По грехам нашим

Отец Павел, в облачении неузнаваемый, служил по-монастырски, неторопливо и чинно, лишь при возгласах несколько повышая голос. И как же он преобразился! Илье порой казалось, что службу ведёт архиерей.

В конце отец Павел напомнил время утренней службы, к этому добавив:

– Братья мои и сестры, за ящиком у нас пока нет человека. Свечи лежат на прилавке, по надобности берите сами, кто сколько может, опускайте в «копилку» рядом, у кого нет денег – не надо, когда будут опустите. На нужды храма – у кого есть возможность – жертвуйте в ту же «копилку».

Благословив крестом одновременно всех, отец Александр ушёл в алтарь. Прихожане расходились, а москвичи подступили ближе к амвону.

Когда, разоблачившись, в дымчатом подряснике с наперсным крестом, отец Павел вышел из алтаря, его тотчас обступили. И он каждого обнимал за плечи, благословлял, и для каждого находил доброе слово. Обласкав всех, он поправил на груди крест и спокойно сказал:

– Я рад, что вижу новые лица. Конечно же вы приехали познакомиться со мной, с храмом и с верой в Евангелие и в Господа нашего Иисуса Христа… Не смущайтесь, задавайте любые вопросы, но и без вопросов я кое-что поясню здесь, в храме, а затем побеседуем за чашкой чая… Как хорошо, что вы приехали, чтобы познать и полюбить Богородицу Деву Марию и Её Сына, нашего Бога Иисуса Христа. Конечно же евреи имеют прямое отношение к Господу и его Матери. Начать с того, что Сын её, наш Господь и Спаситель, пребывал на израильской земле; ученики Его евреи; и вот этот храм, в котором мы, сооружен два века тому, во имя апостолов Петра и Павла. Из фарисеев был Господом восхищен Павел – и уверовал, и познал, и принял мученическую смерть во имя Христа…

Храм – дом Божий. Здесь Бог, Его воля и мудрость. И если вы пришли и не уйдёте отсюда – я пойму вас, но если и уйдёте, то и тогда пойму. Поэтому будьте свободны, верны своему сердцу. Господь просветит…

А теперь я приглашаю вас всех на чашку чая, как теперь говорят, на встречу без галстуков.

* * *

В столовой тяжёлый сосновый стол на богатырских ножках настолько велик, что за ним одновременно могли уместиться до двадцати человек. Вокруг стола тяжелые скамейки. Дерево покрыто морилкой и бесцветным лаком. В свободном углу иконы – Пантократора, Иверской Божьей Матери и Петра и Павла; тлела лампада. На стенах достойные копии картин Левитана и Нестерова. На столе в центре большая деревянная солонка с солью. При входной двери слева и справа два старой работы буфета – для продовольствия и посуды. Вот и всё.

Верхнее платье и обувь оставляли в прихожей.

Большинство держались свободно, как если бы у приятеля в гостях, а не в доме священника. И лишь новички стеснённо переступали с ноги на ногу, не решаясь на большее.

Отец Павел тотчас и к делу.

– Помолимся, – сказал и повернулся к иконам так, чтобы не видеть, не смущать гостей. – Илья Борисович, прочти молитву – и Богородичную…

Илья прочёл. А отец Павел, повернувшись к столу, сказал:

– Илья Борисович учится в духовной семинарии, а до этого окончил университет – и считает, что одно другому не помеха… Можете познакомиться ближе.

Знакомились, шутили, искали общих знакомых, а между тем полноватая женщина в годах на желтый поднос звучно поставила кипящий самовар, затем два чайника с заваркой. Из буфетов нарезанный хлеб и зелень, сладости к чаю, чашки и блюдца.

Когда садились к столу, отец Павел сказал:

– Кто впервые, полезно знать, что у нас каждый сам по себе угощается. Обязательных речей нет и не будет. Разговор свободный – вопросы любые, мнения личные… Кто припозднится, кому добираться затруднительно, или решил утром на Литургию, можно остаться ночевать в гостевой… Все без исключения хотят познакомиться с православной верой, а так как многие на религию смотрят через национальную призму, то и связывают православие, в частности, с русскими, с Россией, – и тотчас отслеживают предмет неприятия веры. Какое, мол, православие, когда русские нас не любят, а то и ненавидят… На прошлой неделе мы и решили разобраться, а почему так… А вы садитесь, что же вы на ногах, наливайте чай; закусывайте. – И сам сел к столу со всеми.

