Скатертью дорога.

– У тебя смена в одиннадцать кончается? – спросил он патрульного.

– В полночь.

– Тогда давай объедем кругом территорию и в отдел.

Патрульная машина, сияя мигалкой, тронулась и поплыла, как призрак в тумане из Безымянного к Андроньевскому проезду – мимо Хлебникова переулка в сторону Волочаевской улицы.

Ни зги, ни души. Как мертвая зона. Лейтенант Лужков обернулся, глядя в сторону далекой стены монастыря на холме и рощи, где ховалась часовня. В Безымянном на ночь осталась лишь бригада экспертов. Но у них работы непочатый край с мертвыми костями, получившими статус вещдоков.

– Чего ты тогда запаниковал? – спросил Лужков патрульного.

– Не паниковал я. Просто неожиданно все вышло.

– Заснул, что ли, в машине?

– Не без этого. А тут такой крик. Я гляжу, а она как собака в нее вцепилась зубами. Я просто обалдел.

– Хорошо, что обалдел, – похвалил патрульного Лужков. – Если бы пушку достал и выпалил, только хуже. Нападавшая – больная психически.

– Это я уже понял, все равно как-то не по себе. И место то жуть наводит.

Патрульный изрек «то место», потому что их машина уже медленно ехала по Волочаевской улице. А здесь – все в норме, все в пределах реальности. Светофор мигает – красный, зеленый. Серые дома разных времен. Окна в сиянии огней, застекленные лоджии. Аккуратные трамвайные остановки, зеленая бархатная трава на газонах. Дворы возвели шлагбаумы, чтобы чужие не мотались. И то тут, то там мигнет желтый огонек, когда местный волочаевский абориген нажимает на дистанционный пульт и въезжает на машине в родной двор.

Волочаевская улица и перекресток Андроньевского – Безымянного – словно две разные планеты.

В этом лейтенант Лужков соглашался с Катей абсолютно, мысленно, хотя она и не делилась с ним своими впечатлениями об этом уголке Москвы.

И патрульный, и Лужков устали до крайности. Двое предшествующих суток – День города и воскресенье – они дежурили от зари до зари, как и вся полиция. То сидели ранним утром на бесконечном инструктаже, превращавшемся в тупую долбежку. То таскали на себе тяжеленные стальные турникеты, чтобы все там перегораживать. И все перегораживали, перегораживали центр города. А народ особо не шел, потому что с утра лило как из ведра.

После бодрого митинга под грохот динамиков хмурый народ-электорат спешил скорее к метро, волоча за собой по лужам новенькие транспаранты, пахнувшие свежей краской. Полицейские мокли под дождем, как цуцики. И в мокрой форме желали лишь одного: чтобы все это поскорее закончилось.

И вот после двухсуточного дежурства Лужкову и патрульному выпали еще сутки в Безымянном. И какие сутки!

Они свернули на Золоторожский Вал и поехали в направлении метро «Площадь Ильича». Улица здесь намного более оживленная. По Золоторожскому Валу едет поток машин. Они притормозили у метро, оценивая обстановку.

Путан нет. Их в этом районе вечером не бывает. Пьяной молодежи тоже – понедельник, будний день. Все же один забулдыга нарушал вечернее спокойствие.

С ручным громкоговорителем в руках, обвешанный рекламными щитами, пьяный в дым, он оглашал площадь перед метро «Площадь Ильича» призывами: «Посетите нашу кулинарию! Отведайте кулинарных шедевров наших поваров. Запеканки, пельмени, котлеты, хинкали!»

Кулинария давно уже закрылась до утра. Но нанятый зазывала, хватив водки, словно и не замечал этого – мотался, как лист хреновый на ветру, и все выкрикивал хрипло в ручной громкоговоритель: «Пироги со шпинатом и творогом! Зайдите, купите!»

Редкие прохожие, выскакивающие из метро, шарахались от него в этот поздний час. Впрочем, они и днем шарахались тоже, бежали мимо по делам, страшась истратить лишнюю копейку.

– Урезонить его? – спросил патрульной.

– Пусть орет. – Лужков слышал надрывное «Пироги с капустой!» – Никому он тут не мешает.

– А я в следующем месяце увольняюсь, – сообщил патрульный.

