скачать книгу бесплатно
Появление христиан-сенаторов и более близкое знакомство с новым учением заставило римлян задуматься, так ли уже необходимо казнить людей только за то, что они придерживаются другой веры. Противоречие между здравым смыслом и законом стало настолько очевидно, что власти во многих провинциях предпочитали следовать первому, а не второму. Узнавая на деле, кто такие христиане, правители были склонны проявлять мягкость и избегать суровых наказаний. Некоторые проконсулы сами защищали христиан от гонений со стороны народа, заявляя, что потакать таким преследованиям значило бы поддерживать общественные беспорядки. Народ, наоборот, был настроен против христиан и видел в них изгоев и источник всяких бед.
В царствование Септимия Севера (193–211) христианство исповедали уже многие сенаторы. Север вначале питал симпатию к христианам (христианин Прокул излечил его от болезни, помазав церковным елеем) и даже отпустил на свободу несколько христиан-сенаторов, но затем издал суровый указ, запрещавший принимать как христианскую, так и иудейскую веру. Христиан, уже привыкших к относительно спокойной жизни, этот удар застал врасплох. Тогда едва ли не впервые в истории прозвучало мнение, что царство антихриста уже пришло. Во время этих гонений погибла Потамиена, александрийская рабыня и замечательная красавица: ее медленно поливали кипящей смолой с ног до головы, пока она не умерла. Еще больше прославилась знатная римлянка Фивия Перпетуя, которая вела записи и описала то, что с ней происходило, в личном дневнике.
Перпетуя
Когда вышел указ Севера против христиан, Перпетуе – по латыни ее имя значит «вечная» или «постоянная» – было 22 года. Она жила в Карфгене вместе с отцом, недавно родила ребенка (о ее муже ничего неизвестно) и готовилась к крещению под руководством некоего Сатура. Отец долго уговаривал ее отказаться от этой мысли, но Фивия в ответ указала ему на кувшин и спросила: «Можешь ли ты назвать это иначе, чем кувшином?» «Нет», – ответил отец. «Вот так и я не могу назвать себя иначе, чем христианской».
Вскоре Фивию арестовали и посадили в тюрьму вместе с ее рабыней Фелицитой, беременной на 8 месяце, которая тоже собиралась креститься. В тюрьме узники сидели в двух комнатах, тесно набитых заключенными, всегда погруженных в темноту, душных и жарких, почти без воды и без еды. «Я ужаснулась, – писала Фивия в дневнике. – Прежде я никогда не была в такой ужасной темноте… Страшная жара от множества заключенных, жестокое обращение солдат и мучительная тоска о своем ребенке!» Но община христиан не забывала о своих узниках и делала все, чтобы облегчить их положение. С помощью денег они перевели Перпетую в более удобное место, где она смогла кормить ребенка, которого ей приносила ее мать, а потом и взять его совсем. Здесь Перпетуя крестилась вместе с другими оглашенными.
В тюрьме у нее начались видения. Фивии чудилось, что она стоит в начале золотой лестницы, уходящей в небо и такой узкой, что по ней мог пройти только один человек. По краям лестницы торчали орудия пыток, а на верхних ступеньках стоял ее наставник Сатур, призывая ее идти за ним, но остерегаться сидящего внизу дракона. Призвав на помощь Христа, Перептеуя сокрушила голову дракону, поднялась на небо и увидела Пастыря в образе старца с белыми волосами, который доил овец и делал из молока сыр. Он дал ей попробовать кусочек сыра: проснувшись на своем ложе, она еще ощущала во рту его райских вкус.
В другой раз ночью ей в видении явился ее брат Динократ, умерший от раны на лице. Он вышел из темного места, объятый пламенем и мучась от жажды: край колодца, из которого он хотел напиться, был слишком высок, и он не мог достать воды. После молитв Перпетуи о его спасении он явился вновь ей, но уже в светлом месте: его рана почти зажила, колодец был ему по пояс, и он с веселым видом пил из стоявшей на краю золотой чаши.
