Многоточия

Роман отправился на кухню, и в это время на верху лестницы появилась Лена собственной персоной. Каждый раз при виде ее Яна испытывала двойственные чувства. С одной стороны, она пыталась убедить себя в том, что именно ради этой девочки она и пошла однажды против мамы, что это ее сестра, что ей всего пятнадцать и она очень одинока и несчастна. С другой – Лена Яне… не нравилась. Как человек взрослый, она пыталась найти причину в себе: думала про дочернюю ревность, которая была ее спутницей большую часть жизни и умело подкреплялась постоянными напоминаниями мамы о том, что у Волкова есть семья и дети, которые едят с золота и не знают ни в чем отказа. Яне было плевать на золото, но вот то, что ее папа дарит куклы другой девочке, сажает ее к себе на колени, слушает ее рассказы, не причиняло боль, нет, – в детстве Яна не мыслила такими категориями, – но вызывало зависть.

Сейчас дело было уже, кажется, не в зависти: Лена не нравилась Яне как человек. Если бы у Яны и были подруги, такая, как Лена, никогда не вошла бы в их число. Потому что она была маленькой эгоисткой, которая упорно не замечала того, как сильно ее любят брат и дядя и как много они для нее делают, зачастую переступая через себя.

Яна невольно усмехнулась. Видимо, все-таки дело было в ревности. Ей хотелось, чтобы они так же любили ее, но соревноваться с пятнадцатилетней девочкой было глупо.

– Привет. – Лена легко сбежала по лестнице и, едва удостоив Яну взглядом, направилась на кухню.

Рома Крестовский был центром притяжения вселенной Лены Волковой.

Сергей как-то обмолвился, что раньше было хуже, и Яне стало искренне жаль Ромку, потому что, по ее мнению, понятие «хуже» было чем-то, в чем вообще не выживают.

Когда Яна вошла в просторную кухню-столовую, Лена уже колдовала над кофеваркой, а Рома подпирал подоконник. На его скуле красовался отпечаток светлой губной помады.

– Яна, тебе сделать кофе? – Лена бросила на нее взгляд через плечо.

Она искренне считала, что Яна – Димина девушка, хотя, как она себе объясняла их отстраненность друг с другом, было непонятно. Впрочем, влюбленные девочки, вероятно, живут в какой-то своей реальности.

– Да, капучино, если можно.

– Дим?

– У меня сок. – Дима продемонстрировал сестре стакан, который сжимал в руке, и отодвинул для Яны стул.

Пришлось садиться. Сам он плюхнулся рядом и уставился на Рому, который наморщил лоб и поджал губы, всем своим видом демонстрируя неловкость. Тишину в кухне нарушало только жужжание кофемашины.

– А Сергей дома? – наконец подала голос Яна, чтобы хоть как-то снять напряжение.

Словно в ответ на ее мысли от двери раздался привычно бодрый голос дяди:

– О, как вас много. Привет!

Проходя мимо Яны, он потрепал ее по плечу, затем протянул руку Роману. Для рукопожатия тому пришлось отлепиться от подоконника.

– Кофе будешь? – спросила Лена.

Сергей отрицательно качнул головой, и Лена, передав Яне чашку с капучино, устроилась на подоконнике рядом с тем местом, где до этого стоял Роман. Тот словно невзначай подошел к столу и сел напротив Димы. Танцы с бубнами, которые начинались в доме Волковых с появлением Крестовского-младшего, могли бы показаться увлекательными. Если ты любитель сериалов про подростков.

– Откуда вы такой дружной компанией? – Сергей, старательно делая вид, что не замечает неловкости, налил себе чаю и достал из холодильника упаковку с пирожными.

С исчезновением мамы в жизни Яны пирожные стали появляться, кажется, слишком часто, но отказаться она от этого пока не могла.

– Жизнь слишком коротка, Янкин, – однажды сказал ей Лев Константинович, когда она заикнулась при нем про диету.

И это не звучало призывом пуститься во все тяжкие. Босс сказал ровно то, что сказал. Мама ограничивала Яну почти во всем, но, оказывается, можно было жить иначе. Главное – научиться. Потому что жизнь действительно слишком коротка и никто не знает, как и когда она закончится. Алексей Волков был тому отличным примером.

– Мы устраивали гонки по городу, – отхлебнув сока, заявил Дима.

Лена с Сергеем заметно напряглись, а Роман закатил глаза.

