Мартынов. Неделя стюарда

– ЗАЩЕКОЧУ ЕГО! – страшно закричал я.

Лена крутилась в воздухе, визжа и хохоча.

– Хватит-хватит, Матвей! – кричала она. – Отпусти! Хи-хи-хи! Хватит!

Я силой Яра отнёс её в ванную комнату и положил в набравшуюся больше, чем наполовину ванну. Её голова вынырнула из воды и уставилась на меня сверкающими глазами.

– Офигеть у тебя сила, Матвей! – воскликнула она. Конечно, воспитанная девушка никогда бы так не выразилась.

Я пожал плечами, мол, что есть, то есть.

Вдруг Лену посетила идея, я понял это по её внешнему виду яснее, чем даже если бы над ней загорелась лампочка, как в мультфильме.

– Матвей, а ты сможешь так держать меня во время секса? – спросила она озорно улыбаясь.

Это была действительно идея.

– Давай попробуем, – сказал я, сбрасывая халат.

Не буду вдаваться в подробности, но всё получилось. Повалявшись после этого со мной на кровати и подурачившись, Лена сказала, что хотела ещё успеть сегодня в какой-то магазин и, одевшись, убежала. Я остался дома один. На часах было всего только полпервого дня.

Я уселся за компьютер. Не прошло и получаса как подала признаки жизни «ладошка»:

– Матвей Михайлович, – раздался в трубке вежливый голос, – Василий Петров вам звонит. Помните? Секундант графа Озёрского.

– А, Василий Галактионович, добрый день, конечно, помню, – поздоровался я. – Как ваши дела?

– Дела себе идут, вот сегодня был на очередном допросе, – ответил тот, – звоню вам сообщить, что, наверное, скоро и вас вызовут.

– Да уж вызовут, – беспечно ответил я, – отец вот, сегодня ко мне заходил с утра. Валерия в каземат с дедом отвозили. А нам-то, как секундантам, по закону, тоже смертная казнь может выйти.

– Да я вот поэтому вам и звоню, – сказал Василий Галактионович, – слышал о вашем вчерашнем случае с журналистом.

– Да, было дело, – подтвердил я.

Интересно, оставался ли в тот день хоть один человек в благословенном Константинополе, который не слышал о моём знакомстве с Бенедиктом Баруховичем?

– Так вы бы поосторожнее, Матвей Михайлович, – произнёс Василий Петров. – Ведь это же может повлиять на решение суда не в вашу пользу. Да и меня, признаться, может затронуть.

– Признаю, Василий Галактионович, – согласился я, – что нам сейчас внимание лишнее не нужно. Никому из нас.

– Да мне оно никогда не нужно, собственно, – скромно сказал Василий Петров.

– Как и мне. Но, в той ситуации, мне кажется, я совершил правильный поступок, – продолжил я, – сегодня же я, например, остаюсь дома и буду оставаться, как минимум до своей служебной смены в Парящем дворце. Как раз на случай встречи с журналистами.

– Вот и прекрасно, вы меня успокоили, Матвей Михайлович, – в голосе Василия Галактионовича послышалось облегчение. – Глядишь и помилуют нас. Посидим месяцок, может быть даже не в каземате, а под домашним арестом, да и обойдётся.

Хорошо, что я ему не сказал, что даже дома меня умудрилась достать Таша Гиксман и попытаться втянуть в скандальную историю. С другой стороны – ещё не вечер, и Василий Галактионович может вскоре сам об этом узнать из Паутины.

– Вот и здорово, – ответил я Василию Петрову, – могу чем-то ещё помочь?

– Нет-нет, – ответил Василий Галактионович, – может быть я вам могу быть чем-нибудь полезен?

Одно удовольствие с таким собеседником разговаривать.

– Нет, спасибо, всего доброго, – ответил я.

– И вам всего доброго, – попрощался Василий Петров и отключился.