– А что об этом говорить? Завидуют – и злятся…

Отец Павел промолчал, видимо ожидая продолжения. Сказала это худенькая девушка в тонком свитере – здесь она была не впервые.

Все почему-то молчали. И тогда отец Павел, легонько макая в чашку с чаем сухарик, тихо сказал:

– Завидуют… Есть, значит, чему. – И кратко разъяснил своё понимание вопроса: – Скажите, кого из евреев притесняли потому, что он еврей?

– Почему же диссиденты? – настойчиво спросила всё та же девушка.

– Вот, кстати, и тема – о диссидентском движении… На знамени диссидентства было написано «Права человека!». Вот и надо понять, о правах какого человека забота?

Все мирно закусывали, и только девушка в свитерке нетерпеливо вздёргивала подбородок к правому плечу…

– Права человека – и всё тут, – заметил молодой мужчина лет двадцати семи. – Диссиденты всегда воспринимались героями.

– Герои раскачивания чужой лодки, – с улыбкой сказал Илья.

– Жизнь – это борьба!..

Засмеялись. И отец Павел засмеялся.

– Жизнь – это любовь, с оговоркой: не в сексуальном варианте.

– Но ведь там Сахаров! – округлив глаза, воскликнула девушка.

– Под щитом водородной бомбы, – ставя чашку на стол, сказал юноша школьного возраста. – Мой дедушка академик. Физик. Он не раз говорил, что Сахаров с коллективом разработчиков водородной бомбы из кандидатов перешагнул в академики…

– Вот этого я не знаю. Но знаю, что и он защищал права не каждого человека… Не защищал же он права православных христиан в СССР.

Гости заметно заволновались, кто-то поспешно пережевывал пищу, чтобы высказаться, кто-то и вовсе перестал жевать. И лица как будто изменились – зарделись, а кто-то и побледнел. И заговорили как будто все разом – загалдели… Это был верный признак, что обсуждение вопроса началось. Теперь надо было вылавливать принципиальные разногласия и своевременно проводить коррекцию. В частности, спокойно убедить, что диссидентство сугубо еврейское движение, поощряемое каким-то крылом власти. Не прямо под руководством Кремля, но на поводке. И ехали евреи на обетованную землю, по надобности возвращались, а если кого-то притесняли – устраивали мировой протест… Диссиденты признавали работу на них, но не работали на чужих.

– Я протестую! Диссиденты – наши герои: Кузнецов, Амальрик, Сахаров, Боннэр, Буковский, Тельников!..

– Согласен, согласен! Герои определённой части российского еврейства. Но ведь тем самым они раскачивали устои государства. Я не характеризую коммунистический режим, но в общем государство не еврейское, так почему же мы в праве раскачивать и разрушать его?

– Я протестую! Есть общечеловеческие ценности!..

– Если общечеловеческие, то защищайте права и коренного населения…

И вот такое разбирательство могло продолжаться и полчаса, и час. Когда же уставали, когда надоедала говорильня, отец Павел легко перехватывал инициативу и убедительно доказывал, что все недоразумения, вроде прав человека, происходят из-за того, что нет веры, нет любви, и что, защищая права абстрактного человека, игнорируются и даже разрушаются права нации, народа.

Напрашивался логический вывод: не Богу служим, но выборочно человеку.

Логика отца Павла была проста: он разрушал барьер национального недоверия, чтобы с любой стороны увидеть и признать неправду. И барьер рушился. Еврею без обид и гнева – и без Бога – уже ничто не мешало принять православие.

И ехали не только «свои», потому что по Москве уже гулял слушок, что умный профессор – батюшка в церкви Петра и Павла, в двадцати минутах от окружной на электричке. А каков поп, таков и приход…

9

За два года отцу Павлу Калюжному удалось не только первый этаж усадьбы и храм обновить, организовать подсадку молодых деревьев, за эти годы он воистину собрал свой приход, добрую половину которого составляли теперь уже крещёные евреи. Проповеди настоятеля записывали – и они ходили по рукам. Казалось бы, всё выстраивалось по задуманному, но уже к тому времени обозначились и проколы.

Чем больше в приходе приживалось крещёных евреев, тем очевиднее определялась их тяга к реформаторству. Нет, желания что-то разрушить у них не было, но они страстно хотели обновить каноны церковной жизни.