Они словно по команде вышли из машины и нырнули в маленький продуктовый магазинчик, торгующий допоздна. Купили по банке пива. Таких магазинчиков стало пруд пруди. А еще крохотных хинкальных, парикмахерских-эконом и аптек, гнездящихся в углах прежних магазинов, поделенных на три части. В районе «Золоторожья Ильича», как окрестил Лужков этот кусок своей подведомственной территории, этого добра тоже немало. Вестники нищеты и экономического кризиса, они возникли в прежних местах, где раньше располагались магазины цветов, подарков, кондитерские и нотариальные конторы. А сейчас куда ни плюнь – везде хинкальная, парикмахерская-эконом, аптека.

– Я вот не пойму, что это за район такой, – заметил Лужков. – Все тут как-то сикось-накось.

– А я увольняюсь, – повторил патрульный. – Мы с ребятами в отделе поговорили и пришли к выводу: это уже не для нас. Лучше быть богатым и здоровым, чем больным и ментом.

– Это точно, – согласился лейтенант Лужков.

Он достал из кармана куртки пузырек таблеток, высыпал себе на ладонь три штуки и запил пивом. Они с патрульным чокнулись банками.

Доехали до угла Безымянного и Золоторожского Вала, проявили бдительность, а затем отправились в отдел, где сдали дежурство.

После таблеток и пива лейтенант Лужков ощутил некоторый физический подъем, достаточный для того, чтобы переодеться в гражданское и рвануть на метро домой.

Ох, домой, домой, домой!

Его дом на Валовой улице – фактически на Садовом кольце – располагался совсем недалеко от знаменитой типографии Сытина, что так пострадала в начале прошлого века во время восстания пятого года.

Дом высился многоэтажным монолитом напротив громадного здания «Сити-банка». Лейтенант Лужков набрал код домофона, открывая дверь родимого подъезда.

От таблеток его уже слегка вело. А в доме этом, где он родился и вырос, обитали, как в гнезде-берлоге, и в прошлые времена, и в нынешние, разные там генералы – дяди Степы и дяди Вовы, вылупившиеся из окостеневших яиц силовых органов.

В лифте Лужков размышлял о том, что все, чему он стал свидетелем за эти сутки в Безымянном, – дело мутное. И что, пожалуй, такого он еще не видал, хотя навидался достаточно и считал, что его уже ничто не удивит в подлунном мире. И еще он думал о том, чтоэто место обладает своим собственным биополем, а может, другим каким полем – наподобие электромагнитного или там астрального. И ни к чему хорошему это не приведет. А приведет лишь к плохому и страшному.

Но он решил пока выкинуть это из головы, потому что Тахирсултан уже открывал ему дверь, обитую старым коричневым дерматином. Тахирсултан жил у них уже полгода, круглосуточно исполняя обязанности санитара и сиделки при отце лейтенанта Лужкова.

Тахирсултан был всего на пару лет старше Лужкова и имел врожденное, как все таджики, глубокое и доброе уважение к немощным старикам.

Лужков разделся в прихожей, отметил, что из кухни вкусно пахнет тушеным мясом – Тахирсултан, ко всему прочему, еще отлично готовил. И прошел в комнату к отцу. Тот сидел в инвалидном кресле.

Без мундира, золотых погон и наград, он все равно до боли напоминал внешне того самого генерала-адмирала Федора Дубасова, которого в начале прошлого века в зале Купеческого клуба возил на инвалидном кресле лакей. Про Дубасова – палача Москвы – Лужков ничего не знал, он мало интересовался историей.

Он подошел к отцу, наклонился, убрал волосы с его лба, изуродованного шрамами операции, когда из черепа доставали пулю. И поцеловал в покрытую седой щетиной щеку.

Отец, как всегда, не узнал его, но обрадовался, как радовался любой ласке. Серые глаза смотрели перед собой и видели лишь пустоту.

Мать той странной женщины с острыми зубами, бедной Лизы Апостоловой, и не подозревала, что в лице лейтенанта Лужкова она обрела надежного союзника. Что бы там ни случилось, Лужков хорошо понимал, что такое жить с психически больным человеком. Сколько надо иметь терпения, даже тогда, когда это самое терпение, кажется, вот-вот лопнет как мыльный пузырь.

Глава 14

Обаяние винила

Катя планировала написать короткий отчет о задержании краснопрудского стрелка и обнаруженном в результате погони зловещем склепе. Пока утром шла по коридору Главка в кабинет начальника пресс-службы, подбирала заголовок позабористей. Она так и объявила: интернет-очерк подготовлю как можно быстрее, прямо вот сейчас сажусь за ноутбук и…

– Можно уже не торопиться, – заметил начальник пресс-службы. – Краснопрудский стрелок покончил жизнь самоубийством.

