Они жили в СССР. Враги народа, участники войны

Вопрос: Если в телятнике не могло оказаться зараженной соломы, тогда зачем вы запрещали ею пользоваться?

Ответ: Опасность заражения использованной соломы была и в телятнике, хотя в меньшей степени, чем в изоляторе, поэтому я с целью профилактики и запрещал пользоваться этой соломой вновь.

Вопрос: Следовательно, и в приведенном вами выше случае заноса использованной соломы в коровник имелась опасность занесения туда инфекции?

Ответ: Безусловно.

Вопрос: Вы как ветврач совхоза не обеспечили недопущение подобного случая?

Ответ: Да, полностью я этого обеспечить не смог.

Вопрос: Сколько было случаев в совхозе болезни лошадей холкой и сколько от этого пало?

Ответ: За время моего пребывания в совхозе холкой болело пять лошадей, из них пала только одна от заражения крови.

Вопрос: Следствию известно, что вы направляли в столовую совхоза явно недоброкачественное мясо с целью возбудить недовольство рабочих. Требуем правдивых показаний по этому вопросу!

Ответ: Мясо мною направлялось исключительно в распоряжение кладовщика всегда доброкачественное, и направляемое уже непосредственно в столовую мясо осматривалось мной только в случаях требования заведующего столовой, в случае подозрения на порчу мяса в кладовой. За все время заведующий столовой вызывал меня для осмотра мяса всего 2 раза, и я оба раза мясо браковал.

Вопрос: Следовательно, вы забраковали мясо в этих случаях только после требования завстоловой, а до этого сами это мясо туда, несмотря на его явную недоброкачественность, направили?

Ответ: Это мясо мной в столовую недоброкачественным не направлялось. Оно могло испортиться исключительно в кладовой совхоза и оттуда уже негодным быть отправлено в столовую. Был также случай, когда один бычок уже сдыхал, я распорядился его прирезать, а сам куда-то срочно выехал из совхоза. По приезде мне завстоловой сказал, чтобы я осмотрел мясо, сданное в столовую. Осмотрев мясо, я его выбраковал. Оказалось, что санитар после прирезки бычка сдал это мясо без моего предварительного осмотра.

Вопрос: Если бычок уже сдыхал, то какую цель вы преследовали его прирезкой?

Ответ: Использовать его мясо в пищу.

Вопрос: Вам должно было быть уже тогда ясно, что его мясо в пищу будет непригодно. Это подтверждается тем, что вы всё-таки, по вашим словам, мясо после осмотра по требованию завстоловой выбраковали. Следовательно, вы и в данном случае пытались снабдить столовую недоброкачественным мясом?

Ответ: Мясо этого бычка было бы годным, но оно в течение двух дней хранилось в несоответствующих местах и испортилось. Я в течение этого времени отсутствовал и приехал, только когда это испорченное мясо было сдано в столовую для приготовления пищи.

Вопрос: Вам предъявляются показания завстоловой совхоза [фамилия скрыта], из которых усматривается, что именно вы непосредственно направляли в столовую явно недоброкачественное мясо. Требуем правдивых показаний!

Ответ: Приводимые случаи в показаниях [фамилия скрыта] о направлении мною в столовую недоброкачественного мяса в действительности места не имели.

Вопрос: Расскажите подробно о ваших взаимоотношениях с райветврачом [фамилия скрыта].

Ответ: С райветврачом [фамилия скрыта] я неоднократно встречался по служебному поводу, советуясь, и информируя друг друга о ветеринарном состоянии совхоза и района. Два раза я с ним встречался в дружественной семейной обстановке, выпивали. [Далее текст скрыт].

Вопрос: Следствию известно, что во время этих встреч вы договаривались об организованных вредительских действиях. Расскажите подробно, каким образом это происходило.

Ответ: Я при этих встречах ни от кого разговоров об организованных вредительских действиях не слышал и сам подобных разговоров не вел.

Вопрос: Когда и от кого вы получали деньги по почте?

Ответ: Никогда и ни от кого я денег по почте не получал.

Вопрос: Вы лжете, так, как следствию известно, что в конце июля сего года вы получили деньги по почте в конверте, напечатанном на машинке.

Ответ: Конверт, напечатанный на машинке, я действительно получал. Это было письмо из Москвы от брата, но денег в этом или в каком-либо другом конверте я никогда не получал.

