Введение к Уложению государственных законов (план всеобщего государственного образования)

Не может никакое сословие народа иметь исключительного права на владение какою-либо собственностию государстве, но все могут обладать тем, что ими в собственность приобретено. Народ должен участвовать в составе законов, ежели не всех, то по крайней мере коренных. Охранение законов, поелику оно требует действия постоянного и непрерывного, народ вверяет высшему классу, силу его в сей части представляющему. Все имении народа наследственны, но должности его все избирательны. Суд народа проистекает от равных ему.

Таковы суть общие черты, разделяющие государственные силы; подробности их зависят от коренных правил, кои по положению государства, по степени просвещения его могут быть различны; но общие сии черты должны быть везде, во всех веках и во всех ограниченных монархиях одинаковы. Спросят, может быть, какую силу государство, сим образом во внутреннем своем правлении устроенное, может противопоставить, когда государь предприимчивый и властолюбивый вздумает, опрокинув его коренные законы, испровергнуть права его и попрать его свободу?

Следующую: во-первых, никакое и самомалейшее нарушение закона не может произойти от правительства, чтоб оно в то же время не было примечено высшим классом народа, поставленным для охранения закона, и, следовательно, всем народом по естественной связи между им и сим классом существующей. Отсюда, голос ропота не будет частным отголоском неудовольствия, но голосом целого народа, а народ всегда и для всех ужасен, когда вопль его совокупится воедино; во-вторых, чтоб предупредить сие соединение, правительство естественно захочет усыпить стражу законов и, обратив притеснение на народ, рассыплет на высший класс его свои благодеяния. Но какие благодеяния могут заставить забыть отцов, что дети их страдают? И какие благодеяния могут обольстить людей, призванных от рождения их к чести, покрытых народным уважением и приобыкших к независимому богатству?

Третие. Естьли вместо того правительство обратит виды свои на притеснение одного высшего класса – он найдет всегда себе подпору в народе, в естественных связях их, в общем уважении. Наконец, четвертое. Естьли, презрев вопль народа и чувство страха, правительство дерзнет на все крайности, какие самовластие в лютости своей позволить себе может, какое тогда сродство против ужасов таковых может представить сей образ правления? Ответ на сие удобен, какое средство силы человеческие могут представить против Тамерланов и тому подобных чудовищ? И какие законы могли устоять, когда царства разрушались? Но, что здесь должно приметить, и что совершенно отличает благоустроенное монархическое правление от всех других, есть то, что самые кровопролитные внутренние смятения, повергающие республики в рабство, а деспотические правления приводящие в безначалие, в монархических правлениях подобны бывают сильным ветрам, кои, нанося частный вред, очищают всю массу атмосферы. Все преобращения в Англии заканчивались вящшим утверждением ее свободы.

Соберем здесь в одну точку зрения главные истинны, которые доселе мы проходили:

I. Законы суть правила, по коим силы государственные действуют к охранению лица, чести и имущества народного.

II. Чтоб законы были неподвижны, нужно, чтоб пределы сил правительства были непременяемо ограничены.

III. Расположение сих пределов есть образ правления.

IV. Образ правления есть внешний и внутренний.

V. Внешний образ правления не может удостоверить пределы сил.

VI. Сила правительства ограничивается равновесием сил народных. В сем состоит внутренний образ правления.

VII. Равновесие сил народных требует, чтоб они все одно имели направление, но чтоб власть, стерегущая пределы, была отделена и независима.

VIII. Прочие части народа должны быть совершенно равны в правах своих и составлять едино.

Заключим сие великою истиною великого человека: point de noblesse, point de monarchic (Montesquieu) и обратимся от сих общих рассуждений на Россию.

