Сталин и репрессии 1934-1939 годов, или Про жизнь и приключения Ивана Денисовича в стране Архипелага

Владимир Солодихин

Сталин и репрессии 1934-1939 годов, или Про жизнь и приключения Ивана Денисовича в стране Архипелага

Сталин и репрессии 1934-1939 годов или про жизнь и приключения Ивана Денисовича в стране Архипелага

Краткое вступительное слово

Вопрос о Большом терроре, пик которого пришелся на 1937-1938 годы, обычно вызывает бесконечные споры, раздоры и скандалы в современном российском обществе.

Часть населения при имени Сталина сразу вспоминает про репрессии и со страшной силой обрушивается на бывшего вождя с обвинениями, проклятиями и жуткими угрозам.

Другая часть общества, наоборот, считает репрессии полезным инструментом для избавления общества от предателей перед Великой Отечественной войной.

Третья часть не отрицает репрессии, но считает, что Сталина подставили другие руководители (тут спектр велик от Берии до Хрущева), а сам вождь ничего не знал.

Четвертая часть вообще отрицают массовость репрессий и стоит на той точке зрения, что сажали тогда даже меньше людей, чем в современной России.

Среди писателей и иной творческой интеллигенции тоже царит разброд и шатания.

Прозападные писатели (их лагерь посмертно возглавляет легендарный Александр Солженицын) нагоняют всяческую жуть, во множество раз преувеличивая количество жертв.

Патриотическая часть авторов литературы, наоборот, склонная возвеличивать Сталина, в том числе за его прозорливость в деле истребления врагов народа.

Более-менее нейтральные «инженеры душ» вообще уходят от этой темы, чтобы не возбуждать к себе ненависти той или другой части общества.

Автор не будет уходить от этой сложной темы и постарается в меру своих сил рассказать о том, как все было на самом деле.

А было это так…

Глава 1. Выстрел в Смольном (1934 год)

В январе 1934 года Сталин посчитал, что после нужных и даже необходимых в период массовой коллективизации репрессий, страна нуждается в смягчении политического климата.

Волевым решением он прекратил репрессивную политику в отношении кулаков, старых имущих классов, вечно ворчащей интеллигенции и бывших партийных оппозиционеров.

В феврале 1934 года было ликвидировано ОГПУ, которое занималась политическим сыском. Вместо него был создан Наркомат внутренних дел СССР. Важным отличием нового наркомата от его предшественника была направленность на борьбу с уголовной преступностью, а не инакомыслием.

Одновременно Сталин резко усиливал роль прокуратуры и суда, которые должны были контролировать следствие и не допускать фабрикацию дел.

Не остановившись на этом, в сентябре 1934 года Сталин создал комиссию Политбюро для расследования жалоб по делам о вредительстве и шпионаже. Он дал директивы комиссии освободить невиновных и строго наказать работников правоохранительных органов, виновных в фабрикации дел.

Одним из примеров пересмотра судебных дел в 1934 году, стало дело А.И. Селявкина.

Селявкин был руководителем среднего звена Наркомата тяжелой промышленности СССР. В начале тридцатых годов его арестовали и осудили на 10 лет за продажу секретных военных документов. В 1934 году он написал жалобу Сталину, что подписал ложные признания под диктовку следователя из-за систематических избиений и угроз расстрела.

Сталин отреагировал на жалобу немедленно. В июне 1934 года Политбюро отменило приговор Селявкину и наказало его гонителей.

Дальнейшая судьба Селявкина сложилась удачно. Он геройски воевал в Великую Отечественную войну, закончил ее в звании полковника, а в 1981 году выпустил любопытную книгу мемуаров «В трех войнах на броневиках и танках».

Результатом смягчения политики Сталина стало резкое снижение количества политических дел. Из тюрем, лагерей и ссылок стали массово возвращаться осужденные по политическим статьям.

Однако сталинской политике умиротворения помешал выстрел в Ленинграде.

01 декабря 1934 года в коридоре Смольного на пути к собственному кабинету был убит руководитель Ленинграда и лучший друг Сталина Сергей Миронович Киров. Убийцей оказался член партии и в прошлом партийный функционер Леонид Николаев.

Остановимся на этой фигуре подробнее, поскольку она сыграла важную роль в истории СССР.