Протокол мною прочитан лично и из моих слов записано правильно. [подпись Стальгороова М. Ф.]

Допросил [фамилия скрыта]

Приговором судебной коллегии по уголовным делам Минского областного суда от 20—21 декабря 1938 года за «экономическую контрреволюцию» (вредительство), члены контрреволюционной организации «Ветврачи-вредители» были приговорены к различным срокам исправительно-трудовых лагерей. Руководитель контрреволюционной организации ветврач района [фамилия скрыта] приговорен в 20 годам ИТЛ, ветврач совхоза «Ударник» Стальгоров Михаил Флорентьевич к 15 годам ИТЛ.

Прочитав протокол допроса Стальгоров М. Ф. вместе с моим внуком, юристом мы пришли к выводу, что никакой контрреволюционной деятельности Стальгоров М. Ф. не вел. Учитывая все его показания можно было инкриминировать ему – халатность.

Определением судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда БССР от 17 ноября 1939 года приговор Минского областного суда был отменен и дело направлено для доследования. У меня есть копия решения этого суда. Коллегия Верховного суда по уголовным делам состоялась по протесту прокурора Белоруссии. Протест мотивировался тем, что материалов следствия недостаточно для обвинения арестованных. Главным образом, потому что не проводилось ветеринарной экспертизы причины падежа скота. В копии приговора Верховного суда (дописано другим почерком), что мера пресечения остается арест.

Приговор Минского областного суда отменялся полностью для всей группы. Следователю, ведущему это дело, необходимо было провести более глубокое расследование, в том числе организовать ветеринарную экспертизу с привлечением ученых. Это был достаточно большой объем работы, в это же время в Смоленской области проходил абсолютно аналогичный судебный процесс над «Ветврачами-вредителями». Он описан Мишагиным, бывшим в то время адвокатом. Мишагин пишет, что с этим делом «Врачей-вредителей» и решением Смоленского областного суда, он сам побывал ан приеме у Генерального прокурора СССР Вышинского. Именно Вышинский спросил у Мишагина: «А была ли ветеринарная экспертиза?». На, что Мишагиг ответил, что никакой экспертизы не было. Вышинский сказал Мишагину, что Генеральная прокуратора разберется, что если действительно экспертизы не было, будет опротестовывать приговор.

Мишагин пишет, что Генеральная прокуратура опротестовала приговор по делу «Ветврачей-вредителей» в Смоленской области и в конечном итоге все арестованные по этому делу были выпущены на свободу. Я полагаю, что опротестование прокуратуры Белоруссии решения Минского областного суда было так же связано с решениями Генеральной прокуратуры СССР. И результат дальнейшего расследования был одинаковый. Т.е. все арестованные и приговорённые к длительным срокам заключения ветврачи и зоотехники были оправданы за отсутствием состава преступления и были выпущены на свободу.

Подтверждением этого является и то, что я видел в декабре 1939 года в доме у родителей Михаила Стальгорова осужденного ранее с ним ветврача Старобинского района. Он ехал из Оршанской тюрьмы к себе домой и заехал к родителям Михаила Стальгорова. Это было ночью или вечером. Я встал с постели и слушал, что рассказывал этот бывший арестованный. Он сказал отцу и матери Михаила Стальгорова, да, пожалуй, и мне, что они все оправданы и отпущены на свободу. Но Мишу Стальгорова начальник тюрьмы отпустить не может, т. к. Миша избитый и лежит в тюремной больнице, без движения.

В начале января 1940 года родители моего отца получили письмо от медсестры тюремной больницы города Орша. В письме она написала, что ваш сын Миша умер. Я жил тогда у бабушки с дедушкой, видел это письмо, хотя читать написанное от руки я ещё не мог. Официальных же известий ни откуда не было. Моя мама так же видела и читала это письмо. Я до сих пор не понимаю, почему не был отпущен на свободу мой папа. Ведь начальник тюрьмы должен был сообщить о его болезни родителям или жене и, что они могут забрать его из тюрьмы т.к. он должен быть на свободе. Держать оправданного человека в тюрьме начальник тюрьмы не имеет право. Он должен был либо отдать его родителям. Либо перевести в обычную гражданскую больницу.

В 2002 году я подал заявление в Генеральную Прокуратуру Республики Беларусь с просьбой о реабилитации моего отца. Генеральная Прокуратура реабилитировала моего отца, и прислали мне соответствующее свидетельство о реабилитации «за отсутствием состава преступления».

