Наблюдения над исторической жизнью народов

Всевозможные беспорядки, какие только можно себе представить в громадном сборище грубой вооруженной массы, не хотящей знать никакой дисциплины, беспорядки, которыми отличались казацкие рады и польские сеймы, бывали и на этих франкских мартовских сеймах. С течением времени они собирались все реже и реже: они не могли нравиться ни королям, ни знати, ни епископам; с постепенным выходом из обычая мартовских сеймов пало и значение войсковой массы, а с другой стороны, постепенное ослабление последней отнимало значение у мартовских сеймов, которые являются только военными смотрами. При таких точно условиях военного занятия страны в Малороссии гетманы, начиная с Богдана Хмельницкого, избегают собрания черной рады и дела решаются на съездах старшин и полковников к гетману.

Мы видели, что у варваров богатырь, начальный человек, окружен был воинственною толпою, дружиною, которая в мире составляет украшение, на войне – охрану. Многочисленная и храбрая дружина доставляла вождю ее славу не только в своем народе, но и у народов соседних: к таким вождям являлись посольства, приносились дары. Эти слова Тацита о дружине переводит русский князь Владимир, говоря: «Золотом и серебром не приобрету дружины, а с дружиною приобрету серебро и золото».

Понятно, что у франкских королей, после того как они стали владельцами Галлии, дружина была очень многочисленна; она носит название трусты (truste), члены ее – антрустионы (по всем вероятностям, это слово однокоренное с санскритским tra – защищать, покровительствовать, кормить; древнеславянское трути – кормить; наше трава – корм). Антрустионы, дружинники, клянутся быть верными королю, быть его людьми (leudes), а король держит их под своим покровительством (mandium): кто убьет антрустиона, тот платит виру в три раза большую, чем вира за убийство простого франка. Но кроме такой сильной охраны антрустионы имели еще другие выгоды: они получали от короля хорошие поместья (beneficia), из их среды король назначал правителей в города и области с титулами герцогов и графов, судей и сборщиков податей.

По новому положению своему на римской почве не как только вождь, но и как государь обширной страны король принимает в антрустионы не одних храбрецов, он берет людей и галло-римского происхождения, надобных ему по своему искусству и образованию для исполнения разных поручений, например для ведения дипломатических сношений, для составления грамот. Но высшие должности правительственные, соединенные с охраною страны, должности герцогов, войсковых начальников областей поручались преимущественно франкам, что видно из имен герцогов, попадающихся в летописи, а это ясно показывает также отношения франков к галло-римлянам.

Король располагал обширною земельною собственностью, прежнею казенною собственностью империи, если и не предположим, что он, как вождь, взял себе хорошую, большую долю. Обширная земля давала ему большие средства раздавать поместья, или бенефиции, награждать заслуги своих людей вотчинами. Доходы с земель, остававшихся за королем, подати с галло-римского народонаселения, подарки, подносимые по старому обычаю франками (которые упорно отказывались платить подати наравне с покоренным народонаселением), – все эти доходы давали королям возможность иметь обширное хозяйство.

Антрустионы находили для себя почетным и выгодным заведовать отдельными частями этого хозяйства, но понятно, как почетно и выгодно было положение человека, который стоял выше всех этих управителей отдельными частями, который имел высший надзор над всем хозяйством, над всем домом королевским, был старшим в его управлении, major domus, палатным мэром.

Антрустионы, приближенные к королю люди, начиная с самого приближенного, палатного мэра, составляли знать в глазах остального народонаселения, illustres, optimates. С ними король держал совет, думу, и, чем более теряли значение общие войсковые рады или мартовские сеймы, тем более приобретали значения эти советы короля с знатью, с антрустионами; но в этих советах участвовала не одна светская знать, в них участвовала и знать церковная – епископы.

С этими двумя элементами, знатью светскою и церковною, королевская власть и должна иметь преимущественно дело. Три силы налицо; как же определить отношения между ними? Тут прежде всего внимание наблюдателя обращают на себя естественные общие условия жизни человека и народа, те представления о законе отношений, о праве, которыми люди и народы руководствуются в первобытные времена, пока опыт долгой политической жизни не убедит их в необходимости изменить эти представления.

При этом разные случайные обстоятельства играют важную роль, ибо они подкладывают тяжести на ту или другую чашку весов. Само собою разумеется, что из этих случайностей личность, способности, умение пользоваться своими средствами играют главную роль в наклонении весов в ту или другую сторону; затем более или менее продолжительная преемственность способных людей на той или другой стороне; наконец, совершенно внешние явления, столкновения народа с другими народами и т. д.

