скачать книгу бесплатно
– Я за свободу роста к далям вышины.
– Я за рабство чувственных порывов, пусть уздой затянуты будут потуже, и погоняя коней чёртову дюжину, пускай за края унесут.
И мигом незримо потехи слоняются пусть, небыль преодолевая и тьму пресыщая узорами страсти, прикрасой оков.
У меня бомба в груди, я взрывотехник,
Пламя несётся по катакомбам артерий,
Корневища нисходят ко мне, расцветают ветви,
Мой сок их питает, выходя к кронам наверх,
Выхожу погуляю, растворюсь в безконечности мыслью.
Свет!
"каково бы я смел,
да не смог,
но выткал,
испещрял,
ещё одна капля эссенции эндокринной"
– Ах да, теперь понятно. – Говорит прохожий голос по местным берегам.
– Он томный и тяжёлый. – Молвит обвисшая сединой скала.
– Непонято, да внятно. – Говорю я во власти разряда.
Самобыт небытия, прости меня! Ведь, как можно разделять отношения с особью противоположной половины рода, словно дружественные или недружественные? Это парадоксальный абсурд. По моему – либо чувства, либо их не существует.
Психологи любят дробить суть вещей до атомов, но не затрагивая исконных основ, и получается, что там уже ничего и не разглядишь толком, сливается мимо по жилам кровь. Дружба с мужскими особями, а женщина, либо моя, либо не моя. Вот и всё!
– Женщина будет с тобой, если ты будешь для неё другом. – Склоняется подальше от сути незримый валун.
– В итоге оказывается, что дружба это нечто неопределённое, аморфное и постоянно капризное, безысходное и лицемерием протискивающееся сквозь боязливость. У меня не было ни разу дружбы с женщиной, только любовь. Дело в том, что пылкое чувство не может следовать в одном векторе, так и звёзды, но бывает, что вследствие слияния двух светил рождается одно и неповторимое, более веское и со вспышками, и таковое полыхает едино не представляя раздвоения никогда более, это вселенская физика, так однажды слилось в яму море, а вселенная когда-то преисполнится тусклыми плотными глыбами, что сбиваясь в массивы начнут излучать гораздо более тяжёлый свет, будет больше напряжения, тогда и проснутся гиганты новых мер. А бывает, что нет, бедлам, остывающая апатоабулическая заморозь, нехватка центробежности в кинетическом стазисе, динамики завихрения мало.
– Хочу увидеть деревья полыхающие осенним пожаром, чтобы волнами их листвы шуршащей мою непоколебимость сглаживало. Не до любви мне нерушимому.
– Это моя смерть, но не полностью, каждая формация в динамике мер растворяется, мысль за мыслью исчерпывается, действие к действию меняет содержащую его плоть и сущее предстающее для плоти рамкой картины.
– Звучит будто это твоя жизнь, но не полностью, рамки картины гораздо обширней текущей восприимчивости глазного или ментального фокуса, а стало быть стоит расширить таковой. – Резонирует сей тон сквозь каменный скрежет и стон.
– Я умираю опутанный отсутствием встречных чувств, мёртв, но кто б оживил. Я бы чаял да таял в сим, но не встретил самоотверженого жара любви на пути.
– А ты представь, что она рядом. – Каменный треск скрипит.
– Так и не родившись? Кто ты? Тебя нет! Я пьянь и авантюрная гибельность спрыгнувшая с морского курса, а ты голос галюцинирующий невзначай.
– Пьянь и я, моё ментальное зеркало пластично порождает резонанс с твоим гласом и мыслью в такт.
– Не обманывай себя, не обманывай меня, и будет всё, как было, так не будет впредь никогда и поныне. Состояние предсмертное протяжённостью в жизнь.
Спокойной ночи, спи, иначе я тебя пробужу окаменелость позабытая, выпавшая за края восприимчивости биослоёв.
– Мне и так хорошо.
