Ничего святого

С тревожным ощущением я нажал кнопку ответа, – в ту пору определитель номера был услугой платной, и мне такая роскошь, разумеется, не была доступна. Это оказался Илюха.

– Привет, Бармалей! – сказал он.

– Привет!

– Какие планы на Новый год?

– Да в общем-то никаких, – честно признался я.

– Если хочешь, приходи ко мне, у меня будет вписка.

– Спасибо, старик! – от всей души поблагодарил я. – Я постараюсь.

– Ты лучше не старайся, а просто приди.

– Хорошо, – сказал я и повесил трубку.

Когда вечером домой пришла мама, я долго думал, как подступиться к этому разговору. Наконец она пришла ко мне в комнату и спросила, как у меня дела.

– Нормально, – сказал я. – А как вы Новый год отмечать планируете?

– Дома, друзья приедут, а почему ты спрашиваешь? – ответила она.

– А дома – где именно?

– Ну, на кухне, наверно, а в чём дело?

– Слушай, я вот подумал, – осторожно произнёс я. – Я бы тоже хотел его встретить.

– Ну так встречай, кто тебе мешает?

– Ну, понимаешь ли, дело в том, что в виду некоторых обстоятельств на кухне мне не очень получается проводить много времени.

– Слушай, Новый год – это время простить друг друга и начать всё сначала, – примирительно сказала мама. – Я поговорю с Игорем, вы помиритесь, и всё будет хорошо. Только постарайся на этот раз не доводить его, ладно?

– Может, чтобы не доводить его, мне лучше всего встретить Новый год не с вами? – предложил я.

– А с кем же ещё ты его можешь встретить? – рассмеялась она. – Все твои друзья будут встречать Новый год с родителями.

– А дядя Гриша, – напомнил я, – не будет встречать его с родителями.

– Больно ты ему нужен.

– Ну во всяком случае, там я никому не буду мешать.

– Ты и здесь никому не мешаешь, – справедливо отметила мама. – И вообще, у тебя сегодня был последний день в четверти?

– Да.

– Дневник давай.

Я дал маме дневник, она просмотрела последние пару недель, не нашла там ни одного замечания и удивилась. Потом она открыла конец тетради, где помещались четвертные оценки.

– Так, я по алгебре почему четыре?

– Так получилось, – сказал я и добавил твердоватым голосом. – Я же вроде не на математический поступать планирую.

– Это не отменяет, что уроки надо учить, и учить внимательно.

– Конечно, – согласился я.

– Ладно, – сказала мама, закрыв дневник. – Если хочешь встречать Новый год с дядей Гришей, можешь встречать с ним. Но с Игорем всё равно помирись, а то – это не дело.

Я признал справедливость слов матери и, как только она ушла, набрал дяде Грише и попросил его, если что, подтвердить, что мы с ним вместе встречаем Новый год.

– Ты чего это там удумал, гном? – рассмеялся он за несколько тысяч километров.

– Хочу с друзьями отпраздновать.

– Ну так отпразднуй.

– Прикроешь меня?

– Ладно, – ответил он.

Так я получил индульгенцию осуществить свой коварный план.

С каждой минутой Новый год с неутомимой стремительностью становился всё ближе.

Словно крупицы мгновений в песочных часах, снежинки цвета невинного невежества опускались на серые московские улицы, – там, смешивались они с повседневностью, отмеряя с каждой новой крупицей приближение 2008 високосного года, которому предстояло круто изменить мою жизнь.

Как это всегда бывает, в канун Нового года время как будто ускорило своё движение, хотя в действительности время осталось прежним.

Время не ждёт, не умирает и не опаздывает. С педантичной точностью оно всегда пунктуально, неумолимо и неизбежно. Вне зависимости от моральных норм и низших (иными словами, конституционных) законов, время всегда право: его нельзя отменить, запретить или сократить. Время, не повинуясь даже небесным законам, будет существовать до скончания времён.

Время непрерывно в движении, оно движется с одной скоростью и по одной траектории. Время постоянно и объективно: это одна из самых предсказуемых вещей в мире, однако оно имеет удивительную власть, поскольку оно есть непреложное и неизменное условие жизни.

Возможно, именно поэтому главным мужским украшением являются часы, – они олицетворяют контроль над временем, но на самом деле никто не может контролировать Время.