Вообще, необходимость сидеть дома была для меня только в радость. Я легко мог провести дома неделю, не выходя вообще и занимаясь своими любимыми делами: чтением, видеоиграми, размышлениями, просмотрами качественных фильмов и сериалов.

Если считать сегодняшний день, то до моей смены во дворце было ещё почти три дня. Времени, которое я мог провести наедине с собой получалось предостаточно. Я встал из-за компьютерного стола и улёгся на диван с томиком Аверченко.

Не успел я погрузиться в книгу, как в дверь снова позвонили. Я протянул руку, нащупал на журнальном столике беруши («береги уши»), какими ещё Одиссей спасался от песен Сирен. В дверь снова позвонили. Я услышал это, несмотря на затычки в ушах.

– Тарас! – крикнул я.

«Кошмар какой-то, совсем обленился» – подумал я.

И тут я вспомнил, что Тараса нет дома. Пришлось подниматься с дивана, вынимать беруши, заново завязывать пояс на халате и идти вниз самому. Открыв дверь, я увидел, что сама графиня Анастасия Владимировна Воронцова милостиво посчитала угодным удостоить меня визитом.

– Матвей Михайлович, добрый день, простите, что без предупреждения, – сразу затараторила она, не обращая внимания на то, что я предстал перед ней в домашнем халате.

– Добрый день, Анастасия Владимировна, – ответил я, – это вы простите мой внешний вид: я никого сегодня не ждал.

– Ах, Матвей Михайлович, я сейчас в таком состоянии, что даже не заметила, – начала обмахиваться веером графиня.

– Проходите же, – я посторонился.

Графиня Воронцова вошла в дверь и начала подниматься по лестнице. Пользуясь тем, что она стояла ко мне спиной, я взял свёрток с моим карабином, который по заказу слуги моего отца доставил Экин, и поставил его за дверь в комнате Тараса.

Мы поднялись в мои комнаты.

– Присядьте, Анастасия Владимировна, – я широко обвёл ладонью гостиную, предлагая ей самой выбрать место, куда сесть. – Я переоденусь и выйду к вам.

– Ах, не знаю, смогу ли я сейчас усидеть на месте, – завздыхала юная графиня, тем не менее садясь на диван.

Я заметил, как она бросила взгляд на книгу Аверченко и сразу отвернулась. Ещё бы, ведь эта книга не была любовным романом. Не была она даже сборником примитивных стишков о любви и одиночестве непонятой души. То есть, по мнению Анастасии Владимировны Воронцовой в этой книге не было абсолютно ничего, что могло бы быть достойно её внимания.

Я вернулся в спальню и прошёл в свою гардеробную. Там мне на глаза попался всё тот же домашний костюм, расшитый жар-птицами.

Я задумался. Два раза появляться перед графиней в одном и том же домашнем костюме немыслимо. Кстати, откуда у меня этот костюм вообще?

Оставив размышления об этом на потом, я принялся искать, что же ещё можно надеть. На глаза мне ничего подходящего не попадалось, а на долгие поиски не было времени: нельзя заставлять даму ждать. Взгляд мой снова упал на костюм с жар-птицами. Он лежал кучей, неаккуратно, и моё внимание привлекла его внутренняя сторона.

Я поднял рубашку от костюма и вывернул её наизнанку. Оказалось, что костюм двухсторонний и изнутри расшит русалками. Что ж, логично. Надев костюм на другую сторону, я задался вопросом, насколько это честно по отношению к графине: ведь фактически на мне та же самая одежда, нестиранная с нашей прошлой встречи позавчера. Не найдя ответа на этот вопрос, я отложил его до лучших времён и вышел к ней.

– Матвей Михайлович, – в нетерпении воскликнула графиня Воронцова, – вы меня без ножа режете! Что же вы так долго?

– Чем я могу вам помочь, Анастасия Владимировна? – поинтересовался я. Правда, я уже знал ответ.