– Учитывая, что за рулем была Яна, думаю, гоняли вы со скоростью двадцать километров в час.

– Обижаешь, – хмыкнул Дима. – Сорок. А иногда даже разгонялись до сорока пяти. Только перестраивались от балды.

Яна покачала головой и пояснила Сергею:

– Я решила начать водить.

– А права есть? – тут же осведомился он, и Яна невольно улыбнулась.

Она все никак не могла привыкнуть к тому, что о ней он тоже заботится.

– Ром, пойдем поговорим, – негромко сказала Лена, и все дружно перестали дышать.

Крестовский перестал дышать особенно выразительно. Однако из-за стола встал и даже прихватил с собой чашку расслабленным жестом.

Яна про себя вздохнула. Каждый раз, когда Сергей или Дима начинали проявлять интерес к Яне, Лена перетягивала внимание на себя. Если рядом был Роман, то она демонстративно звала его поговорить либо начинала что-то ему шептать. Все остальные темы тут же отходили на второй план, потому что, хоть Яна и не знала подробностей, невозможно было не заметить, как все напрягаются, стоит Лене оказаться слишком близко к Роману.

– Тут везде камеры, если что, так что ведите себя прилично, – заявил Димка, на что Крестовский что-то сказал ему на английском, а Лена звонко рассмеялась.

– Блин, – вырвалось у Романа уже по-русски.

Видимо, на то, что ругательство поймет Лена, он не рассчитывал.

– Что у них происходит? – не выдержала Яна.

– Излечение от большой несчастной любви, – медленно и торжественно произнес Сергей и сделал глоток чая.

– А что за намеки про камеры?

Сергей с Димой переглянулись, и Яна почувствовала неловкость. Зря она пытается играть в семью. Невозможно стать своей людям, для которых ты была чужой большую часть их жизни.

Дима вздохнул и взъерошил челку, а потом повернулся к Яне. Отчего-то она вспомнила, как первый раз ехала с ним на заднем сиденье машины Романа и он смотрел на нее вот так же: сердито, нагловато и растерянно. На его живой мимике невозможно было не залипать взглядом.

– Лялька много лет была влюблена в Ромку. Мы думали, что это несерьезно, но она… Короче, сложно ей, – сказал Дима наконец.

– Подождите. У нее же сейчас мальчик есть.

Взгляд Димы стал тяжелым.

– Да, она дружит с Гришей, – примирительно произнес Сергей, и Дима выразительно скривился. – Но Рома у нас – особая история.

– Но он же вроде как в отношениях.

– А кого это когда-нибудь останавливало? – раздраженно воскликнул Дима и откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. И сказано это было так, будто он вообще не имел ни малейшего понятия о чести.

– Тебя, например. – Яна тоже сложила руки на груди.

Намекать на его симпатию к Маше, учитывая, что та теперь чуть ли не живет с Крестовским, было немного подло. Дима несколько секунд ее изучал и, когда она уже собиралась извиниться, фыркнул.

– Блин, а вот помилее сестры не нашлось? Только такие были? – язвительно поинтересовался он, повернувшись к Сергею.

Тот смерил Яну оценивающим взглядом, дожевал пирожное и произнес:

– Поменять хочешь? По гарантии?

На этот раз фыркнула Яна.

– Поменяешь тут, – буркнул Дима, вставая из-за стола. – Небось еще хуже подсунут. – С этими словами он вышел из кухни. – Крестовский, раз, два, три, четыре, пять, я иду искать. Кто целуется по углам, я не виноват.

– Придурок временами, – вполголоса произнес Сергей то, что не решилась сказать про недавно обретенного брата Яна. – Но он знает, что делает. Сейчас Лена разозлится, убежит, а у Ромы появится шанс отбиться от притязаний.

– Придурок! – раздался откуда-то из глубины дома Ленин голос.

– Ну я ж говорил. – Сергей флегматично откусил от второго пирожного.

– Как ты с ними выживаешь?

– Менять не буду. Вдруг еще хуже подсунут, – с набитым ртом ответил он, и Яна не могла не улыбнуться.

Она не знала, каким человеком был ее отец, но его брат был классным. Самым лучшим в мире.

Глава 4

И ты ищешь ответ на вопрос всех потерянных: «Кто ты?»

В субботу Юла проснулась только к обеду – дурацкая разница во времени.

Лежа в постели, она прислушивалась к давно позабытым звукам большого города. Москва жужжала, как растревоженный улей. В Сан-Диего было не так.