Всё чаще за чашкой чая заходил разговор о целесообразности поста в целом. Высказывалось мнение, что это монашеский пост, что в миру, в столичных экологических условиях при строгом посте, человек не в состоянии восполнять затрачиваемую энергию, а это грозит болезнями… Когда же отец Павел напоминал, что прежде всего следует позаботиться о душе, ему шумно возражали: всё зависит от условий, от возможностей, а пост – это не голод… И случалось, что в душе своей наставник соглашался со своими духовными чадами.

Не раз поднимали вопрос о переводе церковной службы на понятный язык. Предлагали десятки переводов молитв и служб.

Однажды обговорили даже такую задачу: создать неформальное общество ветхозаветных иудеев и православных христиан, чтобы полемизировать в поисках Истины. Когда же отец Павел сказал:

– У нас есть Истина – Иисус Христос, Господь и Спаситель. Поэтому нам истину искать не надо.

Тотчас последовало возражение:

– Вот и доказать это!..

– Аксиомы не требуют доказательств, – говорил отец Павел, но с ним не соглашались…

А то вдруг заспорили об Иуде Искариоте. Если, мол, один из Апостолов выполнил волю Божию, а без воли тут никак не обойтись, следовательно, он или только исполнитель, или жертва. На него всего лишь выпал жребий. А выполнив «указание», он покончил с собой. Так за что же его клясть? Не он, так другой предал бы… Тут уж приходилось не раз перелистывать Евангелие, вспоминать колено Даново – и толковать, толковать. Но сердцем настоятель чувствовал, что во многом с ним не соглашаются.

Тогда-то и появилось желание ответить на массу реформаторских вопросов письменно, чтобы затем издать в форме справочника.

Но в повседневности складывались такие условия, что наставник нередко уступал своим духовным детям – то позволял нарушить пост, то причащал неподготовленных к таинству, то благословлял читать в храме молитвы на русском языке. И такая верёвочка вилась и прививалась…

А однажды позвонил неизвестный человек. Сначала он начал восхищаться пастырской одарённостью отца Павла, затем вдруг укорил за Илюшу Крона и посетовал на нечестную игру – нельзя, мол, обманным путём уводить молодёжь в Христианство… Говорил он расплывчато, даже аморфно, и всё покашливал, всякий раз произнося: «Ай-яй-яй, как неразумно»… Наконец отец Павел, поняв, что разговор пустой и, кроме раздражения, ничего в душу не привносит, прервал говорящего:

– Простите, но это беспредметный разговор. Если вы желаете встретиться для беседы, оставьте номер вашего телефона, созвонимся и встретимся.

Оппонент молча прервал связь.

Были и ещё звонки молчания, случалось, хамские, но отец Павел не придавал им никакого значения. Тем более что в семье родился третий ребёнок – сын.

10

На последнем курсе Илье срочно предстояло решить вопрос о своём будущем. Родители хотели, чтобы сын окончил и академию, а в будущем занял бы кафедру в духовной школе или вузе. Сам он не мог определиться. В конце концов, уже после Пасхи, отправился за советом к своему наставнику, понятно, с ночёвкой.

За последние год-полтора отец Павел заметно отяжелел. То ли возраст сказывался, то ли отягощали пасторские и семейные заботы: обозначились мешки под глазами, седина, а внешняя строгость точно сковывала его. В те дни, когда навещал Илья, отец Павел расслаблялся, и даже улыбка, казалось, не сходила с его лица. А когда, уединялись за чашкой чая, он нередко жаловался и на паству, и на усталость, да и на благочинного.

Так было и на этот раз.

Они уединились в небольшой уютной комнате на первом этаже, рядом с кухней. Здесь был стол, несколько стульев, удобный диван – на диване, отдыхая, и беседовали. Давно не виделись.

– Илья Борисович, как хорошо, что ты приехал! – И отец Павел приобнял Илью за плечо. – Хоть отдохну.

– А что, очень уж тяжело?