– Рассказывайте скорее, что случилось с Валери? – выпалила она.

«На-ча-лось» – отчётливо пронеслась в моей голове обречённая мысль.

– Вы имеете в виду на дуэли или после? – спросил я.

– На дуэли, конечно же, на дуэли! Он не пострадал?! – Воронцова выглядела так, как будто она на грани истерики. Самое интересное же было в том, что, насколько мне было известно, она не являлась ни невестой, ни даже дамой сердца Валерия. Помнит ли он хотя бы как она выглядит?

– Анастасия Владимировна, – тихо и медленно сказал я, – но ведь уже весь Константинополь знает, что пострадал как раз граф Озёрский. Пострадал настолько, что от него даже и собрать-то осталось нечего.

– Ну и что! – не сдавалась та, – он же мог ранить Валери!

– А он, кстати, и ранил, – вспомнил я, – куда-то в бок. Я видел кровь.

– Кровь… – в ужасе прошептала Анастасия Воронцова.

– Да, кровь, – скрывая злорадство сказал я. И продолжил, – а сегодня князь Мартынов отвёз его в каземат, где он будет находиться всё время, пока идёт разбирательство!

– Каземат… – так же прошептала графиня, медленно вставая.

Наверняка, в этот момент она представляла себя со стороны. Бледной, с расширенными от волнения и страха за «прекрасного принца» Валерия зрачками. Но если со зрачками более-менее складывалось, так как глаза Анастасия Владимировна старательно выпучивала, то с бледностью дела обстояли совсем туго.

Загорелая графиня хотела выглядеть нежной, взволнованной и болезненной, но выглядела той, кем являлась, – молодой и здоровой девушкой с забитой ерундой головой.

– Да-с, – протянул я и твёрдо закончил – прямо в каземат.

Глаза Анастасии Владимировны сделали круг по потолку гостиной. Со вздохом она картинно упала в обморок на сиденье дивана. Так вот зачем она вставала: упасть в обморок из сидячего положения было бы сложнее.

«Ну! Что это за комедия!» – подумал я.

Вслух же я старательно изобразил беспокойство:

– Графиня, что с вами? – я подбежал к ней и немного как бы приподнял её за плечи. Заметив её веер, который она оставила на журнальном столике, я начал её обмахивать.

– Ох, Матвей Михайлович, – прошептала она, открывая глаза, – мне вдруг стало дурно…

– Я сейчас принесу вам воды, – я старательно изображал испуг, едва сдерживая смех.

Хорош я был бы, если бы начал смеяться над упавшей в обморок от страха за любимого девушкой, мотивируя это тем, что заметил, что она притворяется.

– Не нужно воды, Матвей Михайлович, – остановила она меня, – вы как будто придаёте мне сил. Подержите меня так, как держите сейчас.

«Это что-то новенькое» – отметил я.

Проблема была в том, что даже мой скромный жизненный опыт мне подсказывал, что нельзя долго обнимать девушку, не переходя к поцелуям. Целовать же, пусть и весьма смазливую, графиню Воронцову мне совершенно не хотелось.

Во-первых, потому что мне пришлось бы потом поддерживать с ней какие-то отношения. Это, с её глупой экзальтированностью, в смысле восторженностью всем тем, что связано с любовью, было бы сущим адом.

Во-вторых, будучи графиней, она могла поговорить с графом Воронцовым, а тот с моим дедом, и вскоре я бы мог обнаружить себя ведущим её под венец. Жить всю жизнь с ней в браке? Когда даже сейчас она ждёт моего поцелуя, хотя считается, что она влюблена в моего кузена Валерия? Что же она тогда будет творить дальше после года брака? А после пяти? Нет уж, благодарю покорно.

