скачать книгу бесплатно
На переходе горел красный, но машин не было, и наши лошади помчались через дорогу, заодно прокатились как на коньках по скользкому шоссе. А Лиза осталась. Она дождалась зеленый, а когда загорелся, она сначала посмотрела направо, налево и только после этого пошла, осторожно, как все беременные женщины. Синицкий взял ее под руку, и она облокотилась, но без жеманства, просто потому что боялась упасть.
А я шла сзади, в трех шагах. Я оказалась случайным свидетелем точно так же, как все. Слишком маленьким был наш мирок, поэтому мы постоянно сталкивались в узких местах, как машинки на автодроме. Я не знаю, нечаянно это происходило или нам хотелось столкнуться.
Поэтому теперь мы все знаем про Лизу гораздо больше, чем нам положено. Я, например, знаю, что у Лизы на кухне стоял овальный стол и на нем всегда лежало блюдо с зелеными яблоками. Знаю про яблоки, хотя не была у нее на кухне ни разу. Но так уж получилось – за время многолетних дебатов мы обшарили каждый угол в ее квартире, так что теперь мне известно, что кухня была в синем глянце, с немецкой фурнитурой, даже так.
Стены в квартире были отделаны тканью, и, если схватишься за косяк, пока снимаешь ботинки, рукой почувствуешь ребристый выпуклый орнамент. В прихожей был постелен мягкий ковролин, так что тапочки Лиза не предлагала. И мягкие игрушки были раскиданы повсюду, их была прорва, и куча маленьких подушек, и мягкий диван – все было мягким у Лизы в квартирке, как будто подсознание ее предупреждало, и она заранее старалась подстелить.
На полу в гостиной у дивана лежало нечто шедевральное – белый ковер с высоким ворсом. Мы столько раз про этот ковер трепались, что теперь он мне кажется грязным, слишком часто мы шастали туда-сюда-обратно по этому ковру и по этой судьбе. Да, мы вели себя как папарацци, бесцеремонно топтались и следили. Какие могут быть церемонии, когда нас прет от этой темы?
А Лиза сама виновата, она повсюду нас пускала. Иначе откуда могли мы узнать, что она занималась любовью с Синицким на этом ковре? И даже поза не осталась в тайне, уже на следующий день все были в курсе и шептались с умным видом: «Сумасшедшая, зачем она затащила его к себе?»
Из белого ковра мы сгондобили анекдот, ведь муж пришел, как в анекдоте, чуть раньше, чем обычно. Ничего криминального он не застал, Синицкий и Лиза прощались в прихожей, когда он нажал на звонок. Лиза тут же изобразила сцену: «Синицкий! Не забудь конспекты!» А муж, он, видимо, тоже был немного артистом, муж посмотрел на Синицкого внимательно, как будто специально решил запомнить на всякий случай, и подмигнул ему неожиданно. «Поддруживаешь?» – так он пошутил.
Это было в ноябре, ясным денечком по морозцу Лиза с Синицким убегали с последней пары через сад, он начинался сразу за нашим факультетом. И я как раз стояла там, немного в стороне, за ветками. Не очень помню имя, с кем целовалась, мне уже неинтересно, а Лизу помню, она смеялась, ее каблучки хрустели на льдинках, в двух шагах от моей яблони.
– Она лежала на спине… – Бражник пытается вспомнить, как будто сам лично все видел. – Она лежала на спине, а Синицкий сел к ней на грудь… Он сам рассказывал об этом сначала одному своему другу, потом второму, потом уже не помню, кто мне говорил… Я, как услышал, так сразу и подумал: «Боже мой! Он ведь даже не подлый! Он всего лишь пустой человек! И за что ему так повезло?»
– Бражник, – Чернушкина его перебила. – Когда ты женишься? – Она кивнула Аллочке: – Ему жениться пора, а он все сидит, все чего-то вспоминает, вспоминает…
– Это же очень красиво! – он вдохновился, развел руками и чуть не лег на стол. – Ты представь: белый ковер, он сидит у нее на груди, она не может шевелиться, и его орган упирается ей в губы…
– О Боже! – Чернушкина застонала.
– А? – Бражник расцвел. – Ты почувствуй, почувствуй накал. Неужели ты никогда не делала минет в такой позе?
– Бражник! – она ему сказала с укором, с материнским. – Успокойся! Ты меня знаешь: я бы в жизни не постелила на пол белый ковер.
7
Аллочка потянулась и начала растирать себе шею. У нее хронический офисный остеохондроз, иногда она крутит головой и прислушивается, хрустит у нее внутри или не хрустит.
