Мартынов. Неделя стюарда

– Сами знаете, чего, – засопел Тарас, – сказал бы я, да только невместно мне такие вещи о княжнах говорить.

– Нет, Тарас, – успокоил я его, надевая брюки к фраку. – В этом плане всё хорошо.

– Вот и отлично, – сказал Тарас, помогая мне надеть сорочку и жилет, – а то ведь, Матвей Михайлович, жениться бы пришлось. А вы можете и познатнее найти кого-нибудь.

– Ха-ха, Тарас, ну ты даёшь, – рассмеялся я, – я же пустышка, кому я нужен-то.

– Ну, главное, что через вас со всеми Мартыновыми породниться можно, – глубокомысленно произнёс Тарас.

– Ах, ну да, конечно, – кивнул я.

И тут до меня дошло.

– Погоди-ка, Тарас, – сказал я, повернувшись к нему, – а почему это тебя не удивляет, что ко мне, пустышке, княжна Аматуни так тянется? М?

Тарас потупился.

– Ты думаешь, что она только из-за того, что я Мартынов? – спросил я.

Тарас молчал. Было понятно, что именно так он и думает. Что Аматуни просто хотят создать устойчивый династический союз с моим родом, используя меня, так как к моему кузену Валерию Мартынову очередь из самых знатных и богатых невест стоит.

– Ладно, можешь не отвечать, – вздохнул я. Вздохнул и Тарас. Не объяснять же ему про мой то появляющийся, то исчезающий Яр.

Процесс моего облачения во фрак завершился, и в сопровождении Тараса я отправился к машине. На улице я позвонил фрейлине Аматуни:

– Лиза, я вышел из «Плазы». Поедем в «Воробьяниновъ»?

– Нет, слушай, мне сейчас позвонила Наташа, ну ты её видел сегодня, помнишь? – сказала Лиза.

Глава 18

– Как же, конечно, помню, – ответил я.

– Почему это «конечно»? – подозрительно спросила Лиза.

– Лизонька, пожалуйста, – попросил я, – просто рассказывай дальше.

– Ну-ну, – буркнула она и тут же продолжила бодрым голосом, – в общем, она с девочками сейчас будет в ресторане «Филоксен». Ну там их кавалеры будут ещё. Всем не терпится с тобой увидеться…

«С каких это пор я стал интересен высшему свету?» – мысленно задался вопросом я.

– …все хотят услышать подробности о дуэли, – закончила Елизавета Георгиевна.

– Ах, о дуэли, конечно, теперь всё ясно, – сказал я, – слушай, я не очень люблю все эти светские посиделки.

– Матвей, они очень настаивали, – начала упрашивать фрейлина, – пойми, мы аристократы, у нас есть обязанность вести светскую жизнь, чтобы поддерживать связи…

– Ага, только пустышка Мартынов не был никому интересен до дуэли, – возразил я.

– Так никто и не говорил, что тебя в свете за внутренний мир любить будут, – резонно возразила Елизавета Георгиевна, – в отличие от меня.

На это мне сказать было нечего.

– Ну, Матвей, ну, пожалуйста, – начала канючить фрейлина.

– Да тебе-то какая выгода? – спросил я.

– Пусть эти вертихвостки видят, что ты мой! – твёрдо сказала Елизавета.

«Боюсь, что обладание мной только в глазах моей сладкой княжны Аматуни может являться поводом для гордости» – подумал я.

– Хорошо, я буду там, – сдался я.

– Ура! Ура! – запищала Лиза.

– До встречи! – сказал я и сбросил вызов.

Я решил сам сесть за руль, чтобы немного отвлечься. Честно говоря, заметка в «Римском Эхе» меня задела больше, чем было оправдано ситуацией. Мы, аристократы, должны быть привычны к тому, что журналисты обмусоливают каждый наш вздох. Но мне показался оскорбительным тон статьи и то, как реальные факты там перемешивались с самыми необоснованными допущениями.

