скачать книгу бесплатно
Из-за двери высунулась голова Эмилио.
– Aqui еst еl caballo[1 - Вот лошадь (разг. исп.).], мама.
– Сними седло с буланой. Одеяло не забудь привязать, а на луку прикрепи мешок с мясом.
Пепе все еще молча наблюдал за отчаянными мамиными хлопотами. Подбородок у него окреп, губы вытянулись в нитку. Маленькие глазки посматривали на мать почти с подозрением.
Рози тихонько спросила:
– А куда собирается Пепе?
Глаза мамы вспыхнули.
– Пепе теперь взрослый мужчина и едет по мужским делам.
Пепе расправил плечи. Его губы вытягивались в струнку, пока он сам не стал похож на маму.
Наконец сборы закончились. Нагруженный конь стоял у дверей. Из парусинового мешка на дорогу накапала полоска воды, спускавшаяся к заливу.
Лунный свет к этому времени растворился в рассветном, и большая белая луна почти целиком погрузилась в океан. Семья стояла во дворе перед лачугой. Мама подошла вплотную к Пепе:
– Слушай внимательно, сынок! Езжай не останавливаясь, пока снова не стемнеет. Не отдыхай и не спи, даже если устанешь, и следи, чтобы конь тоже не останавливался. Береги пули: их всего десяток. Не объедайся вяленым мясом, не то дурно станет. Набивай живот травой, а мясо жуй понемногу. Коли в горах увидишь черных дозорных, не обращай на них внимания и заговорить с ними не пытайся. Да, и молиться не забывай!
Она положила иссохшие руки на плечи Пепе, привстала на цыпочки и чинно расцеловала в обе щеки. Пепе ответил тем же, потом подошел к малышам и тоже их расцеловал.
Наконец он вновь повернулся к матери. Ему хотелось на прощание увидеть ее доброй, мягкой, слабой. Он смотрел на нее заискивающе, но лицо мамы Торрес оставалось суровым и жестким.
– Езжай, – сказала она. – Не то тебя поймают, как цыпленка.
Пепе забрался в седло.
– Я мужчина, – сказал он.
Рассвет уже занялся, когда он въехал на холм и стал спускаться к небольшому каньону, по дну которого пролегала ведущая в горы тропа. Лунный свет вовсю воевал с солнечным, и от этого на востоке ничего нельзя было разглядеть. Не проехал Пепе и сотни ярдов, как его силуэт расплылся и еще до входа в каньон превратился в неясную серую тень.
Мама Торрес напряженно стояла в дверях, держа за плечи малышей. Они то и дело украдкой косились на мать.
Когда серая тень Пепе растворилась на фоне холма, мама обмякла и подняла протяжный, тонкий погребальный плач.
– Красавец ты наш!.. Храбрый ты наш! – выла она. – Защитник ты наш, сыночек любимый! На кого же ты нас покинул? – Эмилио и Рози вторили матери. – Нет больше нашего красавца, нет храбреца!
То был церемонный плач. Пронзительный вой трижды сменился тихим стоном, после чего мама Торрес вошла в дом и закрыла за собой дверь.
Эмилио и Рози озадаченно посмотрели друг на друга в рассветных лучах. Из дома доносились рыдания матери. Дети уселись рядышком на краю обрыва.
– А когда Пепе успел стать мужчиной? – спросил Эмилио.
– Вчера вечером. В Монтерее, – ответила Рози.
Облака над океаном побагровели от солнца, которое еще пряталось за горами.
– Завтрака сегодня не будет, – сказал Эмилио. – Мама не захочет готовить.
Рози не ответила.
– Куда пошел Пепе? – спросил ее брат.
Девочка оглянулась по сторонам и тотчас придумала ответ:
– Он отправился в путешествие и больше не вернется!
– Он умер? Думаешь, он уже умер?
Рози снова посмотрела на океан. На горизонте маячил крохотный пароход, от которого поднималась тоненькая струйка дыма.
– Нет, пока еще живой.