– Да нет, всё по силе. Теперь у меня и диакон с опытом. И дома не загружен – так, свои дела. А вот тяжело. – Он помолчал, как будто что-то вспоминая с мыслью, а раскрывать ли тяготы и сомнения. Но тотчас же улыбнулся. – Знаешь, Илюша, с одной стороны я удовлетворён и даже рад, что ко мне идут и едут в основном молодые люди – у меня ведь каждую неделю крещение. Ради этого я и сан принял… Но насколько они упрямы со своей страстью авангардизма. Я и сам порой подпадаю под их влияние. Но это работа, это дело, воплощение идеи – этому надо бы радоваться… Вдвоём здесь надо, да организовать Богословские курсы для просветительства. Ах, как хорошо бы… Тяготит, Илья Борисович, и другое… Года полтора тому привезли мне из православной еврейской семьи юношу с шизофренией: помоги… И ведь так получилось, что уже после двухнедельных совместных молитв, всё это время они и жили у меня, после соборования в храме, исповеди и причастия ему стало легче – он как будто очнулся. Понял, в чём дело… После этих двух недель он уже самостоятельно бывал на Литургии и еженедельно приобщался. И так всю зиму. И Господь милостив – выправился юноша. А уже летом поступил учиться в вуз… Всё хорошо, но уже с середины зимы повезли больных – не крещёные, без веры, с одним желанием вылечить. Как будто у меня психиатрическая лечебница. Привезут и поставят на исповедь. Иной раз понимаешь, нельзя допускать к причастию, а причащаешь – поддержать, помочь. И таких крестил не раз… Вот тогда только я и понял, сколько же среди «наших» душевнобольных… И вот это – тяжело. Не святой же я, не батюшка Кронштадтский, чтобы собственной молитвой исцелять. Я ведь и уповаю только на Кровь и Тело Господа. Вот и нарушаю вольно и невольно каноны… И книгу издал не без погрешностей. Не раз уже беседовал со мной благочинный. Бывал я и у митрополита… Сходит с рук, потому что миссионерство поощряют. Тяжело – всё вместе. Да и приход разросся, второй священник необходим. А где его возьмёшь при такой нужде? Да и не любого хотелось бы…

– А какова же причина? – не совсем ясный задал вопрос Илья.

– Чему причина?

– Душевнобольных много…

– Духовное недомогание. Душа недомогает – что-то не так для неё… Трудно объяснить. Может быть, перст Божий направляет ко Христу. Все в достатке, а душа болит. Не так ведь всё просто, как мы нередко полагаем.

– Действительно, загадка…

– Смирения, любви не хватает… Гордыня… Я своим говорю: вас кто-нибудь притесняет, ущемляет общие права, стреляют в вас из-за угла? – Нет. – Так вы хоть в душе люби́те за терпение и миролюбие… Куда там! Мы и в православии избранные. Мы весь мир культурой обогащаем, мы государствами управляем, экономику создаём… А как же иначе, говорю, если правящий класс истребили, новому подняться нет условий… В ответ: мы никого не истребляли, это нас истребляли – холокост!.. Так вот.

– Загадка, – задумчиво повторил Илья.

– Какая загадка – всё ясно.

– Загадка, говорю: мы вырождаемся, они – вымирают.

– Слишком не пропорционально… А в общем, действительно, загадка… О чём же это говорит? О том, что наше проповедничество – дело святое. Даже не фигурально говоря, мы спасаем людей. Может быть, не прямо, но косвенно… Не понимают. Что же, мол, опускаться и нам? Не опускайтесь, но постарайтесь поднять до себя и самим до них подняться. В чем – подняться?.. Да хотя бы в том, что они не считают вас ниже себя… Не понимают, не хотят…

Прислуга принесла чай и закуску, спросила, не надо ли что-то ещё – и тихо удалилась. На кухне она, наверное, готовила обед.

– Вот смотрю на неё и удивляюсь, насколько она добрая: ни мести в ней, ни лести. Делает своё и не своё дело – и ни копейки дополнительно не потребует. Чистая душой, чистая на руку – и глубоко верующая, хотя в богословии, понятно, не сильна. Ребёнок. Так вот и жить надо, какую бы ты службу ни исполнял… А когда не понимают – тяжело.

– А я вот тоже не понимаю. Себя не понимаю…

– Что так? У тебя, Илюша, пока, по-моему, всё ясно.