Этот Бенедикт Алексеев, кто бы он ни был, даже тот факт, что Валерий лишь отвечал на вызов на дуэль, умудрился выставить так, будто бы очередной Мартынов снова оказался зачинщиком смертельного поединка.

Не доезжая до ресторана, я остановился на обочине и пересел на заднее сиденье, чтобы валет у входа в заведение, распахнув заднюю дверь моей машины, не оказался перед видом пустого дивана, а мне не пришлось бы выходить спереди, открывая дверь самому, тем самым выставляя нас обоих в глупом свете.

Дальше всё прошло как обычно. Бесшумное вползание моей машины на парковку у главного входа в ресторан «Филоксен», встреча и провожание меня метрдотелем в зал.

Помня о том, что ожидается большая компания, я сразу выбрал большой стол.

Ещё в холле ресторана меня привлекла одна показавшаяся мне любопытной деталь. На стене, прямо в полированном камне было выгравировано стихотворение девятнадцатого века, которое начиналось словами:

«Вступает – на диво и смех Сиракузам -

Тиран Дионисий в служители музам».

Стихотворение пересказывало сюжет древнегреческой истории о поэте Филоксене и правителе, тиране Дионисии. Правитель потребовал от Филоксена, чтобы поэт оценил его творчество. Филоксен честно ответил, что Дионисий пишет плохо. Тиран отправил поэта в темницу.

Через какое-то время Дионисий снова позвал поэта, чтобы тот оценил его новые стихи. Филоксен молча выслушал и пошёл прочь из зала. Дионисий спросил поэта, куда он направляется, и Филоксен ответил, что идёт обратно в темницу, так как ничего нового он сказать Дионисию не может, ведь пишет правитель по-прежнему плохо.

Я пробежал стихотворение глазами. На мой взгляд, ресторан назвали «Филоксен» в честь другого известного древнегреческого Филоксена. А именно – в честь обжоры, имя которого было Филоксен из Лефкаса. Поэт же, о котором говорилось в стихотворении – это Филоксен из Киферы. Думаю, его упомянули в виде выгравированного на стене стихотворения просто потому, что звали его так же, а стихов о Филоксене-обжоре не нашлось.

Не успел я усесться, как появилась Елизавета Аматуни. Я снова встал, поцеловал ей ручку, соблюдая все приличия, и подвинул стул, помогая сесть. Я столько раз это проделал за сегодня сначала с Лизой, потом с Марией Филипповной, потом с Натальей Борисовной и Анной Евгеньевной, что радовался тому, что с ними придут какие-то их ухажёры, которые и будут пододвигать им стулья, подливать шампанское в бокалы и выполнять все остальные, требуемые этикетом, глупости.

– Лиза, не знаю, как ты, а я сейчас буду много и быстро есть! – заявил я, вспомнив о том, как в обед у меня остыл креветочный суп из-за того, что приходилось отвечать на бесконечные реплики девушек.

– Тебе лишь бы поесть! – шутливо обиделась она. – Конечно, заморочил юной глупой фрейлине голову, получил от неё то, о чём и говорить-то неприлично, а теперь и слова сказать жалко бедной приезжей провинциалке!

– Да ладно тебе, – улыбнулся я, – ты тоже от меня получила то, о чём и говорить-то неприлично! И кто ещё кому заморочил голову!

Не дожидаясь её ответа, я взмахнул рукой, чтобы подозвать официанта. Когда он появился, длинный и гибкий, как переваренная макаронина, малый с тонкими усиками и прилизанными волосами, я быстро спросил его, какое сытное блюдо приготовят максимально быстро: я хотел успеть наесться до прихода этих болтушек.

Я последовал совету официанта и сделал заказ. Что-то заказала себе и Лиза.

– Ну что, Елизавета Георгиевна, – весело сказал я, – могу поболтать с тобой, пока мне не принесли еду.

