Фантазии об Азии. Часть 1. Любовь, смерть и фотороботы

Стас Кон

Фантазии об Азии. Часть 1. Любовь, смерть и фотороботы

Предисловие

Есть одна притча родом из Азии. Двое мужчин на вершине горы:

– О чём ты думаешь? – спросил старого мудреца тот, кто был намного моложе.

– О будущем, – ответил старый мудрец, – жаль, что его невозможно увидеть. А о чём думаешь ты?

– О дальних странах из рассказов путешественников. О том, как они прекрасны. Жизнь в этих странах полна радости! Я столько удивительного слышал о них и слушал бы еще больше! Жаль, что никогда их не увижу.

– Глупец! – разгневался мудрец и продолжил. – Мне не дано увидеть будущее, но перед тобой все пути открыты! У тебя есть молодость и силы, зачем тратить их на фантазии?! Путешествуй, и ты увидишь все чудеса и красоты своими глазами!

Мужчина послушал старого мудреца и отправился в путь. Много лет не возвращался он на родину. А когда вернулся, снова встретился с мудрецом на вершине горы.

– О чём ты думаешь? – спросил его мужчина.

– О будущем. Жаль, что его невозможно увидеть.

– Глупец! – не выдержал мужчина и повысил голос на мудреца вопреки всем законам и правилам. – Ты и понятия не имеешь о том, что неведенье – это и честь, и счастье! Послушав твоего совета, я отправился в дальние страны, чтобы покинуть царство моей фантазии и увидеть их истинный облик. И теперь я несчастнейший человек в мире! Я видел столько боли, горя и страданий, сколько не вынести за одну земную жизнь! Люди не только у нас, но и в дальних странах тоже несут свой тяжкий крест, и никакие чудеса не могут скрасить их безрадостного существования. Вовек мне не забыть всех виденных печалей, и я проживу свою жизнь, вновь и вновь переживая каждую из них.

Мудрец сказанному очень удивился.

– Не то говорят о дальних странах путешественники, что ты сейчас рассказал мне, – заявил он, ни капли не оскорбленный.

– Заходя в чужие гавани на своих крепких судах, они не бросают якорей надолго, – объяснил мужчина, – а за короткий срок не увидеть настоящую жизнь. Вот путешественники и описывают одни красоты да диво. Я же подолгу жил в каждом из мест и успел понять их истинный облик. Теперь я знаю, как оскорбительны, как жестоки по отношению к живущим истории путников о чужих землях. Они обманывают одних, а других унижают ложью и безразличием. Поэтому послушай меня, мудрец! Не плачь о том, что будущее от нас скрыто. Поживешь в нем пару лет – и познаешь одно лишь горе! А если путником станешь, посетившим будущее лишь ненадолго, превратишься в того, кто воспевает поверхностное, не замечая истинного. К счастью, ни той, ни другой ошибки тебе не совершить, ведь ты одержим тем, что тебе недоступно. И это высшее счастье!

Договорив, мужчина ушел, оставив мудреца думать. Как же быть, если больше всего на свете ты хочешь приоткрыть завесу манящей тебя тайны? Приоткроешь ненадолго – на всю жизнь останешься всего лишь зевакой. Поселишься по ту сторону завесы – преумножишь свою скорбь. Неужели безропотно любить непостижимую тайну – это единственный выход?

Мудрец, однако, после долгих месяцев раздумий нашел иной путь и даже придумал, как спасти несчастного мужчину от его печалей. Но это требовало времени, а старость от него не отступала. Поэтому мудрец решил, что отныне он не будет стареть и начал молодеть вместо этого. Почти сто лет спустя он превратился в прекрасного юношу, не растеряв своей мудрости при этом. Он отправился на вершину горы и встретил там несчастного мужчину, ставшего уже глубоким стариком.

– О чём ты думаешь? – спросил юный мудрец этого старика.

– О дальних странах из рассказов путешественников. О том, как они прекрасны. Жизнь в этих странах полна радости! Я столько удивительного слышал о них и слушал бы еще больше!

Юный мудрец понял, что старость отобрала у несчастного мужчины память. Этого мудрец и ждал столько лет. Он усадил немощного старика и сказал с улыбкой:

– Тогда я тоже расскажу тебе о дальних странах. Всё, что знаю.