Представлением, господствующим у варваров, является представление о том, что страна есть частная собственность короля, по смерти которого все его сыновья имеют одинаковое участие в отцовском владении. Сыновья Хлодовика разделили Галлию между собою на четыре части, вовсе не соблюдая точности границ; владения их были чересполосные: иногда один город принадлежал двоим и троим королям; Мец, Суассон, Париж и Орлеан были главными городами этих четырех волостей; но Юго-западная часть Галлии, прилежавшая к Атлантическому океану, так называемая Аквитания, поделена была опять на четыре части между братьями. Нужно ли говорить, какое явление напоминает нам это деление Галлии между потомками Хлодовика, или так называемыми Меровингами?

Точно так же русские владения делились между сыновьями Ярослава: Новгород отчислялся к Киеву, Ростов – к Переяславлю Южному, Муром – к Чернигову! Какие же были отношения между сыновьями Хлодовика? Государственной подчиненности младших братьев старшим мы не видим никакой; о родовом подчинении, о том, чтобы старший был вместо отца, владел старшим столом, также нет помину. Мы видели, что германцы не могли сохранить или выработать крепкого родового союза, а на римской почве, в народонаселении римских провинций, и подавно не было условий, которые бы благоприятствовали этому сохранению или выработке.

Но так как и государственные отношения еще не начинали вырабатываться, то между людьми, стоящими наверху, между владельцами, естественно, выставляются развалины, обломки, воспоминания родового союза, если он был когда-нибудь выработан, или первоначальные черты его, задержанные в своем развитии отсутствием благоприятных условий.

Меровинги признают родственную связь между собою, признают землю, добытую предками, своею родовою собственностью; считают себя вправе наследовать друг после друга; но при этом отсутствии выработки родовых отношений, которые бы у других племен сдерживали хищничество, открывая властолюбию и честолюбию другие виды, виды на старшинство в роде, – отсутствие выработки родовых отношений у германцев давало полный простор хищничеству, стремлению увеличить свои наделы, свое богатство на счет родственников, истреблять последних.

Нельзя было отнять землю у взрослых родственников, у братьев, истребить их, нельзя было сладить с племянником взрослым, сильным привязанностию дружины: бросались на малолетних осиротелых племянников, их истребляли и делили земли отца их между собой. Известно, как у нас, в России, при господстве родовых княжеских отношений несчастные князья-сироты были мало обеспечены от властолюбия своих старших родственников. Любопытно видеть, как у Меровингов вкоренено было понятие, что племянники при дядьях не наследники: внук Хлодовика, знаменитый своим геройством Теодеберг, едва успел удержать за собою свою отчину, которую хотели поделить между собою дядья его; да и тут он должен был дать им долю из отцовского движимого имущества.

Один из сыновей Хлодовика, Клотарь, по смерти братьев стал единовластием всех отцовских земель, но по смерти его они снова разделились между сыновьями его, и это новое разделение было еще неправильнее прежнего: например, король, который владел землями по течению Сены, владел также Марселью. Нант принадлежал королю, царствовавшему в Суассоне, а этот город только рекою отделялся от владений другого брата. Делили земли, завоеванные Хлодовиком и его сыновьями; вместо одного короля является несколько равноправных королей: в каком же отношении находились к ним франкское народонаселение, войско, также дружина или антрустионы, ибо все это землевладельцы, вотчинники и помещики? При разделах между королями земельные владения знатного человека могли очутиться в волостях разных королей, и короли договариваются, что такой человек, считаясь сам лично под властью одного из них, беспрепятственно пользуется имуществом, которое находится во владениях другого.

Так как в подобном положении находилось и духовенство, имения которого были разбросаны в волостях разных королей, то оно соединяет свои интересы с интересами светских землевладельцев, и епископы требуют у короля, чтобы духовные и светские лица, живущие в волостях его дядей, но владеющие землями в его королевстве, не считались иностранцами, но пользовались бы свободно своими имениями. Наконец, короли договариваются не похищать друг у друга дружинников и не принимать таких, которые покинули службу своего короля.

Эти два условия тесно связаны друг с другом: не существуй первого, дружинник будет переходить в службу того короля, во владениях которого находится большая или лучшая часть его земель; не будь второго условия при первом, дружинники, переманиваемые какими-нибудь выгодами, будут переходить в службу другого короля, сохраняя свои земли в волости прежнего в ущерб последнему и в усиление первому.