– Пф! – фыркнула она, – Больно надо.

Прошло около пяти минут, которые мы провели, перешучиваясь и подкалывая друг друга, как тот же официант, почтительно изогнувшись, поставил на стол мой ужин. Я, как и предупреждал фрейлину Аматуни, полностью сосредоточился на нём.

И правильно сделал. Я едва успел закончить трапезу, когда к нашему столу приблизились уже знакомые мне дамы в сопровождении каких-то молодых людей. Двое из них были в форме и выглядели соответствующе: высокие и широкоплечие, с квадратными челюстями, но при этом открытыми и добродушными лицами. Один был совсем блондином, другой, скорее, светло-русым.

Третьим – кажется, это был кавалер Анны Евгеньевны – оказался среднего роста длинноволосый шатен с острым подбородком и с выражением лица одновременно мечтательным и, если не суровым, то как минимум строгим.

Я поднялся, чтобы поприветствовать вновь прибывших.

– А вот и наш стюард Мартынов, Матвей Михайлович, – лучезарно улыбаясь во весь рот, пропела Мария Филипповна, представляя меня. Я чуть склонил голову в приветствии.

– Я же говорила вам, что он совсем не такой, каким вы его представляли заочно, по каким-то глупым слухам! – добавила Наталья Борисовна, объясняя присутствующим, очевидно, контраст между ожиданиями увидеть затюканную пустышку и нормальным молодым княжичем с почти полным и очень большим резервуаром Яра.

Правда, Наталья Борисовна как-то позабыла, что мужчины не чувствуют Яр друг друга, значит, наши гости мужского пола видят меня так же, как если бы я был пустышкой.

– Сергей Сергеевич Долгорукий, поручик Софийского полка, – представился один из них, тот, что был в гвардейском мундире.

«Ого, ничего себе», – подумал я. Сергей Долгорукий был из рода тех потомков Рюриковичей, которые прославились редкой и, вместе с тем, страшно (в прямом смысле этого слова) эффективной способностью к применению Яра на длинных расстояниях.

Слово «долгий» раньше использовалось также и в значении «длинный». Следовательно, «Долгорукий» прежде, чем стать фамилией, было прозвищем, намекающим на то, что князья любого достанут своими длинными, долгими руками.

– Очень приятно, – я пожал руку Сергею. Рука его, кстати, была нормальной длины.

– Александр Петрович Козлов, лейтенант Средиземноморской эскадры, – представился второй, тот, что был во флотском мундире. Что ж, Козловых много, так что его фамилия мало что мне сообщила.

Я пожал руку и ему.

– Антон Алексеевич Чигуриков, – представился длинноволосый молодой человек.

Тут влезла Анна Евгеньевна:

– На самом деле это псевдоним, Антон Алексеевич у нас поэт, а настоящая его фамилия…

– В данный момент не имеет никакого значения, – перебил её Антон, с большим достоинством пожимая мне руку.

«В нашем мире фамилия всё-таки имеет значение» – подумал я, – «с другой стороны, я вот Мартынов, но пустышка, и никакая фамилия тут не поможет». Возражать, однако, поэту я не стал.

Мы наконец уселись, причём я с удовлетворением отметил, что каждый кавалер ухаживает за своей дамой, и на меня на этот раз осталась только Елизавета Георгиевна.

В отличие от обеда, когда всё внимание дам было сосредоточено на мне, что было обусловлено тем, что их манил мой Яр, ужин удавался значительно полегче: у каждого из трёх молодых людей Яра тоже было очень много, поэтому каждый из нас оттягивал немножечко внимания девушек на себя.

Впрочем, я то и дело замечал быстрые взгляды, которые на меня бросали и Наталья Борисовна, и Мария Филипповна. Насчёт Анны Евгеньевны, которая была с поэтом, я не был уверен. Вообще, у этого поэта могло оказаться Яра даже побольше, чем у этих двух бравых офицеров. Творческая энергия же у него откуда-то берётся.

