скачать книгу бесплатно
– Если попаду в крупный город какой, – продолжал Ефрем, – постараюсь выказать свою грамотность. Я же говорю – они не дураки. Цена такого раба сразу вырастет. А в рудник или в пастухи выбирают подешевше… Ну а там посмотрим. Знаниями да умениями придется доверие ихнее искать… Другого пути не вижу.
– Какую грамоту ихнюю знаешь?
– По-уйгурски писать и читать умею.
Весь разговор Ефрема и его манера держаться, эта твердость, его знания, наконец, поражали Потемкина.
– Да ты, отрок, понимаешь ли, на какую опасность себя обрекаешь?.. Пыток и истязаний не боишься? Ведь это рабство!.. К тому же мне сведения нужны, а не мученик. С этим ты, пожалуй, в монахи подавайся.
– Ваше превосходительство, – продолжал возражать Ефрем, – все должно произойти натурально и для своих, и для чужих. Если у нас действует какой соглядатай, то не придаст значения – мало ли в степи в полон попадают. Дело обычное. Азиаты не поверят до конца ни нанятому, ни даже гостю. Только убедясь на деле в добрых чувствах, хотя бы и раба.
Потемкин насмотрелся всякого, но чтобы такого!.. Он некоторое время сидел молча, разглядывал этого необычного молодого человека.
– Ты твердо решился? – спросил наконец.
– Я присягу давал, что живота не пожалею. Готов государыне и Отечеству послужить где нужно! – будто возражая, но без затей ответил Ефрем.
– Это хорошо, но скажи, как же ты сотворишь все это? Что, вот так выйдешь в степь и заорешь: мол, не надобно кому полоняника, дешево, мол, налетай! Так, что ли?
Ефрем засмеялся, не сдерживаясь. Улыбался и Потемкин.
– Нет, конечно, – ответил Ефрем. – Направьте меня куда ни-то поближе к тем краям якобы для продолжения службы, поскольку язык ихний знаю, а там я должен сам случай сыскать или использовать… Главное – убегать натурально, когда случится. Вот и вся хитрость.
– А ну как они тебя пленить не захотят и подстрелят, а?
Ефрем подумал немного, пожал плечами и сказал:
– В этом и есть риск!.. Помолитесь тогда обо мне – и все.
Потемкин встал, поднялся и Филиппов. Генерал обнял солдата, отстранил.
– Ну что же? Бывало, что и рабы первыми лицами государств становились. Из истории мы примеры имеем… Опыта у нас в этом деле пока мало, а вернее, вовсе нет!.. Дерзай! Все, что надобно для дела, – говори. Деньги, припасы?..
Ефрем качнул головой.
– Ничего. Все должно быть натурально. Ан ежели кто чужой доглядывает? Сразу смекнет: откуда, мол, деньги и прочее у простого солдата?
«Каков, а! Такого и отпускать-то жаль…» – подумал Потемкин.
Встреча их была не первой, и Потемкин всякий раз исподволь выяснял сметливость молодого воина. Придумывал ситуации, испытывая, как бы стал действовать Ефрем.
Помолчав, генерал сказал:
– Известия, если только с надежной оказией в Вятку, к батюшке своему отсылай, как сам придумал… Тайнопись и цифирную секретность так и не признаешь? По-своему секретить будешь, как прошлый раз сказывал?
– По-своему, я чаю, надежнее – и не спрятано, на виду, в руках держать можно, а не соединив знания, не найдешь, – улыбнулся Ефрем.
– Да, ты, пожалуй, прав… Ну, с Богом! – Потемкин перекрестил Ефрема. – Ступай, тебя проводят.
Филиппов поклонился и вышел. «Чаю, что мы тебе еще должны будем низко кланяться!» – со светлой грустью подумал Григорий Александрович.
* * *
Так начиналось. Теперь же отряд, захвативший Ефрема и его солдат, от колодца к колодцу, ведомыми только кочевникам путями, добрался наконец до северных берегов Арала. Амантай, так звали предводителя киргизов, выбрал одинокий колодец на караванном пути, разбил свой стан и стал поджидать путников, чтобы продать пленных. Ждать, как понял Филиппов, можно было днями и неделями. Русских особо никто не охранял. Все понимали – бежать некуда. Относились к невольникам, как к лошадям на продажу. Среди киргизов нашелся знахарь. Он с усердием и, как показалось Ефрему, с любопытством лечил его раненую руку. Прикладывал жженую кошму, какие-то травы и вскоре дело пошло на поправку. Иногда Амантай расспрашивал Ефрема, сидя вечером у костра или днем в тени юрты, о России, о нравах ее и обычаях. Он оказался любознательным, сметливым и, в сущности, незлым человеком. Узнал он, что Ефрем не только языки знает, но и грамотен. А просто язык, что? На двух языках, почитай, вся степь говорила: и казаки, и русские, обитавшие по границе. Жизнь заставляла.