Пепе положил винтовку поперек седла. Он отпустил поводья, чтобы конь сам поднимался на холм, и смотрел только вперед. Каменистый склон зарос низкими кустами: Пепе отыскал среди них тропу и ступил на нее.
У входа в каньон он еще разок обернулся в седле, но ферма уже потонула в дымчатом свете. Пепе поскакал вперед, больше не оглядываясь. Склон каньона вздымался прямо над ним. Конь вытянул шею, вздохнул и пошел по тропе.
Тропа была старая, давно проторенная: влажная мягкая земля, посыпанная битым песчаником. Она обогнула склон каньона и круто спустилась на самое дно, по которому бежала река. На мелководье она была спокойной и весело сверкала в лучах восходящего солнца. Круглые камешки на дне были рыже-коричневые от водорослей. На песке вдоль берегов росла высокая и пышная дикая мята, а прямо из воды поднимался жесткий кресс-салат, выпустивший стручки и уже несъедобный.
Тропа нырнула в речку и появилась вновь на другом берегу. Конь с плеском вошел в воду и остановился. Пепе отпустил поводья и разрешил ему напиться.
Склоны каньона вскоре стали крутыми, и по обеим сторонам от тропы начали появляться первые гигантские стражи-секвойи с круглыми красными стволами и зеленой кружевной хвоей, напоминающей папоротники. Как только Пепе вошел под деревья, солнце исчезло. Пряный багровый свет таял в бледно-зеленом подлеске. Берега реки тонули в зарослях крыжовника, ежевики и высоких папоротниках, а ветви секвойи перекрывали небо.
Пепе напился воды, потянулся к мучному мешку и достал оттуда черную полоску вяленого мяса. Его белые зубы глодали полоску, пока твердые волокна не размягчились. Он медленно жевал, то и дело отхлебывая воду из брезентового меха. Его маленькие глазки закрывались от усталости, но мышцы лица были по-прежнему напряжены. Тропинка здесь стала совсем черного цвета и гулко стучала под копытами лошади.
Подъем становился все круче. У камней в реке образовывались маленькие водовороты. Венерин волос свешивал листья к самой воде, и она капала с кончиков обратно в реку. Пепе чуть съехал в седле набок, так что одна нога безвольно болталась в воздухе. Он сорвал с лаврового дерева листок и пожевал, чтобы хоть чем-то приправить сухое мясо. Винтовка все еще лежала перед ним поперек седла.
Внезапно он выпрямился, съехал с тропы и в спешке обогнул огромную секвойю, крепко придерживая поводья, чтобы конь не заржал. Лицо Пепе было напряжено, ноздри подрагивали.
Сначала издалека донесся топот копыт, а потом мимо секвойи проскакал толстяк с багровыми щеками и короткой белой бородой. Его лошадь опустила голову и тихо заржала над тем местом, где Пепе свернул с тропы.
– Вперед! – приказал ей толстяк и дернул поводья.
Когда топот копыт стих вдалеке, Пепе вернулся на тропу. Больше он не давал себе поблажек и сидел в седле прямо, а винтовку зарядил и поставил курок на полувзвод.
Тропинка стала очень крутой. Секвойи здесь росли небольшие, с иссохшими, обкусанными сильным ветром верхушками. Конь послушно брел по тропе; солнце медленно ползло над их головами к зениту.
Пепе подъехал к месту, где река выходила из узкого бокового ущелья, а тропа сворачивала в другую сторону. Он спешился, напоил лошадь, наполнил водой брезентовый мех и поехал дальше. Когда река осталась в стороне, деревья вокруг тоже исчезли: тропу окаймляли заросли чапараля, толокнянки и полыни. Да и мягкой черной земли под копытами как не бывало – только светло-коричневый щебень, грохотавший так, что маленькие ящерки от страха юркали в кусты.
Пепе обернулся в седле. Вокруг ни деревца: его запросто могли увидеть издалека. По мере того как он поднимался, местность становилась все более сухой, пересеченной и страшной. Тропа петляла между большими квадратными скалами. Серые кролики копошились в кустах. Воздух оглашал монотонный и пронзительный клекот какой-то птицы. На востоке вздымались бледные вершины гор, голые и сухие, точно присыпанные мукой. Конь Пепе все брел и брел по тропе, в сторону маленькой V-образной расщелины в горах – там был перевал.