Время беспощадно и беспристрастно, как высшая справедливость. В некотором роде Время и есть сама справедливость, и если бы кто-то хотел абстрактно изобразить справедливость, ему было бы достаточно указать на часы.

Итак, вселенская справедливость отсчитывала приближение Нового года, главного русского праздника, объединяющего всех наших соотечественников в едином светлом порыве восторженного ожидания чуда.

Новый год всегда был для меня чем-то особенным, чем-то великим – некоей отправной точкой отсчёта, где можно начать всё сначала, сделать иначе, оставить прошлое в прошлом и пойти дальше.

Кроме того, несмотря на своё детское открытие о бренности Деда Мороза, я продолжал верить в новогоднее чудо. Даже понимая, что в этом несовершенном мире нет никакого доброго старика, который в праздник развозит подарки детям, я продолжал верить в силу волшебства, которое происходит под Новый год.

Я не верил в бога, в государство, в народ, не верил в Родину, не верил в школу, не верил в любовь и не очень-то не верил в людей. Но я продолжал верить в новогоднее чудо. Однако здесь, впервые за долгое время, я не чувствовал его вокруг себя.

Обычно рождественская сказка укутывала меня, как пуховое одеяло, и вот я впервые оказался в ситуации, когда Новый год уже вовсю ломился в ворота, а я до сих пор не чувствовал его приближения. Как парализованный осознаёт свою инвалидность, когда обнаруживает, что не чувствует своих конечностей, так и я обнаружил в себе известную степень дефективности, поняв, что не чувствую приближения новогоднего чуда.

Состояние общего праздника не передавалось мне, и я находил это своей проблемой. В действительности я просто не понимал в тот момент, что впервые за долгое время освободился от одной из величайших ловушек человечества – светлого праздника, столь прекрасного, что даже сильнейшие из людей покоряются его чарующей привлекательности.

Но перспектива быть частью общей массы, пускай даже она согрета теплом божественного рождественского света, невольно отталкивала меня, и я не чувствовал никакого восторга перед надвигающимися каникулами.

И всё же было в них что-то тёплое: я не сразу почувствовал это тепло, но в какой-то момент я понял, что с нетерпением жду грядущего праздника. Однако ожидание это был крайне рациональным. Я ждал не абстрактного чуда, которое должен принести мне под ёлку пузатый дедушка, – моя радость была вызвана тем конкретным обстоятельством, что мне предстояло провести несколько дней в компании моих друзей, где я мог быть собой и делать то, что мне нравится. Несколько дней без унижений, издевательств, рукоприкладства и попрания моих представлений о собственном достоинстве, – и всё это было совершенно законно и не грозило болезненной расплатой!

Сейчас мне сложно выразить в полной мере степень восторга, который охватывал меня в предвкушении этих праздников. Последние дни 2007 года я провёл в удовлетворении своей судьбой и почти не замечал нападок Игоря, – возможно, он сам смягчился в преддверии общего праздника, но в те моменты, когда он всё-таки пытался меня задеть, я думал о том, что уже скоро я буду в компании близких людей и скверный нрав отчима не будет отравлять моё настроение.

Решено было встречать Новый год привычной компанией: Илюха, я, Колян, Луис, Ленор, Димка, Шрек и, возможно, к нам присоединилось бы ещё несколько человек, – я очень надеялся, что одним из них будет Настя.

30 декабря – в воскресенье – я поехал на Преображенскую площадь, где находился рок-магазин «Хобгоблин», там я решил купить для всех подарки к Новому году. Для Коляна я купил нашивку KORN, – я знал, что он не слушает эту группу, но на ней было стёбно вышито слово KOЛЯN. Для Шрека я купил 6 наборов клёпок по 25 штук, – он любил украшать ими свою одежду. Ленор и Луис я взял по набору крутых английских булавок – всё-таки они были девочки. Димке я решил подарить две пары красных шнурков: его шнурки изорвались в нескольких местах, и в итоге его шнуровка представляла узловатое сооружение, заставлявшее владельца всякий раз материться, когда ему нужно снимать ботинки. А Илюхе я купил большой чёрный флаг с красной буквой А, стремительно рвущейся из круга, превозмогая преграды. Я долго ходил по магазину, размышляя, что бы такое подарить Насте. Я хотел, чтобы это был особенный подарок, но при этом не хотел вызвать вопросов у окружающих. Но мне так и не пришло в голову ничего дельного. Я думал было заехать в книжный и купить ей какую-нибудь книгу, но она была такой начитанной, такой образованной, что я ума не мог приложить: что же она могла ещё не читать. В итоге, уже собравшись уходить из «Хобгоблина», я заметил стальной браслет в виде колючей проволоки. В нём было какое-то грубое изящество, агрессивное очарование, которое очень вязалось с внешним обликом Насти. И, несмотря на то, что этот браслет стоил больше, чем все остальные подарки, вместе взятые (а стоил он 1500 рублей), я, не задумываясь, купил его. Продавец объяснил мне, что сталь посеребрённая, и это меня очень обрадовало.