Сам Ефрем узнал, что отряд Амантая – люди из одного рода, из Младшего Джуса Киргизской орды, кочевавшей в окрестностях Яика. Все они, поссорившись со своим баем – главой рода – ушли от него, и бай поклялся всех их убить. В один из вечеров Ефрем спросил Амантая:
– Выходит, вы теперь между двух огней. К баю нельзя и к русским опасаетесь. И как же теперь?
– Может, к новому русскому царю, что у казаков объявился, – пожал плечами Амантай. – Только вот говорят, что он не настоящий Белый царь. Это правда?
Ефрем ушел от ответа. Он точно не знал, как воспринимали Пугачева именно эти люди.
– У нас есть поговорка: у каждого Бог в душе, а царь в голове. Мне теперь не про царя думается… А тебе, я чаю, только и осталось, что на большой дороге промышлять? Надолго ли?
– Ты прав, пожалуй, – вздохнул Амантай, помолчал и добавил: – А как долго – это один Аллах знает.
– Хочешь научу, как выкрутиться? – улыбнулся Ефрем.
– Ну, ну!.. И как же? – ухмыльнулся в ответ Амантай.
– Меня ты все равно продашь! Так?
– Так, так!
– Иначе тебе твои люди верить более не станут. А за меня, ежели сказать, что я еще и книжник, хороший барыш возьмешь. Ну, а эти, – он кивнул на своих товарищей, – ты посмотри, они еле ноги волочат. Кто на них польстится?
– Что же мне теперь, убить их что ли?!… – зло спросил Амантай.
– Упаси тебя Бог! Ты их в Оренбург отвези. Сквозь бунтовщиков ты пройдешь, а в Оренбурге начальству скажешь, что выручил их из плена. Выкрал, скажешь, у бунтовщиков. Сами они подтвердят, я их научу. Тебя и людей твоих наградят, охранную грамоту дадут. С ней ты под защитой российской Государыни пребывать станешь. Тебя и бай твой побоится тронуть. Тогда – живи себе в степи спокойно своей волей!.. Сам баем станешь!
Амантай прищурился, колюче вгляделся в пленника, подумал и сказал:
– Хитрый ты, Ефремка, что же за себя не просишь? Или в невольниках лучше?
– А мне так нельзя. Крепость-то сдал я. В Оренбурге мне не поверят, что я солдат для службы спасал. Мне, как командиру, петля полагается за измену присяге… – вздохнул Ефрем и продолжил: – А невольник – не мертвец… Глядишь, и мне повезет!
– Ай да батыр, жаль, что не могу я тебя с нами оставить! Мои люди отощали. Золото нужно. А над словами твоими я подумаю.
– Смотри, Амантай, Бог свидетель! Вспомни закон степи – не обмани доверившегося!
– Я с этим законом вырос, – засмеялся Амантай.
Вскоре приказчик ходжи Гафура – знатного вельможи из Бухары, возвращавшийся туда с караваном, купил Ефрема и повез далее. Перед расставанием Ефрем рассказал своим сослуживцам все, о чем договорился с Амантаем. Просил их тайно сообщить в Вятку его отцу, что жив и в неволю угодил. Но надеется вырваться. Солдаты поклялись исполнить.
Отец оповестит Потемкина. Так уславливались. Генерал отыщет Кашафа и Михея, а те поведают ему все.
* * *
В Бухарском караване собрались купцы из разных мест и с разным товаром, в том числе и живым. Пленники, числом около двух дюжин, шли без привязи, почти без охраны, потому что бежать было невозможно да и бессмысленно. Слишком глубоко ушли они в пустыню. Среди невольников были юноши и молодые мужчины. В это смутное время женщин далеко от домов не отпускали, а набеги творить на приграничные села работорговцы опасались. Вот и ловили отставших или заплутавших, или по случаю, как Филиппова с товарищами.
