скачать книгу бесплатно
– Демон Натанаэль, – голос Виктора набирает силу, – именем Господа приказываю тебе ответить! Что тебе нужно, чтобы ты навсегда покинул Марию де Мюссе?!
– Да пошёл ты, штопаный гандон! – выпаливает мой высокоинтеллектуальный речевой аппарат.
Что же теперь будет? Что я наделала?! Он теперь никогда не захочет говорить со мной! Мои мозги тонут в том самом тумане, о котором несколько минут назад упоминала Мария. Я валюсь с высот Олимпа в бездну отчаяния. Бежать, спрятаться, подальше укрыть свой позор! Ниже ума, глубже мыслей, в тёмный угол, забиться, свернуться, зажмуриться, вжаться. Меня нет!
– Отец Виктор, – голос Марии удивлённый и… обрадованный. – Демон… он, кажется, ушёл. А что такое… га-а-ан-до-о-он?…»
Эпизод 8. «Война полов»
«Свет
Озарил мою больную душу!»…
Нет, не так.
«Рай!
Обещают рай твои объятья!»[1 - «Свет озарил мою больную душу… Рай – обещают рай твои объятья!». Строки из песни «Belle», мюзикл «Собор Парижской Богоматери».].
И это тоже.
И тысячи, сотни тысяч других эпитетов, из сочинений всех поэтов всех времён и народов. Как объяснить единственному в мире человеку, что он для меня… словно восход Солнца над океаном? Словно полная Луна над тихим омутом лесного озера? Словно все краски мира, все вкусы и запахи, всё тепло и нежность?
Вот уже пятый день мы с Марией пребываем в некоей обволакивающей, растворяющей, дурманящей прострации. Она – потому что это, похоже, вообще основное состояние её ума. А я… глупею на глазах? И мне это нравится?
Каждый день с утра мы ходим на мессу. О, как чудесна месса, когда её служит ОН! Я люблю всех ангелов, святых и всю дирекцию Небесной Канцелярии. (Тем более, что давно уже поговаривают, будто и наши, и их акции сходятся в единых руках. А наша, якобы, конкуренция – лишь байки, для стимуляции трудового энтузиазма рядовых сотрудников. Все знают, что право последнего слова всегда остаётся за Самым Главным. Об этом просто не принято говорить вслух. Особенно в присутствии Главного).
Вчера мы с Марией ошиблись и явились к ранней обедне. Её проводил другой священник. Какой-то лысый желчный тип, рано начавший стареть. Мне он не понравился. Мы дождались второй обедни, поздней. В нашем любимом уютном боковом приделе. Пока ждали – рассматривали картинки Крестного Пути, размещённые вдоль стен. Несколько лубочно, но в целом – мило.
А потом были полчаса неземного блаженства. Мы с Марией неотрывно созерцали Единственного. Слышали музыку его проникновенного баритона. Причащаться, правда, не стали: жить-то хочется.
Мария, кажется, видит в нём свою единственную надежду на спасение. От меня. В стенах храма, рядом со святым отцом, она чувствует некоторую защиту. Глупая: как будто молельные тексты на мёртвой латыни способны чем-то мне навредить. Как будто опиум для народа, именуемый религией, способен стать отравой для крысы, именуемой демоном!
Если я и веду себя в последнее время сдержанно, так только потому, что сама этого хочу. И… мне немного стыдно за допущенную давеча бестактность. Я могла бы даже извиниться… Но… Он меня смутил! Я не виновата! Просто сорвалось с языка, от неожиданности, первое, что пришло в голову! Я вовсе не собиралась никого оскорбить. Просто перенервничала.
Нет. Не буду извиняться.
После мессы мы каждый день подолгу гуляем в парке. В том самом парке, где мы познакомились с плутом Фламмелем. Говоря «мы», я имею в виду себя и Марию. В последнее время мы неплохо ладим. Я – всё больше покачиваюсь на волнах сладостных грёз. Она… Да кто ж её разберёт? Я не читаю в душах. Может, строит коварные планы, как от меня избавиться. Пусть делает, что хочет – лишь бы не мешала!
Родители, кажется, тоже довольны переменой в состоянии дочери. По крайней мере, кормят сытно и в душу лезть не пытаются.