Катя оценила новость – да уж, что тут скажешь…

– Тогда я напишу репортаж о работе экспертов и процессе идентификации останков.

– Этим Москва занимается, это их дело.

Однако Катя не собиралась так просто сдаваться. Во-первых, все события Безымянного, в том числе и «укус», подействовали на нее чрезвычайно. Страшный склеп и его жертвы – кто они, кто их убил? Когда? За что?

А во-вторых, Катя знала: если она сейчас отступится, то не сможет вытащить Сережку Мещерского из его черной меланхолии. Он опять запрется дома, впадет в депрессию. Эта початая бутылка красного вина – плохой знак. Мещерский никогда такими вещами не злоупотреблял. Надо помочь ему выкарабкаться, справиться с собой. Она должна это сделать.

– Ладно, понятно. Тогда я бы хотела попросить у вас десять дней отпуска, – решительно заявила она начальнику. – У меня дни остались, я хочу их использовать сейчас.

Начальник пресс-службы – человек умный – только пожал плечами. Он сек Катю на лету, как радар.

– Хорошо, пишите рапорт. С завтрашнего дня вы в отпуске.

– Спасибо.

– Только учтите, это дело о неустановленных жертвах, оно так и останется делом о неустановленных жертвах. Насколько я владею информацией. Слишком большая давность. Так что не стоит тратить свой отпуск на этот случай. Москва отработает все чисто формально и сдаст в архив. Через неделю все забудут.

– Я не ставлю перед собой великих задач. Я просто опишу кропотливую работу экспертов. Скромненько, но со вкусом.

И начальник пресс-службы, человек умный, и Катя, горевшая желанием не столько породить новую сенсацию, сколько помочь другу Сережке Мещерскому, заинтересовать его хотя бы вот этим Безымянным переулком, ошибались.

Потому что злые гении – демоныместа и хищные призраки – уже вылезли, вырвались из своих склепов и щелей. Катя и не подозревала, что это дело станет одним из самых таинственных, запутанных и страшных, станет почти мифом, почти городской легендой.

Пока же она торжествовала, что получила отпуск и обрела свободу на целых десять дней.

Она тут же позвонила Мещерскому, подняла его с постели (заспался что-то, друг дорогой) и почти приказным тоном (с нервными личностями в депрессухе – только так!) объявила, что в обед они встречаются в кафе и потом едут в Безымянный узнавать новости у экспертов.

Мещерский не стал ныть и отказываться. Кротко сказал: хорошо, поинтересовался, какое кафе. Катя назвала «Кофеманию» рядом с Консерваторией на Никитской улице – как раз напротив Главка, жди меня там.

Она скоренько подтянула все хвосты перед отпуском, настрочила пару маленьких злых репортажей в интернет-версию «Криминального вестника Подмосковья». Позвонила своим информаторам, потом знакомым журналистам. Проглядела новости на планшете – нет никаких упоминаний о таинственной могиле. А вот репортажей о поимке и самоубийстве краснопрудского стрелка полно. Про искусанную женщиной другую женщину нигде никаких сообщений, никто ничего не слил в отдел происшествий.

Катя вспомнила, как они бежали в гору по Андроньевскому проезду, как светила луна над часовней. Как женщина обернулась, оскаливая зубы, демонстрируя окровавленный рот, и противный такой холодок снова дал о себе знать где-то внутри, рядом с желудком.

Чертовщина какая-то…

А кончилось ничем.

Психически больная. И ни у кого из соседей к ней никаких претензий. Словно и не было тех жутких укусов на руке.

В обеденный перерыв Катя вышла из Главка, пересекла улицу Никитскую и дошла до «Кофемании». Она любила это кафе. Там все знакомо: уютные столики, деревянные венские стулья, шум. Народа, как всегда, полно, несмотря на то, что цены кусаются.

Мещерский сидел в углу, на диванчике, за маленьким столиком. Увидел Катю в тренче и брюках в дверях – и тут же позвал официантку.

Они оба заказали кофе, Катя – капучино, Мещерский – эспрессо. Катя отметила, что после вчерашних ночных приключений Мещерский выглядит лучше. Он посвежел, побрился. Однако взгляд все равно какой-то рассеянный, уплывающий в печальные дали.

– Криминалисты, возможно, сегодня закончат работу в цехе, – объявила ему Катя. – Экспертиза займет несколько дней. Кое-что, конечно, по старым костям установят. Но это капля в море.