Был в караване купец, армянин из Астрахани, по имени Айваз. Он приглядывался к невольникам, старался побеседовать с каждым, говорил иногда и с Ефремом. Помогал едой, давал обносившимся кое-какую одежду. Иногда сажал ослабевших на лошадь или верблюда и даже лечил как умел. Для окружающих ничего необычного в этом не было. Единоверцы всех религий в те времена часто вели себя так. Многие пленники не выдерживали, и слабые умирали. Хозяева позволяли похоронить умерших согласно обычаям, и через короткое время караван снова пускался в путь.
Однажды, когда хоронили юношу, украденного где-то на берегах нижней Волги, все, стоя на коленях, творили молитву у свежей могилы. Подошел Айваз, опустился на колени рядом с Ефремом. Крестясь, сказал:
– Ефрем, мы скоро расстанемся. Караван вошел в пределы бухарские и разделяется. Хочу дать тебе один совет.
Ефрем вопросительно взглянул на купца, промолчал. Купец подождал конца короткой молитвы. Когда все поднялись с колен, они зашагали рядом.
– Пленник ты необычный, заметный, к тому же воинское дело – твое ремесло. Если хочешь избежать тяжкой участи в неволе, больше оказывай почтительности, а главное, постарайся выказать свои знания в оружии огнестрельном и в воинских, европейских приемах. Бухара удалена от Европы, а ее враги – Персия и Турция – приближены. У них много советников, присланных европейскими государями. Бухарским правителям кажется, что поэтому они могут быть слабее своих противников. Если ты сумеешь просветить их на этот счет, то избежишь участи раба и сможешь даже возвыситься. Только помни, доверять тебе станут не вдруг. Ко многим коварствам приготовься. Они захотят твои знания перенять, но тебя до себя допустят неохотно… Во всем будь сильным. Здесь сила тела и духа есть главный Бог!
– Спасибо за совет, – сказал Ефрем. – Отплачу ли когда за добро твое?
– Не печалься, Бог даст, еще свидимся. Я не первый раз этими путями торговыми хожу. Аж до городу Кашкару. Меня во всех караван-сараях знают… Выкупил бы я тебя, да вызнал, что ты для дара предназначен, не продают… Ну, прощай, брат, удачи тебе!
– Прощай, – вздохнул Филиппов, – счастливый тебе путь, добрый человек…
А сам подумал с усмешкой: «Видать правду говорят – не всякое добро впору и не всякий подарочек впрок! Выкупил бы ты меня – все сначала начинать бы пришлось!»
* * *
Караван вошел в приграничный город Бухарского ханства Варданзу. Филиппова отвели в дом купившего его приказчика. Здесь его перво-наперво чисто вымыли. Лохмотья с него сожгли, а взамен дали шаровары, длинную до колен рубаху без воротника. Подобрали для его плеч ватный халат, на ноги – чувяки из кожи. Все старое, но чистое. Голову обрили, бороду оставили… В общем, сделали так, чтобы не очень омрачал взор начальства, но и без особых затрат. Еще и потому, что в этих местах издавна ценили чистоту. Представления у европейского обывателя о нечистоплотности азиатов происходили от выдумок захолустных или придворных краснобаев, сроду не вылезавших за собственную околицу. А здесь климат таков, что если не соблюдать чистоту во всем, то непременно чем-нибудь заразишься. И если бы не чистоплотность, народы здешние давно вымерли бы от болезней. Ефрем знал это раньше. Здесь убедился воочию. За месяц он уже сносно стал понимать и изъясняться на бухарском языке. Работу ему пока определили – помогать слугам в доме: принести, подать, почистить, подмести… Старался исполнять все, что прикажут, споро, с толком. Хозяева его все это примечали. Они вовсе не были доверчивы и наивны. Филиппов для них был не просто раб. Он был прежде всего чужой, из мира иных представлений, обычаев, веры. А это всегда самое загадочное и потому – самое пугающее. К тому же все знали, не укрыли этого и от самого Ефрема, что он будет подарен кому то из важных персон. Приказчик ходжи Гафура купил Ефрема не торгуясь, когда узнал, что этот невольник грамотей отменный. Ему давно было велено таких рабов отыскивать и покупать. Хозяин их потом с выгодой продавал или даже дарил. За Ефремом приглядывали особо: имущество господина должно содержаться в полном порядке.