Собрав все подарки, я вернулся на Светлогорский проезд и провёл остаток дня в предвкушении грядущего праздника. Я специально лёг уже под утро, чтобы поспать до середины дня и быть бодрым всю ночь, которая предвещала бурный кутёж.

Человек – существо коллективное. Он приходит в этот мир, чтобы развиваться через взаимодействие с другими людьми. И любое взаимодействие есть благо для него с точки зрения высшей мудрости, однако она не всегда открыта самому человеку, и оттого иные взаимодействия вводят его в уныние.

Для всестороннего развития человек должен общаться не только с добрыми людьми, но и со злыми, не только с вежливыми, но и с грубыми, не только с чистыми, но и с грязными, с друзьями и врагами, теми, кто его любит, и теми, кто его ненавидит.

Познать презрение к себе порой не менее важно, чем познать восхищение. И всё же любой человек стремится к гармонии, ищет её, и поиск этот порой занимает не одну жизнь.

Гармония не означает покой и умиротворение. Гармония – есть тождественность состояния души и окружающей действительности. Гармония отшельников – в аскетичном изгнании, гармония верующих – в молитве, гармония берсерков – на поле брани.

Как же часто люди пытаются насадить другим собственное понятие гармонии, тщетно прельщая окружающих тем, что им отнюдь не близко. Это деспотичное принуждение к радости встречается сплошь и рядом.

Гармония панков заключалась в протесте против норм общества, проявлявшемся через мелкие хулиганства, вандализм, курение и распитие спиртных напитков.

И самое интересное, что эти действия всегда несли групповой характер. Никому из нас и в голову не пришло бы переворачивать мусорки или писать о своей независимости на стенах в чужом подъезде: если бы эти эмоции не с кем было разделить, они были бы бессмысленными. По большому счёту, мы не верили в собственную свободу, никто из нас не чувствовал себя по-настоящему крутым, и эти крутые парни, которыми мы так хотели себе казаться, существовали лишь в восприятии окружающих.

Эго каждого из нас работает как система зеркал в Древнем Египте: каждый воспринимал себя через призму восприятия окружающих. И именно потому мы были так сильно нужны друг другу. Именно потому я больше всего на свете хотел встретить 2008 год с крутыми ребятами, в компании которых я и сам чувствовал себя крутым.

Вежливо уступив место бабушке в метро, что я делал всегда автоматически, я подумал: интересно, а что бы сказали ребята, если бы увидели это? Наверное, ничего. Ведь одно дело – выражать протест против прогнившей системы, а другое дело – в знак доброй воли уступить место человеку, которому тяжело ехать стоя. «Так или иначе, – думал я, – главное – это иметь возможность объяснить свои действия, иначе они просто бессмысленны».

Из метро я вышел на Баррикадной. Слушать панк-рок не было совершенно никакого настроения, и потому я впервые за долгое время шёл по улице без наушников.

Под ногами хрустел снег, – в ту пору мэром был Юрий Михайлович, а он не баловал жителей реагентом, разъедающим снег и заодно хорошую обувь.

Многочисленные палатки возле метро горели спектром огней, словно китайские фейерверки. В свете красно-зелёно-сине-жёлто-фиолетовых фонарей моя апатия заиграла новыми красками. По брусчатке проехал автомобиль, из окна которого струилась рождественская музыка. Я остановился и вдохнул прохладный воздух уходящего 2007 года.

Со стороны Красной Пресни вверх по брусчатке проехал красный фургончик, раскрашенный эмблемой Coca-Cola, за рулём сидел мужик в шапке Деда Мороза. Гирлянда светофора переливалась зелёно-жёлто-красными огоньками, а над всем этим, словно главная ёлка страны, пылала златом высотка Кудринской площади.