Переезжать в Америку Юла не собиралась, но у отца как раз заканчивалась очередная командировка, ему нужно было возвращаться во Флориду, поэтому он забрал Юлу с собой. Как чемодан. Просто приехал к ней в клинику неврозов с пакетом одежды, собранным бабушкой, и сообщил, что у них через четыре часа самолет. Если бы Юла была в другом состоянии, она бы, конечно, выяснила, на каких условиях забирает ее отец, что она там будет делать, но в тот момент мир опять рухнул в вязкое черное болото и у нее не было сил даже встать с постели.

Она смутно помнила прощание с бабулей, прямо там – в ВИП-палате клиники. Помнила, как бабуля протянула ее смартфон, а Юла оттолкнула его, потому что там ведь были фотки, переписки – все то, что больше не имело смысла, от чего становилось только хуже. Телефон почему-то оказался у нее в руках, а на экране светилось мамино фото. Юла не стала с ней говорить. Маме ведь и без нее было о ком заботиться. Она ведь даже не приехала.

А в самый последний момент, когда отец уже подгонял ее: «Быстрее, не то встанем в пробку», Юла вытащила из телефона симку и отдала бабушке. А телефон зачем-то сунула в карман куртки. Сейчас, спустя время, она не видела в том поступке логики. Но бабушка сохранила симку, исправно пополняла счет и теперь вернула ее Юле. Вот только, видимо, зря, потому что Ромка на ночной звонок не ответил. Не то чтобы он демонстративно не снял трубку. Нет. Его телефон просто оказался выключенным.

Она успокаивала себя тем, что Крестовский вечно терял телефоны и наушники, но в душе скреблось неприятное чувство: как будто он просто ее не ждал. В общем-то, скорее всего, так и было. Им с Ромкой не выпало шанса поговорить, обсудить случившееся, но ей наивно хотелось, чтобы, как в фильмах и романах, ее ждали, не выпуская телефона из рук. О том, что когда-то в этом уравнении существовала еще и Рябинина, Юла старалась не думать.

Ночью она впервые за несколько месяцев залезла на страничку Крестовского в соцсетях. Фоток Рябининой там не было. На страничке самой Рябининой Ромки не было тоже. Были фоточки цветов, птиц, белок изо всех окрестных парков. Как будто ту выгнали из дома и ей приходилось без конца скитаться по Москве и ближнему Подмосковью.

На страничку Волкова Юла решила не заходить. Она и так проверяла ее почти каждый день. И даже не почти, а каждый. Но там ничего не менялось. Волков жил реальную жизнь, появляясь в сети, только чтобы оставить какой-нибудь комментарий под чужими постами. И было в этом что-то запредельно настоящее.

Отложив телефон, Юла зажмурилась. Нужно было выйти из комнаты, но она не могла себя заставить, потому что, даже если бабуля не задаст вопрос про планы, его непременно задаст мама. Или отец. Позвонит же он когда-нибудь, чтобы лично поинтересоваться, как у нее дела. Хотя общаться с неуравновешенными девицами отец не любил. Так он однажды сказал своей прекрасной Лизоньке про родную дочь. Сказал, а потом определил ее в русскоязычную группу психологической помощи. Это было уже после того, как они перебрались из Сейнт-Питерсберга в Сан-Диего. Перебрались, потому что Лизоньке не нравилось в Сейнт-Пите. Лизонька хотела жить в Калифорнии, потому что именно там находился колледж искусств, в который она подала документы. Почему нельзя было подать документы в любой из колледжей Флориды, было совершенно непонятно. У Юлы складывалось впечатление, что «новая мамочка» просто со всей наглядностью хотела продемонстрировать падчерице степень своего влияния на мужа. Юле не нравилось ни в Сейнт-Пите, ни в Сан-Диего. Но если бы даже она успела влюбиться в Сейнт-Пит, у нее все равно не было бы права голоса в вопросе переезда, потому что папа не любил общаться с неуравновешенными девицами и явно был без ума от новой жены.

Как строить свою жизнь в Сан-Диего, было совершенно непонятно, и группа психологической поддержки в этом совсем не помогала. Юла не считала себя сумасшедшей, поэтому не видела смысла в том, чтобы дважды в неделю приходить на занятия и рассказывать, как она провела время с их последней встречи: что делала, за что может себя похвалить, а что не получилось так, как хотелось бы. Наверное, это имело бы смысл, если бы она ставила себе какие-то цели. Но как можно отслеживать прогресс, когда ты не делаешь ничего и, главное, ничего не хочешь? Ну разве что считать прогрессом лишний километр, добавившийся накануне к ее веломаршруту?