На родине, общаясь с татарами и башкирами, Ефрем усвоил, что восточный человек обладает богатой и острой чувствительностью. Чтобы от него многое узнать, нужно много струн его души открыть. Чтобы не обидеть – в меру удивляться. Чтобы скоро не надоесть и поддерживать взаимный интерес – незачем через край восхищаться. Сами искусные, когда нужно, льстецы, эти люди быстро утрачивают к собеседнику интерес, если льстивые речи его убоги и прямолинейны. При этом на Востоке вообще не принято показывать все, что на душе, без обиняков. Это скорее вызовет подозрение в коварстве, в наличии каких-то тайных помыслов. Вопреки представлениям об их дикой необузданности, чувство меры и выдержанности здесь ценится выше горячности. Удаль должна быть уместной. Вспыльчивость считается признаком глупости. Словом, на всякое действие должна быть веская причина. Завоевать откровение и искреннее доверие здесь весьма не просто. Его нужно заслужить. И тогда только будет оно самым полным и самым искренним.
Ефрем проверил свои догадки в первые же недели неволи. Он понимал, что о его повадках будет доложено со всеми подробностями. От этого будет зависеть его судьба и судьба задуманного предприятия.
Спустя месяц к приказчику, державшему Ефрема, прибыл есаул от ходжи Гафура с небольшим конвоем и увез русского в Бухару.
* * *
Дом ходжи Гафура был богат. За высоким дувалом с деревянными воротами и калиткой, покрытыми тонкой резьбой и разноцветным крашеным орнаментом, устроен просторный сад. Посреди сада – небольшой бассейн. Охватывая бассейн с трех сторон, располагался большой, двухъярусный дом. Второй ярус поддерживался деревянными колоннами и арками, тоже испещренными резным замысловатым узором. В безлесном этом краю дерево ценилось дорого, поэтому при строительстве и в быту оно тщательно украшалось. Все кругом чисто выметено, дорожки вымощены плоскими плитками из обожженной глины. Слуги ходят без шума и суеты. Все располагает к спокойствию и неге. Ефрем отметил про себя, что внутреннее убранство домов здешней знати предназначено создать мир и покой взору, дать отдых душе. Дом предназначен служить его хозяину, а не на зависть соседям. Для внешнего куражу больше служит одежда, богатая упряжь и оружие, множество слуг в сопровождении. Не внешний вид дома, а наличие гарема в нем – вот что признак богатства. Дом же – это жилище и собственный мир. Что внутри дома – должно быть тайной для окружающих. Только дворцы ханов, эмиров выделялись внешней роскошью. Тем подчеркивалась высшая власть.
С первых минут в доме Гафура Филиппов почувствовал жесткость в обращении. Никто не кричал на него, но и не разговаривал подолгу. Его поместили в какую-то узкую каморку позади дома, слуга принес лепешку и глиняный кувшин с водой. Ушел, дверь не закрыл, присел неподалеку на корточки. Он не смотрел в сторону нового невольника, но Ефрем понимал: сторожит. Было холодно. Уже вечером истомленного ожиданием и неизвестностью, продрогшего Ефрема привели в покои.
В большой комнате с узкими окнами, украшенными узорами и разноцветными стеклами, с завешанными коврами стенами, было тепло. На просторном диване, в груде подушек, развалясь сидел сам хозяин – ходжа Гафур – полноватый мужчина лет тридцати, с густой подстриженной черной бородой. Рядом с ним в шелковом зеленом халате и белой чалме сидел старик с белой как полотно небольшой бородой на очень смуглом лице. Сидел свободно, но не развязно. У обоих на ногах богатые сапоги. Перед ними резной столик с фруктами. Ефрем удивился. Он ожидал увидеть роскошные одеяния на хозяине, но тот был одет в дорогой неяркий малиновый халат, на голове маленькая круглая шапочка с цветной вышивкой, на указательных пальцах обеих рук по два небольших перстня, в руках янтарные четки. Комната ярко освещена настенными масляными светильниками. Позади господина стоял здоровенный детина с саблей у пояса, в доспехе и шлеме – телохранитель.
Слуга, приведший Ефрема, остановил его в трех шагах от сидевших, резко надавив ему на плечи, заставил опустится на колени, ткнул в затылок, согнув в поклон и отошел на шаг. Ходжа знаком руки отправил его. Слуга тихо вышел, тщательно прикрыв узорчатую дверь. Некоторое время Ефрем сидел в тишине, не шевелясь.
