скачать книгу бесплатно
Ефрем поднял голову и наткнулся на взгляд, из которого, казалось, сочилось наслаждение превосходством.
– Доброго здоровьичка… – изображая смущение от того, что не может подобрать титул, ответил Ефрем.
– Откудова прибыл-то, – начал было парень с гонором, но спохватился и, изобразив добродушие, добавил, – да ты не егози, не егози. Со мной можно запросто, мы же земляки.
«Холуй, – подумал Ефрем, – с тобой только и остается, что по-простому!» За короткое время Ефрем усвоил про пленников, что иного борьба за жизнь может толкнуть и на гнусность. Благополучный облик незнакомца и его нескрываемое чувство безнаказанности насторожили Ефрема.
– Да я вроде не прибыл. Меня доставили, – сказал он. Парень громко засмеялся. Ефрем продолжал: – Служивый я из Оренбурга… Попал вот как кур в ощип.
– Ну, это пока не ощип, – похлопывая ногайкой по раскрытой ладони, подхватил незнакомец. – Ощип, братец, в рудниках серебряных или на поле хлопковом. Там так ощипают, хуже, чем в пекле! Больше года никто не выдерживает! А здесь, можно сказать, рай! Опять же для тех, кто с умом, конечно.
Парень внимательно посмотрел на Ефрема.
– Оно, конечно, так. Ежели с умом-то, тогда да-а, – согласился Ефрем. – Только поди же угадай, что тут за ум-то почитают?
– А это, братец, не мудрено. Ты говоришь, служивым был?.. И я служил… Барину служил, как отцу родному, можно сказать!..
Парень запнулся, словно искал, чего говорить дальше. Вдруг заговорил возмущенно:
– Мы кому присягали служить, а? Государыне и Отечеству? А ответь-ка мне тогда, братец Ефремка, что же она, стерва немецкая, – он снова запнулся и покосился на Ефрема, – не спасла меня, верного солдата своего, когда мой барин – командир батальонный, меня, слугу Отечества, киргизам продал, чтобы долг карточный покрыть?.. Это как, а?
– Ну, императрица и не могла знать про то… – робко возразил было Ефрем, но только распалил незнакомца.
– А другие офицеры и начальники что же?.. Брось, это потому, что я им всем, господам-то нашим, только и надобен, как скот. В отместку этим же киргизам я помог ограбить полковую казну да вместе с ними и бежал. К тому же они вовсе и не киргизы были, а бухарские караванщики. Мы тогда под Астраханью были, ну, оттуда прямиком сюда. Они хорошо поживились тогда. Меня за это наградили. Я теперь здеся вроде главного конюшего… А ты, брат Ефремка, спрашиваешь, что за ум почитается. Ты им услужи, и они тебя не оставят.
«А ведь я вроде не говорил тебе, землячок, как меня звать-величать. – Подумал Ефрем, – и про Отечество, барина, государыню ты понес ни с того ни с сего? Не значит ли это, что подсыл ты?»
– Ты вот что, когда тебя спросят, – продолжал новый знакомец, – сказывай все как есть и что знаешь и что особливо важное ведаешь.
– Спасибо за совет, не знаю только, как звать-величать тебя, добрый человек, – поклонился Ефрем.
– Романом зови меня, а для них я, – он кивнул на остальных слуг, – дабаша, по-нашему значит капрал. – Эй вы, – крикнул он на ломаном бухарском двум своим подручным, стоявшим без дела у ворот конюшни, – отведите его назад в камору, не запирайте, но приглядывайте, – по-русски добавил, – я ужо сыщу тебя, свидимся. Иди с ними.
«Дурачина, не удосужился даже спросить, понимаю ли я по-ихнему. Видать, и впрямь тебе место на конюшне тиранствовать да злобу свою вымещать на ком ни попадя», – подумал Ефрем и пошел за прислужниками.
Вечером его снова привели в покои хозяина. Ходжа Гафур и тот же мулла снова расспрашивали его о России, о порядках в ней, о войне с турками. Филиппов сказал, что сам на той войне не бывал и ничего поэтому ценного сказать не может. На этот раз про пугачевский бунт не спросили ни слова. Мулла полюбопытствовал, как обучают юношей из богатых семей и где обучался сам Ефрем. Узнав, что его всему учил сначала отец, потом он своим умом от разных встреченных грамотеев знаний набирался, одобрительно кивал и цокал языком. Когда Ефрема снова увели в камору, ходжа спросил своего гостя:
– Что скажешь, почтенный Карим-ака? Уже больше месяца мои люди наблюдают за этим русским. Кроме того, что подозрительно хорошо он несколько языков знает, ничего не усмотрели.