Долго ли, коротко ли, мы выпили несколько бутылок шампанского и съели целую гору устриц. Все немного захмелели и общение стало более непринуждённым. Вдруг Антон, который уже пару минут смотрел в свой телефон, недовольно фыркнул.

– Что такое? – спросила Анна Евгеньевна.

– Да тут пишут, что погибший на дуэли граф Озёрский, оказывается был талантливым поэтом, писал проникновенные стихи о любви, дружбе, долге и чести!

– А кто пишет? – поинтересовалась Мария Филипповна.

– Какое-то сайт. «Римское Эхо», – поморщился Антон Алексеевич, – какую биографию сделали нашему рыжему! Тьфу! Стоит очередному бездарю глупо погибнуть, как он сразу становится великим поэтом!

– Антона Алексеевича такие вещи глубоко задевают, – объяснила Анна Евгеньевна, – он тонко чувствует поэзию и каждое плохое стихотворение он ощущает как укол иглой.

– Что ж, – рассмеялся я, – скажите спасибо, что моего кузена, который разорвал графа, не назвали Николаем в честь отца!

До остальных пока не дошло, а вот Антон Алексеевич подхватил мой смех:

– Получилось бы, что, как когда-то Николай Мартынов убил на дуэли поэта Лермонтова, так и сейчас бы современный Николай Мартынов убил на дуэли поэта Озёрского!

Тут уже весь стол грохнул от хохота. Кто-то задел бокал, шампанское пролилось на скатерть.

– Да уж, – смеялся поручик Долгорукий, – пришлось бы тебе, Антоша, позабыть о славе гениального поэта! Место уже было бы занято!

– Не удивлюсь, что так и получится. Толпа любит раздувать себе кумиров из ничего! – серьёзно ответил он. – Оглянуться не успеем, как наши внуки его в школах проходить будут.

Это предположение ещё больше всех развеселило. Среди общего хохота мы не сразу заметили, что наше внимание пытается привлечь неопрятный человек лет тридцати-тридцати пяти, с лысой макушкой и торчащими во все стороны чёрными волосами.

– Здравствуйте! – сказал он нам, показывая жёлтые крупные, напоминающие лошадиные, зубы. – Меня зовут Бенедикт Барухович. Алексеев моя фамилия. Я из «Римского Эха».

Смех резко смолк.

– Вот как, – сказал я, чувствуя некоторое хмельное озорство, – что ж, продолжайте, прошу вас.

– А вы, должно быть, стюард Мартынов, – обратился он ко мне, – ну, конечно, это вы!

– Конечно, – сказал я, вставая, – именно я, а кто же ещё.

– Скажите, что вы чувствовали, глядя как ваш кузен Валерий лишает наше отечество великого поэта, варварски убивая его? – спросил Бенедикт Алексеев. Антон, услышав вопрос, презрительно хмыкнул.

Я медленно подошёл к этому странному человеку и произнёс:

– На ваш вопрос я отвечать не буду, а вот вам на мой, пожалуй, ответить придётся. Кого вы назначите вашим секундантом?

Я дал ему звонкую пощёчину.

– Как вы смеете?! – визгливо возмутился Бенедикт. – Я журналист, я представитель общественности, меня нельзя на дуэль!

Несколько секунд прошли в полном молчании. Я смотрел Алексееву прямо в трусливо бегающие глаза.

– Матвей Михайлович, – наконец тихо обратился ко мне лейтенант Козлов, – я посмотрел в Паутине, вам с ним на дуэль никак нельзя.

– Это почему ещё, Александр Петрович? – спросил я, пристально смотря на замершего Алексеева.

– Он мещанского звания, а дуэль, сами знаете, возможна только между равными, – ответил лейтенант.

– Вот именно! – дерзко заявил Бенедикт Алексеев, – будьте уверены, стюард Мартынов, что я поставлю общественность в известность о вашем неуважении к журналистике!