И юный мудрец рассказал старику множество историй, куда более подробных и увлекательных, чем истории путешественников. Куда более ярких и чувственных. И ни одна из них не была правдивой. Он вспомнил всё, что слышал о дальних странах за свою юную, но уже такую долгую жизнь, и всё переврал. Во благо.

В этом не было неуважения к страданиям несчастных, ведь все герои были вымышленными. Опасности эти фантазии тоже не представляли, ведь мы не живем в историях подолгу: человеку дано благо вовремя их покинуть. И юный мудрец продолжал осыпать мужчину выдумками, которые удивляли, развлекали и радовали его. Может быть, где-то они еще и пугали, а то и заставляли слезу пустить, но и страх этот, и печаль благими были, и с преследовавшей мужчину всю жизнь скорбью они не имели ничего общего. И потому к концу историй старик был счастлив. Он улыбался до ушей. Завеса тайны пала, а по ту сторону оказался удивительный мир, наполненный судьбами поучительными, увлекательными, удивительными. Такими реальными, на первый взгляд, но достаточно вымышленными для того, чтобы не привести человека к отчаянию.

– Теперь, зная всё о дальних странах, я могу спокойно умереть, – смиренно сказал мужчина. – А тебя я узнал, мудрец, и говорю тебе спасибо! Хочешь, в благодарность я опишу то, что увижу перед смертью?

– Хочу, – ответил юный мудрец, никогда не упускавший возможности преумножить свои познания.

Мужчина, на самом деле ничего не забывший, а просто научившийся жить со своей болью, лег умирать и перед смертью наградил мудреца за его доброту той же справедливой монетой.

– Я вижу будущее, – соврал умирающий, и мудрец затаил дыхание, внимая каждому слову, – оно удивительно! Дома из стекла тянутся к небу, обгоняя горы и заигрывая с небесным огнём. Свет повсюду, и даже ночью здесь не торжествует тьма. Повозки без лошадей и мулов ровным ручьем движутся по миллионам дорог, гладкостью своей превосходящим кожу первых красавиц. Если взять всех живущих сейчас и к ним добавить всех уже почивших, людей получится всё равно меньше, чем живёт в будущем. Эти люди прекрасны, они яркие и счастливые. Конечно, как и всем нам, им знакомы беды, но они умеют сиять, подобно звёздам. Сиять на волшебных подвижных картинах, сиять на подмостках в окружении тысяч людей, сиять наедине друг с другом. Какой бы ни была жизнь, они умеют жить, не сдаваясь. Не поддаваясь горькой судьбе. И знаешь что, мудрец? Они тоже только и думают, что о будущем.

И старик, закончив свою ложь, умер с улыбкой на лице. А юный мудрец, окрыленный услышанным, продолжил свой путь, решив дожить до этого будущего, во что бы то ни стало.

И да, такой притчи нет. Но зато теперь, уважаемый читатель, ты знаешь, почему действия всех этих рассказов разворачивается в странах, в которых я никогда не бывал и почему при работе над ними я не посчитал нужным заглянуть ни в одну карту, ни в один словарь, ни в один путеводитель.

Ким Издэд

«В свои двадцать семь Ким Мирэ популярнее Пола Маккартни» – банальное и непрошеное сравнение предложил один из зарубежных репортеров. Мирэ, видите ли, тоже автор; её песни слушают миллионы по всему миру; она единственная в группе «Otherworld», кто не стесняется выходить на сцену с музыкальным инструментом, электрогитарой, демонстрируя при этом очень неплохой уровень игры.

– Вот только Пол был басистом, – ворчал её бывший Дживон, битломан до мозга костей.

– Был? – удивилась Мирэ.

– Ну да, он умер ещё в шестидесятые. Ты разве об этом не слышала? Расскажу!

Они с Дживоном уже год как не вместе – не получается у неё. Как и прочие бывшие, он довольно быстро испарился из памяти. А вот легенду о смерти Пола Маккартни или «Paul is dead», как её еще называют, Мирэ помнила до сих пор. Она почему-то верила в эту байку, опровергнутую уже десятки раз: мол, в 66-м Маккартни в автокатастрофу попал и не выжил, а заменили его двойником. Ни один здравомыслящий человек на это так и не купился, но здравомыслие никогда не было отличительной чертой Мирэ.