– А старший конюх твой что говорит?
– А-а-эй! – с досадой протянул Гафур. – Дурак этот Роман, только и знает, что красть, выпрашивать подачки да еще оговаривать всех! Я держу его при себе, чтобы невольники ненароком не сплотились. Пусть сеет раздоры меж ними – мне спокойнее… Похоже, Ефрем быстро его раскусил. Как мне донесли, он дурачка из себя перед Романом покорчил, тот перед ним петухом попрыгал, на этом все и кончилось…
– Подозрительно мне то, что такой книжник и знающий человек, а дела ему на родине не нашли, как только в дикие степи загнать, – сказал мулла. – Я видел в России военных и чиновников, не все они такие уж тупые самодуры.
– Ну почему же, – возразил Гафур, – а Романов господин чем не пример?.. Своих воинов продал! Полководец!.. Все не все, но многие.
– Правду сказать, это так, но и сам Роман, пожалуй, лучшего не достоин. Уж больно пакостный человек.
– Ну хорошо, посчитаем, что лазутчик этот Ефрем. Тогда скажи, ты поверишь, что через рабство он решится к нам проникнуть? Риск попасть в гиблое место куда больше, чем что-то важное высмотреть. Если он не дурак, то поймет это, а если дурак, то не додумается.
– Ты верно рассуждаешь, мудрый ходжа Гафур, – задумчиво проговорил мулла Карим. – Но если ты задумал пристроить в качестве подарка умного и преданного тебе человека к своему великому тестю, правителю нашей славной Бухары, почтенному Данияр-беку, да продлит Аллах его годы, то будь терпелив и последователен. Подарок тщательно готовить нужно. Иначе подари ему коня или верблюда.
– Подарил бы, да эти твари, как бы хороши и дороги они ни были, все равно говорить не умеют, – засмеялся Гафур, – хотя уж точно не лазутчики. Я в этом случае ничем не рискую. Но мне надо знать все, что происходит вокруг моего высокого родственника… чтобы быть ему опорой в нужный момент, разумеется.
– К чему спешить? Не лучше ли сделать так, чтобы правитель сам увидел твоего раба и сам захотел заполучить его. Мне говорили, что твой могущественный родственник не очень любит, когда его подданные превосходят своего господина. Тем более в имуществе, – улыбаясь сказал мулла. – Кроме того, для начала сделай преданным тебе самого раба.
– Это мысль! Хорошая мысль! – посерьезнев, ответил Гафур – Я подумаю над этим, уважаемый Карим-ака. Спасибо тебе за совет. Аллах наделил тебя великим разумом и сердцем преданного друга.
Он поднялся с дивана. Встал и мулла.
– Спасибо и тебе, мой высокочтимый друг Гафур, – ответил Карим, – я надеюсь, что не раз еще смогу послужить тебе с пользой!
«Не забывая при этом и своих выгод, – подумал Гафур. – Я ведь знаю тебя! Непременно вскоре прибежишь одалживаться. Забывая, что уже должен сверх меры!»
Отвесив друг другу прощальные поклоны, они расстались.
Дней десять Ефрема гоняли на конюшню. Он чистил стойла, носил корм и воду, словом, делал все, что приказывали. Роман вертелся тут же, нес что-то вроде сплетен, бахвалился, расписывал, как удачно он устроился. Среди невольников на конюшне работали еще двое русских и двое персов, все молодые и крепкие ребята, но сломленные духом и покорно прозябавшие день за днем. Всех их вместе с Ефремом поселили в одном тесном сарае. Спали они на соломенных тюфяках, ели скудно, но не голодали. Всех заставляли часто чистить и стирать одежду – боялись заразы.
Однажды, ближе к вечеру, один из русских невольников чем-то не угодил Роману. Ефрем не видел, но услышал, как тот кричал, когда Роман стегал его ногайкой. Вплетенная в конец плетки галечка оставляла на теле раба мгновенно вздувавшиеся кровавые шишки, некоторые из них кровоточили, и на рубахе проступали красные пятна. Неизвестно, как долго продолжалось бы истязание, если бы один из рабов-персов не прибег к хитрости. Ефрем видел, как он, подобрав с полу тонкую острую палочку, через щель перегородки, отделявшей стойла, резко ткнул ею стоявшего там молодого жеребца. Испуганное животное, и так уже взволнованное стонами несчастного, вспрянуло, раздалось истошное ржание, и конь заметался. От неожиданности и испуга, постоянного спутника мелких тиранов, Роман отскочил от своей жертвы, стал затравленно оглядываться, тяжело дышал. Удостоверившись, что ему ничто не угрожает, он прекратил истязание, но сказал зло:
– Услышу про супостата еще раз, Семен, я те рыло сворочу! Помни, кто ты и кто я теперя! – Сплюнул и ушел.