Я мерным шагом двигался к переходу под Садово-Кудринской. Прежде чем спуститься в сырой туннель, я остановился и окинул взглядом Садовое кольцо. Многочисленные машины спешили куда-то, чтобы успеть к Новому году, и злато-красные света их фар струились в двух направлениях, подобно перекатывающимся водам Стикса. Из всех московских колец Садовое – самое вычурное и строгое. Здесь полно дорогих ресторанов и бутиков. Идя по улице, можно зайти за чашкой кофе и заодно купить себе Maseratti. Садовое кольцо никогда не останавливается, оно всегда в движении – Левиафан, что пожирает свой багряно-жёлтый хвост. Я спустился в подземелье, как в утробу страшного зверя, клокотанье которой есть эхо бурлящей в нём жизни.

Я шёл по Большой Никитской и думал: когда я буду идти здесь в следующий раз, на дворе будет уже 2008 високосный год.

Мы отчего-то придаём очень большое значение времени, хотя время – есть лишь величина измерения нашей жизни. А вот самой жизни мы обычно придаём слишком мало значения и зачастую подстраиваем её под время, что так же нелепо, как пытаться потолстеть, чтобы одежда удобнее сидела на теле.

Когда я вошёл к Илюхе в квартиру, было пять часов вечера.

В восемь часов, закончив уборку, мы сели на кухне, открыли по банке пива и закурили.

– За панк-рок! – предложил Илюха.

– За панк-рок! – отозвался я.

Мы чокнулись и сделали по большому глотку.

– Вот скажи, – обратился я к другу, затянувшись сигаретой, – мы только что вылизали твою квартиру до такого блеска, что, если тебе на пол упадёт торт, я готов языком слизывать его с кафеля.

– Вполне себе в панковском духе, – усмехнулся Илюха.

– Да, весьма, – согласился я. – А вот твоя квартира, напротив, не соответствует ГОСТу, принятому в панк-движении.

Илюха рассмеялся над моей шуткой, а потом достаточно серьёзно ответил:

– Ну а что, по-твоему, у меня здесь на полу должны валяться засохшие кучи говна, из которых будут торчать затушенные о них бычки?

– Но панки ведь не приемлют такого чистоплюйства, – сказал я.

– Ну а вот тебе было бы приятно встречать Новый год в грязи? – спросил Илюха.

Я терпеть не мог грязь и вполне понимал, почему мы потратили три часа на генеральную уборку квартиры. Однако я не мог не завести этого разговора, поскольку мне необходимо было понять, почему Илюха идёт против основ панк-движения.

– Неприятно, – ответил я. – Но ведь ты же панк! Панки ведь не обращают внимание на такие мелочи, как пыль и беспорядок.

– На эти мелочи не обращают внимание панки, которые живут с родителями, – произнёс Илюха. – Если я не буду следить за чистотой и порядком, здесь очень быстро станет невозможно жить. Очень легко презирать грязь, когда вместо тебя убирается мама. Это офигеть какая удобная позиция. Но как только ты начинаешь жить сам для себя, сразу пересматриваешь своё отношение к уборке.

В дверь позвонили.

Это оказался Шрек. Он был уже не совсем трезв и к тому же привёл с собой незнакомую девушку по имени Маша. Я отметил, что Илюху немного смутило её присутствие, однако он пожал плечами и пригласил их в квартиру. Потихоньку стали подтягиваться другие гости: сначала Димка, вот-вот должна была приехать Ленор, однако её опередили Колян и Луис. Ленор приехала только в одиннадцать. Вместе с ней, к всеобщему удовольствию, была её сестра Оля. Я не разделял всеобщей радости, что девчонок у нас оказалось почти столько же, сколько парней, – это означало, что подарков на всех мне не хватит. От этого обстоятельства мне стало несколько неудобно, и лишь когда мы все уже сидели за столом, меня осенила мысль, что они тоже ничего для меня не приготовили.

Илюха, Шрек с Машей, Димка, Ленор, Оля, Колян, Луис и я собрались на кухне, возле праздничного стола. Мы все презирали систему и поэтому дружно выразили свой протест против традиций: оливье, который принесла к общему столу Оля, был предан анафеме и выброшен из окна кухни вместе с миской. Крабовый салат также было решено отвергнуть: вместо него в центре стола высилась тарелка с горой крабовых палочек.