– Знаете, Анастасия Владимировна, – произнёс я, – я всё-таки схожу вам за водой. Я читал, что после обморока обязательно нужно попить…

Ничего я такого не читал, конечно. Я попытался мягко освободиться от её рук. Это оказалось не так-то просто. Графиня довольно крепко обнимала меня за шею. К счастью, она сообразила, что если будет за меня цепляться, то выставит себя в глупом и даже неприличном свете. Таким образом, мне всё же удалось вырваться из её объятий.

Я побежал вниз в комнаты Тараса. Там я нашёл чистую кружку и набрав фильтрованной воды, поднялся наверх. К моей великой радости, графиня Воронцова уже сидела с прямой спиной и поправляла причёску.

– Спасибо, Матвей Михайлович, – она приняла от меня стакан воды и, сделав для виду крошечный глоток, поставила на столик. – Скажите, по какому адресу в каземат к Валери можно отправлять письма?

– Я не знаю, к сожалению, – ответил я, – позже я спрошу у деда или отца, и отправлю вам, хорошо?

– Вы меня очень обяжете, Матвей Михайлович, – томно сказала она, – впрочем, я уже ваша должница после того, как из-за слабости моего девичьего организма упала у вас в обморок. Надеюсь, вы не будете требовать от меня ничего неприличного?

«Мне кажется, или это прозвучало так, как будто она надеется как раз на обратное?» – с сомнением подумал я.

– Обморок… – сказал я вслух, – давайте же я вам вызову доктора?

– Доктора? – удивилась она, уже забыв о своей мнимой слабости, – нет, спасибо. Скажите лучше, был ли на дуэли доктор?

– Да, конечно, – кивнул я, – на всякой дуэли полагается быть доктору. У нас был доктор Чешский.

Я чуть не прикусил себе язык, проклиная себя: «Зачем же я ей назвал имя доктора?!»

– Доктор Чешский, – повторила она. – Знаете, Матвей Михайлович, мне всё ещё немного нехорошо, я, пожалуй, заеду к нему, пусть он меня проверит. Заодно и про дуэль спрошу: как врач, он должен был быть лучше осведомлён о ране Валери.

Ошеломлённый тем, какое стройное обоснование она подвела своему, в общем-то, продиктованному любопытством, визиту к доктору Чешскому, я смог только сказать:

– Могу ли я ещё вам чем-то помочь, Анастасия Владимировна?

– Спасибо, Матвей Михайлович, – проводите меня до двери.

Спускаясь по лестнице на первый этаж, она, чувствуя, может быть, не вполне осознанно, мой Яр, сама опёрлась на мою руку и прижалась ко мне горячим бедром гораздо больше, чем диктовала необходимость. Какой контраст этот спуск составлял с прошлым разом, когда она едва прикоснулась к предложенной мной из вежливости руке!

У двери она поправила платье и сказала:

– Спасибо вам, Матвей Михайлович, за всё.

– Рад помочь, – кивнул я.

Мгновение она постояла, задержав взгляд на моих губах, будто ждала, что я её поцелую. Я же таращился на неё с видом самым бестолковым, давая ей понять, что, если очень надо, целовать ей меня придётся самой.

Я знал, что по её глупому, промытому любовными книжками и сериалами мировоззрению, девушка должна быть неприступной и гордой. А значит, сама она меня не поцелует.

Мой расчёт оказался верным.

– Прощайте, Матвей Михайлович, – с надрывом прошептала она. В её глазах я прочитал глубокое разочарование моей несообразительностью. То есть, в том, что она приняла за несообразительность. В том, что на самом деле было холодным расчётом.

– До свидания, Анастасия Владимировна, – кивнул я.

– «До свидания», – повторила за мной она, – значит, вы хотите, чтобы у нас было свидание?.. Простите, Матвей Михайлович, но я не могу, моё сердце принадлежит Валери! Прошу, не терзайте меня больше!