При первом поколении, при сыновьях Хлодовика, больших перемен в отношениях дружины к королям произойти не могло, потому что сыновья Хлодовика отличались тою же энергиею, тою же воинственною деятельностью, как и отец их. Но со второго поколения начинается упадок между Меровингами. Внешние завоевательные войны сменяются внутренними усобицами между королями. Некоторые из этих королей представляются чудовищами разврата, в который они бросились со всею варварскою необузданностию и пылом страсти, получивши большие средства к ее удовлетворению.

Разврат принес очень скоро свои плоды: явилось новое поколение, дряхлое физически и умственно, недолговечное; жизнь других укорачивается ножами убийц, подсылаемых родственниками. Являются случаи продолжительного малолетства королей, женского управления, управления вельмож. У нас с детства остаются в памяти имена двух женщин из меровингской истории, знаменитых Фредегонды и Брунегильды, которых деятельность является на первом плане; явление естественное: с падением мужчин у Меровингов, но при сохранении еще значения, материальных средств фамилии деятельность переходит к женщинам, и потом уже все с большим и большим падением фамилии наверх поднимается другая фамилия; эпоха Фредегонды и Брунегильды, естественно, посредствует между самостоятельными Меровингами и правлением палатных мэров.

Но деятельность Фредегонды и Брунегильды необходимо останавливает нас и заставляет наблюдать над характером и положением женщины в новом обществе. Немецкие ученые в припадках своего германофильства стали проповедовать, что германская женщина мир спасла, что только германская женщина явила в себе настоящий женский характер и установила настоящее положение женщины в семье и обществе, а в семье и обществе других народов женщина имела низкое, недостойное положение.

С легкой руки немецких наставников и у нас начали было толковать о создании славянской, русской женщины, которая также долженствовала мир спасти. Немецкие ученые основали свой вывод о высоком характере и положении женщины в германских лесах по скудным известиям о каких-то пророчицах Веледах, имевших важное религиозно-политическое значение у своих народов, и о том, что германские женщины очень храбро вели себя во время побоищ, как будто у других народов мы не видали женщин, облеченных точно таким же характером, как будто и другие народы в период своей богатырской жизни не выставляют богатырей женского пола. С малолетства каждый грамотный человек вбирает в свою память прекрасные, высокие образы женщин и в частной, и в общественной жизни, героинь, совершающих подвиги для спасения отечества, пророчиц-вождей, судей своего народа, и это – в народе восточном, не арийского племени.

Но оставим отдаленный Восток и перейдем поближе, в Европу, на римскую почву, посмотрим, в каком значении встретили варвары женщину в римско-христианском обществе.

Также с малолетства привыкли мы к преданиям о геройстве римских женщин в первые времена знаменитого города, о том уважении, каким была окружена римская женщина как мать и жена. Юридические положения об отношении женщины к мужу и сыну не должны смущать нас, ибо при известных условиях быта слабейшему существу прежде всего должна быть обеспечена зашита сильнейшего, а защита и власть в таком быту не отделяются. Впоследствии изменение условий быта отразилось в сопоставлении новых брачных форм и условий с прежними, архаическими, так сказать, формами и условиями.

Высокое значение женщины в Риме свидетельствуется тем, что она здесь могла быть жрицею, свидетельствуется и необыкновенными нравами весталок. С распространением образованности римская женщина, овладев ее средствами, является в обществе с могущественным влиянием; распространение образованности в Риме совпадало с порчею нравов, и многие женщины пользовались своим положением не для поддержания нравственных начал. Но для поддержания последних является христианство, и римская женщина не уступает мужчине в тяжелой борьбе за распространение и утверждение новых верований. Примеров приводить не нужно: они всем известны, но важное значение женщины, какое было приобретено ею в языческом Риме, и освящение, какое дано было этому значению христианством, нигде не высказываются с такою поразительностию, как в истории Иеронима и Златоуста. Германская женщина при встрече с римскою не могла ничего прибавить к значению последней.

Известно, что Тацит хвалит нравственную чистоту германских женщин, и мы нисколько не станем заподозривать справедливости его известий; мы укажем только на то, что Тацит причинами этой чистоты выставляет отсутствие общительности при разрозненной жизни германцев, отсутствие цивилизации, отсутствие науки и литературы, и прибавим, что женщины, знаменитые в летописях христианского Рима и Византии, отличались нравственною чистотою, принадлежа к цивилизованному обществу, занимаясь наукою и литературою. Тацит хвалит германцев за однобрачие, соблюдаемое большинством, но говорит, что меньшинство, люди знатные, живут в многоженстве из благородства, а не по сладострастию (поп libidine, sed ob nobilitatem).