Луис разложила мандарины по всей квартире, – они, словно ёлочные игрушки, наполняли дом цитрусовым духом Нового года. Шрек был за бармена: наливал всем желающим «крышесносящие коктейли», комбинируя в одном стакане жидкости, смешать которые осмелился бы только алхимик-недоучка. Тем временем Колян внёс свою лепту в праздничный новогодний стол: сварил относительно мытую картошку «в мундире». Оля и Ленор взяли всё, что было в холодильнике у Ильи, и, нарезав это, подали в виде салатов к праздничному столу.

Наконец, за пару минут до полуночи все набились в небольшой кухне, включили крохотный телевизор.

– Какой канал? – спросил Колян, которому достался символ семейной власти – пульт от телевизора.

– Да по хрену, – ответил Илюха. – На любом будут показывать одно и то же.

И действительно: через несколько секунд на экране появился Владимир Путин.

– Уважаемые граждане России, дорогие друзья, – начал свою речь президент.

– Он хоть раз может сказать что-нибудь оригинальное? – спросила Ленор.

– Сегодня мне хочется сказать вам особые слова… – продолжал вещать президент из экрана телевизора.

– Спасибо, что горбатились в этом году, в следующем придётся горбатиться ещё больше, – произнёс Димка.

Я знал, что Димка учится в институте на втором курсе и деньги ему даёт мама.

– …И, провожая уходящий год, сердечно поблагодарить вас за всё, что мы вместе сделали за последние восемь лет… – подводил итоги своего первого царствия Путин.

– Вместе в месте, да не многие знают, в каком, – передразнил Шрек. – Интересно, что вот он конкретно сделал за восемь лет.

Шреку было девятнадцать лет, и он как избиратель, большая часть жизни которого прошла не при Путине, бесспорно, имел право задать этот вопрос.

– …Мы не только восстановили территориальную целостность России, но и вновь почувствовали себя единым народом… – говорил президент.

– Какую территориальную целостность? – возмутилась Луис. – А Крым? А Севастополь? Что за херню он несёт?

– Мне больше понравилось, как он за всех сказал про чувство единого народа, – отметил Илюха.

Ребята начали спорить.

– Ну хватит, дайте послушать! – в какой-то момент воскликнула Оля.

Все на секунду замолчали.

– …Через несколько мгновений наступит Новый год… – продолжал человек из телевизора.

– Давай! Жги! – внезапно проснулся Колян. – «Я устал! Я ухожу!».

Но вместо этого президент произнёс речь о том, что в этом празднике заключены любовь к близким, тепло домашнего очага, надежда и вера, что всё сложится, что мы будем жить лучше… все эти слова были встречены с пренебрежением и улюлюканием. А я внезапно поймал себя на мысли, что мечтаю, чтобы Новый год принёс мне новую жизнь: без ненавистной школы, без мамы и Игоря, с новыми людьми, новыми приключениями, новой жизнью. Я бы так хотел всего этого, а ребята во всю глотку кричали:

– Уходи! Долой Володьку!

Они наивно думали, что это последний раз, когда они видят поздравление Владимира Путина с Новым годом. А тот поздравил россиян с Новым годом, и куранты на Спасской башне начали отмерять дюжину.

«Хочу кардинально новую жизнь в Новом году! – подумал я. – Хочу быть счастливым, хочу жить в доме, где меня никто не унижает, хочу ходить на учёбу с радостью, хочу море приятных друзей, хочу любить и чтобы меня тоже любили!»

– С Новым годом, ребята! – воскликнул я.

– С Новым годом! – отозвалась Оля.

– На хуй Новый год! – провозгласил Илюха.

– На хуй! – отозвались ребята.

Все разом выпили. Я – за свои мечты, Оля – за Новый год, а ребята – за неприятие общепринятых праздников и устоев. Я прекрасно всё понимал: это были панки, они отрицали социальные нормы и установленные рамки морали, они смеялись над добрыми рождественскими фильмами, их не трогала история про дядюшку Скруджа, да и сам Скрудж представлялся им добрым селезнем-миллиардером из диснеевских мультиков. Но всё-таки было несколько обидно, что они взяли и испортили мне тот волшебный миг, когда я почти почувствовал прикосновение мечты, – она была совсем рядом и обдавала меня ультрамариновым блеском надежды.