– Да нет… – Илья прикрыл глаза и покачал головой. – Не знаю, Павел Осипович, куда лыжи вострить. По вашему пути, но по какому? Можно бы сказать: по своему пути. Но тоже – по какому? Родители за академию. Но они не догадываются, что в академию нужен «пропуск». Знаний для академии мало… И другое: посвящаться или нет – вообще? Выбор на всю жизнь…

После этого они оба долго молчали, наверно думали – каждый о своём. Первым заговорил отец Павел, причём прямо, без предисловий:

– Посвящаться надо с идеей, чтобы всю земную жизнь служить этой идее. Если такой идеи нет, то и посвящаться не обязательно. Имеется просвещение словом: в семинарии или в вузе – без разницы, как теперь говорят. Тоже служение Богу… Только ведь «наши» заблудшие! Вот и думай…

– У меня нет внутренней силы, чтобы одолевать других. И монашество не для меня. И не одолеть мне свои сомнения…

– Это, Илья Борисович, потому так, что делу не посвятил себя. Когда направленно служишь Господу и ближним, сомнений быть не должно.

– Наверно… – Илья вздохнул и горько усмехнулся: – Счастливый вы человек, Павел Осипович.

– А мне кажется, ты счастливый: ты сильный – ты одолел себя. Мне не пришлось себя одолевать, у меня всё получилось слишком естественно, само собой. Даже упрямства не проявилось.

– Это и хорошо!

Оба засмеялись, негромко, с унынием.

Постучав в дверь, домработница пригласила к обеду.

Стол уже был накрыт: расставлены приборы, из закрытой супницы просачивался вкусный запах мясного, и это лишний раз напоминало, что Великий пост завершился, так что можно побаловаться аппетитом. За столом хозяйничала моложавая и весьма милая жена отца Павла, София Михайловна. Старшие дети чинно сидели на высоких стульях, для остальных – скамейки. Когда в столовую вошли отец с гостем, дети скользнули со стульев и обратились к иконам.

Павел Осипович прочёл молитвы, обласкал и поцеловал детей, улыбнулся жене. Сели по своим местам, и тотчас завязался бытовой разговор, необязательный и даже весёлый.

* * *

После обеда и отдыха вновь сошлись в диванной. И не удивительно, что продолжение разговора было более деловым и конкретным. Калюжный прямо объявил, что уже теперь следует заявлять епископу о намерении рукоположения. Семинарию следует окончить в сане, чтобы затем, окончив первый курс академии, перевестись на экстернат.

Илья возражал, сомневался, но в конце концов сдался, в общем, не видя более разумного пути. Ведь с этим придёт и личная идея, полагая, что на кафедре вновь может охватить разочарование. А у Павла Осиповича уже выношенная программа действия – беспроигрышное дело: духовная школа, небольшой храм и приход, сочетание службы и лекций. И это, наверное, то, что надо: добрая почва для проращивания идеи, к тому же без физической перегрузки.

– А пройдёт ли такая идея? Не прихлопнут – как муху? – Илья холодно смотрел на отца Павла.

– Это не в наших руках… Рано или поздно мы придём к этому – к примирению и к признанию…

– К признанию, что потребовали распять Мессию?

– И к этому… Но у нас же приходское просветительство. Жатвы много – жнецов нет. Угодно Господу – и дело будет… А риск в нашем деле один: «свои» взбунтуются… Впрочем, и это сомнительно – масштабы не те.

– А что, действительно, могут… Меня беспокоит, не оказаться бы приблудными овцами, белыми воронами.

– Нет – этого не будет… На первом этаже организуем аудиторию на пятнадцать – двадцать мест. И очень удобно – при доме и при храме…

Илья улыбнулся, как будто с облегчением, даже не догадываясь, под каким неотвратимым влиянием он находится:

– Что ж, дело идейное – надо подумать.

Улыбнулся и отец Павел.

– А по мне, так и думать бы нечего…

* * *

Однако подумать было о чём.

Во-первых, родители. Судя по сыну, они не сомневались, что их Илюша со временем будет читать лекции в одном из вузов. Ни монахом, ни священником он никогда не станет.

Дочь вышла замуж и отделилась. Сын слишком даже редко бывал дома. И родители скучали по детям в опустевшей квартире. Илья понимал, как им тяжело и как хотелось бы, чтобы он возвратился домой и обзавёлся семьёй с детьми. Трудно было представить их потрясение, когда вдруг откроется его намерение.

Во-вторых, он и сам не мог представить себя в сане священника, с наперсным крестом, в рясе, взывающего к покаянию и вере. За годы, проведённые в семинарии, душа его всё-таки очнулась, он уверовал и в Евангелие, и в Спасителя. В уединении мог молиться долго и с умилением. Иногда радостью захлёстывало душу, но, случалось, душа его леденела – и тогда о священстве Илья и думать не хотел.