– Распрямись, – услышал он голос хозяина.
Старик перевел, но Ефрем понял и без перевода. Он поднял голову. Ходжа еще помолчал, казалось, бесстрастно разглядывая раба, потом спросил:
– Расскажи, кто ты и откуда?
Старик перевел. Ефрем отметил, что он говорил по-русски свободно.
Обращаясь прямо к ходже, Филиппов на сносном бухарском коротко рассказал, кто он и откуда. Как ни изображали хозяева спокойствие на лицах, но от пленника не укрылось приятное удивление в их глазах. Они были извещены, что Ефрем освоился в языке. Но так быстро и хорошо не ожидали! Это вызывало уважение и любопытство пополам с опасением.
– Ты ловко говоришь по-нашему… Где сему научился? – спросил Гафур.
– До того, как в плен попасть, почитай что с детства по-татарски знаю, а ваш язык схожий во многом. В плену я уже два месяца да прежде того ваших торговых людей в городе Оренбурге много видывал, вот и выучил.
– Говорят, в России бунт великий случился. Правда ли, что муж вашей нынешней царицы, ею свергнутый, на нее казаков с Яика поднял? – задал новый вопрос Гафур.
– Бунт большой был, это верно, – ответил Филиппов. – Только не настоящий царь то сотворил. Настоящий давно помер, вот и стала править его законная жена, императрица наша нынешняя. А бунт учинили воры и разбойники во главе с самозванцем. Беглый вор объявил себя царем, чтобы привлечь к себе народу поболее, но казаки с Яика не все его поддержали… Когда я в полон угодил, его уже громить начали… Меня пленили…
– Я знаю, как ты попал в плен к кочевникам, – перебил его Гафур. – Знаю также, что уговорил ты их за выкуп вернуть своих товарищей на родину. – Тон ходжи становился все жестче. – Почему же за больший выкуп не уговорил их и тебя освободить? Будто нарочно уходил от своих… и язык наш тебе ведом!.. А не подослан ли ты к нам случаем, а?! – нахмурившись, закончил он почти зло.
Ефрем почувствовал сосущий комок под ложечкой. Во рту пересохло. Он давно понял, что здесь не церемонятся, и пытка, если захотят, будет ужасной. Или просто зарежут, как барана, и не почешутся. «Видать, ошибался ты, Ефремка, когда рассуждал, сидя с Потемкиным. Когда Григорий-то Александрович ужасался, все понимал он лучше тебя, мил друг!» – мелькнуло у него в голове. Не удержав волнения, вслух сказал:
– Помилуй, господин, кто-то оговорил меня перед тобой, все не так на самом деле…
– Оговорил?! – вскричал Гафур. – У меня по-твоему своего разума нет, если я всем разговорам только и верю? Говори тогда уж и ты, как было! Но учти, гяур нечистый, если увижу, что врешь – сдохнешь под пыткой!
– Меня прислали служить в Оренбург потому, что язык кочевников знаю. Начальство меня не больно жаловало. Не любило мое начальство, что я грамоте обучен, – Гафур слегка повел бровью, Филиппов заметил, – вот и взъелось оно на меня. Тут бунт на Яике случился. Меня и постарались с глаз долой спровадить, под пули, значит… Коль ты знаешь, как я к кочевникам попал, то, верно, сказывали тебе и про то, что чуть не убили меня бунтовщики… И в полон я не своей волей напросился… А выкупа за меня все равно не дали бы. Перво-наперво потому, что некому заплатить, а второе, что ежели меня само начальство заедало, ужели поверили бы в то, что не изменял я присяге, не струсил?.. Не-е-т, мне все едино уже тогда петля была бы! А плен – не всегда могила!.. Коль на родину путь заказан, то к новой жизни приспосабливаться надобно. Я так рассуждал, господин мой.
– Если ты так верен присяге, может, и сейчас нам врешь? – тихим голосом, по-русски спросил старик, до этого внимательно, молча разглядывавший Филиппова, и быстро перевел свой вопрос Гафуру.
– Не лгу я. Что даст мне ложь? Одни мучения. Совесть моя чиста… Ничего не боялся я, а несправедливой кары от начальников своих дома боюсь!
– Ну а если мы тебя заставим нам служить, тогда как? Придется долг нарушить? – с усмешкой спросил Гафур.