Куранты ударили в двенадцатый раз, заиграл гимн.

– Нет ничего более уёбищного, чем Новый год, – сказал Колян.

– Это почему? – спросила у него Луис.

– Новый год – это искусственно созданный праздник, – авторитетно заявил Димка.

– Аргументы? – затребовала Луис.

– Ну, во-первых, что такое Новый год? – Димка напустил на себя учёный вид знатока и, забыв, что при этом в важном споре следует хранить молчанье, пустился в подробные рассуждения. – Новый год – это альтернатива, предложенная гражданам большевиками, чтобы народ, отойдя от канонов веры, имел праздник, который согреет их зимними вечерами.

– А почему это плохо? – спросила Оля.

– Ты что, не понимаешь? – удивился Димка. – Этот праздник людям навязали, чтобы те отвлеклись от проблем, которые их окружают. На хуй он нужен?

– Потому что это самый светлый и чистый праздник в году. Он полон теплоты и добра, вот зачем он нужен, – ответила Оля.

– Какие штампы: «теплоты и добра!», – пренебрежительно воскликнул Димка. – Ленор, ты слышала, что говорит твоя сестра?

– Она, вообще, очень романтичная натура, – засмеялась Ленор.

– Теплота и добро, свет, чистота – это всё говно собачье, – заключил Колян. – Отбрось всё это и увидишь реальный мир. Он неказист и уродлив, но зато честен и лишён лицемерия.

Оля не торопилась с ответом. Она смотрела на Коляна, Димку, Ленор, Илюху, меня, а потом произнесла:

– Да пошли вы! Какое же у вас убогое представление об этом мире, если он неказист и уродлив.

– Такова жизнь, – пожал плечами Колян.

– Это твоя жизнь такова, – ответила Оля. – Потому что ты так всё воспринимаешь!

– Лучше воспринимать мир таким, каков он есть, чем смотреть на него через розовые очки, – сказал Димка.

– Да при чём тут розовые очки?! – воскликнула Оля. – Я же просто говорю про праздник, про Новый год. Без всяких очков: почему в эту ночь не забыть обо всех проблемах и невзгодах и просто не окунуться в атмосферу праздника?

– Это тебе нужно забывать о проблемах и невзгодах, – Колян скорее выбросил из себя слова, нежели произнёс их. – А у нас всё в порядке. Мы и так живём без забот.

– Ну да, живёте без забот в неказистом, уродливом мире, – кивнула Оля.

– Оль, ты вообще не понимаешь, о чём они говорят, да? – с недоумением спросила Ленор.

– Иди в жопу, Саш, – навзрыд ответила ей сестра и убежала из комнаты.

Ленор оглядела нас всех и виновато произнесла:

– Ребят, вы извините, что я притащила её с собой.

– Нет, Саш, спасибо тебе, – неожиданно для самого себя отозвался я. – Твоя сестра – отличное начало этого года.

Сказав это, я не стал дожидаться ответа и вышел, так и не узнав, что мои слова были восприняты как ирония.

В поисках Оли, я зашёл в спальню, где кто-то предавался любовным утехам: по густому сопению я догадался, откуда Шрек получил своё прозвище; стараясь остаться незамеченным, я поспешил закрыть за собой дверь.

Оля сидела в гостиной и курила сигарету. Когда я вошёл, она подняла на меня взгляд, выплывающий из-под груза краски, покрывающей глаза, и вновь отвернулась.

– Привет, – приветливо произнёс я.

– Чего тебе?

– Я лишь хотел сказать, что согласен с тобой.

– Да ну?

– Я тоже считаю, что в этом мире должно быть что-то, ради чего следует жить, на что надеяться и во что верить. Что-то светлое, чистое и доброе. Как Новый год.

– Ты это серьёзно или поглумиться пришёл? – спросила она.

– С чего вдруг мне над тобой глумиться?

– Они все смеялись надо мной. Даже Сашка, даже моя сестра! – срывающимся голосом произнесла Оля.

– Твоя сестра просто хочет быть крутой в глазах друзей, – сказал я.

– Ага. А этот Димка! Какой же он напыщенный, самодовольный козёл! – заключила Оля. – Он ведь ничего не понимает! Ничего!