В группе, помимо нее, было восемь человек, и, на взгляд Юлы, у этих ребят имелись реальные проблемы. Например, у девушек с булимией и анорексией. Если эти две страдалицы озвучивали свои переживания друг за другом, то слушать их было одновременно страшно и смешно. Или же у наркомана в завязке. Хотя о какой завязке шла речь, если его периодически штырило так, что он не мог усидеть на месте? Еще были клептоманка, два алкоголика и девушка, которая каждый раз рассказывала о разных фобиях, но, кажется, ей просто нравилось тусить в этой странной компании.

Отец требовал ее обязательного присутствия на этих встречах. Если Юла вдруг не приходила, куратор сообщал об этом Лизоньке. То, что все общение шло не напрямую с отцом, а через мачеху, было вдвойне унизительно, поэтому Юла взяла за правило появляться на этих чертовых сходках психов, молча сидеть полтора часа и уходить до следующего раза.

Ей не нравились эти встречи, не нравился Сан-Диего, не нравился новый дом, не нравилась «новая мамочка». Не радовали ни океан, ни красивые закаты, ни солнце, которое так и липло загаром на кожу и высвечивало и так светлые пряди в эффектный блонд. Ну разве что Лизонькина попытка повторить оттенок волос падчерицы, с которой парикмахер не справился, хотя и взял за это наверняка космическую сумму, вызвала в Юле глухое удовлетворение.

Дни текли однообразно и монотонно до встречи с Ксавьером.

У Юлы не было проблем с английским. В тот период у нее были проблемы с людьми. Больше всего она хотела оставаться незаметной. Но сидеть целыми днями под одной крышей с обожаемой папой Лизонькой она просто не могла, поэтому приходилось отправляться на велосипедные прогулки. На велосипеде в Сан-Диего ездили все от мала до велика. Юла никогда не была фанаткой велоспорта, да и спорта вообще. В Москве она ходила в бассейн и изредка на йогу. Но для того чтобы найти инструктора по йоге в Сан-Диего, нужно было выбраться из скорлупы и обзавестись социальными контактами. И в этом была проблема. После произошедшего в Москве каждый брошенный на нее взгляд казался ей липким, оценивающим, хотелось вымыться или вообще снять с себя кожу.

Чемодан в Америку ей собирала бабуля, но любимые платья, все до одного, так и висели в шкафу. Им на смену пришли бесформенные футболки, туники оверсайз и широкие брюки. Юла не могла влезть ни в один из облегающих нарядов: сразу чувствовала фантомную хватку на плечах и запястьях и ее начинало тошнить. К счастью, для велопоездок ее новый стиль вполне подходил.

Один и тот же маршрут каждый день: от дома до Парка Бальбоа. Одно и то же кафе для перекуса через день, когда она не забывала перекусить. Вкус еды возвращался обычно вместе со вкусом к жизни. В этот раз они оба подзадержались.

Иногда Юла останавливалась на смотровой площадке и долго смотрела на океан, иногда могла час сидеть в кафе, глядя на порт. Было ли ей скучно? Нет. Ей было все равно. А в кафе иногда немножко тоскливо, потому что именно здесь приходили какие-то обрывочные воспоминания. Например, звук разбившегося стакана мог воскресить в памяти ситуацию, когда она слышала подобное в одной из многочисленных московских кофеен и Ромка сидел напротив. Вот он поворачивает голову, чтобы понять, что случилось, а она смотрит на его шею. След от ее поцелуя вызывающе синеет на его едва загорелой коже. И ей одновременно смешно и грустно. Ромке не идут эти синяки. Он как будто для них не создан. Но вот он поворачивается, смотрит рассеянно, поправляет кольцо на мизинце и улыбается ей. И тогда вот этой Юле, в кафе на набережной Сан-Диего, дико хочется в Москву, потому что здесь никто никогда ей не улыбается. Ухмылки «новой мамочки» не в счет.

И вот однажды в таком раздрае, в мыслях о Москве Юла села на велосипед и покатила прочь от знакомого кафе. До первого парковочного столбика. Как они со столбиком встретились, Юла так и не поняла. Она буквально на секунду отвлеклась, чтобы вытащить прядь волос, попавшую в замок велосипедного шлема, – и вот уже летит навстречу асфальту.