Нам, разумеется, трудно понять такое «noblesse oblige» («положение [букв.: знатность] обязывает» (фр.). – Примеч. ред.), и мы не знаем, как сведал Тацит о такой обязанности, налагаемой благородством только. Но как бы то ни было, когда Меровинги овладели Галлией, они вспомнили об этой обязанности и начали исполнять ее с чрезвычайным усердием, женились и разженивались беспрестанно и держали целые гаремы из казенных работниц. Церковь вооружилась против этого разрушительного для нового общества явления всеми своими средствами, но увещания и отлучение мало помогали при господстве двоеверия у варваров, из которых многие принимали христианство только с внешней стороны, служа внутри прежним верованиям и привычкам.

Со стороны женщины дело не могло обойтись без протеста; в германских лесах она могла успокаиваться на законности этого явления; на римской почве, при требованиях новой религии это успокоение было у нее отнято. Отсюда неодолимое стремление энергической женщины из наложницы стать законной и единственной женой; отсюда эта борьба с соперницами, доходящая до крайности, когда все средства считаются позволенными. Таким образом, деятельность Фредегонды, состоящая из цепи преступлений, есть не иное что, как печальное следствие обычая, принесенного Меровингами из лесу, – обычая, который пришелся вовсе не по условиям нового общества.

Но не одно стремление выйти из незаконного, не признаваемого новым обществом, унизительного положения заставляло энергическую женщину волноваться, совершать преступления и побуждать других к их совершению. Ее побуждало к тому другое, более могущественное чувство – чувство матери. Мы видели, что отношения между Меровингами указывают на переходное, междоумочное время: государственные определения не выработались, а члены господствующей фамилии руководились остатками родового обычая; им представлялось единство рода, нераздельность родового владения, причем только старшие могут быть представителями рода, совладельцами, племянники исключаются из владения, дядья преследуют их, истребляют.

Не одно властолюбие руководило и королями, когда они стремились к единовластию, к изгнанию, истреблению братьев: ими руководило опасение за участь своих детей, которых дядья не оставят спокойно владеть отцовскою властью. То же самое видим на Востоке, где господствует та же невыработка постановлений о престолонаследии, такие же родовые обычаи, тот же сениорат, по которому старший в роде, дядя, имеет право пред племянником: мы видим, что султан, чтобы упрочить престол за своим сыном, умерщвляет братьев.

Но теперь легко представить себе положение матери-королевы, которая хорошо знала, что, умри ее муж, детям ее предстоит истребление или в крайнем счастливом случае изгнание от дядей! Видя в братьях мужа своего гонителей, истребителей ее собственных детей, она побуждает мужа предупредить врагов, напасть на братьев, изгнать, истребить их. У турингов царствовали три брата – Бадерик, Герменфрид и Бертер; у Герменфрида была жена Амалаберга, которая непременно требовала от мужа, чтобы он отделался от братьев и владел один; Герменфрид уступил настояниям жены, напал на Бертера и убил его. Но оставался Бадерик, на которого Герменфрид боялся напасть. Однажды, когда он пришел в столовую обедать, то увидал, что стол накрыт только наполовину. «Что это значит?» – спросил он с удивлением у жены. «А это значит, – отвечала Амалаберга, – что, кто довольствуется половиною королевства, должен видеть половину своего стола пустою». Тогда Герменфрид отправил послов к франкскому королю Теодорику с таким предложением: «Если ты погубишь Бадерика, то Герменфрид разделит его волость пополам с тобою». Теодорик согласился, и Бадерик погиб. Жена польского князя Владислава 11-го, немецкая принцесса Агнесса, до тех пор не могла успокоиться, пока не заставила мужа напасть на братьев.

Множество варварских королей вносило страшный раздор в семьи; жены ненавидели друг друга и передавали эту ненависть детям; отсюда материнское чувство, желание предохранить собственных детей от гибели заставляло женщину преследовать своих пасынков, доводить их до гибели, чем особенно славна была страшная Фредегонда. После этого так понятны для нас слова нашего Ярослава, сказанные сыновьям перед смертью: «Се аз отхожу света сего, сынове мои, имеете в себе любовь, понеже вы есте братье единаго отца и матере». Перед глазами Ярослава был печальный опыт прежних усобиц, когда истребляли друг друга князья, рожденные от одного отца, но от разных матерей.

Еще одно чувство, чувство религиозного характера заставляло варварскую женщину выдаваться вперед и побуждать мужчин к исполнению священной обязанности, а эта обязанность заключалась в смертоубийстве. Родственник был обязан отомстить смертью убийце близкого человека. Тень убитого не могла быть покойна, пока кровавая месть не была совершена, и, чем заметнее была женщина своим религиозным чувством, тем более отличалась строгим исполнением этой обязанности, по-нашему – неумолимостью, жестокостью в мести.