– Рад не видеть. Испорченность умолкшая твоя, ищи бытия или сникни в безмерности заблудших берегов когнитивного края у пропасти.
– Не хочу, и думаю, что мне это не сильно то и надобно в незыблемом покое, мне нравится валяться из воды выглядывая.
– Ты путаешь приоритеты не по своей причине, ведь оперируешь лишь со случившимся в безучастности.
– Кто-то ублажает себя влагой веками с места не сдвигаясь, размокает на берегу вечности. Это долгая судьба и в ней всякое довелось видывать.
– Таково святое видится вам?
– Святейшее, меня нет, но ничего и не требуется.
– И здесь ли? И была ли изломанность залежей песка, словно туман пулями просеянный подвывал над золотым блеском смертельных искр с терзаемым их жалами ветром.
– Ну не совсем, святое не позволяет осилить убиение, так что прости, я полежу ещё немного, пущусь в забвение.
– И не новость, и умер бы в твоих осколках, как напоследок робость идущая стремглав с обрыва соскальзывая неловко, наполняется мятежами в предвкушении убийственной боли, последней всевышней кары не одолённой собственной данностью.
– Не надо умирать, не надо, это же так прекрасно жить в предвкушении смерти.
– Ну что ты, ну что же. Издыхающий поэт, никто не измерит сие и не сможет.
Избавься от меня пока не поздно, я испорченный блуд из морских пучин, ханыга, заколдырь мнущий тропы местной гавани.
Прости, прости, я тебя предал выпадая из внимания к были, и словно небыль ищу, да ничего не найти среди нахлынувшего в буйстве делирия.
– Ищи, проси, умоляй, выпади за край, если требуешь.
– Давай взбодряй молекулы!
– Ледяная вода лучше это делает, с каждой отходящей волной норовлю уснуть, но тут же одёргиваюсь водной свежестью с хлёстким испугом неожиданности, каждый набег повторяет предыдущий и ни разу не находит полного соответствия. Так где же и кто здесь? Вон мера несущая сложила новую траекторию движимую истоком самой вечности. – И с небес осыпается градом с горох, льда безудержный поток.
– И пусть до небыли прорвутся скупые узлы отчаяния сего, чтоб тебя коснувшись непробудным рёвом похваляющей ругани, продеть петлёй ещё однин узор.
– И пьём сию кровушку раздираемых полотен, словно хищная сущность зубцами кромсает плоть.
– Извини меня говорливого до немоты в окаменелость упёршегося смыслами, ведь здесь так одиноко.
– За что извинить?
– За пьянь, за ругань, за уловки.
– Ладно, но в последний раз, запомни, соизволь вникать в сию поруку.
– И ты продолжай, немая пустота обездвиженности, отсутствие полнящееся мной.
– Я умер навсегда, всё, расход по отдельным кульминациям,
Тебе весело, а я смерть, томный яд, нерушимый ужас, умолкающая в бездне глыба.
– Ужас милостив в моменты несущегося мимохода, даже превосхитителен.
– Это уже живность! Доведётся, увижу во всей красе твою роскошность, коли каменную плоть растоплю, да потечёт лавой красная муть безысходно и парящими дымными смолами развеет скованность душ.
– Красный цвет, цвет жизни и буйства, а красота ерунда, затмлённая чувствами явь! – подытожил поэт.
Скала на берегу: "Полная ерунда, так что уповай на изысканность и чуткость, я проверю прежде, чем пройдут века.
Пышность мысли твоя да будет и в том уверенность, и в том тебя я не выкину из памяти. Бывай!
Приятных сновидений, буйствующий поэт". – Молвит пустота, божественность, любовь и убийственная боль. Но не притворствует ли?
– Я повержен алкоголем и чувством дрянным! – Неудержимый рвётся крик.
– В другой раз. Спать иди! – камень раздаётся хрустом и скрипом.
– Ветер, чеши мою разнузданную главь, угомонюсь же в пору позднюю напоследок, когда навсегда.