Николаев родился в 1904 году в Петербурге в рабочей семье. Его отец умер вскоре после рождения сына. Леонида вместе с двумя его сестрами и маленьким братом тянула на себе мать, которая всю свою сознательную жизнь проработала уборщицей в трамвайном парке.

Революцию Николаев встретил восторженно, ожидая от нее перемены к лучшему в своей беспросветной судьбе. Происхождение у него было пролетарское, грамоту он знал, так что мог вполне рассчитывать на хорошую карьеру при новой власти.

Поначалу для него все складывалось удачно. Николаев вступил в комсомол и сразу пошел по номенклатурной линии: работал на ответственных должностях в Выборгском райкоме ВЛКСМ, был секретарём комсомольских организаций на заводах «Красная заря» и «Арсенал», а затем заведующим отделом Лужского уездного комитета ВЛКСМ.

В 1923 году вступил в партию.

В 1924 году шумно отметил в ресторане свое двадцатилетие.

– Ты блестяще начал свою жизнь, Николаев! – хвалили его приглашенные гости. – Тебе всего двадцать лет, а ты уже большой комсомольский начальник. Какие планы на будущее, Леонид?

– Я надеюсь, что в ближайшее время меня заберут на работу в Ленинградский обком партии! – скромно отвечал Николаев. – Лет через пять планирую стать там начальником отдела. В тридцать лет планирую переехать в Москву в аппарат Центрального комитета партии. Дальше загадывать не буду, но не удивлюсь, если в году так в 1945-ом вы увидите меня на трибуне Мавзолея, а немного позже в самом Мавзолее.

Увы, но светлым мечтам его молодости не суждено было сбыться.

Его часто переводили с одной должности на другую, но либо по горизонтали, либо вниз по карьерной лестнице. В конце концов, в 1933 году он докатился до рядового сотрудника института истории партии, которая была научной синекурой для отставных работников из партаппарата.

Николаев поначалу страшно возмущался и расстраивался, но нечеловеческим усилием воли взял себя в руки и приготовился с честью нести этот крест.

– Эх! Не о том я, конечно, мечтал в юности! – думал он про себя. – Мне светит тридцатник, а я не только не стал большим начальником, а вообще задвинут на научный фронт. Что ж! Придётся смириться с этой участью! Утешаю себя тем, что даже в таком положении, есть свои плюсы. Самый главный из них, что теперь делать ничего не надо. Сиди себе целый день в уютном кабинете и плюй в потолок.

Однако, как вскоре выяснилось, в научной среде были свои законы.

В институте действительно ничего не надо было делать, но при этом обязательно нужно было эмитировать бурную деятельность, плести интриги, лизать известное место начальству и драть глотку на собраниях. Все это вместе называлось «соответствовать должности».

Николаев должности не соответствовал. Он скромно сидел в своем кабинете, почти ни с кем не общался, а на собраниях, где без него хватало крикунов, тихонько посапывал в заднем ряду.

В апреле 1934 года на очередном собрании, когда Николаев прикорнул в уголке, директор института Отто Лидак объявил, что в повестке дня стоит вопрос о переводе одного из сотрудников института на «ответственную работу» в Сибирь.

– Товарищи! Друзья! В наш институт пришло письмо от сибирских товарищей с просьбой о помощи! – хитро поглядывая через линзы очков, сообщил директор. – В Сибири не справляются с работой по контролю над железнодорожным транспортом. Надеюсь, что мне не нужно вам объяснять, что такое железная дорога в наше время. Это перевозки людей, оборудования, зерна и так далее. Если говорить фигурально, железнодорожные перевозки можно назвать венами, по которым течет кровь организма нашей страны. Между тем, Сибирь огромная, а работа транспорта далека от идеала. Не побоюсь громких слов. Скажу вам, как коммунист коммунистам. Сибирский железнодорожный транспорт просто задыхается от недостатка опытных управленческих кадров, которые могут этот самый транспорт контролировать. Не буду растекаться дальше по древу, а скажу прямо: требуется отправить одного из наших сотрудников на выручку сибирским товарищам!

– Я бы съездил в командировку от семьи отдохнуть! – заинтересовался один из ученых. – В гостинице номер «люкс» оплатите?