– Я начну сольную карьеру, – заявила она однажды, накануне подписания нового контракта. Группа была на пике славы, все ждали продолжения, поэтому другие участницы «Otherworld» были шокированы её решением, как и менеджмент. Но больше всех недовольство проявили фанаты: они не поддержали Мирэ, называли её предателем, обвиняли в распаде семьи, каковой и считали «Otherworld». Во всём этом они были отчасти правы. Сольная карьера Мирэ в итоге не задалась, что уже и через год самостоятельной работы стало понятно. Девушка покорно вернулась в группу, находившуюся в состоянии затянувшегося отпуска. С её возвращением все, как казалось, успокоились, и всё вернулось на круги своя. А Ким Мирэ в очередной раз убедилась: не стоит слишком много о себе мнить.

– Популярнее Маккартни, да? Но у него-то с сольной карьерой всё в полном порядке, – злорадствовал Дживон во время пьяного звонка бывшей.

– У его двойника, ты хотел сказать?

– Видишь! Ты даже до двойника не дотягиваешь!

И Мирэ была с этим полностью согласна.

***

«Kim is dead» – гласил агрессивный заголовок статьи, которую показали Мирэ однажды. В этом пожелтевшем не от времени «текстике» утверждалось, что вернувшаяся в состав «Otherworld» Ким Мирэ – всего лишь двойник той самой девушки, которая когда-то написала все лучшие песни группы и была королевой их живых выступлений. И если в случае с Полом хотя бы имели место быть настоящая авария и глупые усы, послужившие почвой для слухов, то Мирэ, к счастью, и аварии, и растительность на лице обошли стороной. Однако автор статьи уверенно заявлял, что Мирэ подменили. Основанием для этих утверждений является, дескать, информация из закрытого источника, к певице очень близкого.

– Это ведь не проблема, так? – спокойно спросила певица своего полноватого менеджера. – Глупости, не более!

Менеджер ушел от ответа. Он боялся, что фанаты не простят Ким ухода из группы даже после её возвращения и с радостью подхватят слух о том, что их любимую Мирэ заменили бездушным двойником, которая и наделала всяких глупостей. И, как оказалось, боялся он не зря: многочисленные ролики в социальных сетях, разоблачающие поддельную Мирэ, появлялись один за другим и набирали немыслимые количества просмотров и лайков; петиции с требованием признать правду о смерти девушки заполнили собой интернет; приглашения на шоу и подкасты дождём сыпались на группу, но темой обязательно должен был стать двойник. «Otherworld» были на острие внимания и многих сильных мира музыкальной индустрии это порадовало бы, но для южнокорейского гёрлзбэнда это было трагедией. Айдол может быть совершенством с ограниченным числом допустимых пороков, но он должен быть. А вот Мирэ, по мнению поклонников группы, больше не существовало.

Девушке, а точнее её двойнику, даже угрожали расправой. Сожжением, если быть точнее. Мирэ периодически представляла себе, как угрозы воплощаются в жизнь, и улыбалась: не многие удостаиваются чести умереть дважды. Но боссы агентства довольно быстро пресекли такого рода сообщения и вообще хорошо позаботились о её безопасности. Надо отдать им должное: и в медийном пространстве они боролись за свою подопечную всеми силами, но никакие аргументы не убеждали публику в том, что Мирэ – не двойник самой себя. Расхожим заявлением сторонников этой теории было то, что в двадцать первом веке можно подделать всё: от голоса и образа певицы на записях и клипах до её живых выступлений. Нейронные сети, искусственный интеллект, дипфейк – люди бросались словами так, словно понимали, что за ними стоит. Как именно подделать голос человека со стопроцентной точностью при помощи нейронных сетей? Никто не знает ответа, но все уверены, что это возможно. А как научить двойника быть на сцене неотличимым от оригинала? Никто не скажет точно, но дорогой кастинг и качественные голограммы в помощь. Осталось только пытать Мирэ заклятьем «круциатус», чтобы она всё это признала – тоже очень действенный способ, конечно.

Последним бастионом обороны оставались сами «Otherworld», которых к прессе с начала всей этой истории не подпускали. На первых порах боссы считали, что вовлекаться в дискуссию обо всём этом ниже достоинства группы и что это ударит по их репутации неконфликтных, скромных, свойских девчонок. Певицы просто продолжали работать вместе, как будто все слухи ничего для них не значили. Но когда волна негатива вокруг Мирэ достигла пика, когда клипы группы стали уничтожать дизлайками, а на концертах начали агрессивно подавлять вокальные партии Мирэ гулом недовольства, тогда стало понятно, что публичное заявление просто необходимо. Оно, по мнению руководства, даже могло бы решить проблему, будучи правильно подготовленным и исполненным: девушки тренировались и жили вместе с пятнадцати лет и были в глазах фанатов сёстрами, которые знают друг о друге всё и легко отличат оригинал от подделки.