– Вот как? – поднял бровь я. – Вы это точно уже решили?

– Именно так! – дерзко сказал, почти выкрикнул, Бенедикт.

– Что ж, тогда запишите ещё и это, – сказал я и плюнул ему в лицо.

– Как вы смеете! – снова завопил Бенедикт Алексеев. – Представителя прессы бьют! Полиция!

– Действительно, пойдёмте поищем полицию! – согласился я и, схватив его за волосы, потащил на улицу. Мои товарищи, включая и девушек, высыпали за мной в жаркий Константинопольский вечер.

На улице, всё так же держа Алексеева за волосы, я быстро выломал длинный тонкий прут из ближайшего кустарника и повёл журналиста по тротуару, приговаривая:

– Вот тебе, скотина, мнение Мартынова! – прут со свистом рассёк воздух и попал Алексееву куда-то по спине. – Вот тебе гениальный поэт! Вот тебе уважение ко мнению общественности!

На каждую фразу приходился удар прута. Мои спутники, смеясь, двигались следом за мной и несчастным, не знающим куда деться от боли и унижения, Бенедиктом Алексеевым. Проезжающие мимо автомобили замедлялись, из окон высовывались любопытные лица и «ладошки», чтобы заснять происходящее.

Вскоре прут сломался и я, плюнув напоследок вслед убегающему Алексееву, утёр пот. Ещё бы: на такой жаре столько руками махать во фраке.

– Ну ты даёшь, Матвей! – подскочил ко мне поэт Чигуриков или как там его настоящая фамилия. Он приобнял меня за плечи и расхохотался. – Отчаянная ты головушка!

Он взъерошил мне волосы. Я подошёл к Елизавете и предложил ей локоть, чтобы она могла взять меня под руку. Веселой компанией мы вернулись за столик. По примеру Антона мы все перешли на «ты»: после произошедшего общаться на «вы» было уже немыслимо.

Мы заказали ещё две бутылки шампанского. Пока мы, возбуждённые приключением, разливали напиток по бокалам, Антон Чигуриков, последние минуты три что-то бормотавший и смотревший в пустоту, вдруг вскочил на сиденье и закричал:

– Экспромт!

Только успокоившиеся после моей выходки посетители ресторана, снова уставились на нашу компанию. Многие достали телефоны, чтобы на случай, если удастся запечатлеть какой-нибудь курьёз.

Антон подождал несколько секунд, пока на нём сосредоточится всё внимание, и затем прочёл только что сочинённые стихи:

«Бейте Бенечку за каждую сплетню!

Бейте прутом, бейте не плетью!

Сплетник все прутики склеит,

Будет у Бенечки веник!»

Мы снова рассмеялись. Поручик Долгорукий потянул его за рукав:

– Садись уже, поэт!

– Вы поняли, да? – спросил нас с горящими глазами Антон, – если Бенедикта будут бить прутом за каждую сплетню и оставлять ему прут после этого, то скоро он сможет склеить из них целый веник!

– Да поняли, мы поняли, – смеялся, обнимая его лейтенант Козлов.

– Погоди-ка, Антон, – вдруг сказала Елизавета, – так ведь Матвей сломал об него прут! Если все пруты будут ломаться, то у него так никогда не веник не наберётся!

Снова мы покатились со смеху, снова кто-то пролил шампанское.

– Можно из половинок прутов собрать два веника! – предложил Сергей Долгорукий.

Новый взрыв смеха.

– Вы ничего не понимаете в искусстве! – возмущался Антон.

– Да куда уж нам! – хохоча, отвечали мы ему.

– Из-за таких, как вы, графа Озёрского и запишут в гениальные поэты! – восклицал поэт.

– Антоша, – гладила его по плечу Анна Евгеньевна, – они же шутят.

– Поэзия – это не шутки! – отвечал тот, сам уже, впрочем, смеясь.