– Вы не поняли, товарищ. В Сибири нужен работник на постоянной основе. Оформим переводом.

На лицах сотрудников института появилась тревога.

– Добровольцы есть? – директор обвел взглядом ученых.

Все угрюмо молчали, уставившись взглядом в пол.

– Мы вообще-то специалисты по истории партии! – проворчал кто-то из зала.

– Не было печали, черти накачали!

– Я – доктор исторических наук! – прошипели из темного угла.

– Вижу, что придется закрыть вопрос моим волевым решением! – неумолимо продолжил директор. – Я сегодня целый день думал над этой проблемой и решил, что более достойной кандидатуры, чем Леонид Николаев у нас нет.

По залу пронесся вздох облегчения (сам Николаев крепко спал). У сотрудников института что называется «отлегло от сердца».

– Убежден, что он справится! – продолжил директор. – Верю, что он именно тот, кто сейчас нужен в Сибири!

Раздался гром аплодисментов.

Николаев проснулся от шума и, ничего не подозревая, присоединился к общему хору.

– Товарищ Николаев! – обратился к нему директор. – Я искренне желаю тебе удачи на новом месте работы. Уверен, что выражу общее мнение всех сотрудников института, что ты навсегда останешься в наших сердцах!

– На какой работе? – Николаев с трудом отходил ото сна.

Коллеги наперебой стали рассказывать ему о новом крутом повороте в его жизни.

– Сибирь? Транспортный отдел? – несколько раз переспрашивал Николаев, будто не верил ушам своим.

– Дорогой Николаев! – торжественным тоном продолжил директор, когда шум поутих. – К огромному сожалению, ты ушел от нас так неожиданно, что мы не успели приготовить тебе прощальный подарок. К счастью, у меня есть то, что тебе нужно. Настоящая сибирская обувь!

Директор улыбнулся и достал из-под стола залатанные во многих местах валенки.

– Я их последний раз надевал, когда в Иркутске при царской власти отбывал ссылку. Жена хотела их на помойку выкинуть, а я на работу отнёс. Будто знал, что пригодятся! – директор, расчувствовавшись, спустился с трибуны и пошел обниматься с Николаевым.

Однако его ожидал более чем холодный прием.

– Какая, твою мать, Сибирь?! Какой, к чертям собачьим, транспорт?! – бушевал Николай, потеряв над собой контроль.

Он выхватил у директора валенки, бросил их на пол и принялся топтать ногами.

– Ты что, ненормальный?! – поразился директор. – Валенки почти новые!

– Теперь слушать меня! – заорал Николаев. – Со мной такие шутки не прокатят! Вы тут собираетесь дальше балду гонять, а я должен в Сибирь тащиться?! Ни на того нарвались! Никуда я не уйду! Я на вас самому Сталину жаловаться буду! Вся страна работает буквально до изнеможения, а вы тут нашли себе тепленькое местечко! Я вас выведу на чистую воду! Распотрошу ваш гадюшник!

– Как ты смеешь, сопляк, скандалить в научном учреждении! – взревел директор, в момент потеряв всю свою интеллигентность. – Я тебе покажу, как оскорблять партийную науку и плевать в лицо своим товарищам! Сибирь ему, видите ли, не подходит. Нашелся фон-барон! Мы все работаем там, куда нас послала партия! В науку послала – пошли в науку! В Сибирь пошлет – пойдем в Сибирь!

Речь директора встретили громовые аплодисменты, переходящие в овацию.

– Вы не имеете права насильно меня отправлять! – продолжал орать Николаев, стараясь всех перекричать. – Крепостное право у нас отменили в 1861 году. Где хочу, там и работаю!

Он попытался ударить валенком директора по голове, но тот ловко увернулся. Ученые скрутили Николаева и насильно усадили в кресло.

– Мы сейчас у коллектива спросим, где ты будешь работать! – продолжил директор, вернувшись на трибуну. – Кто «за» то, чтобы исключить товарища Николаева из нашего института?

Поднялся лес рук.

– Кто против?! Нет. Воздержались? Двое. Решение принято. Собрание закончено.

– Прошу слово! – поднялся крупный (даже толстый) секретарь парткома.

– Пожалуйста.