Я не знаю, какие предположения имели российские государи от времян Петра Первого на счастье России, но их всегдашнее старание было дать сему царству все внешние виды монархического правления и удержать в своих руках все неограниченное самовластие. Думали ли они в самом деле, что права и грамоты, на бумаге данные, составляют истинный образ правления; или находили нужным ознакомить сперва людей с имянами, чтоб впоследствии дозволить самое действие; или признавали в душе своей то справедливым, чего не решились на деле исполнить; или, наконец, не имея постоянного плана, действовали они по минутным вдохновениям; как бы то ни было, но ни в каком государстве политические слова не противоречат столько вещам, как в России.

Не говоря об установлениях государственных мест и судилищ, которые все покрыты монархическими видами, чего у нас по-видимому недостает в самом внутреннем образе правления? Сенат не назван ли хранилищем законов? Дворянство не есть ли урожденный их страж? Нет ли свободных состояний? Купечество, мещанство и самые поселяне казенные не имеют ли своих прав и преимуществ, не судятся ли своим судом и проч. и проч.?

Вот заблуждение, в которое впадают ежечасно наши площадные политики, когда позволяют себе умствовать о России. У нас все есть по наружности, и ничто, однако же, не имеет существенного основания. Естьли монархическое правление должно быть нечто более, нежели призрак свободы, то, конечно, мы не в монархическом еще правлении. В самом деле, не говоря уже о тщетности политического бытия разных государственных мест, что такое есть самое дворянство, когда лицо его, имение, честь, все зависит не от закона, но от единой воли самодержавной; не от сей ли воли зависит и самой закон, которой она созидает, одна сама собою? Не может ли она возводить и низводить дворянские роды единым своим хотением? Не она ли созидает суды, определяет высших судей, дает им правила и правила сии отменяет, или утверждает, по своему изволению? Не в ней ли весь источник чести я уважения; не ей ли принадлежат по самым словам закона все государственные богатства, все земли, все имущества и право частных собственностей; не есть ли право его только дозволенное; владельцы сии не суть ли ее наемники (usufruitiers)?

Я бы желал, чтоб кто-нибудь показал различие между зависимостью крестьян от помещиков и дворян от государя; чтоб кто-нибудь открыл, не все ли то право имеет государь на помещиков, какое имеют помещики на крестьян своих.

Итак, вместо всех пышных разделений свободного народа русского на свободнейшие классы дворянства, купечества и проч. я нахожу в России два состояния: рабы государевы и помещичьи. Первые называются свободными только отношении ко вторым, действительно же свободных людей России нет, кроме нищих и философов. При таковом разделении народа в отношении к престолу, каким образом можно думать о каком-нибудь образе правления, каких-либо коренных законах – какие пределы можно положить между двумя сторонами, из коих одна имеет все роды сил, а другая не имеет ничего? Какие пределы положить между бытием и ничтожеством, между божеством и его созданием – не всегда ли сие последнее будет то, чем быть ему повелит первое? И после сего мы думаем о грамотах российскому народу. <…>

Таким образом, Россия, разделенная в видах разных состояний, истощает силы свои взаимно борьбой их и оставляет на стороне правительства всю неограниченность действия. Государство, сим образом составленное, какую бы, впрочем, не имело оно внешнюю конституцию, что бы ни утверждали грамоты дворянства и городовые положения, и хоть бы не только два Сената, но и столько же законодательных парламентов оно имело, государство сие есть деспотическое; и доколе елементы его будут стоять в тех же между собою отношениях, дотоле не будет оно монархическим. <…>

Итак, по настоящему разделению состояний в России, все перемены в образе ее управления будут касаться только внешностей, и прочного добра на сей пропорции сил народных никак основать не можно.

1. Ународованием и заселением пустых мест, ибо при добром правлении, даже и самовластном, народ может плодиться.

2. Содержанием сильной армии.

3. Лучшим устроением полицейской части.

4. Сокращением обрядов судебных, ибо в правлениях самовластных, хотя правосудие не может быть никогда справедливо, по крайней мере должно идти скоро.

5. Порядочным сводом учреждений и указов.