Пепе то подозрительно косился назад, то осматривал горные вершины впереди. Один раз он заметил на голом белом отроге какой-то темный силуэт, но сразу отвернулся: то был черный дозорный. Никто не знал, кто эти дозорные, где они живут и что им нужно, но люди старались не обращать на них внимания и обходить стороной. Дозорные не тревожили тех, кто держался тропы и не совал свой нос, куда не просят.
Раскаленный воздух был полон легкой светлой пыли, которую ветер приносил с разрушающихся гор. Пепе сделал небольшой глоток воды из мешка, плотно его заткнул и повесил обратно. Тропа вела вверх по сухому глинистому склону, огибая скалы, ныряя в расселины, спускаясь в русла давно высохших ручьев и поднимаясь обратно. Подъехав к маленькому перевалу, Пепе долго смотрел назад. Черных дозорных он больше не увидел, на тропе тоже никого не было. Лишь верхушки секвой отмечали течение реки.
Пепе двинулся вперед. Его глазки почти слиплись от усталости, но лицо было по-прежнему суровое и очень мужественное. На перевале дул, вздыхая и свистя у обломанных краев гранитных скал, высокогорный ветер. В небе возле самого горного кряжа с яростным клекотом парил краснохвостый сарыч. Пепе медленно ехал по зазубренному перевалу и смотрел вперед, на другую сторону.
Тропа начала резко спускаться, петляя среди обломанных скал. У подножия склона была темная расселина, заросшая густым кустарником, а по другую ее сторону лежала небольшая равнина с дубовой рощицей посередине. Равнину пересекал шрам зеленой травы. А за ней поднималась еще одна гора, покрытая безжизненными скалами и иссохшими черными кустиками.
Пепе опять отпил из мешка: воздух был такой сухой, что горели губы, а ноздри изнутри покрылись корочкой. Затем Пепе снова пустил коня по тропе. Копыта скользили и едва удерживались на крутом спуске, сбрасывая вниз, в кусты, лавины мелких камешков. Солнце к этому времени уже закатилось за гору на западе, но по-прежнему ярко освещало дубы и поросшую зеленой травой равнину, а от скал все еще шел скопленный за день жар.
Пепе поднял глаза на вершину следующей горной гряды, такой же сухой и пыльной. На фоне неба темнел человеческий силуэт, и Пепе сразу отвернулся, а когда покосился туда еще раз, никого уже не было.
Спуск одолели быстро. Конь то поскальзывался, то мелко перебирал ногами, но в конце концов они оказались у подножия горы, где рос высокий темный чапараль, полностью скрывавший Пепе. Он взял винтовку в одну руку, а второй прикрыл лицо от острых хрупких когтей кустарника.
Пепе выбрался из расселины и поднялся на невысокий утес. Прямо перед ним расстилалась травянистая равнина с манящей дубовой рощей посередине. Минуту Пепе смотрел назад, откуда пришел, но не заметил там ни движения, ни звуков. Наконец он поскакал вперед, к равнине и зеленой роще, у дальнего конца которой обнаружил родник: вода била из земли, собираясь в естественном углублении, и оттуда питала всю равнину.
Пепе наполнил мешок, разрешил напиться давно страдавшему от жажды коню, затем отвел его в рощицу, со всех сторон защищенную от посторонних взглядов, расседлал и положил всю упряжь на землю. Конь подвигал челюстями и зевнул. Пепе привязал его веревкой к молодому дубку, вокруг которого было много свободного места и зеленой травы.
Пока конь жадно глодал траву, Пепе подошел к седлу, взял из мешка полоску вяленого мяса и неторопливо направился к дубу на краю рощицы, откуда можно было наблюдать за тропинкой. Он уселся в ворох хрустящих листьев и машинально полез за большим черным ножом, чтобы нарезать мясо, да только ножа у него больше не было. Пепе впился зубами в твердые сухие волокна. Его лицо ничего не выражало, но это было лицо взрослого мужчины.