…Парк оказался совсем близко к храму: минут десять ходьбы. Он больше походит на одичавший старый сад или чуть уприличенный лес, чем на творение рук цивилизованных горожан. Может, здесь когда-то и впрямь был чей-то сад… Старые флегматичные деревья прожили на белом свете никак не меньше сотни лет. Липы, каштаны, клёны, дубы. Они уводят дух от мирской суеты к вечному. Я начинаю думать, что существуют в дикой природе такие уголки, из которых каждый – в гораздо большей степени храм, нежели любой храм, сооружённый человеческими руками. Каждая травинка, каждая трещина на коре, каждый лист воспевают Создателя гораздо проникновеннее, чем любой григорианский хор. Возможно, я сужу предвзято, из-за того, что никогда не питала к людям особой симпатии.
Ко всем, кроме одного.
…По земле в разные стороны петляют посыпанные гравийным щебнем дорожки. Они изящно вьются, огибая купы деревьев. Поэтому, откуда бы ни шёл в твою сторону человек, всегда получается, что он появляется из-за поворота.
Народу в парке мало, особенно днём. Работающему люду некогда здесь шастать, а обеспеченные бездельники находят себе места поинтереснее.
Иногда вдоль дорожек встречаются скамьи. Они деревянные и тоже старые, подобно всему остальному парку. В некоторых выломаны отдельные доски. Но я… нет, Мария нашла одну целую. Похоже, местная обстановка ей знакома. Наверно, она уже бывала здесь раньше.
Она всё время выходит к этой скамье. За спинкой скамейки сплетаются ветвями разросшиеся кусты. Они гораздо выше человеческого роста; а когда покроются листвой, то, видимо, превратятся в подобие нерукотворной зелёной беседки, способной скрыть многое от посторонних глаз. Ну, так и есть: Мария вспоминает, как пряталась здесь в детстве от няньки. С тех пор кусты стали ещё гуще…
…Из-за поворота дорожки показался человек. Среднего роста, худощавый, одетый во всё чёрное. Лет тридцати или около того. Колдун, чернокнижник и алхимик. Учёный. Николя Фламмель. Он неторопливо шагает, рассеянно глядя по сторонам и постукивая по земле длинным прутиком. Улыбается своим мыслям.
– Эй! Привет! – окликнула я его. – Привет, господин колдун!
Фламмель остановился возле скамьи, где я сидела.
– А-а… Привет. И Вам доброго здоровья, мадмуазель де Мюссе… Ты что тут делаешь?
– А как ты думаешь?
– Не знаю. Может быть, поджидаешь очередную жертву?
В иной раз я бы, возможно, возмутилась его высказыванием. Но только не сегодня. Сегодня я была добрая.
– Вот ты хочешь меня обидеть, Фламмель, а зря. Я ведь не только гадости делать могу. Сейчас, например, я готова обнять весь мир. Во мне звучит музыка! Ты считаешь, что я сижу в засаде, а я просто любуюсь природой и радуюсь солнышку. Посмотри, как скамейка нагрелась.
– Ох, не верю я в безобидных демонов, – скептически качает головой колдун.
– Вот, послушай, – я пытаюсь выхватить из эфирных потоков, сквозящих в моём уме, что-нибудь более-менее складное. – Послушай:
«Прикосновенье к божеству!
Прикосновенье к торжеству!
Прикосновенье к волшебству!
Ах, нет… я не переживу!»
– Это что? – с подозрением спрашивает Фламмель.
– Это? – я отчего-то смущаюсь. – Это стихи… Слова в рифму.
– Слова в рифму? – Фламмель с изумлением присвистывает. – Да, душевные расстройства бывают иногда заразительны…
– Кстати, о расстройствах, – вспоминаю я. – Как там наша больная?
– Сейчас, – Фламмель делается сосредоточенным.
Я вся непроизвольно передёргиваюсь, когда ультрафиолет его взгляда прожигает моё нутро. К счастью, это очень быстро заканчивается.
– А всё не так уж плохо, – удивлённо сообщает Фламмель. – Я думал, будет хуже.
– В смысле? Она поправилась?
– Ну, как сказать… Вы с ней как-то умудрились друг к другу приспособиться. Нашли некое динамическое равновесие.
– И что теперь? Она уже не сойдёт с ума?
– Риск ещё есть. Но уже не такой высокий, как поначалу. Если ты поумеришь свою активность, у неё есть шансы продержаться.