Наконец, в-третьих, ведь если уже в текущем году рукополагаться, то необходимо до этого жениться. Были у него подружки – и неплохие, но, оказавшись в семинарии, он растерял их. А вот теперь, не откладывая, предстояло позаботиться о жене. И в этом деле от родителей не утаишься.

При первой же возможности Илья отправился к родителям в Москву.

11

К удивлению, оказалось, дома его ждали. Ужин с чаем накрыли в гостиной. Так что, переодевшись с дороги и умывшись, Илья тотчас оказался за аппетитным столом.

Иронично улыбаясь, как только умела она, Рута Яковлевна сказала:

– А ты как, послушник, ночевать останешься или картошку чистить?

– Пожалуй, да. Останусь.

– Ну, если «Пожалуй, да», то отпарься сегодня в ванной, от тебя как от рабочей лошадки потом навевает.

– Да, конечно… К сожалению, там ванной нет.

– Хотя можно бы и благоустроиться – не Средневековье, – показалось, строго заметил отец.

– Аскетизм. Не пансионат для благородных девиц.

– Да уж… Читай, послушник. – Мать усмехнулась.

Сын прочёл молитву, после чего сели к столу.

И уже в самом начале разговора Илья понял, что родителям известны все его планы и намерения.

– Я не спрашиваю, каким это образом вы всё обо мне узнали. И зачем я здесь – знаете. Поэтому наверно лучше и правильнее говорить прямо – в обморок никто не упадёт.

– А ты уже созрел, мальчик! – Мать добродушно улыбнулась. – И проникновенный – молодец!.. Выкладывай, как оно есть – прямо. В монахи, надеюсь, не нацелился, как говорит Татка?

Илья пожевал восточные сладости, отведал запашистый чаёк, и на душе как-то вдруг стало спокойно. А это значило, что готов он к любому разговору.

– Нет, мама, в монахи не влечёт.

– И то, слава богу, – проворчал отец.

– Но всё-таки я приехал, чтобы посоветоваться с вами.

– Не надо, Илюша. – Рута Яковлевна и ладошкой закивала. – Какой совет, когда ты уже решил рукополагаться!.. Но ведь это кабала, если ты даже окончишь академию. Священник не может не служить. Даже если ты читаешь лекции, служба всё равно за тобой. Ты это хоть понимаешь?

– Понимаю…

– И тебе в таком случае уже в этом году приказано жениться? – Отец и руки на стороны развёл и губы сложил в каприз.

– Да, папа… В общем, это и хорошо. Иначе распущенности не избежать – как у католиков…

– Ну, это их забота – кто на что способен. А вот ты кого сватать надумал? – Рута Яковлевна по-прежнему иронизировала.

– Да никого – никаких невест! – Теперь уже сын развел на стороны руки и рассеянно засмеялся.

– Это уже хорошо. – Отец шумно пробавлялся горячим чаем, что для него было не свойственно. – А то, думаю, привезёт поповскую Нюшку: прошу улыбаться – моя жена.

– А что, так и поступают семинаристы в спешке… И невесты на смотрины приезжают.

– Прости, Господи… всё-таки чужое стадо.

– А как же – ни эллина, ни иудея?

– Э, сын, это для неба, а для земли у каждого племени свои достоинства и нравы… Так что, наверно, сваху нанимать?

– Не надо. Да и не решено пока, – притормозил Илья.

И только после этого начал излагать свои планы, уже обговоренные с Павлом Осиповичем и большей частью известные родителям, видимо, от него же.

– Послужить своим, помочь своим – это ведь большое дело, даже, может быть, дело всей жизни. Так я на это и смотрю, – заключил Илья.

– И ты убеждён, что твоя помощь так уж необходима «своим»?

– Кому-то и необходима, – тихо ответил сын. – У самого была бы душа живая, а омертвевшие найдутся. Одного из пропасти вытащить – уже дело… Я много об этом думал. Но не нахожу во внешнем мире иного приложения своим духовным силам. Нет для меня дела, которое обернулось бы идеей. И как подумаю об этом – уныние гнетет… – И усмехнулся болезненно. – Вот и с невестой: как быть – не удумаю!

– Такой сокол! Только руку подними – на каждом пальце повиснут. Выбирай любую, но поверь – лучше из своих. Своя не помешает дело делать и жить…

Весь долгий вечер пили чай, перекусывали и говорили весьма доброжелательно, с пониманием друг друга. И только Борис Аврамович отмалчивался и хмурился.