6. Лучшим распорядком в государственных сборах и их управлении.

Вот все, что может и должно иметь правительство в виду при настоящем порядке вещей. Но для постоянства собственных своих планов и дабы не истребить последние остатки счастия, какое может быть в народе с сим правлением совместно, наконец, для того, чтоб не истощать государственного богатства и труда на тщетные усилия, должно отказаться:

1. От всякой мысли о твердости и постоянстве законов, ибо в сем правлении законов быть не может.

2. От всех предприятий народного просвещения. <…>

3. От всех предприятий утоненной народной промышленности: я разумею вес фабрики и заведения, на свободных художествах основанные, или близко с ними связь имеющие.

4. От всякого возвышения в народном характере, ибо раб иметь его не может. Он может быть здоров и крепок в силах телесных, по никогда не способен к великим предприятиям. Есть, конечно, исключения, но они не испровергают правила.

5. От всякого чувствительного возвышения народного богатства, ибо первая основа богатства есть право неотъемлемой собственности, а без законов она быть не может.

6. Еще более должно отказаться от улучшения домашнего состояния низшего класса народа. Избытки его всегда будут пожираемы роскошью класса высшего.

7. Словом, должно отказаться от всех прочих устроений не на лице государя владеющего, но на порядке вещей основанных. <…>

Сие естественно ведет к тому заключению, что необходимо должно положить другой раздел состояний и переменить отношения их как между собою, так и к престолу.

Выше видели мы, что в благоустроенном правлении вся масса сил народных должна быть разделена на два класса: на высший и низший.

Высший класс должен быть установлен на праве первородства и предопределен по роду своему к первым государственном местам и к охранению законов. С народом связан он будет неразрывными узами родства и имений, с престолом – столь же неразрывным союзом почестей и некоторым количеством собратий своих, волею монарха в сословие его вводимых. Сей класс будет составлять истинное монархическое дворянство. Низший класс или народ будет все то, что по праву первородства или по особенному изволению монарха не принадлежит к высшему. С престолом связан он будет службою в поисках и в гражданстве, почестями, богатствами, самою взаимностию сил, с высшим классом родством, уважением и самым званием хранителя законов. Он будет вмещать и себе весьма уважительную часть государственного богатства и просвещения. Единое разделение, какое в правах его допустить должно, будет разделение дарований, способностей и добродетели. Кто дерзнет после сего притеснять или презирать его? Положив таковое начертание внутреннему образу правления, рассмотрим, какие из самого настоящего положения России можно извлечь способы к его установлению. Во-первых, желать внешним образом правления установить равновесие во внутренней системе, конечно, невозможно. Перемены, в сем роде сделанные, ничего не произвели, кроме смешения понятий.

Во-вторых, хотеть в год, в два, без крутостей, без разрушения не только разобрать по частям прежнее огромное здание, но и воздвигнуть новое, конечно, невозможно. Состояние государств устрояется веками, и устрояется почти само собою: тот великий человек, кто положил ему твердое основание. Отчего все творения природы столь совершенны и столько кажутся удобны? Оттого, что она долгое время во мраке молчания и тайны приуготовляет их, располагает одним приемом все их части и не прежде выводит на свет, как дав им внутреннюю сяду, их оживляющую. После сего они растут и усовершаются сами собою; таким же точно образом должны быть приуготовляемы и перерождения царств земных. То, что кажется невозможным в одно время, быв расположено на известные епохи и основано на общем непременяемом плане, самым движением времяни и обстоятельств приходит к совершенству.