Глава 3 Стальгорова Валентина

ВАЛЕНТИНА МАТВЕЕВНА ВИШНЕВСКАЯ. 1933 Г.

Стальгорова Валентина Матвеевна – это моя мама, она по терминологии 1937 года и по закону действующему в то время являлась членом семьи врага народа. В девичестве ее фамилия была Вишневская. Она родилась 23 января 1915 года в городе Рогачеве, по сути дела, по ее жизни можно написать историю СССР. Поскольку в 1917 году революция, ей всего лишь два годика, а дальше начинает рождаться и умирать СССР.

Моя мама умерла в июне 1998 года, т.е. она большую часть своей жизни прожила в СССР. При ее жизни СССР строился, СССР существовал, СССР развалился. Мама училась в школе, естественно уже в советской школе. Школа постоянно реформировалась. Ликвидировали гимназии, реальные училища, стала обыкновенная советская школа.

А как учились? А вот это интересно было бы вспомнить. Был какой-то Дальтон-план, по которому было бригадное обучение, т.е. ученики успевающие хорошо и плохо объединялись в бригады. Это была благая цель, ученики, которые не успевающие будут тянуться за успевающими и плюс к этому оценка выставлялась общая по бригаде. Т.е. ученики успевающие должны были следить и помогать, чтобы подтягивались плохо успевающих учеников.

Ответственность за успеваемость учеников была коллективная. Уроки готовились бригадно. От бригады отвечал по домашнему заданию в классе один человек, ну, два максимум. А в бригаде маминой было 5 человек. Мама училась хорошо, она чаще всего отвечала по заданным урокам. А как остальные, в том числе и балбесы учились – никак. Они как продолжали плохо усваивать получаемые знания, так и продолжали. Как в бригаде, так и без бригады.

Мама окончила семь классов. В 1926 году у нее умер отец Матвей Иванович Вишневский. Она поступила в учительский институт. Только название такое, на самом деле – это среднее учебное заведение, готовило учителей начальных школ. Она окончила этот Рогачевский институт. Папа у нее в свое время дружил с Дзержинским, в войсках ВЧК служил, потом работал судьей в городе Рогачеве.

Правда в 1926 году его исключили из членов партии и выгнали из судей. Тем не менее, мама своего папу обожала, и это был для нее образец на всю дальнейшую жизнь. Институт она окончила в 1932 году. Ее направили в город Осиповичи, она там работала учительницей начальных классов. Осиповичи тогда был маленький городок.

В Осиповичах мама вышла замуж за Стальгорова Михаила Флорентиевича. Он был старше ее на 4 года. В это время он работал в осиповическом леспромхозе ветеринарным врачом. В 1933 году родился я. В 1936 году, уже работали и папа, и мама в другом месте, в совхозе «Ударник» у них родился второй сын Игорь, 3 января 1936 года.

1 августа 1937 мой отец, был арестован. Ему вменялась контрреволюционная деятельность в составе «группы ветеринарных врачей вредителей».

Арестовали так же ветврача района, его фамилию я сейчас не помню, мама ее когда-то называла. После ареста моего папы мама тот час же уехала вместе с детьми из этого совхоза.

Меня мама отвезла к родителям своего мужа в город Осиповичи, а младшего сына, которому было полтора года, отвезла к своей маме в город Рогачев. С работы ее уволили немедленно, Слава Богу, не посадили. Я так понимаю по ее словам, что ее сумели как-то уберечь хорошие знакомые ее отца, которые работали, в том числе и в правоохранительных органах в Белоруссии. Особенно их много было в Бобруйске. Бобруйск был областным центром на то время.

Мама, пользуясь авторитетом своего отца, поехала к Крупской в Москву. Крупская жена Владимира Ильича Ленина. Н. К. Крупская курировала школы и школьное обучение Советского Союза. Мамин папа Матвей Иванович хорошо знал Крупскую и Ленина.

По-видимому, по ходатайству Крупской или по какой-то другой причине ее на работу взяли. Послали работать в село Галынка Осиповичского района. Зиму 1937 на 1938 год я прожил с мамой в селе Галынка.