– Они всё еще верят трём другим, – сказал Мирэ её менеджер, – уверены, что они не часть заговора. Их слова о том, что ты настоящая, могут всё изменить.

Мирэ поверила и с нетерпением ждала пресс-конференцию, убежденная, что она решит все проблемы. Но её ждало разочарование.

***

С момента решающей пресс-конференции прошло уже восемь месяцев. Той самой пресс-конференции, на которой все участницы «Otherworld», кроме Мирэ, в один голос сообщили, что понятия не имеют о том, настоящая она или нет и судить не берутся. Чтобы снизить уровень абсурдности подобного заявления, девочки подали его с отрепетированными улыбками и очаровательными смешками, как своего рода шутку для СМИ. Но и этого было более чем достаточно для того, чтобы убедить армию фанатов в их правоте. Всем стало окончательно понятно, что Мирэ – подделка. Девушек, вероятно, на всё это подговорил кто-то из руководства агентства, в последний момент изменившего стратегию: испугались, что оставшиеся участницы группы, заступившись за Мирэ, тоже потеряют свою репутацию и популярность. Так Ким Мирэ снова осталась одна.

Она уехала за город и поселилась в хорошем, уютном, достаточно отдаленном от Сеула и всеобщей шумихи доме. Уехала тайно, разумеется, чтобы никто не смог её выследить. Пришедшая опосля мысль подать на кого-нибудь в суд и, наконец, разобраться с этой ситуацией ни к чему не привела: весь интернет не засудишь, а из группы она ушла сама, не выдержав напряжения. Да и не было никакого смысла винить в случившемся хоть кого-то, кроме себя. Вместо этого Ким немного поплакала, а потом решила что-нибудь написать.

В детстве, когда она еще не была Мирэ и когда у неё была настоящая семья, девочка любила записывать свои мысли. Это давалось ей не просто, так как Ким любила пофантазировать и любая попытка честного описания недели, дня или события неизбежно превращалась в увлекательный рассказ, который имел лишь касательное отношение к правде, но которым зачитывались все родственники. Внимание к её работам девочке очень нравилось, и она продолжала писать, всё больше выдумывая. Ким никому никогда об этом не говорила, но того, что она написала в детстве, хватило бы на целую библиотеку. И каждый текст был пропитан любовью: той, с которой она его создавала и той, с которой он принимался родными. Редкий эталон отношений «автор-читатель», который сложился между ней, её родителями и её младшим братом, перестал существовать после пожара, в котором погибла не только библиография девушки, но и вся её семья. С тех пор Ким перестала писать.

Если что она и придумала в детском доме, так это новое имя себе – Мирэ. На большее сил не хватило. Несколько лет, проведенных в учреждении, развитию её фантазии не способствовали: потенциальная аудитория была не очень читающей, да и условия не вдохновляли. Зато окружавшие её там люди любили танцы и вокал: включали дорогостоящие песни на дешевых колонках и подпевали в своё удовольствие, разучивали неловкую, но тогда казавшуюся очень стильной хореографию. Занятие это увлекало как воспитанников, так и педагогов. Все на время превращались в подобие семьи. Мирэ, после смерти родных скованная и боявшаяся лишний раз издать звук, решила попробовать тоже всем этим заняться, чтобы не отрываться от коллектива и не страдать от одиночества за письменным столом. И вскоре выяснилось, что и к этому у неё талант. Гитару она тогда же освоила: петь и танцевать под одни и те же песни со временем стало скучно, и Мирэ сочиняла новые для себя и подруг. И да, она действительно смогла назвать других девочек из приюта подругами со временем. Даже сёстрами. Сёстры, как и полагается, испытывали по отношению к Мирэ целую гамму чувств: любили, ненавидели, уважали, подражали и тихо завидовали. Зато очень шумно подговаривали её пройти кастинг в одном из развлекательных агентств – вдруг повезет. Тогда Ким переехала бы в новое общежитие, делила бы комнату с классными девчонками, танцевала бы и пела: иными словами,сменила бы приют на приют подороже. «Почему бы и нет», – подумала Мирэ и с легкостью прошла кастинг. Настолько убедительно, что в агентстве даже закрыли глаза на её сложный юридический статус сироты. Всем было очевидно: Ким Мирэ станет большой звездой. Она и сама в это поверила и потому с легкостью начала новую главу своей жизни. Конечно, ныло что-то внутри из-за расставания с приютскими девочками, но менять семью к тому моменту Мирэ было уже не впервой.