Третие, естьли бы совершенная невозможность устроить прочным образом счастие России без перемены в состояниях и не доказывала очевидным образом необходимость сея перемены; естьли бы и не была уже тому полвека доказана та истинна, что никакое европейское государство, в связи с прочими стоящее, не может долгое время быть деспотическим, то надобно только взглянуть на общей степень просвещения, на прилив и отлив мыслей и примеров соседних, на чувство внутреннее, надобно только прислушаться к народному глухому отголоску, чтоб открыть и нужду сей перемены и узнать степень общих надежд и желаний. И впрочем, в чем должна состоять сия перемена? В превращении ли состояний? В прикосновении ли к нравам престола? Всевышний да упасет от сего Россию! Перемена сия должна состоять единственно в соглашении сего ощутительного противоречия, какое у нас есть между видимою формою правления и внутреннею, в исполнении на самом деле того, о чем в продолжение целого века государи твердили народу, в утверждении престола не на сне народа и очаровании предрассудков, но на твердых столпах закона и всеобщего порядка. <…>

Теперь осталось определить, когда и каким образом удобнее назначить епоху сего разделения. Тот же самый государственный сейм, которой должен быть сознан для постановления Уложения, положит и сему разделению первое основание. Чтоб ничего не отваживать и идти постепенно, во-первых, разделение сие наметится тем, что дворянство первых четырех классов будет иметь отделенную свою камеру заседания; дворянство прочих классов будет помещено в одном заседании с народом.

Второе. Дворянству высших классов, в средине его упражнений о составе Уложения я главе о наследствах, предложится восстановить древний Петра Первого закон о праве первородства, ограничивая его действие только на сие состояние; можно утвердительно сказать, что он принят будет с восхищением; споры, какие могут на него произойти в соединенной камере народа, не могут быть приняты, ибо закон сей до него никак не принадлежит. Его право останется во всей своей силе.

Третие. В то же время предложится закон, что, исключая первых четырех классов, не будет титулярных чинов. Советник правления должен быть советник правления, а регистратор коллегии должен быть регистратор и более ничего. Все различия классов сим уничтожаются, останутся только различия мест и должностей. Закон сей столь удобен, что и ныне его неоднократно предлагали, как он по существу своему не что другое есть, как правило государя в раздаянии почестей, то он и зависит от единой его воли. Никто и никакого права не имеет постановлять образ, по коему государь должен раздавать награды, когда, раз навсегда, источник чести народ ему вверил.

Четвертое. Постановить, чтоб дела и присутственных местах слушаны и решены были всеми заседателями вместе (исключая дел уголовных высших четырех классов, которые естественно судятся в одном высшем судилище). Сей закон также столько удобен, что от двух или трех голосов зависело и ныне в Сенате решить вопрос о нем положительно. Сии два закона, третий и четвертый, можно ввести и прежде Уложения, а тем ознакомить уже с ними народ.

Сии четыре положения, утвердясь, времянем сотрут все нелепые различия, какие ныне существуют, и соединят все состояния в единую массу. Дворянин будет носить имя и, естьли угодно ему, будет им и гордиться. Но правами, ему равными, будет пользоваться вся Россия. <…>

Предметом всех сих рассуждений было не установление коренных законов и не начертание внешнего образа правления, но единственно изыскание того основания, на коем сии законы и сей образ правления поставлен быть должен, естьли когда-либо силы небесные, покровительствующие ныне столь особенно Россию, будут на сие преклонны. Вот для чего многие подробности, весьма, впрочем, существенные, здесь слегка только назначены, а может быть, тем самым действие целого состава лишено своего света; оно могло бы быть совершеннее, естьли бы наперед положен был план здания, коему здесь ищется основание. Но естьли начало равновесия, управляющее миром физическим, имеет свою силу и в мире политическом, то труд сей был не тщетен. В великих истинах и слабые опыты имеют свою цену.

Размышления о государственном устройстве империи

Представляя вашему величеству продолжение известных Вам бумаг о составе Уложения, долгом правды и личной моей к Вам приверженности считаю подвергнуть усмотрению Вашему следующие размышления мои о способах, коими подобные сему предположения, естьли они приняты будут вашим величеством, могут приведены быть в действие.