Яркий вечерний свет еще омывал восточную гряду, а в долине уже темнело. С холмов к роднику прилетели голуби, а из кустов, пронзительно крича друг дружке, стали выходить перепела.
Краем глаза Пепе заметил, как из заросшей кустами расселины вышла тень. Он осторожно повернулся: пятнистая дикая кошка медленно кралась к роднику, почти прижав живот к земле и двигаясь неслышно, как мысль.
Пепе взвел курок и осторожно повел дулом, потом с опаской посмотрел на тропу и убрал палец. Он поднял с земли дубовую веточку и швырнул ее в сторону родника. Перепела, громко забив крыльями, поднялись в воздух, голуби тотчас разлетелись. Кошка встала, смерила Пепе долгим взглядом холодных желтых глаз и бесстрашно зашагала обратно в расселину.
Сумерки быстро сгущались в глубокой долине. Пепе шепотом помолился, опустил голову и мгновенно уснул.
Взошла луна и залила равнину голубоватым светом; с горных вершин, шурша, слетал ветер. Вверх-вниз по склонам в поисках кроликов рыскали совы. Где-то в заросшей чапаралем расселине тараторил койот. Дубы тихо шептали на ветру.
Пепе резко поднял голову и прислушался. Его конь заржал. Луна почти ушла за западную гряду, и долина погрузилась во мрак. Пепе настороженно выпрямился и схватил винтовку. Далеко впереди, на тропе, раздалось ответное ржание и грохот подкованных копыт по щебню. Пепе вскочил на ноги, подбежал к коню и повел его под деревьями. Затем накинул на него седло, крепко затянул подпругу, потому что им предстоял крутой подъем, и силой вложил удила в сопротивляющийся рот. Ощупал седло, проверяя, на месте ли вода и мешок с мясом. Наконец Пепе сел на коня и поскакал к холму.
Стояла бархатная ночь. Конь нашел, где тропа выходила из рощи, и начал подниматься в гору, скользя и спотыкаясь на камнях. Рука Пепе взлетела к голове: шляпы не было. Он забыл ее под дубом.
Конь еще взбирался на склон, когда с воздухом стали происходить первые, сулящие рассвет перемены: он приобрел стальной серый цвет, тщательно смешанный с ночным мраком. Вскоре перед Пепе вырисовался неровный, зазубренный горный гребень – изъеденный и истерзанный ветрами времени гранит. Пепе бросил поводья на переднюю луку, давая коню полную свободу в поиске дороги. В темноте кусты без конца хватали его за ноги, пока не разорвали брючину.
Постепенно через горную гряду стал переливаться первый утренний свет. Из полумрака начали проступать силуэты иссохших кустов и камней, с высоты казавшиеся странно одинокими. А потом свет потеплел. Пепе натянул поводья и обернулся, но в оставшейся внизу темной равнине ничего нельзя было разглядеть. Небо над встающим солнцем голубело. Здесь, на бесплодной горной почве, росли только сухие невысокие кусты, да вздымались тут и там глыбы обнажившегося гранита, похожие на рассыпающиеся в прах дома. Пепе немного успокоился. Он попил воды и съел полоску мяса. Высоко в светлом небе пролетел орел.
Внезапно конь Пепе резко заржал и стал заваливаться на бок. Он уже почти упал на землю, когда в долине грянуло эхо выстрела. Из раны за напруженным плечом хлынула струя крови: она то останавливалась, то била опять, то останавливалась, то била… Копыта сучили по земле. Пепе, наполовину оглушенный, лежал рядом с конем. Он медленно приподнял голову и посмотрел вниз. Тут же рядом с его головой упала срезанная веточка полыни, и между склонами каньона загрохотало эхо очередного выстрела. Пепе кинулся за ближайший куст.
Он на коленях пополз вверх по склону, помогая себе одной рукой, а в другой держа винтовку. Пепе двигался с животной осторожностью, быстро пробираясь к гранитной глыбе наверху. Там, где кусты были повыше, он вставал и бежал на согнутых ногах, а на открытых участках полз на животе, толкая перед собой винтовку. Последний участок пути был совершенно голый. Пепе на секунду замер и стрелой рванул к следующей гранитной глыбе.