Её новой семьей и стали «Otherworld». И, возможно, были бы ею до сих пор, если бы Мирэ с самого начала верила в эти отношения. Но наученная опытом потерь, она сознательно отстранялась от других участниц: со всеми, но не своя. Она ведь и сольную карьеру начала отчасти именно поэтому: ничто ведь не длится вечно. В итоге, они её не поддержали, и она ушла, но случившееся, не смотря на абсурд ситуации, казалось ей закономерным. Мирэ верила, что следом за «Otherworld» придут следующие, а затем еще одни и круговорот семей в жизни – это нормальное явление, написанное ей на роду. «Долог путь к настоящей семье», – думала девушка, понимая под «настоящей семьей» самое традиционное, что только можно себе представить. Есть люди, – говорила она себе, – которых отпустить невозможно. Маленькие, трогательные, твои. Когда-то давно она сама была таким человеком в настоящей семье, а пройдет время – и у неё непременно будут такие же. Настоящие. В этом она видела финишную прямую своего извилистого пути и его финальную точку. Хэппи энд.

Однако сейчас Мирэ была, так сказать, еще в дороге и решила, что ей позарез нужно сесть и написать путевой дневник. Но, как и в давно сгоревшем детстве, фантазия снова уводила девушку всё дальше от реальной жизни, часто не стоящей описания. Идея автобиографии, изначально поселившаяся в её голове, быстро трансформировалась и начала обретать всё более внятные, но какие-то совсем другие черты. И Мирэ, раз десять обдумав свой новый замысел, в итоге пришла к выводу, что он стоит трудов и работа обещает быть интересной.

«Исповедь двойника» – так девушка озаглавила еще пустой лист и принялась за работу. Без каких-либо серьезных намерений и планов Ким решила описать историю своей жизни так, словно она и правда была двойником, подменившим почившую в двадцать семь Мирэ. «Теперь, когда мне никто не верит, её хотя бы признают мёртвой и примут в одноименный клуб», – написала девушка на одной из страниц предисловия. На другой она начала свою вымышленную биографию, которая не отличалась от настоящей по своей сути. Кто мог бы согласиться на работу двойника айдола? Тот же, кто мог бы согласиться на карьеру айдола: оторванный от родных человек, для которого труд был единственным способом что-то изменить в своей жизни, а внимание публики было единственной доступной формой любви. Придумывая повороты судьбы и интригующие коллизии, Мирэ вписывала себя в них аккуратно, пытаясь сохранить тонкий баланс между вымыслом и реальностью. Процесс был для неё увлекательным и целебным: она довольно быстро забыла обо всём произошедшем и с головой погрузилась в биографию своего двойника.

Когда дело дошло до конкретики, Мирэ стала писать ещё осторожнее: кто, когда, зачем нанял её на эту работу и что случилось с настоящей Ким Мирэ? Обо всём этом девушка «откровенничала» деликатно, не называя конкретных имён, но сдабривая страницы достаточным количеством талантливых выдумок, в которые фанаты легко бы поверили, но за которые её не покусали бы бывшие коллеги и их юристы. Через пару месяцев Мирэ и правда всерьез задумалась о публикации написанного. Не по причине мести и не в качестве шутки, а просто потому, что ей действительно нравился текст.

***

Сделав несколько полезных звонков, Мирэ добилась того, что дома у неё оказался профессиональный редактор – еще достаточно молодой и очень красивый мужчина. Китаец. Консультировавшие Мирэ по этому вопросу знакомые из книжного бизнеса посоветовали опубликовать книгу именно в Китае: у скромниц «Otherworld» там миллионы фанатов, жаждущих узнать побольше о двойнике и смерти Мирэ. Кроме того, публикация в другой стране снизила бы количество возможных юридических претензий: мол, судиться с иностранцами, представляющими интересы автора, было бы слишком накладно. Конечно, текст в таком случае еще предстояло перевести на китайский язык, но это было вопросом времени, которого у почившей Мирэ теперь было полно. Оригинал же на родном корейском будет ждать своего часа, если вдруг книгой заинтересуются и на родине Ким.