История России от времян Петра Первого представляет беспрерывное почти колебание правительства от одного плана к другому. Сие непостоянство, или, лучше сказать, недостаток твердых начал, был причиною, что доселе образ нашего правления не имеет никакого определенного вида и многие учреждения, в самих себе превосходные, почти столь же скоро разрушались, как и возникали.

При издании самых благоразумных и спасительных законов вопрос, на чем они основаны и что может удостоверить их действие, сей вопрос оставался всегда не разрешенным, и в сердце народа умерщвлял всю силу их и доверенность. Сему иначе и быть невозможно. Во всяком государстве, коего политическое положение определяется единым характером государя, закон никогда не будет иметь силы, народ будет все то, чем власть предержащая быть ему повелит. <…>

Ты пожелаешь быть справедливым, все добрые государи сего желали и самовластнейшие из них считали себя таковыми, но министры их всегда были пристрастны, ибо дух людей всегда соображается с духом правления. В самом деле, какое владычествующее побуждение могут иметь люди и таком образе правления, где судьба их зависит от воли и хотения одного человека? Не на том ли безопасность каждого из них должна быть основана, чтоб взгляд немилости, могущий лишить их всех политических прав, не мог проникнуть в недро семейного их счастья, и естьли не могут они бить независимо почтенными, то не осталось ли им желать быть независимо богатыми. Вот откуда происходит то великое правило, что корысть есть движущее начало всех деспотических правительств и вот для чего в Турции так, как и в других известных царствах, все важные дела решаются мешками секинов, и никогда корыстолюбие столь сильно душами не обладает, как при неограниченном правлении.

Среди сей толпы рабов, гордящиеся минутным блеском милости, найдутся, может быть, люди с твердыми началами, с возвышенным образом мыслей, неприступные очарованиям корысти и любящие единую правду. Но каким образом, по каким признакам узнаешь ты сих людей – не все ли вокруг тебя будут в одной личине? И естьли проницательностью твоего ума сорвешь ты несколько раз сию личину, сей горестный и часто повторяемый опыт не поселит ли недоверчивости в душе твоей?

Недоверчивость сия не смешает ли, часто по необходимости, правого с виновным? И как ощущение чести во всех душах возвышенных весьма нежно, то не поколеблет ли недоверчивость сия их правил? Как скоро убедятся они, что доверенности твоей не имеют, а без нее в правлении самовластном никому нельзя действовать, они найдут себя принужденными или смотреть на все с равнодушием, или удалиться в уединение. Но я предполагаю, что судьба твоя и личная любовь к твоим свойствам произведут чудо в деспотическом царстве, что ты найдешь одного, двух, даже трех министров беспристрастных, деятельных, просвещенных, непоколебимых. Ты, конечно, не захочешь, однако, чтоб судьба царства твоего от них единственно зависела, ты пожелаешь сам управлять народом, тебе вверенным от бога. Но каким образом можешь ты самому себе обещать, что никогда никакое облако человеческой слабости не покроет ясности твоих понятий в сей бесчисленности дел, тебя окружающих и от твоего решения зависящих? Каким образом можешь ты себе обещать, чтоб в качестве законодателя, верховного судии и исполнителя своих законов, все видеть, все знать, всех исправлять, все приводить в движение и никогда не ошибаться? Чтоб быть деспотом справедливым, надобно быть почти богом.