– Вот вы меня перебили, – она закряхтела, – а я хотела рассказать, когда у них на самом деле все началось. Все эти сказочки про руку, про живот – это все, Бражник, твои фантазии…
– Я видел! – он обиделся. – Я прекрасно помню, как он положил свою лапу…
– Фантазии, – Аллочка вредничала и медленно вращала головой, – до родов у них ничего не было. Вы не знаете, а я знаю. По-настоящему Синицкий заарканил Лизу в тот день, когда мы все ходили на концерт «Наутилуса» …
– Я не была, – Чернушкина умыла руки.
Она принюхалась: где-то совсем рядом воняло тухлятиной. Я тоже услышала неприятный запах, но не сразу сообразила, откуда эта вонь.
– На концерте не была, – Чернушкина повторила. – Не люблю Бутусова.
– А я была! – говорю. – Прощальный тур! Кормильцев! «Крылья»! Весь город был заклеен афишами…
– Я помню, я хотел пойти, – Бражник пролез, но сам не знал, зачем, – хотел пойти, но у меня не получилось…
– Ну, во-о-от… – потянулась Аллочка, – а Лиза пошла-а-а.
Аллочка продолжала гимнастику, двигала подбородком вперед и назад, как восточная красавица. И я за ней начала повторять. Дай, думаю, разомну головенку, чтоб время зря не пропадало.
– А после «Нау» все собрались в общаге. Взяли водку и пошли на крышу. Я еще говорила: «На какую крышу? Сейчас дождяра ливанет» – но все захотели пить на крыше, там был такой концерт, похлеще «Наутилуса»! Синицкий в этот вечер очень много пел, потому что Гарик не пел…
– А где сейчас Гарик? – я просто так спросила.
– Откуда я знаю? – Аллочка на секунду задумалась, видимо, в позвонках у нее что-то хрустнуло. – Гарик был в хлам. – Она сосредоточилась: – А Синицкий пел. И все время пялился на Лизу…
– Пел он неплохо, – Бражник заметил, – по-моему, неплохо пел…
– Я тебя умоляю!.. – Чернушкина перекосилась.
– Нет, зачем же! У Синицкого был вполне выразительный голос…
– У Сани? Выразительный?
– Нормально пел, – я не хотела отвлекаться и быстро, как стишок, пробубнила: – «На небе вороны, под небом монахи, и я между ними в расшитой рубахе!»
– Не знаю я, как он там пел… – Аллочка показала язычок. – Он как завыл «Я белая птица-а-а-а-а», мне чуть плохо не стало. Я сразу поняла, что он выделывается перед Лизой. Поет и смотрит на нее… Поет – и только на нее и смотрит!
Я тоже была на крыше, я слышала голос Синицкого, но смотрела в другую сторону. Пел не только он, другие парни тоже пели. Я слушала не Синицкого, а там одного, черненького, не к ночи будет помянут. Я смотрела, как его руки ложатся на струны, и мне очень нравилось, как этот парень прижимает лады, как он держит, ласкает гитару, мне все это нравилось, я запомнила его руки и поэтому совсем не запомнила Синицкого.
– Что потом? – я спросила. – Что было потом?
– А потом водка кончилась, – Аллочка на меня посмотрела с упреком, как же я, глупая, не могла об этом сама догадаться, – и все пошли вниз, к тебе, пить твою водку и есть твою картошку… Ты жарила картошку, помнишь?
– О мама! – Чернушкна взмолилась. – Как я сейчас хочу обычной жареной картошки!
У нее была миска с куриной соломкой, она ее вытряхивала из красного перца и обмывала в уксусе, прежде чем проглотить.
– А Синицкий спустился позже, – Аллочка рассказывала, – через час, я точно не помню. И говорит: «Мне нужно почистить куртку». Он зашел к тебе в ванную…
– Ко мне? – я этого не знала. – Я его не видела.
– Ты ничего никогда не видишь, а я видела Синицкого и куртку его видела. Она была грязная, на спине особенно. А я что, дурочка, что ли, совсем? Я что, не поняла, что он свою куртку на крыше стелил? Выглядываю в коридор, а там у нас в потемках, где лампочки вечно не было, стоит Лиза. И улыбается. У нее глаза тогда были невменяемые…
– Да! – Бражник выкинул руку. – Да! Однажды в книжном магазине Лиза увидела репродукции Сальвадора Дали. И у нее глаза так зажглись! Моментально зажглись! Я видел, я сразу понял – сейчас пойдет и отвалит за этот альбом кучу денег.
– А ребенок? – я вспомнила про своих детей и поэтому спросила. – С кем был ребенок?