– Смотря в чем служба будет, – потупился Ефрем, – ежели против своих погонишь, лучше убей. А ежели против твоих врагов, не на Россию, тогда другое дело… Среди твоих врагов, я чаю, русских пока нет. Тогда и честь и совесть сохраню.
– Хорошо, солдат, – усмехнулся старец, – я знаю русских воинов, многие из них присягу соблюдать умеют… Я мулла и подолгу жил в России, в Казани бывал, в Астрахани… До Москвы добирался! Поэтому ваш язык знаю. Так что учти, ежели во вранье замечен будешь, почтенный хозяин твой с тебя живого шкуру сдерет.
– Ты все понял? – строго спросил Гафур.
– Да, господин, – поклонился Ефрем.
Гафур хлопнул в ладоши. На пороге появился слуга. Ходжа показал на русского.
– Держать сегодня отдельно. Уведи.
Ефрема отвели в небольшую комнатку с голыми стенами. Переодели, как всех слуг – простая полотняная рубаха до колен, такие же шаровары, ватный полосатый халат и кушак, на ноги дали ичиги из грубо выделанной кожи, голова осталась непокрытой. Одежда простая, но уже неветхая, как прежняя. В комнате на полу лежал тюфяк, набитый соломой. Ефрему принесли остатки плова и кринку воды. Дверь на ночь заперли снаружи железной скобой с замком. Светильника не было. Он поел в темноте, на ощупь и, усевшись на своей новой постели, прислонился спиной к глиняной стене, обхватил колени руками. Пережитое волнение чуть улеглось. Спиной он ощутил, что стена теплая и в каморке тепло, не в пример той, где он сидел днем. Ефрем уже знал, что в здешних богатых домах часто устраивают такие полые проходы в стенах, в которые зимой пускают дым от очага, а летом устраивают сквозняки да еще вешают на стены кошму, которую слегка поливают водой. Потому в доме тепло зимой и прохладно в жару… Он стал вспоминать и осмысливать все, что удалось уже видеть и слышать.
«…Выходит, верно, что здешние правители неплохо осведомлены о делах в России… Даже в эти смутные времена. И живут подолгу в русских городах, и единоверцев у них в России немало». Прав оказался и сам Ефрем. «Далеко не дики места и народы здешние, как это часто представляют доморощенные наши краснобаи… Но помогали они разжигать мятеж на границах России или нет? Ежели готовили бы поход, – думал Ефрем, – то не укрылось бы войско и обозы. А таковых за все эти месяцы нигде не видно было. С киргизами кочевыми, это и Амантай говорил, бухарцы тоже не совсем в ладу. Бухарцы их самих часто в полон ловят. Стало быть, Амантай бы знал о наличии больших военных сил на границах Бухары. Но он без боязни вступил в торг с бухарцами на границе при равной численности отрядов. Значит, никаких лишних сил воинских и приготовлений здесь нет… Но зачем бухарские начальники живо интересуются делами на границе России? Выгоден ли им этот бунт и если да, то чем?.. Амантай сказывал, да и киргизы, которые в Оренбург наведывались, что между киргизскими вождями разных джусов постоянное соперничество за султанский титул идет. Значит, против России войной не пойдут, наоборот, каждый из них ищет поддержки могучего соседа. Но ежели промеж бухарцев и киргизцев ладу нет, то бухарцам прежде киргизцев завоевывать бы пришлось, чтобы до наших границ дойти. Выгоден ли Бухаре мятеж на нашей границе?..» Так размышляя, Филиппов тихо заснул.
* * *
Проснулся он в темноте, когда у дверей каморки загремели запорами. Дверь отворилась. Подсвечивая себе маленьким масляным светильником, появился слуга и позвал:
– Эй ты, выходи, иди за мной.
Они вышли на задний двор, прошли на конюшню. Ефрему дали большой совок и метлу, велели вычищать стойла. Принимаясь за работу, он заметил, что хорошо одетый крепкий молодой человек в небольшой, туго сидящей чалме, пристально разглядывал его, Ефрема. Бросилась в глаза выгоревшая русая бородка и белесые брови парня. Он был явно не азиатом. Ефрем, словно не замечая, что за ним следят все, кто был на конюшне, споро принялся за работу. Переходя от стойла к стойлу, он подошел наконец к тому месту, где стоял ухоженный молодец.
– Здорово, земляк! – сказал тот негромко по-русски.