Итак, по всей необходимости, должен ты будешь вверить великую часть дел твоих местам, тобою установленным, а чтоб дать сим местам некоторую тень бытия политического, ты оставишь им монархические формы, введенные твоими предшественниками, и действия воли твоей неограниченной назовешь законами империи. Но места сии, быв составлены из лиц, переменят ли тем существо свое? Завися в самом бытии своем от единого твоего хотения, возвысят ли они правила свои до понятия независимой чести и любви к отечеству? Сокроют ли от себя унижающее их рабство? В силах ли будут отвратить объемлющее их влияние вельмож? Ты пожелаешь почестями и знаками твоего уважения возвысить их в собственных их глазах, дашь более пространства их власти, покроешь их всем могуществом твоего доверия – но самое сие доверие покажет им, что сила их от тебя единого происходит, и, следовательно, тебе единому угождать и служить они обязаны. Не быв никакими пользами соединены с народом, они на угнетении его оснуют свое величие, они будут править всем самовластно, а ими управлять будут вельможи, наиболее тобою отличаемые, и вот для чего между прочим, вельможи сии столь сильно проповедуют сию систему. Таким образом, монархические виды послужат только покрывалом страстям и корыстолюбию, а существо правления останется непременным. Угнетение тем будет несноснее, что оно покроется законом. Итак, открытым ли самовластием будет правима Россия, или скипетр твой позлатится монархическими призраками, государство в обоих сих случаях не избегнет своего рока.

Падение сего огромного колосса не может быть не ужасно. Реки дымящейся крови жертв виновных и невинных, смешавшись вместе, принесут в позднейшие роды память сего происшествия. И тебя, как могшего провидеть и отвратить то, бог и потомство судить будут строго или в противном случае… ты должен будешь отказаться:

1) от всякой мысли о твердости и постоянство законов, ибо в сем правлении законов быть не может;

2) от всех предприятий народного просвещения. Правило сие должно принять столько же из человеколюбия, ибо ничто не может быть несчастнее раба просвещенного, как и из доброй политики, ибо всякое просвещение (я разумею общее народное) вредно сему образу правления и может только произвесть, смятение и непокоривость;

3) от всех предприятий утоненной народной промышленности: я разумею все фабрики и заведения, на свободных художествах основанные, или близко с ними связь имеющие;

4) от всякого возвышения в народном характере: ибо раб иметь его не может (над зачеркнутым может написано должен). Он может быть здоров и крепок в силах телесных, но никогда не должен быть (должен быть приписано на поле) способен к великим предприятиям. Есть, конечно, исключения, но они не испровергают правила;

5) от всякого чувствительного возвышения народного богатства, ибо первая основа богатства есть право неотъемлемой; собственности, а без законов она быть не может;

6) еще более должно отказаться от улучшения домашнего состояния низшего класса народа. Избытки его всегда будут пожираемы роскошью класса высшего;

7) словом, должно отказаться от всех прочных устроений, не на лице государя владеющего, но на порядке вещей основанных, и царство твое, столь много обещавшее, будет царство обыкновенное, покойное, может быть блистательное, но для прочного счастия России ничтожное.

Оно будет таково, естьли при том чудесною какою силою преградишь ты сие прелияние мыслей соседственных, столь сколь чувствительно действующих на мысли твоего народа, естьли усугубив действие надзора, пресечешь ты все пути к его просвещению, естьли, предупреждая всякое соединение польз его, не престанешь ты раздроблять их и тем содержать силы его в ничтожестве. Естьли престол твой будет непрерывно окружен всем блеском великолепия и народу твоему не иначе будешь ты являться, как в облаке света и пышных мечтаний царство твое будет покойно. <…>

Но естьли, предаваясь естественному влечению твоему к истинне и человечеству, позволишь ты вход к просвещению, естьли не воспретишь народу размышлять о пользах государственных и почерпать свои размышления во внешних источниках, естьли, чувствуя себя довольно великим, чтоб не иметь нужды всегда стоять на подножии твоего трона, отвергнешь ты от себя предрассудки пышности и рассыплешь мечты великолепия, государь, тебе труднее тогда будет править государством по твоей воле и держать рабов в повиновении, нежели управлять по закону и обладать сердцами твоих подданных. Истинны они будут, может быть, к сердцу твоему и собственным твоим размышлениям близки, но приходя к тебе с разных сторон, они псе могут быть, более или менее, справедливы и все однако же между собою различны. Естьли не будет постановлено между ими сравнения, естьли не приведутся они в одну систему, они не произведут никогда постоянного и сильного действия.