Всхлипнув, она выбежала за дверь. Ну и слава Богу. Я вздохнул с облегчением и медленно, нога за ногу, стал подниматься по лестнице. На полпути, я вспомнил о своей посылке, спустился вниз и забрал свёрток с карабином из комнаты Тараса.

Я вернулся в свою гостиную и распаковал свёрток. Внутри была коробка, а в коробке – скорострельный карабин производства Ижевского оружейного завода, запасной рожок и две коробки патронов. Я с удовольствием вдохнул запах нового, смазанного сухой оружейной смазкой металла.

Глава 25

К моему сожалению, у меня не было никаких навыков по разбору, чистке и вообще какому-либо виду ухода за оружием, поэтому я решил подождать возвращения Тараса. С карабином или, как я его ещё буду называть, автоматом, я пока просто пофотографировался. Кроме этого, я, признаюсь честно, не отказал себе в удовольствии взять штурмом свою комнату.

– Лежать! – орал я не своим голосом, забегая в гостиную со стороны лестницы, по которой до этого очень медленно поднимался, готовый к тому, что по мне начнут в любой момент могут начать стрелять супостаты, то есть противники.

Когда это развлечение мне наскучило, я снова уселся за компьютер, поставив автомат рядом. От нечего делать я зашёл в социальную сеть ЛистЛиц. «Лист» в этом конкретном случае означало «список», как, например, английское слово «list». Или, например, есть русское слово «листок», одно из значений которого – «газета». «Московский листок», «Русский листок», «Петербургский листок».

То есть, сайт содержал в себе личные страницы людей, пожелавших там зарегистрироваться, чтобы делиться новостями, переписываться, писать заметки и заниматься прочей социальной активностью онлайн.

Я к подобным вещам относился прохладно, так как считал выкладывание своих фото и смешных картинок у себя в анкете занятием скучным и бесполезным. Я предпочитал читать, размышлять по мере своих возможностей или ездить на море купаться и заниматься сёрфингом вместо того, чтобы тратить время на поверхностное общение в комментариях с незнакомыми или малознакомыми людьми.

Поэтому свою анкету в этой соцсети я проверял редко и, каждый раз, как я туда заходил, меня там ждало куча уведомлений о всякой ерунде. Я уже собрался как обычно, не вникая, нажать кнопку «отметить всё прочитанным», как моё внимание привлекли несколько заявок в друзья.

Заявки поступили от всей компании, с которой я был в ресторане «Филоксен»: от Сергея Долгорукого, Александра Козлова, Марии Вощининой, Натальи Гардер, Анны Друцкой, Антона Чигурикова и, конечно, Елизаветы Аматуни.

Я быстро принял все заявки и зашёл в ленту новостей. Антон Чигуриков сделал перепост записи с чьей-то страницы, на которой было снятое из машины видео того, как я луплю прутом Бенедикта. Сам Антон прокомментировал эту запись изображением смеющейся рожицы.

В комментариях бушевала настоящая буря, одни писали о том, что в нашем государстве нет никакой свободы слова и законности, если аристократы себе позволяют такое отношение к представителям прессы. Другие возражали, что свободы слова как раз предостаточно, ведь ресурс «Римское Эхо» сразу написал о случившемся, да и полиция вскоре после происшедшего явилась.

Эти горячие споры оставляли меня совершенно равнодушным. В другое время я бы забавы ради написал бы комментариях, что для меня подобные поступки являются частью ежевечернего досуга, то есть, что я каждый день хлещу прутом какого-нибудь журналиста, исключительно для удовольствия и физкультуры, но сейчас, после разговора с отцом и Василием Галактионовичем, я твёрдо решил избегать скандалов.

Снизу раздались звуки какой-то возни. Я встал и, схватив карабин, подбежал к двери. Резко распахнув её, я наставил оружие в сторону входной двери. Я увидел шуршащего пакетами Тараса. Не успел я ничего сказать, как неведомая сила вырвала карабин у меня из рук и перенесла точно к дядьке. Взяв оружие в руки, он сказал с укоризной:

– Матвей Михайлович, разве так можно? Я же сперва автомат увидел, а потом только понял, что это вы. Зашиб бы ненароком барина или застрелил.