К нашему столу приблизился полицейский с погонами помощника исправника, то есть, по Табели о рангах, в звании примерно майора пехоты или штабс-капитана в гвардии. С ним были два полицейских рангом поменьше, но тоже нерядового звания.

Очевидно, они пришли сюда, узнав о моей расправе над Бенедиктом. При этом пришли целых три офицера. Значит, рассчитывают, что моих спутников придётся утихомиривать, а поскольку все они – господа знатные, нужно и полицейских присылать таких, у кого много Яра.

Если прислать обычных рядовых или приставов, то Долгорукий и Козлов их и слушать не станут, а Антон и подавно, он – натура артистичная, может и Яр применить. А к полиции в обществе должно быть уважение.

– Помощник исправника Игорев, – представился нам старший офицер. – Извольте следовать со мной, Матвей Михайлович.

Глава 19

– Куда это? – поинтересовался я.

– В участок, – сказал Игорев.

– Может быть вы мне домой повестку в суд пришлёте? – спросил я. – Сами видите, с дамами отдыхаем.

– К сожалению, требуется ваше присутствие для составления протокола, – ответил Игорев.

– А если я здесь вам дам показания? – цепляясь за последний шанс, спросил я.

Игорев подумал.

– Там могут быть моменты, которые вы можете захотеть оспорить, – неуверенно протянул он.

– Да что же тут оспаривать? – удивился я. – Пожалуйста, господа, записывайте!

Один из помощников Игорева достал планшет отечественного, естественно, производства, и стал снимать меня на встроенную камеру.

– Я хотел вызвать Бенедикта Алексеева на дуэль из-за его бесчестной статьи, которая очерняет всю мою семью, – объяснил я, – для чего дал мерзавцу пощёчину. Оказалось, что он мещанского происхождения, а значит, между нами дуэли быть не может. Он начал визжать, что и дальше продолжит писать о нас гадости на своём мерзком сайтике, и я прилюдно отхлестал его прутом. Вот и всё.

Игорев кивнул.

– Записали? – обратился он к помощнику.

– Так точно, – ответил тот и протянул мне планшет.

На планшете было только что снятое видео со мной, а под ним текстом шла автоматическая расшифровка моей речи. Я пробежал текст глазами.

– Всё верно? – спросил меня Игорев.

– Да, – сказал я. – Но, вообще-то, я хочу добавить ещё кое-что.

– Секундочку, – помощник Игорева, снова направил на меня планшет. – Продолжайте, прошу вас.

– Прошу учитывать, что я отхлестал господина Алексеева как частное лицо. Свободу слова я уважаю и считаю, что долг журналиста – сообщать людям правду. Просто конкретно этот журналист позволил себе ложные утверждения, порочащие как мою семью, так и меня лично. За это я его и отхлестал. Как человека, но не как журналиста.

– Это всё? – спросил Игорев.

– Да, теперь точно всё, – подтвердил я.

– Тогда подпишите, будьте любезны, – ответил тот.

Я пальцем расписался под текстом и, достав идентификационную пластиковую карточку цвета русского флага и с чёрным двуглавым орлом на жёлтом фоне в нижнем углу, приложил её к сканеру, поставив тем самым цифровую подпись.

В карточке была закодирована вся моя персональная информация от национальности и сословия, до группы крови и статуса резервуара. У безродных людей на карточке графа резервуара не печаталась вообще, у меня же, как у княжича и дворянина, она была, но там стоял беспрецедентный в истории статус «п». То есть, пуст.

– Могу быть ещё чем-то полезен? – поинтересовался я.

– Нет, на этом всё, Матвей Михайлович, – Игорев и его помощники щёлкнули каблуками, – на этом мы откланяемся. Повестка вам придёт на домашний адрес.

– Всего хорошего, – попрощались и мы.

«Надо бы не забыть найти хорошего стряпчего» – подумал я. – «Или лучше адвоката?»