Клотильда, жена Хлодовика, благодаря настояниям которой этот свирепый Сикамбр принял христианство, – Клотильда, которая по смерти мужа удалилась от света, проводила все свое время в молитвах, – эта самая Клотильда заставила сыновей своих идти войною на бургундского короля, чтобы отомстить ему за смерть отца своего. Поведение западной Клотильды так уясняет поведение восточной, русской Ольги, жестоко отомстившей древлянам за смерть мужа.

4 Статья эта напечатана в «Вестнике Европы» за 1874 год, в апрельской книге; в августе того же года появилась статья Куланжа (Revue des deux mondes), где повторяются те же положения.

5 У нас смеялись над производством названия кокак от козы, но корень один в обоих словах и означает бегуна. Слово «багавды» имеет то же самое значение бегуна: кельтич.-bog, санскрит.-bhag. наше – бегать.

б) Политическое соединение Италии, Галлии и Германии при Каролингах

Почти во всех государствах Европы северные части получают преобладающее значение над южными: относительно всюду более скупая природа Севера сохраняет в человеке большую крепость, энергию, устойчивость, трезвость мысли и чувства – качества, необходимые для успеха в государственном зиждительстве, и отказывает ему в других качествах, которые в южном народонаселении производят большую быстроту и роскошь развития. С другой стороны, в известных странах имеют важное значение те их части, те окраины, которые подвергаются наибольшей опасности от внешних врагов, должны первые принимать на себя их удары; здесь народонаселение крепнет в борьбе, принимает воинственный, предприимчивый характер, способность к защите, переходящую в способность к наступлению.

Правителями таких частей могут быть только люди, сильные духом, способные к постоянной борьбе. В Римской империи такою частью была Галлия, изначала подверженная нападению германцев, изначала спорная между ними и Римом; отсюда важное значение Галлии, важное значение ее правителей и войска, в ней расположенного.

Галлия была украинок – римского цивилизованного мира не по отношению только к варварам арийского племени, германцам, но и по отношению к азиатским степным кочевым варварам, которых нельзя было усыновить цивилизации, которые, кроме опустошения, не приносили ничего. Граница Европы с Азией, которая теперь, во второй половине XIX-го века, на берегах Аму- и Сыр-Дарьи, в начале так называемых средних веков была на берегах Рейна; гуннские кибитки раскидывались в Галлии, на полях каталонских, и были отброшены отсюда страшными усилиями римско-германского ополчения.

Когда Галлия стала владением германцев-франков, то значение ее не изменилось, значение украйны цивилизованного мира, возрожденного христианством. Вожди франков, ставши христианами и римскими сановниками, начинают в отношении к своим одноплеменникам, зарейнским германцам, ту же деятельность, как знаменитые римские полководцы, начиная с Цезаря. Они начинают наступательное движение на собственную Германию, а по их следам идут другие завоеватели, проповедники христианства, которые привязывали германцев духовною связью к Риму и его цивилизации.

Такая перемена в движении, то есть когда вместо движения германцев в области империи и преимущественно в Галлию последовало движение из Галлии в Германию, условливалась прежде всего истощением Германии. Никто, разумеется, не предположит, что Германия во время первого столкновения своего с Римом, дикая, покрытая дремучими лесами Германия, могла содержать большое народонаселение, особенно когда знаем, что германцы жили разбросанно, не скучиваясь в городах, которых не было. Конечно, мы не должны упускать из внимания большой плодушности арийских племен, следовательно, и германцев; но с другой стороны, мы знаем, что это разбросанное в дремучих лесах народонаселение ожесточенно дралось друг с другом и, кроме того, в продолжение веков постоянно выделяло из себя толпы переселенцев, которые под разными видами проходили в области империи и наконец перешли туда целыми народами.

Это последнее переселение, закончившееся утверждением франков в Галлии в связи с гуннским нашествием, и обессилило Германию, прекратило движение ее народов, привело их в состояние покоя, которое заставило их припасть к земле, сродниться с нею. Тут-то, собственно, и положено было начало Германии, ибо до сих пор страна, получившая это имя, была только перепутьем для своего народонаселения. Германия истощилась, а Галлия усилилась утверждением в ней франков; это было самое сильное владение в целой Европе, которое потому и начинает наступательное движение на Германию, не могущую выставить ей сильного сопротивления; один германский народ за другим подчинялся франкским вождям, которые самым фактом подчинения прикрепляют германские племена к их месту жительства, вводят их в определенные границы, а идущее по следам их христианство прикрепляет их окончательно к стране созданием религиозных церковных центров, епископств, монастырей.