Ударилась она несильно: стерла ладонь и содрала коленку. Но все это как-то наложилось на мысли о Москве, о Ромке, о Волкове, о котором она думала приблизительно все время, поэтому Юла, вскочив, подхватила велосипед с желанием швырнуть его к чертовой матери об асфальт. Да только не учла его вес. Велосипед получилось разве что чуть-чуть приподнять, и от того, что он упал, жалобно звякнув сигналом, Юла не получила никакого удовлетворения.

– Are you o’key? – раздался рядом встревоженный голос.

– Absolutely not, – огрызнулась Юла и принялась поднимать велосипед с земли.

– May I help you? Give you some water?

Юла хотела послать помогальщика подальше, но он деловито оттеснил ее от велосипеда, поднял его, поставил на подножку, а потом протянул бутылку воды. И улыбнулся. Кажется, на это она и купилась.

За последовавшие за ее падением пять минут Юла узнала, что его зовут Ксавьер, у него три младшие сестры, его родители когда-то перебрались в Калифорнию из Мексики в поисках лучшей доли, а сам он родился здесь. Его отец работает в порту, мать занимается детьми, а сам Ксавьер работает вот в этом самом кафе и очень радуется, когда Юла заглядывает к ним перекусить. И очень огорчается от того, что она всегда садится не за его столик. И он даже пару раз менялся с Хулией столиками, но именно в те дни Юла не приходила. А поменять столик во время смены им не разрешает хозяин.

Юла слушала этот поток информации, силясь разобрать его специфический акцент, и не понимала, почему она до сих пор не уехала, почему стоит здесь, пьет предложенную воду и слушает биографию человека, которого видит первый раз в жизни. А еще почему у нее не срабатывает сигнал тревоги в голове от того, что, оказывается, он за ней уже какое-то время наблюдает. Может быть, потому, что он улыбался? Единственный человек в этом огромном городе искренне ей улыбался.

Так у велопрогулок Юлы появился смысл. Ксавьер был похож на борца за мексиканскую независимость с гравюр, которые она видела в Сети. По приезду в Сан-Диего у Юлы случился краткосрочный порыв познакомиться с историей города и найти себе какое-нибудь занятие. Занятие так и не нашлось, но на пару дней она погрузилась в изучение сайтов, посвященных мексиканской войне за независимость. И так вышло, что в ее голове сложился свой собственный образ Ксавьера – как борца за свободу и права угнетенных коренных народов. Пусть это совершенно не сочеталось с его биографией, в которой он обслуживал этих самых угнетателей с утра до вечера, да и его отец вполне был доволен своей работой охранника в порту, но было в нем что-то дерзкое, свободное. Что-то о бескрайних просторах и духе авантюризма. Этим он напоминал ей Дэна и других ребят-стритрейсеров, с которыми Юла какое-то время тусила в Москве.

Из той компании ее выдернул отец. Юла дала слово, что больше не будет с ними видеться, и слово это сдержала. Но не потому, что была такой уж высокоморальной, а потому, что испугалась. Скорость и орущая из динамиков музыка – это круто. А еще адреналин, ветер и счастливый смех ребят. Но однажды это сменилось визгом тормозов, руганью и криком боли. Юла тогда была за рулем. Ей казалось, что все под контролем, но мокрый асфальт решил по-своему. К счастью, никто серьезно не пострадал. Дэн отделался переломом руки и разбитой машиной, и отец, по-видимому, дал ему денег. Во всяком случае, когда Юла набралась храбрости, чтобы написать, что она больше не будет к ним приходить, он только обрадовался и сказал, что им лишние проблемы не нужны.

Да, Юла всегда была проблемой. Для всех. Даже для отбитых на всю голову стритрейсеров, которые без конца спорили друг с другом, с дорогой и с законами физики.

С Ксавьером все обстояло иначе. Он был веселым, много болтал и не видел в Юле проблему. У него было только одно условие – не приходить к нему на работу, потому что у него все будет сыпаться из рук. Она обещала. Даже сменила маршрут и кафе для перекусов. Встречались они в его свободное время. Иногда утром. Иногда вечерами.