– Товарищи! – громогласно начал парторг, выйдя на трибуну. – Сегодня мы с вами узрели изнанку личности Леонида Николаева. К сожалению, до сих мы не могли разглядеть его истинное нутро. Николаеву удавалось так искусно маскироваться, что мы с вами наивно принимали его за честного коммуниста. На этом собрании мы с вами поняли, что он хам, скандалист, лентяй, склочник, хамелеон, лжец, трус, клеветник и человек, совершенно чуждый делу великого социалистического строительства. Его черная душа предстала перед нами во всей ее наготе, и эта нагота ужаснула нас. Считаю, что мы не можем терпеть дальше в рядах большевистской партии такого человека!

– Правильно!

– Молодец! – аплодировали ученые.

– Мы, все те, кто пришел служить в этот храм партийной науки с целью углубить эту самую науку, ужаснулись словам Николаева, что якобы пришли сюда искать себе тепленькое место. Когда Николаев это сказал, мне стало совершенно ясно, что он зашел в своем нравственном падении так далеко, что оказался абсолютно потерян для партии. Предлагаю исключить Леонида Николаева из партии большевиков.

На этот раз воздержавшихся не было. Все дружно проголосовали «за».

Николаев пытался дальше скандалить, но его взяли под локотки и выставили за дверь, предварительно отобрав партийный билет и пропуск на работу.

С этого момента для него началась другая жизнь. С утра до вечера он писал жалобы и обходил начальственные кабинеты.

Первоначально он ставил перед собой две задачи: восстановиться в партии и получить новую должность (он метил вернуться в партийных аппарат).

Первую задачу удалось выполнить частично. Потратив массу энергии, времени и сил, ему с огромным трудом удалось получить назад партийный билет. Бюро райкома отменило решение о его исключении из партии, сочтя, что за скандал на собрании достаточно объявить строгий выговор.

А вот с новой работой ничего не складывалось. Слух о скандале на собрании разлетелся по Ленинграду, и Николаева чурались, как прокаженного.

После нескольких месяцев бесплодных хождений по инстанциям Николаев так издергался и изнервничался, что сам уже не мог работать, даже если бы предложили. С определенного момента он стал просить не работы, а бесплатную путевку в лечебный санаторий.

Однако получить путевку оказалось делом ещё более сложным и, можно сказать, безнадежным. Дело в том, что путевки выдавали профсоюзы по месту работы. Поскольку Николаев нигде не работал, а у безработных своего профсоюза не было, то отдых ему не полагался.

Казалось, что Николаев, который сам долгое время проработал во власти, должен был понимать это лучше других, однако его, что называется «замкнуло», и он с маниакальным упорством продолжал добиваться своего.

Не найдя понимая в Ленинграде, Николаев пошел выше и стал бомбардировать письмами Москву.

Впоследствии в архивах было найдено три письма Николаева на имя Сталина.

Письмо № 1

Дорогой Иосиф Виссарионович!

Скоро исполнится ровно год, как я (член ВКП (б) Леонид Николаев) не могу получить путевку в санаторий, которая мне нужна для поправления здоровья. Весь этот год я проходил по бюрократическим инстанциям, после чего мое здоровье не только не улучшилось, а даже наоборот.

Все организации, куда я обращался, отказали мне по надуманному предлогу, что я у них не работаю.

Однако в Ленинградском институте истории партии тоже никто не работает, зато в санаторий ездят регулярно. Да ещё тащат с собой жён, всевозможных родственников и даже любовниц!

Я же прошу путевку только для себя, и, хотя действительно не работаю, но зато не делаю вид, что работаю.

Поскольку вы, товарищ Сталин, обличены всей полнотой власти, будьте так любезны и не соблаговолите за труд (ха-ха-ха) распорядиться выдать мне бесплатную путевку на отдых в санатории в Крыму с правом бесплатного проезда в оба конца по железной дороге.

Заранее благодарю! Крепко жму руку!

С коммунистическим приветом, Леонид Николаев.

На документе имеется пометка: «Не докладывал в виду явной неадекватности заявителя. В архив. А. Поскребышев».

Письмо № 2

Уважаемый, товарищ Сталин!

Обидно, что у вас не нашлось лишней минутки ответить на мое прошлое письмо.