Не скажу, чтобы выражение «поумеришь активность» сильно меня обрадовало. Я и так в последние дни веду почти растительный образ жизни. Куда уж умеряться-то!
– Послушайте, мадмуазель де Мюссе, – Фламмель говорит как будто мне в лицо, но смотрит сквозь меня. – Время Ваших… э-э-э… неприятностей уменьшается с каждым днём. Демон уйдёт в строго определённый срок. Осталось одиннадцать с половиной месяцев – меньше года! Наберитесь мужества и терпения, и Вы останетесь в полном порядке. Вы меня понимаете?
Моя голова слабо дёрнулась против моей воли. Мария кивнула, что ли? Да, что-то я совсем контроль ослабила…
…Фламмель ушёл, а я осталась в смятении чувств. Его последние высказывания напрочь снесли и смяли моё безмятежное расположение духа. «Время… уменьшается с каждым днём… Осталось одиннадцать с половиной месяцев!». Моё земное время уменьшается с каждым днём, с каждой минутой, каждой секундой! И плевать-то на тело – жила я и без него, оно даже взлететь не способно. Страшно другое: безвозвратно теряется время, которое я могла бы провести с НИМ! С моим Виктором (победителем!)! Теряются мгновения неописуемых наслаждений. Безграничного счастья. Как измерить, сколько счастья я уже потеряла из-за своей непростительной медлительности?!
Я вдруг осознала, что машинально глажу рукой шероховатую доску скамьи, как могла бы гладить бархатную кожу ЕГО рук. Я узнала, что кожа у него бархатная, потому что Мария прикасалась к его пальцам, когда целовала их.
Счастливая! Всё ей! Хотя для неё это действо – всего лишь дань обычаям. Ритуал демонстрации почтения. Гомагиум, выражаясь по-научному. Вассал выражает почтение феодалу, адепт религии – духовному пастырю. Так принято в их обществе. Целование руки другому человеку символизирует признание его превосходства и собственной готовности подчиниться.
Всего лишь обычай. Такой же, как снимать шляпу при встрече или отвешивать почтительный поклон.
…Так что же я сижу?! Нельзя больше терять ни минуты. Нужно бежать, рассказать всё ЕМУ и отдаться обоюдному счастью целиком, с головой.
Я вскакиваю на ноги… и цепенею. Ну, хорошо, допустим, через пять минут я буду в храме, рядом с НИМ. Взгляну в его лицо. Или брошусь к его ногам. Неважно. А дальше?
Я легко могу накатать сколько угодно докладных Бахамуту. Я даже могу сочинить развёрнутую объяснительную самому Ваалу, главе нашего Департамента. И мне хватит широты моего лексикона, хватит умения обращаться с речевыми оборотами.
Но когда дело доходит до того, чтобы сообщить одному-единственному жалкому человеку о своих чувствах… Куда пропадает мой богатый словарный запас???
Делаю шаг. Останавливаюсь. Разворачиваюсь и иду в противоположную сторону. Потом бегу.
…Я догнала Фламмеля у дверей его дома. Чутьё помогло мне не сбиться со следа. Фламмель как раз ковырялся ключом в замке. Он нервно шарахнулся в сторону, когда я подскочила к нему с разбегу.
– Ты что? С ума сошла?
– Надо поговорить, – выпалила я, тяжело дыша.
– Кому надо? Мне, например, не надо.
– Мне надо.
– Может, потом как-нибудь?
– Нет. Время уходит.
– Ну, заходи, что ли, – колдун галантно пропустил меня вперёд, в дом.
Я остановилась на пороге.
– Ты разрешаешь мне войти, сам, по доброй воле?
В принципе, в дом к человеку можно заходить и без этой старинной формулы. Но утвердительный ответ даст мне возможность вернуться в любое время, уже не спрашивая согласия хозяина.
– Да ладно уж, по доброй, проходи давай.
Небольшой двухэтажный каменный домик целиком принадлежал Фламмелю. Внутри оказалось довольно уютно, хотя и немного пыльно. Хозяин бросил плащ на вешалку в прихожей и провёл меня наверх, в гостиную.
…Он сразу повалился в кресло-качалку возле камина. А я остановилась посреди комнаты, изучая обстановку. Просторное помещение служило одновременно и гостиной, и столовой. А также, похоже, и рабочим кабинетом, и, зачастую, спальней. Слева от входа размещался упомянутый уже камин – массивный, внушительных размеров, отделанный каким-то серым камнем. Справа, в глубине, у дальней стены, стоял широкий диван, застеленный красно-коричневым покрывалом. Над диваном висел не менее широкий, не первой свежести, гобелен с изображением сцены охоты.