На какое-то время Юла почувствовала интерес к жизни. Теперь она гуляла не только в Парке Бальбоа, но и в порту. Они катались на катере и квадроциклах, и все это в обход официальных путей. В какой-то момент в их прогулках стали появляться его друзья, которые открывали запертые калитки дорогих домовладений, приглашали к себе в гости.

Случившееся в Москве не перестало беспокоить, нет. Но Юла, кажется, снова начала доверять. У Ксавьера была очень искренняя улыбка и порывистые жесты. Он никогда не прикасался к Юле, не спрашивал, где она живет, чем занимается. Будто она существовала вне времени и пространства. И вскоре Юла самой себе стала казаться девочкой-призраком. Ночью и утром ее не было, а потом она садилась на велосипед, и чем ближе становился Парк Бальбоа, тем ярче проступала Юла в этом мире в своей мешковатой футболке и широких штанах. Пожалуй, так она бы могла жить долго и даже, наверное, нашла бы себе однажды какое-нибудь занятие, чтобы проявляться еще и в другое время, а не только в присутствии Ксавьера, – возможно, пошла бы учиться. Только не в пафосный и престижный колледж, в котором наверняка пожелал бы увидеть ее отец. А куда-то… Изучать живопись, например. Или архитектуру. Потому что ее поразило уникальное смешение мексиканской и испанской архитектуры Бальбоа-парка. Юла пыталась поделиться своим восторгом с Ксавьером. Он слушал, улыбался, а ей, кажется, не хватало словарного запаса, чтобы объяснить, что она чувствует себя так, будто очутилась в начале девятнадцатого века. И даже дети, бегающие туда-сюда по живописным дорожкам, ее не раздражают. В девятнадцатом веке они наверняка так же бегали и так же галдели.

А потом ее «новая мамочка» заявила:

– Мы с твоим отцом не для того забирали тебя из Москвы, чтобы ты связалась с дурной компанией здесь.

Отец, как ни странно, присутствовал при этом разговоре. Сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и смотрел мимо Юлы. Наверное, на журнальный столик, куда Лизонька поставила блюдо с любовно нарезанными фруктами, или на экран планшета, где крупным планом была запечатлена Юла рядом с Ксавьером.

– Вы следите за мной? – просипела тогда Юла, не до конца веря в происходящее.

Папа ничего не ответил, а вот «мамочка» улыбнулась приторно-ласково.

– Ну мы же не хотим, чтобы ты попала в плохую историю. Тут полно сброда, который валит из Мексики без остановки.

– Ксавьер родился здесь, – сказала Юла.

– Где «здесь»?

– В Калифорнии.

– Ксавьер Веласкес родился в Тихуане. Это действительно Калифорния, только Нижняя Калифорния. Мексиканский штат. Его отец нелегал, – все так же улыбнулась Лизонька.

– Он работает…

– Юля, хватит, – встрял отец. – Он запудрил тебе мозги. Лиза права: мы не для того привезли тебя сюда.

– А для чего? – закричала Юла.

Вернее, попыталась, но травмированные связки опять заклинило, и из горла вырвался только сип. Отец поморщился и перевел взгляд на жену.

– Чтобы ты отдохнула, – все с той же мерзко-ласковой улыбочкой произнесла та. – Чтобы подлечилась, нашла новое занятие по душе, друзей.

– Где я должна найти друзей? – прищурилась Юла. – В группе поддержки, среди нариков и анорексичек?

– Нет. Ну что ты… Это просто этап, который нужно пройти. Ты молодец.

Лизонька говорила что-то еще, но Юла уже не слушала, потому что отец встал и вышел из комнаты на террасу.

Стоило ему исчезнуть из вида, как улыбочка слетела с лица Лизоньки.

– Юленька, ты еще такая дурочка. Ты пойми: ты дочка богатого человека. Эти Ксавьеры будут липнуть к тебе как мухи. Это сначала с ними весело, а потом у тебя находят наркотики, о которых ты и понятия не имела, а никто не поверит, что ты не при делах. Или же вы во что-то вместе влетаете – и ущерб возмещают не голозадые Ксавьеры, нет, а богатенькая дурочка, которую для этого и таскают за собой. Новости почитай! Жизнью вокруг поинтересуйся! Ты и опомниться не успеешь, как начнешь за всех платить, а потом ото всех откупаться. Вернее, не ты, а твой отец. Ну нельзя же быть такой неразборчивой!

– Да пошла ты!

Юла вскочила с кресла и развернулась к выходу с твердым намерением запереться в комнате и не выходить оттуда пару дней.