Молодой перс, так ловко остановивший избиение, не меняя согбенной позы, смотрел на Ефрема. На бледном его лице выступили капельки пота. Обнаружив, что Ефрем видел его проделку, мальчик страшно испугался. Если бы русский выдал его Роману, то по подозрению в порче такой ценности хозяина, как лошадь, парня запросто могли бы убить. Смотрели на них и остальные невольники. Все молчали, только тяжело стонал, опустившись на пол, избитый. Ефрем подмигнул персу, улыбнулся одними губами и, отложив метлу, поспешил к несчастному. Общее напряжение спало, и все рьяно принялись за работу. Ефрем оглянулся в недоумении. Второй перс незаметным движением руки предостерег его. Тут наказанный шепотом по-русски сказал:
– Не надо, брат… Беду накличешь… Стой там… Я сам…
Он на четвереньках пополз в дальний угол конюшни.
Ночью, когда невольники при свете луны, пробивавшемся сквозь затянутое бычьим пузырем окно, отирали истерзанное тело своего товарища тряпками, смоченными в воде, Ефрем узнал, что оба русских невольника и Роман – бывшие русские солдаты из одного полка. Что действительно были они проданы проезжим бухарцам в покрытие долгов. Роман был денщиком у их командира, а они – простыми солдатами. Роман вечно приворовывал у хозяина, тот его нещадно сек, но ничего не помогало.
– От его, от Ромки-то, барин наш, может, давно хотел избавиться, а нас продал… потому что приспичило, и, на наш грех, мы ему на глаза попались, случайно… Ему, видать, ироду, все едино: что лошадь, что мужик… А Ромка-христопродавец ихнюю веру принял, подлец!.. Как узнал, что по обычаю у них за это жалуют, да еще в грабеже казны полковой помогал. Ему, значит, и вышла поблажка… Вот он и старается, да так, что и своих, и чужих не щадит…
– Ты тихо, тихо, Семен, молчи, силы не трать, – прошептал Ефрем, – ненароком услышит кто!
– Этих не опасайся, – кивнул Семен в сторону рабов-персов, – эти лучше иного своего, сами горе такое же мыкают. Их ведь тоже умыкнули… И ты не смотри, что они басурманы. Бухарцы на персов очень лютые… Похуже, чем с нами даже… Ох, видать, так-то век и промучаемся!..
– Ты не разговаривай, тебе сейчас уснуть надо бы. Сон, он подлечит…
Ефрем долго не спал. Тоска навалилась на сердце от увиденного и услышанного. Еще раз он убедился, что нужно быть очень внимательным и осторожным в действиях и словах. Следовало помнить: здесь ты раб, и любая прихоть хозяина и самого последнего его слуги могут закончить не только дело, которое затеял, но и саму жизнь… Предательства можно было ждать и от «братьев по крови», и от чужих. Он вдруг вспомнил, как Айваз сказал ему, что он пленник необычный. «Значит, слишком бросилось зоркому человеку это в глаза! А чем теперешний хозяин мой хуже? Судя по всему, человек он умный и знает о ближних и дальних странах немало…» Почему он так дотошно расспрашивал именно его, Ефрема? «Может, лучше хотел узнать того, чью грамотность собирался употребить себе на пользу?.. Кажется, подействовало то, что я грамотей, но это же может положить и конец всему…»
Еще в России Ефрем наблюдал удивительную схожесть в страстях, с которыми относились к грамотеям и христиане, и мусульмане – как священники, так и обыватели. Это было либо страстное преклонение, либо безграничный страх и потому фанатичная ненависть… «У них своих книжников, похоже, предостаточно, – думал Ефрем. – Как свободно говорил мулла по-русски!.. А как в званиях и чинах российских разбирается, об обычаях и правилах судит, словно нарочно учил кто… Хотя что это я? Раз он сам говорил, что подолгу у нас жил, значит, не на прогулку ездил. Ясно, что, как и я, неспроста… Почему же они вдруг перестали мной интересоваться?.. Теперь ясно: все, что им захочется узнать о России, они и без меня узнают… Остается одно – опасаются, не подсыл ли я. Но тогда почему держат на конюшне? Следят? А что по-ихнему важного можно здесь выведать?..» В таких раздумьях Ефрем мучительно засыпал вот уже несколько ночей.