«Знал бы ты сколько у меня сейчас Яра, ты бы так не говорил» – подумал я.

– Да. Ты прав, Тарас, прости меня, – вместо этого сказал я вслух.

Он с любопытством посмотрел на карабин.

– О, Ижевский, – отметил он.

– Ага, – кивнул я, – отец сказал, что ко мне может явиться агент Его Величества, чтобы ещё немного подвергнуть меня пытке. Поэтому я решил вооружиться. Едва ли это его остановит, но это не значит, что я должен сдаваться без боя.

– Пока я жив, он вас не тронет, – твёрдо сказал дядька.

– Спасибо, Тарас, – кивнул я, – ты же, кстати, имел дело с оружием, посмотри, может его надо почистить или ещё чего, смазать, допустим.

– Посмотрю, Матвей Михайлович, – сказала Тарас, – только сначала обед приготовлю.

– А что там у тебя? – поинтересовался я.

– Мяса купил и улиток, – ответил он.

– Тарас, – строго сказал я, – сколько раз тебе говорить: не покупай улиток. Ты же их живьём жаришь, это варварство какое-то.

– Матвей Михайлович, – занудил Тарас, – ну, а как ещё? Они же мелкие, что их, каждую булавкой убивать, что ли?

– Лучше вообще не покупать их, тебе не кажется? – задал я риторический вопрос.

Тарас недовольно крякнул.

– Так их же всё равно купит кто-нибудь, – возразил он.

– Ну мы же не можем другим людям запретить покупать улиток, но мы можем нести ответственность за себя, – ответил я.

– А устриц вы же едите в ресторане! – не сдавался дядька.

– Ну, устриц мы быстро едим, а улитки медленно жарятся в своём панцире. В общем, всё Тарас, чтобы это было последний раз! – отрезал я. И пошёл к себе наверх.

По-хорошему было бы правильно заставить Тараса найти в Паутине информацию, где эти улитки живут, в море ли, или на реках ли или ещё где, а затем заставить его отвезти улиток туда и отпустить. Но я не мог так с ним поступить, зная, что Тарас наверняка пришёл с рынка усталым и голодным.

У себя в комнате я увидел, вернувшись за компьютер, что Антон Чигуриков выложил новое видео у себя на стене. На фоне белой стены, поэт в чёрном кителе, со спадающими на бледное лицо прядями, произносил следующие слова:

«Вчера на дуэли погиб граф Григорий Озёрский. Сейчас неважно, по какой причине состоялась дуэль. Важно, что погиб человек».

Антон скорбно замолчал. Примерно через минуту он продолжил:

«Погиб человек и это всегда трагедия. Но граф Озёрский был ещё и поэтом».

На этот раз Антон помолчал секунд тридцать, давая зрителями возможность осознать этот факт.

«Да, Григорий Сергеевич писал стихи!» – с надрывом воскликнул Антон. Опять пауза.

«Стихи о любви!» – снова воскликнул он. По щеке поэта побежала слеза.

Он автоматически вытер её и с удивлением уставился на ставший влажным кончик пальца.

«Я плачу…» – медленно произнёс он. И почти закричал:

«Ведь он писал стихи! Стихи и вдруг о любви, вы представляете?!»

Поэт нервно захохотал.

«Я плачу!» – воскликнул он. – «Плачу от того, что теперь вы, тупые, примитивные обыватели, будете прославлять его глупые, корявые и бездарные строчки с банальными рифмами из-за того, что его угораздило убиться о противника, который даже не хотел поединка с ним!»

Он замолчал, чтобы набрать воздуха. И продолжил:

«Я вас ненавижу! Жалкое, безмозглое стадо! Отправляйтесь в ад со своим Озёрским! Может быть, там вас научат, что только идиоты думают, что стихи должны быть обязательно о любви!»