Здоровье мое, между тем, еще больше ухудшилось, и я начал временами кашлять (уж не эпилепсия ли?!).

Недавно слышал, что в августе – сентябре сего года вы в компании с Кировым и Ждановым почти два месяца отдыхали в Сочи. Заметьте, что это было в самый курортный сезон, когда солнце не так печет, как в июле, а море еще очень теплое.

Вот и мне хотелось бы отдохнуть в курортный сезон в Сочи или Крыму, только на мои просьбы об отпуске вы упорно молчите.

Получается, что вы сами отдыхаете, а мне не даете?!

Обидно!

Курортный сезон мы с вами прошляпили (на дворе уже ноябрь). Черт с ним! Я готов уйти в отпуск даже зимой, но только бесплатно и в хорошем санатории, например, в Абхазии или Крыму.

Жду ответа. Крепко жму руку.

С коммунистическим приветом, Леонид Николаев.

На документе пометка: «Не докладывал. Николаев – больной псих. В архив. А. Поскребышев».

Письмо № 3

Здравствуйте, товарищ Сталин!

Пишу вам в третий и последний раз.

Я, как вы хорошо знаете, второй год не могу уйти в отпуск.

Куда я только не обращался, однако, как выяснилось, без вашего распоряжения сделать это практически невозможно. Повсюду ужасная бюрократия, формальное отношение к делу и полное непонимание моих проблем.

Все требуют, чтобы я непременно где-то работал! А я не могу работать, пока не отдохну на курорте! Получается заколдованный круг!

На основании вышеизложенного прошу и требую немедленно отправить меня отдыхать на курорт!

Несчастный страдалец, Леонид Николаев».

На документе пометка: «Не докладывал. Николаев – наглый сумасшедший! В архив. А. Поскребышев».

Между тем, материальное положение Николаева становилось все более угрожающим. С начала 1934 года он жил на средства жены, латышки Мильды Драуле (они познакомились на комсомольской работе в Луге). У супругов было двое маленьких детей, и вскоре недостаток в средствах стал серьезно ощущаться в семье.

В первые месяцы после увольнения Николаева жена вела себя понимающе. Она рассчитывала, что в ближайшее время мужа восстановят в институте или дадут другую работу, и все будет по-прежнему.

Однако месяц проходил за месяцем, и супруга начала волноваться.

– Ты на работу собираешься устраиваться? – однажды накинулась на мужа Драуле, когда он, удобно расположившись на диване, беззаботно попивал пивко.

– Ты же знаешь, что я целыми днями хожу по инстанциям!

– И долго ты еще ходить собираешься?

– Сие не от меня зависит.

– Мне плевать! У нас дети голодные!

– Что я могу поделать?

– Иди на завод работать!

– На завод?! – Николаев поперхнулся пивом.

– Неделю даю! – жестко предупредила жена. – Если не найдешь работы, сама возьму тебя за ручку и отведу в отдел кадров. Встанешь у станка, как миленький!

Николаев струхнул и стал напряженно думать, как избавиться от грозившей ему участи. Он не спал несколько суток, и, в конце концов, придумал.

– Нашел работу? – ровно через неделю спросила жена.

– Все гораздо лучше!

– В смысле?

– Я сел писать мемуары.

– Ты в своем уме?

– Темная ты женщина! В наше время литература самое выгодное дело! Ты знаешь сколько Алексей Толстой получает? А Миша Зощенко? На заводе ты за сто лет таких денег не заработаешь!

– Они писатели, а ты куда лезешь?

– У меня в издательстве исторической литературы остались связи. Я тут перетер кое с кем одну тему. Им срочно требуются мемуары о Гражданской войне.

– Ты же не воевал!

– Но я жил в эту великую эпоху!

– И что ты написать можешь, идиот?

– Я уже половину написал. Пока ты на работе прохлаждалась, я тут спины над столом не разгибал.

– Сколько заплатят?

– Тысяч сто или даже больше!

– Ладно. Пиши! – разрешила жена. –Только побыстрей!

Николаев действительно начал писать нечто наподобие дневника, однако ему это быстро наскучило. Да и жена, заглянув однажды в литературную тетрадь мужа, сильно засомневалась, что кто-то будет читать эту белиберду.