– С мамой, – Чернушкина сказала, – я точно знаю, ребенок был с матерью. Мать с дитем, мать с кастрюлями, с пеленками, мать с коляской…
– Лиза говорила, – Бражник перебил, – что эта помощь ее очень сильно…
– Мать старалась! Мать хотела как лучше. Она откуда знала, что Лиза попрется на крышу? И будет мужу изменять с первым встречным идиотом!
– Какая разница? – я буксанула. – С идиотом – не с идиотом?
Мне, если честно, все это очень быстро надоело. Если бы не окно, если бы не вид из окна, я бы точно придумала срочное дело и сбежала. Но вид был чудесный. Собор стоит в парке, а в парке осень, и листья падают, листья кружатся, и белая церковь сквозь эту завесу стоит как в золоте, как в золотом конфетти…
– Что значит «какая разница»? – Чернушкина сразу же выкатила очи. – Что значит «какая разница»? У Лизы был муж! Богатый! Высокий! Всё в дом! Я не могу понять, откуда такая безответственность? Какая-то крыша, какой-то Синицкий, ребенок у матери, куртка грязная…
– Да что тут понимать, – Аллочка хмыкнула, – все были пьяные, на крыше грязь, он куртку снял…
– Не понимаю! Я этого всего не понимаю! Я никогда не изменяла мужу!
Чернушкина объявила это так громко, что за стеной, в соседнем кабинете, ей похлопали.
– Хотя предложения поступают регулярно, – она добавила чуть тише.
– Дорогая! – Бражник поймал ее за руку и крепко пожал. – Я восхищен! Передай мои сердечные поздравления своему мужу. Как он, кстати, себя чувствует?
– Он здоров… – она вырвала руку. – Здоров и безмерно счастлив.
– Ну, слава богу! – Бражник выдохнул. – Другой бы на его месте давно умер от такого счастья.
Бражник был очень хорошо знаком с мужем Чернушкиной. И пару лет назад, как обычно, проездом он зашел поболтать к старому другу. Нет, болтать они начали где-то в кафе, а потом решили продолжить дома. А время было позднее, как водится. Чернушкина ложилась спать, открыла дверь, в халате, в бигудях, уставшая, увидела Бражника и не выдержала, что, в общем, понять несложно.
Потом, конечно, как у нас всегда бывает, ее тирада гневная облетела весь город. «Ты кого сюда привел? – она на мужа закричала. – Мне только Бражника на ночь глядя не хватало! А ну-ка спать! Мне утром на работу».
Бражник убрался, друг вышел за ним. Проводил немножко, по дороге всплакнул, говорил, что женился по глупости, что терпит это все из-за детей, но когда они вырастут… «Не обижайся на нее, – он попросил, – ты же помнишь, она всегда была дурой». «Да, я помню, – Бражник ответил, – только раньше дураки были маленькие, и мы не обращали на них внимания. А теперь они стали большие, и мы уже ничего не можем с ними поделать».
Вот этот вот многозначительный ответ, не без моей, уж извините, помощи, был в городе растиражирован. Но не в личном, да что вы?! Не в личном, а в социальном контексте.
– А ты совсем не изменился, – Чернушкина принюхивалась то ли к Бражнику, то ли к тарелкам. – Тебя как заморозили! Ты все такой же… нимфоман. Пишешь докторскую по садизму?
– А что еще мне остается делать? – он улыбнулся. – Солнце мое, не повезло мне, не сложилось – у кормушки не пристроился…
– Заткнись! – Чернушкина задергалась. – Я не пойму? Откуда так воняет?
Воняло блюдо, фирменное. Говядина в оригинальном соусе. Чернушкина наклонилась к большой тарелке с мясом, занюхнула и очень удивилась. Мясцо на вид было вполне приличное, рубленное мелкими кусочками, с кунжутом или еще с какими-то семечками, но соус был оригинальным, как просили. Из чего он был сделан, узнать никто не рискнул, но мясо воняло тухлыми потрохами. Чернушкина посмотрела на эту говядину с великим разочарованьем.
– Никто не хочет? – она спросила.
8
Я достала сигарету электронную, в тайне надеялась, что у кого-то за столом есть настоящие. Настоящих не было, в последнее время мы все начали усиленно заботиться о своем здоровье. Инстинкт самосохранения, которого раньше у нас как будто и не было, проснулся. Аллочка у нас бегает по утрам, Чернушкина больше не пожирает жареные пирожки, Бражник… с ним тоже все в порядке, он надежно спрятался в университетских аудиториях от сглаза и от порчи.
– Нет, я не верю, что Лиза могла так легко соблазниться этим… – он снова начал дзынькать пальцами, искал ругательное слово для Синицкого.