Стена напротив двери выходила двумя окнами на улицу. И, наконец, в свободных промежутках по периметру комнаты располагались несколько стеллажей, заваленных всяким хламом. Я разглядела бумажные листы, книги, свитки, какие-то невыразительные коробочки, образцы минералов, алхимическую посуду, чучела мелких животных, несколько письменных приборов… Дальше я глядеть не стала. Женская рука явно не притрагивалась ко всему этому великолепию. Вся обстановка в доме выдавала во Фламмеле закоренелого холостяка.
В центре комнаты, на почётном месте, важно располагался большой овальный стол из тёмного полированного дерева. А вокруг него – четыре стула с высокими спинками, из того же материала. На столе вперемежку валялись листы с рукописными текстами. Проследив за направлением моего взгляда, Фламмель не поленился подняться. Он аккуратно сгрёб листы в стопку и переложил на каминную полку. После чего вернулся на прежнее место.
Я снова взглянула на камин. На его полке разместилась целая кунсткамера в миниатюре. Здесь бок о бок вытянулись в ряд, по-порядку: статуя многорукого индийского божества с лицом слона; ярко раскрашенная маска шамана из племени, обитающего на другом континенте; резная шкатулка; чернильница с пером; кастрюлька с длинной ручкой, используемая некоторыми народами для приготовления напитка «кофе»; склянка тёмного стекла с притёртой стеклянной же пробкой; вазочка с печеньем. И, с краю, довольно крупный серый булыжник неправильной формы.
Булыжник почему-то привлёк моё особое внимание. То ли своей неуместностью в жилище учёного человека… То ли напомнил о чём-то… Прихотливостью изгибов и выщербин своей поверхности он располагал досужего наблюдателя к философическим размышлениям о смысле бытия.
Огня в камине, естественно, не было, ибо никто не потрудился заняться его разведением. Среди углей тускло отсвечивал металлическим боком небольшой тигель, установленный на треножнике. (Для тех, кто никогда не увлекался ни алхимией, ни тяжёлой промышленностью, поясню: тигель – это такая посудина конической формы, сужающаяся книзу, с толстыми стенками, предназначенная для расплавления тугоплавких веществ. Все уважающие себя алхимики и чернокнижники пытаются в тиглях переплавлять свинец в золото. Для тех, кто знаком с законами физики, совершенно очевидно, что такое превращение невозможно без ядерного синтеза. А для организации полноценного ядерного синтеза огня и тигля, как правило, маловато. Нужен ещё хотя бы философский камень…).
Из любопытства я подошла поближе к камину и заглянула внутрь, чтобы узнать, что за варево готовил мой колдун. На дне тигля, сквозь слой копоти, поблескивал свеженький слиток золота.
– Испачкаешься, – предупредил Фламмель. – Там копоти полно. Давно не чистил.
– Ты зачем золото в камине держишь? – только и смогла спросить я. В памяти всплыли недавние визиты к ювелирам. Поди, уже волосы на себе рвут с горя, бедолаги…
– А что? – невинно поинтересовался хозяин дома.
– Украдут же!
– Ерунда, – отмахнулся Фламмель.
– Ну, как знаешь, – я вернулась к столу и расположилась на одном из стульев. Стул был жёсткий.
– Кофе хочешь? – смилостивился хозяин.
– Спрашиваешь! Кстати, где взял?
– Мне из Турции привозят. Знакомые, с оказией.
– Что-то я больше ни у кого здесь, в городе, его не видела.
– А его здесь не пьют. Не принято как-то… Может, возить дорого… Да и вкус – на любителя.
Разговор возобновился, когда Фламмель пододвинул мне чашечку с ароматной чёрной жидкостью.
– У тебя, кажется, дело ко мне какое-то было. Срочное, – напомнил он.
– Ах, да, – я так зацепилась мыслями за золото в камине, что почти позабыла о первоначальной цели своего визита.
– Да… – я медлила, не зная, как начать разговор. – Как у вас, людей, принято объясняться в любви? – рубанула я, наконец, с плеча.
– Что??? – Фламмель вскинул брови. – Зачем тебе это?