Тяжело дыша, он прислонился спиной к камню. Когда дыхание немного восстановилось, он дошел по стенке до узкой трещины, сквозь которую можно было увидеть склон холма. Пепе лег на живот, просунул ствол винтовки в щель и стал ждать.
К этому времени солнце уже обагрило западные кряжи. К тому месту, где лежал мертвый конь, начали слетаться грифы. Небольшая бурая птица копалась в листьях полыни прямо перед дулом винтовки. Парящий в небе орел полетел к восходящему солнцу.
Пепе увидел в кустах внизу какое-то шевеление и покрепче стиснул винтовку. В следующий миг на тропу изящно вышла маленькая лань, пересекла ее и скрылась в кустах на другой стороне. Пепе терпеливо ждал. Далеко внизу расстилалась равнина с дубками и зеленой полоской травы. Тут глаза Пепе метнулись обратно на тропу: в миле от него, в зарослях чапараля что-то быстро промелькнуло. Пепе совместил мушку с прорезью в прицельной планке, присмотрелся и немного поднял целик. Движение в кустах повторилось. Пепе прицелился поточнее и наконец спустил курок. Грохот выстрела скатился по склону горы, взлетел на противоположный и эхом вернулся обратно. Все на холме замерло, а в следующий миг по граниту в трещине что-то чиркнуло, свистнула пуля, и снизу грянул выстрел. Пепе почувствовал резкую боль в правой руке. Между костяшками указательного и среднего пальцев виднелся осколок гранита, пронзивший руку насквозь: острие торчало из ладони. Пепе осторожно вынул камень. Кровь побежала ровно и спокойно – значит, все вены и артерии целы.
Пепе увидел в скале небольшую пыльную пещерку, сунул руку внутрь и набрал пригоршню паутины, которую смял в комок. Он припечатал его к ране, вминая мягкую паутину прямо в кровь. Она остановилась почти сразу.
Винтовка лежала на земле. Пепе поднял ее, зарядил новым патроном и лег в кусты на живот. Он прополз далеко вправо и, не вставая, стал медленно и осторожно взбираться на холм, время от времени останавливаясь передохнуть.
В горах солнце проникает в ущелья не сразу, ему надо подняться повыше. Но вот его жаркий лик выглянул из-за холма и мгновенно принес с собой зной. Белый свет падал на камни, отражался от них и прозрачными струйками опять поднимался в воздух: камни и кусты за ними тоже как будто дрожали.
Пепе все полз и полз вверх по склону, делая зигзаги, чтобы не подставляться под пули. Глубокая рана между костяшками начала пульсировать. Сам того не зная, Пепе прополз мимо гремучей змеи: она подняла голову и тихо, предостерегающе загремела хвостом. Он тотчас отшатнулся и пополз в другую сторону. Быстрые серые ящерки то и дело мелькали у него под носом, взметая за собой крошечные пыльные вихри. Пепе нашел еще одну большую паутину, смял и прижал комок к пульсирующей ране.
Теперь он толкал винтовку левой рукой. С кончиков его жестких черных волос на лоб и щеки стекали капельки пота. Губы и язык начали пухнуть. Пепе пошевелил губами, чтобы во рту образовалось хоть немного слюны. Его черные глаза с опаской и тревогой смотрели по сторонам. Когда на выжженной земле впереди остановилась ящерица, Пепе взял камень и раздавил ее.
Солнце миновало зенит, а Пепе еще не одолел и мили. Последние сто ярдов до высоких зарослей толокнянки он полз изнуренно, на последнем издыхании, а когда наконец дополз, то протиснулся между твердых узловатых стволов и уронил голову на здоровую руку. Тощие кустики почти не давали тени, зато давали укрытие. Пепе сразу уснул, хотя солнце жарило ему спину. То и дело к нему подскакивали маленькие птички, смотрели с любопытством и улетали прочь. Во сне Пепе корчился от боли, вновь и вновь поднимая и роняя больную руку.