Весной 1938 года мама отвезла меня в Осиповичи. В Осиповичи нужно было ехать по железной дороге, но на железнодорожную станцию Ясень от Галынки нужно было идти пешком километров 10. Мы и пошли с мамой. На пути в какой-то большой деревне остановились у колодца попить воды. Поскольку было прохладно, на маме был меховой воротник лиса. Чтобы набрать воды в колодце, и воротом поднять наверх для удобства мама сняла свой меховой воротник лису и положила ее на крышку колодца. Напившись прямо из ведра воды, мы пошли дальше, и вдруг мама вспомнила, что забыла лису на колодце.

Вернулись назад к колодцу. На крышке колодца лисы не было. Но там набирала воду какая-то молодая женщина, которая сказала, что лису взяла другая женщина, и показала, где она живет. Это было рядом и мы с мамой пошли домой к этой женщине. На вопрос мамы: «Вы взяли лису? Это была моя лиса, я ее забыла на крышке колодца». На, что эта женщина ответила, что никакой лисы она не видела и не знает о чем речь. В этой деревне было отделение милиции, мы пошли туда. Зашли в чей-то кабинет, там хозяин кабинета стоял на столе и снимал портрет бывшего своего наркома Ежова. Мама ещё пошутила (по-моему, некстати): «Что это ещё один враг народа?». На, что милиционер ответил: «Да, так нам сказали».

Мама рассказала о пропаже своего мехового воротника, в том числе о тех женщинах, с которыми она говорила. Милиционер, а это был не рядовой милиционер, какой-то милицейский чин, сказал: «Пойдем со мной». Мы подошли к дому женщины, которая подозревалась в том, что взяла мамину лису. Милиционер вызвал ее из дома на улицу и просто сказал: «Ну, как отдай сейчас же лису». Он не спрашивал ее, брала ли она ее или не брала, а прямо скомандовал. Женщина зашла в дом и молча принесла лису. Мама сказала спасибо этому милиционеру, и мы пошли дальше на железнодорожный вокзал. Мама посадила меня на поезд и попросила проводника, чтобы он высадил меня в Осиповичах, где меня должны встретить бабушка или дедушка. Меня встретили и я жил в Осиповичах до весны 1940 года.

Мама продолжала работать в Галынке. Она естественно приезжала ко мне в Осиповичи, как-то во время болезни, она меня прямо спасла, купив яблоки. Зимой с 1938 на 1939 год я заболел крупозным двухсторонним воспалением легких. По-моему, в Осиповичах в то время не было врача, может быть даже ни одного. Но всех лечили фельдшеры, меня так же лечил фельдшер. И вот я болел достаточно долго, около двух недель, и в конце почти умирал. Перестал, есть и не мог ходить, здорово ослабел. И попросил у бабушки свежих яблок. Зимой в городе бабушка почему-то не смогла купить свежих яблок. И она вызвала из деревни мою маму. Мама тот час же пошла на железнодорожную станцию, зашла в какой-то московский поезд в вагон-ресторан и купила там несколько яблок. Она принесла их мне, я съел, не помню, одно или все яблоки. Заснул и немедленно пошел на поправку.

В январе 1940 года бабушка с дедушкой получили письмо из Орша от медсестры тюремной больницы. Она писала, что ваш сын Стальгоров Миша, умер в тюремной больнице. Я видел это письмо, читать я уже мог, но только печатными буквами, а письмо было написано от руки. Я его не читал, его вслух читали бабушка и дедушка, а потом приехала мама и она так же читала это письмо. После извещения о смерти мужа моя мама вышла замуж в начале лета 1940 года, в деревне Галынка, за работающего там кузнеца Верняковского Михаила Викторовича. У Верняковского двое детей: Валя 1930 года рождения и Володя 1935 года рождения, жена его умерла от туберкулеза в 1937 году. Она работала учительницей.

Собственно, мама приехала на ее место. Семья Верняковских жила в большом доме. Они занимали половину дома, вторую половина занимало правление колхоза.

После замужества мама перешла жить в квартиру Верняковского. В начале лета 1940 года туда приехал я, и мама привезла из Рогачева моего младшего брата Игоря. Я помню, что мы бегали уже босиком, а брат мой приехал городским таким мальчиком одетый и обутый в туфельки небольшие.