Антон выглядел абсолютно разъярённым. Вдруг он резко замолчал. Когда он снова заговорил, его голос был спокоен:

«Многие из вас найдут мои слова оскорбительными. Если вы не дворянин, не рекомендую соваться ко мне с попытками физического или унизительного возмездия: убью сразу. Дворяне же, прошу, чувствуйте себя свободно, если вдруг пожелаете вызвать меня на дуэль».

Он подумал и добавил:

«Может быть вы даже сможете меня убить. И после этого примитивное тупое стадо будет начнёт говорить, что вы лишили Россию великого поэта. И мои стихи начнут прославлять так, как уже сегодня начали прославлять писульки графа Озёрского».

Он поправил китель и закончил:

«Ведь у обывателя нет понимания, что такое хорошие стихи, а что плохие. Где хорошая рифма, а где плохая. «Стихи – это мелодия» – говорите вы. Обывателю важно, чтобы поэт прожил трагичную жизнь, страдал от любви к какой-нибудь распутнице, которая спит со всеми, кроме него или, лучше всего, глупо погиб».

На этом поэт вышел из кадра и видео закончилось.

Я устало потёр глаза и посмотрел на счётчик комментариев под записью. Несмотря на то, видео было выложено двадцать минут назад, количество ответов пользователей на него перевалило уже за тысячу. Однако.

Читать я их не стал, просто закрыв вкладку. Бедный Василий Галактионович: он совсем не обрадуется такому резонансному видео, затрагивающему вопрос дуэли.

«Интересно, как там дела у Елизаветы Георгиевны?» – подумал я, но решил, что лучше ей не звонить и не писать, чтобы ни у кого не возникало вопросов, откуда я вообще знаю о том, что произошло в особняке Аматуни прошлой ночью.

Зашёл Тарас.

– Улитки готовы, Матвей Михайлович, – сообщил он. – С чесночком.

– Неси, чего уж, – махнул я рукой.

Тарас быстро сбегал туда-сюда и накрыл на стол.

– Себе-то улиток оставил? – спросил я.

– Конечно, – хмыкнул Тарас.

Я мог бы и не спрашивать: он обожал всяких креветок, улиток, крабов, омаров и прочих морских созданий. В гастрономическом смысле обожал.

– Ну приноси тогда сюда их, посидим вместе, – пригласил я дядьку разделить со мной трапезу.

Тарас кивнул и направился вниз.

– И вина захвати! – крикнул я вслед.

Тарас вернулся с бутылкой красного сухого. Странно, но при любви к сладкому лимонаду, я совершенно не любил сладких и полусладких вин. Тарас разлил по бокалам вино.

Улиток удобно есть, доставая их из раковинок зубочисткой. Вкус улиток я не особенно любил, потому что они такие маленькие, что его толком и не чувствуешь. И уж точно их вкус не стоит того, чтобы жарить несчастных созданий живьём.

Но, что сделано, то сделано. С чесноком они шли достаточно хорошо. Помимо улиток, Тарас сделал какой-то салат с авокадо, сыром и какими-то листочками, рукколой, что ли.

– Одного не пойму, Матвей Михайлович, – начал вдруг Тарас, – если мне позволено будет спросить…

– Спрашивай, – разрешил я.

Тарас спросил:

– Если эта девка, Ленка, не знает, что вы – Мартынов, то почему она к вам лезет?

– Ну, в любовь без Яра, ты, конечно, не поверишь? – произнёс я.

Тарас фыркнул, мол, скажете тоже, барин.

– Я же вижу, как она на вас смотрит, – сказал он. – Я мог бы понять, что она, думая, что вы слуга здесь, убедила бы себя, что любят не за Яр, а за то, что человек хороший. По крайней мере, в теории мог бы понять.