Стряпчими в допетровские времена называли личных слуг царя. Теперь же стряпчим назывался юрист, который, в основном, вёл внесудебные переговоры, решал финансовые вопросы. Этим он отличался от адвоката, который бы мне понадобился уже в суде, чтобы отстаивать мою невиновность. Но что-то мне подсказывало, что такой бесчестный человек, как этот журналист, легко может согласиться взять деньги, вместо того чтобы судиться.

За время разговора мы как-то успокоились, и дальше вечер пошёл менее бурно. Например, кто-то снова спросил меня о подробностях дуэли моего кузена Валерия с графом Григорием Озёрским. И на этот раз мне удалось рассказать историю без того, чтобы меня бесконечно перебивали.

Елизавета Георгиевна после того, как я отхлестал прутом у всех на глазах грязного писаку Бенедикта, а потом при всех же вернулся в ресторан с ней под руку, не спускала с меня влажного взгляда своих красивых глаз.

Вдруг у неё зазвонил телефон. У неё была та модель с огрызком яблока, которую мне сегодня предлагали в магазине. У остальных девушек, кстати, тоже. Должно быть, какая-то женская мода.

– Матвей, мне позвонил отец. Оказывается, во всех новостях уже сюжет с тобой и Алексеевым! – сказала она, – только вот отцу не очень понравилось, что я там тоже присутствую. Поэтому сейчас меня забирают домой. Проводи меня!

– Да я, пожалуй, тоже тогда домой отправлюсь, – решил я, – господа, дамы, было исключительно приятно с вами познакомиться! Прошу вас, не вставайте, не нужно!

Елизавета снова взяла меня под руку, и мы, слегка пошатываясь, вышли на улицу. Туда уже подъехал «Руссо-Балт» Аматуни без гербов. Подскочивший валет открыл заднюю дверь машины, чтобы туда села фрейлина Елизавета Георгиевна.

Она взяла меня за руки:

– Я буду ждать нашей следующей встречи, Матвей, – прошептала она. Не успел я ответить, как она скрылась в салоне машины.

Я проводил уезжающий со стоянку автомобиль взглядом, развязал галстук-бабочку, и пошёл пешком в сторону моря. Стояла густая чёрно-синяя южная ночь. Поначалу я подумал позвонить Тарасу, но вдруг кое-что понял.

Сейчас ночь и поблизости никого. Яра у меня более чем достаточно. Значит, мне не нужна машина, чтобы добраться домой! Я взял себя в руку. В том смысле, что поднял себя Яром, визуализировав поднимающую меня в небо огромную руку.

Наверху было хорошо, и я понёс себя в сторону моего дома, любуясь ночным видом моего Константинополя. Я полетел в сторону средиземного моря.

«Когда я летал в прошлый раз?» – начал вспоминать я. – «Когда врезался в Лену Бенесову, которая хотела поиграть на флейте на моей крыше, а в итоге затащила меня в постель. Впрочем, Елизавета Георгиевна тоже сегодня в некотором роде сыграла на флей… Так», – оборвал я себя. – «Во-первых, смеяться над проявлением девичьей нежности плохо, а во-вторых, когда же я летал в последний раз?»

«Вчера я разговаривал с Василием Петровым, секундантом графа Озёрского и налетел на бандитов в квартире во время полицейской облавы на Пиратского», – снова начал вспоминать я. – «А позавчера? Третьего дня я разговаривал с дедом о наследовании Яра и встретился с усачом в переулке. Значит, летал я и познакомился с Леной поза-позавчера».

С этими мыслями я долетел до моря. На бреющем полёте я пролетел над водной гладью и снова взмыл вверх. Этого мне показалось мало. Я уже собрался осуществить следующую задумку, как в последний момент я вспомнил о своём новом телефоне. Я достал его из кармана и сформировал из Яра что-то вроде шара, внутри которого в абсолютном вакууме находилась моя «Нокиа». От этого шара тянулась тонкая нить Яра к моей руке.