Жили мы уже теперь в доме нормальном, где была кухня, две комнаты. Одна большая, которая собственно была спальней, в ней я и Валя готовили уроки. Итак, у моей мамы оказалось четверо детей. К тому же, примерно в июле она забеременела пятым. Я думаю, что моей маме чрезвычайно тяжело было справляться с четырьмя детьми. И она начала ругаться с Верняковским.

Михаил Викторович Верняковский был достаточно покладистым и добродушным мужчиной.

Его уволили из армии он был старшим лейтенантом запаса и из армии был уволен как будто то бы за пьянку. Сколько я с ним прожил, я ни разу не видел, чтобы он хотя бы рюмку выпил. Он всегда был совершенно трезвым. Он работал кузнецом в соседней деревне, в километрах трех от Галынки. Это была вторая бригада того же колхоза, что и Галынка. Я помню, носил ему еду, прямо в кузницу. Вообще-то он с мамой не ругался. Это она постоянно ругала его, а он отмалчивался.

Весной 1941 года маму и Верняковского арестовали. За что? 15 марта у них исчез преподаватель в школе, который пришел на смену моей мамы, поскольку мама пошла в декретный отпуск. И этот преподаватель исчез. Никаких вестей от него не было. По селу пополз слух, что мама моя, вместе с Верняковским убили его. Инициатором убийства называли мою маму. Потому что она рыжая ведьма и бывшая жена врага народа. А Верняковский он мужчина хороший, но он подкаблучник, во всем слушает свою новую жену.

Появилась милиция, арестовали и увезли в Осиповичи, и маму, и Верняковского. Мы остались одни, Верняковский попросил меня сходить в соседнюю деревню, где жили его родственники, чтобы кто-то пришел из взрослых и побыл вместе с нами. Я помню, как после ареста подозреваемых начали искать труп учителя в реке Березине. Искали около суток, естественно не нашли, потому что там его не было. И вдруг появился этот искомый учитель. Он пропадал не более недели, сказал, что уехал к своим родителям в другую область Белоруссии. Поскольку положенного по закону отпуска после окончания педагогического училища ему не дали. И он самовольно уехал не сказал об этом директору школы.

– Почему не сказал?

– Не было в тот момент директора, а я взял и уехал. К тому же наступили школьные каникулы.

Естественно маму и Верняковского выпустили, немедленно. Но неделю они с ним отсидели, опять, же, ни за что.

В апреле 1941 года мама родила дочь, ее назвали Маргаритой. Верняковский весь апрель месяц пробыл на сборах командного состава Красной Армии в городе Бресте. В начале мая мы уехали всей семье в город Рогачев к моей бабушке Ольге Михайловне.

В Рогачеве заболела Маргарита, и 19 июня 1941 года умерла. Верняковский сделал маленький гробик и мы похоронили малютку на городском кладбище, рядом с похороненными маминым папой и мамиными дедушкой и бабушкой – Устиновичами.

22 июня началась война. 1 июля мама пошла в Рогаческий горком партии. Она была кандидатом в члены ВКП (б). Пришла домой и рассказывает, что ее принял первый секретарь горкома товарищ Суворов. Она ему сказала: «По слухам, немцы подходят к Рогачеву и вот-вот займут его. Может быть, нужно срочно эвакуироваться вглубь страны». Суворов на нее разорался: «Вы паникуете и как паникершу, и к тому же члена семьи врага народа, если будете продолжать в таком же духе, то мы вас расстреляем». Мама на припечке разложила небольшой костерчик и сожгла свою кандидатскую карточку в члены ВКП (б). При этом она говорила: «С таким дураком как Суворов я в одной партии состоять не буду».

В ночь с 1 на 2 июля этот Суворов, вместе с другими руководителями района уехали за Днепр, взорвавши за собой мост. В 1944 году я с бабушкой приехал в освобожденный Рогачев. Жители Рогачева говорили, что товарищ Суворов всю войну пробыл в партизанском отряде. Но вот недавно его арестовали за то, что он в начале июля 1941 года преждевременно покинул город, взорвавши за собой мост через Днепр.

Весь день и всю ночь 2 июля наша артиллерия из-за Днепра буквально уничтожала город. Горели дома жителей и другие здания города, была разрушена церковь. Мама хотела все же уйти из города пока его не заняли немцы, как-то перебраться через Днепр и эвакуироваться вглубь страны. Нас обещал вывести из города бывший полковник царской армии (не помню его фамилию), поздним вечеров 2 июля. До глубокой ночи: мама, Верняковский, я, мой брат, сын Верняковского – Володя, тетя Женя, и сопровождающий нас полковник, пролежали в огороде до поздней ночи и никак не решились перейти хотя бы улицу, такая была стрельба. Горели дома рядом с нашим домом. Каким-то маленьким осколком я был ранен в ступню, и мы тот час же вернулись в дом. Полковник ушел к себе домой.