Общались Мирэ и редактор с красивым именем Лу Вэй как раз на корейском, которым мужчина владел в совершенстве. Он не только похвалил девушку за литературный талант, но и деликатно не стал выяснять, написала ли она правду. Он просто приехал работать с тем, кто предложил горячий материал, заинтересовавший издательство. Не с Ким Мирэ он ежедневно садился за редактуру и не с её двойником, а просто с девушкой из плоти и крови, находящейся с ним в одной комнате здесь и сейчас. Это подкупало, как и его яркая внешность. Вместе они придавали тексту стройность и со временем предались не менее приятным вещам: всё происходящее обостряло вкус Мирэ к жизни.

Довольно быстро девушка осознала, что её ощущения от работы и от человека как будто смешиваются: еще ни один текст не возбуждал её так сильно, как Лу Вэй. Ежедневный совместный труд был ни с чем несравнимым удовольствием. Поэтому Ким ни капли не удивилась, когда однажды заподозрила у себя сильные чувства. Поделиться ли ими с Лу Вэем? Этот вопрос Мирэ часто задавала себе, но всегда отвечала отрицательно, как будто боялась спугнуть какую-то магию, тайну в их отношениях. Что, если Ким признается в том, что она настоящая? Тогда книга, вероятно, потеряет в цене. Что, если Ким признается Лу Вэю, что любит его? Тогда в цене, возможно, потеряет уже она сама. Мирэ знала, каково это – обесцениваться и решила не торопить события. Она решила подождать.

Недели между тем шли своим чередом, следуя законам природы, и останавливать время приходилось насильственными способами. Например, смотреть на спящего Лу Вэя по ночам, жертвуя собственным сном: банально, сентиментально, но так приятно, учитывая то, что этот мужчина выглядел как Давид. Китайская копия. Еще Мирэ настаивала на выходных, хотя совсем в них не нуждалась с точки зрения отдыха. Просто тормозила рабочий процесс. А Лу Вэй, намёков не понимавший, в такие дни дом просто покидал. Девушке это было ужасно неприятно, и после его возвращения она, не узнавая себя, искала следы других женщин. На его одежде и в его запахе, конечно: к счастью, ничего не находила. Однажды Мирэ попросила Лу Вэя не уезжать больше во время выходных, и он безропотно согласился. Она была на седьмом небе от счастья, и лишь спустя время ей в голову пришла мысль, что причиной такого лёгкого согласия могла быть не глубокая симпатия, а банальный профессионализм и уважение к клиенту. Эта мысль была ею безжалостно сожжена.

Говорили Мирэ и Лу Вэй в основном о работе и о книге, а вот интимное они обсуждали только на языке тела. Девушка пыталась отыскать в поцелуях и действиях своего редактора сигналы, намёки, приглашение к дальнейшему развитию их отношений. Но ничего подобного она не замечала, возможно, из-за трудностей перевода. Её забавляла мысль о том, что Лу Вэй занимается любовью как бы с акцентом, хотя в прочих языках акцент у него отсутствовал. Но не может же человек во всём быть совершенным? Успокаивая себя этой мыслью, Мирэ окончательно поверила в то, что Лу Вэю в постели просто не хватает словарного запаса. И потому ничего удивительного не было в том, что со временем она стала читать в его движения то, что хотела сама.

Разрушить прекрасную иллюзию взаимной любви теперь уже ничто не могло. И лишь однажды в Мирэ закрались сомнения. Это произошло в тот момент, когда Лу Вэй притащил с собой в постель рукопись. Он, вероятно, просто хотел поработать допоздна, но одно потянуло за собой другое, и вот они уже занимаются любовью посреди разлетевшихся по кровати страниц. Именно Лу Вэй был инициатором. А Мирэ, как бы ни желала она этого мужчину, к своему тексту относилась всерьез. Первому тексту со времён смерти родителей и брата. Та лёгкость, с которой Лу Вэй переключился со столь важной работы на секс, показалась ей оскорбительной. Её как будто использовали, а страницы рукописи вдруг превратились в неудобное постельное бельё, которое можно и сменить при необходимости. На протяжении всего процесса Мирэ не могла отделаться от мысли, что герои её же собственной книги смотрят на всё это и осуждают, посмеиваются. А потом, так как Мирэ не могла отключить фантазию, они стали присоединяться. Секс превратился в оргию.