* * *
Однажды утром Роман остановил Ефрема и приказал идти за ним. Его привели в баню, чисто вымыли, тщательно побрили голову, коротко подстригли бороду и усы, одели в атласную рубаху с кушаком, шаровары и мягкие желтые кожаные сапоги. На голову повязали небольшую чалму со свисающим до плеча концом материи.
– Ну вот, видишь, – сказал Роман на новый облик Ефрема, – я же тебе говорил, потрафляй им и будешь с выгодой!.. Ты меня, брат, слушай… Мы с тобой должны друг друга держаться. Я за тебя тоже словцо замолвил, ну и ты по случаю не забывай меня…
В комнату, где одевали Ефрема, вошел смуглый до черноты человек с кинжалом за поясом, с саблей на боку и ногайкой в руке, одет богато.
– Что ты тут делаешь, грязная собака?! – с ходу заорал он на Романа. – Тебе было сказано привести раба и все. Что ты как шакал вертишься, вынюхиваешь! А ну, пошел к своему навозу! – Будто молнией огрел он прохиндея плеткой. Вслед засеменившему Роману добавил: – И поменьше уродуй имущество нашего господина, иначе сам будешь чистить стойла!
«Поделом подлецу! – с радостью подумал Ефрем. – А быстро у них доносят друг на друга! Сколько же шпионов кругом? Осталось, чтобы хозяин сам за собой шпионил…»
Пришедший внимательно осмотрел внешний вид Ефрема и кивком приказал следовать за ним.
В покоях, в которых уже бывал Ефрем, их встретил ходжа Гафур. Одетый в богатый халат и чалму, он держался без лишней грозности, просто. Ефрем успел заметить, что хозяин даже в отношении слуг не поступает бессмысленно. У него все было подчинено разумности и полезности. При этом казалось, что делает он это легко и естественно. Такое поведение подкупало и делало собеседников доверчивыми. Ефрем внутренне напрягся, боясь, что в этом кроется какой-то подвох. Сопровождавший его служитель согнулся пополам в низком поклоне, одновременно правой своей рукой толкнув Ефрема на колени.
– Поднимись, – коротко приказал Гафур Ефрему. Тот выпрямился, но остался сидеть на корточках.
Гафур указал на приведшего его слугу и сказал:
– Это Шариф, мой главный приказчик. Он научит тебя, как ты должен вести себя в моем доме. Ты теперь подчиняешься ему, и будешь у меня толмачем и помощником, – он жестом отослал Шарифа. – Ты должен хорошо усвоить: если будешь со мной искренним и честным, жизнь твоя станет сладкой и сытой. Не усвоишь – ты мне не нужен, значит, тебе уготована участь грязного раба. Все понял?
– Благодарю тебя, мой господин, – Ефрем плюхнулся лбом в пол, как его успели научить еще в доме приказчика.
– Пока ты не обманул нас. Когда ты был у моего приказчика в Хиве, потом здесь в Бухаре, в Оренбург ходил мой торговый караван. Теперь вернулся. У нас свои торговые подворья почти во всех ваших пограничных городах. Мои люди дознались. Тамошнее начальство действительно считает тебя виновником сдачи Донгуза. Так что назад тебе дороги нет. Выходит, выбор у тебя невелик и ты во власти моей полностью. Так или нет?
– Верно, мой господин, – вздохнув, ответил Ефрем. – Тебе, наверное, также донесли, что на самом деле я присяге своей не изменял.
– Донесли, но что это меняет?
– Означает это, что я умею держать слово. Но коль нет мне пути на родину, а погибели могу избежать, не запятнав своей совести, то слово даю, что за честь, мне тобою оказанную, правдой отслужу! Бог мой свидетель!
– Хорошо сказал! – улыбнулся Гафур. – Ну, к делу!.. В бумагах мы пользуемся обычно уйгурской или персидской грамотой. Что из этого тебе ведомо?
– Уйгурская.
– Тебе принесут перевод некоторых бумаг, касающихся торговых дел, посмотри и, если где есть неточности, поправь. Каждый день после полудня тебя будут учить фарси – языку персов. Писать и читать, чтобы в будущем русские тексты перекладывал на персидский. Все понял?
– Понял, мой господин. Да благословит тебя небо…
– Вот что, Ефрем, – перебил его Гафур, поморщившись, – не надо подражать моим слугам в славословиях, когда мы одни. На людях – другое дело. Мне лизоблюдов и без тебя хватает. Больше работай, поклоны потом.