Тогда Николаев выдумал новую причину не работать.

– Молчи, женщина! – таинственно прижал он палец к губам, когда жена в очередной раз подступила к нему с угрозой.

– Я не могу одна семью тянуть! Вставай с дивана! Бездельник чертов!

– Лучше ей не знать этого! – задумчиво (как бы про себя) произнес Николаев.

– Чего?

– Ничего!

– Иди на завод, придурок!

– Придется ей открыться! – тяжко вздохнул Николаев.

– Ну?

– Дело в том, дорогая, что меня приняли в тайную организацию!

– Че?

– Только это секрет! Великая тайна! В этом году мы должны взять власть. Я отвечаю за Ленинград. На мне Киров. Понимаешь?

– В смысле Киров?

Николаев поведал жене, что в глубоком подполье действуют некие могущественные силы, которые готовят государственный переворот. При этом, он (Николаев) один из руководителей заговора.

Драуле прониклась уважением к мужу и сделалась такой милой, какой была только до свадьбы.

Видя такое дело, Николаев теперь каждый день и даже по много раз в день рассуждал перед женой о заговоре, убийстве Кирове и скором приходе новой власти, в которой он будет играть первую скрипку.

Он говорил об этом так часто, что через некоторое время настолько вошел в роль, что сам поверил в свои россказни.

Теперь, наряду с пунктиком, что ему должны дать путевку в санаторий, у Николаева появился новый пунктик, что он выполняет чье-то тайное задание убить Кирова.

Свыкнувшись с этой мыслью, Николаев стал прикидывать план убийства.

Он достал из рабочего стола наган, который ему выдали на работе во время Гражданской войны (тогда это была общая практика) и стал ездить на стрельбище упражняться в стрельбе.

Примерно через месяц он вполне сносно овладел оружием.

Во всей этой ситуации его смущало только одно.

– Почему со мной до сих пор никто не вышел на связь? – иногда думал он. – Где наша тайная организация? У меня нет сомнения, что они за мной наблюдают, но почему не дают о себе знать?! Видимо потому, что ждут от меня конкретных действий. Мне надо убить Кирова, и тогда со мной обязательно свяжутся и выдадут путевку в санаторий!

Каким-то непостижимым образом два пунктика в голове у Николаева переплелись между собой и связались в узелок.

С определенного момента им овладела полная уверенность, что после убийства Кирова, он получит вожделенную путевку в санаторий. Об этом свидетельствует стихотворение, которое он написал незадолго до покушения.

Хожу по кабинетам и страдаю!

Путевку себе выбиваю!

Мне отказывают каждый день!

Бюрократам путевку дать лень!

Я безработный уже год!

Жена меня шлет на завод!

И зовёт меня идиот!

А я хочу на курорт!

Я знаю, что бюрократы!

Путевками очень богаты!

Но гонят они меня вон!

Мой дух почти побежден!

Но их победа Пиррова,

Когда я убью Кирова!

Меня друзья найдут!

И путевку в санаторий дадут!

Николаев, который постоянно ошивался в Смольном, выбивая себе путевку, настолько примелькался там, что его воспринимали, как мебель или часы, тикающие на стене.

– Все еще не получил путевку? – дружелюбно спрашивал вахтер на входе, не спрашивая документов.

– Пока нет!

– А я получил! – хвастался вахтер. – В Одессе целый месяц бесплатно отдыхал.

– Куда только не писал. Даже самому Сталину, а воз и ныне там! – тяжко вздыхал Николаев.

– Удачи! – шутливо козырял вахтер.

Работники Смольного относились к Николаеву двойственно. С одной стороны, они дружески пожимали руку, смеялись, шутили и даже целовали его, когда у них было хорошее настроение. С другой стороны, хорошим тоном считалось отказывать Николаеву во всем. Его попытки занять деньги «до получки», стрельнуть сигаретку или попить на халяву чайку наталкивались на стену непонимания. Например, если Николаев заходил в курилку, все дружно делали вид, что курят последнюю сигарету, а если он заглядывал в кабинет, где угощались сладостями, его бесцеремонно выставляли за дверь.

В редкие дни, когда Николаев не приходил в Смольный из-за болезни, его вспоминали шутками-прибаутками.