Солнце скрылось за горными вершинами, наступил прохладный вечер, а потом и стемнело. Где-то на холме завыл койот: Пепе испуганно очнулся и оглянулся по сторонам сонными глазами. Кисть распухла и отяжелела; вдоль всей руки, по внутренней ее стороне, протянулась ниточка боли, которая заканчивалась где-то под мышкой. Пепе осмотрелся и встал, потому что вокруг была чернота: луна еще не взошла. Несколько минут он неподвижно стоял в темноте. Отцовский плащ давил на больную руку. Язык так распух, что едва помещался во рту. Пепе кое-как стянул с себя плащ, бросил его в заросли толокнянки и стал с трудом подниматься на холм, спотыкаясь о камни и продираясь сквозь кусты. Винтовка стучала по камням. Маленькие лавины гравия и пыли вырывались из-под ног и с шепотом летели вниз по склону.
Вскоре на небо вышла старуха луна, и впереди вырисовались очертания вершины. При лунном свете идти было проще. Пепе шел, чуть склоняясь вперед, чтобы больная рука свободно висела в воздухе. Его подъем состоял из отчаянных коротких рывков и минутных привалов. С вершины, гремя сухими стеблями диких кустарников, непрестанно дул ветер.
Луна была в зените, когда Пепе наконец добрался до острого хребта. Последние сто ярдов он шел по голому камню: землю здесь давно выдули ветра. Пепе забрался на вершину и посмотрел вниз. Там был такой же узкий каньон, как и оставшийся позади, чуть мглистый в лунном свете, заросший сухой полынью и чапаралем. Следующая гора резко поднималась в небо, на фоне которого были четко видны ее кривые гнилые зубы. На дне росли густые темные кусты.
Пепе стал спускаться по склону. Глотка слипалась от жажды. Он попытался было бежать, но тут же упал и покатился кубарем. После этого он вел себя осторожнее. Луна как раз скрывалась за горами, когда Пепе одолел спуск. Он ползком забрался в кусты, нащупывая пальцами воду. Нет, в русле никакой воды не было, только влажная почва. Пепе положил винтовку на землю, набрал пригоршню грязи и сунул в рот, но тут же выплюнул и стал отскребать землю с языка: она стянула рот, как примочка. Пепе принялся рыть в русле яму, чтобы собрать воды, однако вскоре уронил голову на влажную землю и заснул.
Поднялось солнце, и на землю опять сошел зной, а Пепе все еще спал. Только в разгаре дня его голова вдруг дернулась. Он медленно осмотрелся. Его глаза превратились в маленькие настороженные щелки. В двадцати футах от него, в густых зарослях кустарника стояла большая рыжевато-коричневая пума. Навострив уши и опасно припав к земле, она изящно помахивала длинным толстым хвостом и смотрела на Пепе. Потом она легла, не сводя с него глаз.
Пепе заглянул в ямку, прорытую в русле ручья. На самом дне скопилось полдюйма грязной воды. Он оторвал правый рукав, зубами вырвал из него лоскут, намочил в воде и обсосал, потом еще, еще и еще.
Пума по-прежнему сидела и смотрела на Пепе. Наступил вечер, но на склонах не было никакого движения: птицы не спускались в этот сухой каньон. Пепе время от времени смотрел на пуму. Веки зверя как будто начали смыкаться, пума зевнула и показала Пепе тонкий красный язык. Внезапно ее голова дернулась, а ноздри задрожали. Длинный хвост забил из стороны в сторону. Пума встала и бежевой тенью скользнула в густые кусты.
Минуту спустя Пепе тоже услышал звук: далекий топот лошадиных копыт по гравию. И еще кое-что: пронзительный собачий лай.
Пепе взял винтовку в левую руку и почти так же бесшумно, как пума, скользнул в кусты. В сгустившихся вечерних сумерках он пополз по склону к очередной вершине и выбрался наверх только с наступлением темноты. Силы его почти иссякли. В темноте он постоянно спотыкался о камни и падал на колени, но продолжал подъем, карабкаясь по изломанному склону.