Гафур понимал, что униженному человеку в десятки раз приятнее приближение до власть имущих, чем дорогие подарки. Так он хоть на минуту сбрасывает постоянный изнуряющий страх. Подачка ласкает стяжателя и злит гордого. Бывает так, что раб, подкупленный простой лаской, готов жизнь отдать за миг без страха и видит в собственном тиране источник счастья.
Он хлопнул в ладоши. На пороге появился Шариф.
– Ступай за ним, – сказал Гафур Ефрему, – тебе все покажут и всему научат. Но помни мои и свои слова!
Ефрем поднялся с колен. Пятясь в низком поклоне, он и Шариф вышли из покоев хозяина.
Шариф привел его в небольшую светлую и уютную комнату. Стены расписаны орнаментом, на полу большой ковер. В углу – диван с валиками подушек, на полу низкий столик и рядом подставка для чтения книг. В другом углу несколько сундуков разной величины.
– Здесь будешь жить, – ровным бесстрастным тоном заговорил Шариф. Показал на сундуки:
– Здесь книги и свитки, там же чистая бумага и чернила. В том маленьком – одежда и все, что тебе надо будет для себя. – Заметив иронический прищур Ефрема, сам улыбнулся, – захочешь, чтобы сундук с добром стал больше, хорошо послужишь хозяину… На мужской половине дома можешь передвигаться свободно. На улицу – только с господином или со мной. Все понял?
– Понял, достойный Шариф, – низко кланяясь, ответил откровенно обескураженный Ефрем.
Шариф, не скрываясь, пристально, долго смотрел на Ефрема. Тот ждал, не разгибаясь. Шариф усмехнулся, показывая свое превосходство, и пошел прочь. «Слуги везде одинаковы, – подумал Ефрем. – Чем выше – тем опаснее».
Несколько месяцев Ефрем правил переводы русских бумаг. Касались они только торговли, других ему не давали. Но и этого было довольно, чтобы разобраться, как и чем ведется здесь торг, и не только с Россией. Стал Ефрем понемногу понимать, как живут между собой здешние княжества и ханства. Его стала мучить мысль, что труд его может пропасть втуне. Как доставлять домой все, что узнал, как все это хранить?..
Однажды весной хаджа Гафур призвал своего нового раба. Войдя, Ефрем бухнулся на колени, согнулся в поклоне.
– Встань, – приказал Гафур.
Он сидел у низкого столика, заваленного свитками бумаг. Рядом стоял Шариф. Строгим тоном Гафур сказал:
– Завтра пойдешь с Шарифом в моем караване на Мангышлак, к морю. Делай все, что прикажут. Будешь переводить купцам из Астрахани при торгах… Тебе случай идет в руки. Покажешь себя – награжу. Иди.
– Дозволь слово сказать, хозяин, – подал голос Ефрем.
Гафур оживился.
– Говори, – позволил он.
– Я видел, как готовят этот караван.
– И что же?
– Охрана у каравана слабая.
– Вот как? Так ты, значит, воинскую силу примечаешь? – хитро прищурился Гафур.
– Я воинский человек. Мне это быстрее всего в глаза бросается.
– Вот и сбежишь, коль мы слабы! – усмехнулся Гафур. – Ну, хорошо. В чем слабость охраны?..
– Я однажды говорил, что мне в петлю от плетки лучше не бежать. А ты только что сулил награду за службу, – потупясь, сказал Ефрем.
– Продолжай, – велел Гафур, довольно улыбаясь.
– Не дай бог, кочевники нападут!.. Туркмены или киргизы. Как известно, они нападут конными, с ходу будут стрелами забрасывать. Кони их к ружейному грому непривычные. Ежели дать громкий залп из ружей, да не один – их кони перепугаются и сами разбегутся. Значит, наскок у них не получится. И урон от пуль они понесут больший, чем от стрел.
Гафур подумал и сказал:
– Ружья для нас не диковина, да привычки у наших воинов к ним нет.
– Ежели дозволишь, я их быстро научу, хозяин, – предложил Ефрем.
– Утром уже выступать, когда учить-то! – воскликнул Шариф.
– Наука нехитрая. В пути на привалах и научу. Пока к опасным местам подойдем, все воины будут готовы стрелять, – ответил Ефрем.
Гафур молчал. Шариф и Ефрем ждали. Хозяин прошелся по ковру, сложив руки за спину. Остановился, посмотрел на Шарифа, потом на Ефрема.