Верняковский забрался на крышу дома и поливал ее водой. Мы всей семьей носили ему воду из Днепра. Это делалось, чтобы не загорелся наш дом. Т.к. с соседнего горящего дома летели искры, и просто пылало жаром. От которого могла загореться деревянная крыша нашего дома. Бабушка же взяла в руки икону Николая Угодника (так она говорила), трижды обошла вокруг дома, несмотря на обстрел. Потом она хвалилась, что это она своей молитвой не дала загореться дому.

3 июля в город Рогачев зашли немцы. Обстрел города прекратился. Через неделю немцы начали выгонять жителей за реку Друть. Мотивируя приближающимися боями, за город Рогачев и, что в этом случае мирное городское население не должно страдать. Т.к. переправа через Друть была одна, немцы организовывали каждый день колонны для переправы населения через реку.

Вначале нашу семью немцы выгнали из блиндажей, где мы укрывались от обстрела и перегнали в подвал детского садика. В этом подвале был предварительный сборный пункт жителей, стояла охрана. Подвал был заполнен нечистотами, люди находили места, не залитые чуть повыше, и располагались на них. Там мы пробыли сутки без еды. Один раз с разрешения охраны тетя Женя сходила и принесла немного продуктов из разграбленного магазина. В этот же день всех людей находящихся в этом подвале перегнали в подвал учительского института. Трех или четырех этажное здание горело, в подвал было согнано около 500 человек. Половина из них были еврейские семьи.

Мы там просидели ещё сутки. После чего пришел какой-то высокопоставленный офицер в сопровождении начальника конвоя, который охранял нас. Этот офицер разговаривал по-русски без акцента. Я не помню, спрашивал ли он кого-либо из сидящих в подвале жителей или нет. Но, когда он выходил из подвала, подымаясь вверх по ступенькам, кто-то его спросил: «Нас не кормили. Сколько времени ещё мы здесь будем сидеть? И будут ли нас кормить?». На, что этот офицер, повернувшись, ответил: «Пусть вас кормит Сталин». И ушел, однако, минут через тридцать в подвал вошел начальник конвоя и сказал, что от каждой семьи в город за продуктами может уйти один человек. Но, если кто-либо из них через три часа не придет семья будет расстреляна. От нашей семьи за продуктами ушел Верняковский. Не более, чем через полтора часа он принес половину мешка армейских сухарей, пропитанных сахаром. Воды у нас не было. Так как водопровод в городе не работал.

К концу этого же дня заработал водопровод, было ещё светло. В самом подвале не было водопроводной сети, а вот во дворе института была водоразборная колонка. Двор института представлял собой внутренний дворик п-образного здания. Первыми водопроводом воспользовалась охрана. Возле колонки все же поставили часового. Выход во дворик из подвала оказался только один, хотя их было три. Но два выхода были закрыты. Возле этого выхода столпились люди находящиеся в подвале. В том числе туда прибежали и мы с мамой. Немцы выпускали по одному человеку с какой-либо посудой, чтобы он мог набрать воды из колонки. Часовой возле колонки наливал воду сам. Немцы объявили, что в первую очередь могут пойти за водой старики и дети, кто-то мне в руку дал двухлитровый стеклянный графин. Часовой у двери меня пропустил, я пошел за водой.

Все мы думали, что я принесу, полны графин воды, и мы все напьемся. Ничего подобного! Немец налил мне приблизительно третью часть графина, закрыл мне кран колонки и сказал: «Weg». Я ещё не ушел от колонки, когда к колонке подошел старик еврей, лет 70 с окладистой бородой с какой-то посудиной, которую он подставил под кран колонки. Стоящий там немец посмотрел на него и сказал: «Jude». И ударил его ногой обутый в тяжелый немецкий сапог в живот. Старик упал, кто-то выбежал из дверей подвала и утащил его туда. Я вернулся в подвал и отдал графин с водой маме. По дороге я отхлебнул из горлышка графина немножко.