Самая высшая точка бытия пестрит всегда здесь, непосредственно, рядом. И ты, пустота до смерти немая, обнажай свою прелесть, пока тебя не узнаю во всеобъемлющей ипостаси. Всё человечество изощрялось, вся жизнь вилась кровавыми струями, рвущейся плотью металась, дабы ты сейчас осмыслял и в сопутствии том внял вопль безрассудный!
– Какую прелесть в сей миг вы разумеете?
– Ты пользуешься моментом и мной! Я тебе дам во всею преисполненность!
Будешь попусту выть в изгнании, словно волчица в лунном свету облизывая свой блеклый мех с золотом полуночи оседающим на него под веющий пыл паров выдыхаемых вслед туману тянущемуся за смещением масс воздушных.
Слушай меня, я для тебя слишком молод, уходи по хорошему в томление безкрайней тиши.
– Да, ты прав, я всегда ведовал то до поры той, до какой не был прохожим мимо несущегося вселенского вихря.
– Что за лажа?
– Лужа небесных слёз, солёное море прямиком из космоса в космос.
– Мне не хватает волнистой ласки шторма в быту, но похоже я обойдусь.
– Я спать хочу! Сколько можно прощаться? Вечность непробудная!
– Спокойной тьмы, ночи, неутомимая обездвиженностью поза, мысленная пустота ветра, дьяволица скалой притворствующая, любовь, но не сейчас и не здесь, словно на вылет сквозной в брачных узах волокшаяся прелесть, не успеть за которой увидывать силуэт житейский должным образом.
– Прекрасно. Я умолкаю, впереди неограниченная ничем безконечность.
– Ты меня лучше вылечи безвозвратно.
– Обязательно, ты уже мой пациент.
– И я умру, на большее не годен.
Нет, сейчас уймусь, значит гожусь.
– Ну ладно, соизволю твоей милости исчезнуть этой ночь, но ты забудешь под утро, что вечность коснулась роли житейской, словно укутавшись хворью за жизнь свою дерзать побредёшь и найдёшь нечто непревзойдённое.
– Остряк каменного надлома в натуре, вот это упоение.
Был ли? Может буду пьян. Вся жизнь мечется, подобно мечется веер меж увесистостью воспоминаний и лёгкостью забвения.
Тьма, сон, красочные существа переливаются светом и исцеляют меня, они есть я, я их порождение, я их игра, их божественный дар, средь вселенских пустот вожделение.
– Доброе утро. – Раздаётся в солнечных лучах голос мне неведомый.
– Кто же это? Соизволь явиться!
– Не обращай внимание, меня здесь нет, не было и не будет.
– Я ожидаю живого общения, визуализируй свои переживания не посредством голоса в моей голове, неявленное и безсмертное, ведь поэт никогда ничего не забудет! Предлагаю поправить это живой обстоятельностью несметно.
– Это невозможно, хотя реализуемо!
– Нет ничего невозможного в рамках вселенских закономерностей.
– Но нет желания, каково в основу бытия уложено, вездесущего и всемерного.
– Возжелай и иди съешь тогда покуда вожделеется.
– Пойду и сожру полностью.
И накрыло приливом валун, он ещё немного булькал, раздавался резонерством каменный стук, но шелест волн берег смывающих утром, смывает и прошлую ночь, засохшую на ладонях соль и с глаз мерцающий блеск звёзд сквозь ушедший сон.
Девица персоной мне неведомая прогуливаясь по Солнца отблескам поёт, напевает неслыханные мелодии, гласом их завивает. И всё то, что было сном, откровениями онейроса рассеялось, и я тяготея уклоном с их обрыва в бездну утренней были, пробуждаюсь, погружаюсь в явь легкостью падающего срыва, подобно плод поспевший.
– Какое платье красивое.
– Спасибо!
– Лишнее, сказал бы.
– Что вы подразумеваете?