– Уродом! – у нас всегда есть заготовки.
– Это не Синицкий соблазнил Лизу, – Бражник соображал на ходу, – это Лиза сама соблазнила Синицкого! Я вообще подозреваю, что проблемы с мужем у нее начались еще до Синицкого. Она сама мне говорила, что вышла замуж, чтобы побыстрее вырваться от матери…
– Да все так делают, – Аллочка зевнула, – все выходят замуж, потому что надо.
– Может быть, может быть… – он задумался и начал гладить себя по вискам, – не помню точно, кто мне говорил…
«Не помню точно, кто мне говорил» – это наш обычный заход, мы все так начинаем, перед тем как вывалить что-то конфиденциальное. Только секретов у нас остается все меньше и меньше.
– Я слышал, – Бражник сообщил, – что Лиза сама просила у наших девок ключ от комнаты…
– Я тоже слышала, – говорю. – Я давала ей ключ.
Однажды в столовой Лиза подошла к нашим Три Т, так мы звали трио толстушек. Она спросила: «Девушки, я могу с кем-то из вас договориться? Мне нужна комната, на пару часов…» Девушки, конечно, спросили: «Зачем?» «Иногда, – Лиза им объясняла, – мне нужно уединиться. Я могу заплатить».
Я сидела за соседним столиком и слышала прекрасно, как центровая из Трех Т спросила: «Сколько?» Вопрос был задан слишком серьезно, из-под бровей, мне стало смешно, и Лиза тоже засмеялась. «Не знаю, – она ответила, – а сколько нужно?» Девочки думали, мне почему-то стало неудобно за Лизу и за эту центровую жадину, я подошла и отдала свой ключ.
– Я и не знала, что она встречается с Синицким, если бы знала…
– Вот дура! – Чернушкина расстроилась. – Дура! Прости меня, Господи! Она еще и ключ просила!
– Ключ от шестьсот двадцать шестой… – Аллочка поцокала язычком. – Она была там не с Синицким…
– А с кем? – Чернушкина схватилась за сердце. – С кем еще?
– Со мной.
Аллочка отвернулась на купола, на листья, на ворон, но было поздно, поздно прятаться, Бражника эта новость моментально возбудила. Он заглянул Аллочке в глаза, поглубже ему хотелось заглянуть.
– А я ведь знал! Я так и знал! Я всегда подозревал, что ты у нас тот еще темный омут.
– Что ты знал! – она почему-то обиделась. – Это вышло случайно… И всего один раз!
– Случайно! Один раз!
– Да, случайно. Мы поругались с Гариком, и мне захотелось сделать какую-нибудь гадость. А у нас по зарубежке как раз была «Монахиня» Дидро, там была пара эпизодов…
– Прекрасный роман! – Бражник пропел. – Я помню, он на многих произвел впечатление…
– Стоп! Товарищи! – Чернушкина похлопала ладонью по столу. – Стоп! Лиза не была лесбиянкой, это не обсуждается. Имейте совесть!
– Я тоже не была лесбиянкой! – закапризничала Аллочка. – Мне вообще не нравятся женщины! Я ненавижу баб! У нас в отделе одни бабы! Двести баб на одном этаже!
– Подожди, подожди, успокойся, – Бражник, конечно, жаждал деталей, – расскажи, ты ничего не заметила? Ты что-то узнала про Лизу?
– Я ничего не знаю про Лизу! – Аллочка сразу заважничала. – Я же вам говорю – случайно! После лекций мы вместе зашли в магазин. Лиза сказала, что ей срочно нужно платье, она собиралась с мужем на какой-то банкет. Она этих платьев перемерила десяток, но ничего не купила. Я говорю: «А чего ж мы их тут два часа мерили?» А Лиза сказала, что одежду ей выбирает муж, а без него она не может выбрать, она боится, что ему не понравится…
– Да, да, да… – Бражник что-то припомнил. – Мне тоже показалось, что Лиза немного боится мужа. Я зашел к ней однажды, она как раз готовила обед…
Чернушкина толкнула его под локоток:
– Бражник, как ты всегда вовремя заходишь!
– Да, – он отодвинулся, – и что я заметил: Лиза готовила по книжке. У нее был рецепт, у нее даже были весы, и меня это очень удивило. Лиза! И весы? Она же была такая импульсивная, такая небрежная… И вдруг весы? Она готовила лазанью. Нет! Не лазанью, вот эти вот, забыл, как называются, вот эти модные большие макароны…
– Сейчас, сейчас, скажу… – Чернушкина защелкала пальчиками, но вспомнить не смогла.
– И я забыла…