Почти на самой вершине Пепе лег и немного поспал. Его разбудила древняя морщинистая луна, осветившая ему лицо. Он встал и пошел дальше, а ярдов через пятьдесят остановился и вернулся назад, вспомнив, что забыл винтовку. Он ходил среди кустов и щупал землю, но ружья нигде не было. Наконец он прилег отдохнуть. Боль под мышкой стала гораздо ощутимее, а рука словно вспухала и опадала при каждом ударе сердца. Пепе никак не мог устроиться так, чтобы тяжелая рука не давила на ноющую подмышку.
С последним усилием умирающего животного Пепе встал и снова пошел к вершине. Больную руку он придерживал здоровой, чтобы она не касалась тела. Пепе тащился из последних сил: несколько шагов и отдых, потом еще несколько шагов. Наконец вершина стала приближаться. Луна высвечивала ее неровные зубцы на фоне неба.
Сознание вдруг покинуло Пепе и рвануло по спирали вверх. Он рухнул на землю и замер. Хребет был всего в сотне футов от него.
Луна ползла по небу. Пепе немного развернулся, лежа на спине. Губы и язык пытались складывать слова, но выходило только неясное шипение.
С наступлением рассвета Пепе сумел взять себя в руки. Взгляд снова стал осмысленным. Он поднес к глазам огромную распухшую кисть и пригляделся к страшной ране. Яркая черная полоска бежала от запястья к подмышке. Пепе машинально потянулся за ножом, но не нашел его. Он осмотрел землю под ногами, подобрал острый камень и стал царапать им рану, пилить разбухшую плоть, покуда не выдавил из нее несколько крупных капель зеленого гноя. Пепе запрокинул голову и заскулил, как собака. Вся правая половина тела затряслась от боли, зато боль прочистила голову.
В сером свете восхода он поднялся на последнюю вершину и бессильно повалился рядом с невысокой каменной грядой. Внизу простирался точно такой же каньон, как и предыдущий: иссохший и необитаемый. Ни равнины с дубами и травой, ни даже густых зарослей на дне: только чахлые кустики полыни да обломки гранита. По всему склону были рассыпаны огромные глыбы, и вершину тоже венчали гранитные зубы.
Новый день набирал силу. Из-за гор вышло огненное солнце, и лучи обожгли лежащего на земле Пепе. В его жесткие черные волосы набились веточки и клочья паутины. Глаза закатились. Между губ виднелся кончик черного языка.
Он сел, втащил на колени огромную раздувшуюся руку и стал баюкать ее, раскачиваясь всем телом и стеная, потом откинул голову и посмотрел в бледное небо. Высоко-высоко над ним кружила почти невидимая черная птица, а чуть левее и ближе – еще одна.
Пепе прислушался: из долины, откуда он только что выбрался, донесся знакомый звук. То был взбудораженный и яростный лай собак, взявших след.
Пепе тут же уронил голову. Он пытался что-то пробормотать, но с губ сорвалось только неясное шипение. Дрожащей рукой Пепе перекрестился. Ему пришлось очень постараться, чтобы встать на ноги. Он медленно и не отдавая себе в этом отчета побрел к большой скале на вершине. Там он кое-как выпрямился, шатаясь из стороны в сторону, и расправил плечи. Далеко внизу темнели кусты, в которых он спал. Пепе держался из последних сил, но стоял – черный силуэт на фоне утреннего неба.
В воздухе у его ног что-то просвистело. С земли подскочил камешек, и пуля улетела в следующий каньон. Снизу гулко грянуло эхо выстрела. Пепе на секунду опустил голову, потом снова заставил себя выпрямиться.
Его тело дернулось назад. Левая рука беспомощно порхнула к груди. Внизу прогремел второй выстрел. Пепе качнулся вперед и упал со скалы. Тело ударилось о землю и кубарем покатилось вниз, взметнув за собой маленькую пыльную лавину. Когда Пепе наконец врезался в кусты и замер, лавина медленно подползла и накрыла его с головой.
Змея