Перед допросом Перпетую снова посетил отец. Он на коленях умолял дочь об отречении, говорил, что ее казнь покроет позором всю семью, и целовал ей руки, обливая их слезами. «Вспомни, как я носил тебя на руках, как всегда предпочитал тебя твоим братьям. Посмотри на мать, братьев, на своего маленького сына, которому без тебя не жить!» Позже, уже во время суда, отец ворвался в зал с ребенком на руках, протягивая ей сына и умоляя сжалиться над ним. Все эти душераздирающие сцены не повлияли на решимость дочери. Перпетую признали христианкой и вместе с остальными приговорили к казни. Рабыня Фелицитата из-за беременности не могла быть казнена, но преждевременно родила и поэтому тоже подпала под приговор. Роды оказались такими тяжелыми, что даже охрана проявила к ней сочувствие, предупреждая, что на казни ей будет еще труднее. Как же ты собираешься вынести такие муки? – спросили они. Фелицитата ответила: «Сейчас я страдаю за себя, а там я буду страдать за Другого, и Другой примет на себя мои страдания».
Остальное известно по рассказам свидетелей. В день торжеств, устроенных по случаю рождения сына императора, приговоренных вывели на казнь. Мужчин хотели одеть как жрецов Сатурна, а женщин – как жриц Цереры, но христиане попросили власти этого не делать, потому что они умирают как раз за то, чтобы не иметь ничего общего с язычеством. Их просьбу выполнили. Первыми казнили мужчин, которых, по обычаю, сначала пытали. Потом выпустили леопарда, медведя и дикого кабана. Сатур радовался тому, что не попал в лапы медведям, которые вызывали у него особое отвращение: предназначенный для него медведь отказался выходить из берлоги, и вместо этого он был истерзан леопардом. Наслаждавшаяся зрелищем толпа кричала, что он «славно умылся кровью» – так обычно говорили о гладиаторах. Другие добавляли: «Вот теперь он действительно крещен».
Перпетую и Фелицитату, одетых в легкие туники, поставили перед разъяренной коровой. Она опрокинула на землю Фелицитату и несколько раз подбросила на рога Перпетую, разорвав на ней одежду и растрепав волосы. С трудом поднявшись, Перпетуя прикрыла обнажившееся тело и заколола волосы, потом подошла к Фелицитате и помогла ей встать. Оба уже плохо сознавали, что происходит: когда их на время отвели в сторону, Перпетуя спросила, а когда же появится обещанная корова. Поскольку животные их не убили, дело должен был закончить специальный гладиатор; по требованию публики это сделали не в специальном месте, а посреди арены на глазах у всех. Гладиатор был молод, смущен и неопытен: он не смог сразу убить Перпетую и бесполезно колол ее мечом, нанося болезненные, но не смертельные раны. Тогда она сама взяла руками меч и направила его себе в горло.
Глава третья. Императоры и мученики
Цезари добрые и злые
Наследники Септимия Севера, Каракалла и Геолиогабал, не оставили по себе доброй памяти. Один проливал реки крови и перебил почти всех своих родственников, включая родного брата; другой, изнеженный подросток, прославился только роскошными пирами, которыми истощил римскую казну. По своим религиозным взглядам Каракалла был приверженцем культа Исиды, а Геолигабал исповедал финикийский культ Солнца, к которому мечтал приобщить всех римлян. К христианству они оба были равнодушны и почти не занимались делами государства.
Следующий император, Александр Север, двоюродный брат Гелиогабала, человек слабый, но мягкий и незлой, признавал всех богов подряд, почитая таковыми и великих людей прошлого. В его молельне среди прочих стояли бюсты Орфея, Авраама, Христа и мага Аполлония Тианского. Христиане при Александре благоденствовали. Мать императора Юлия Маммея любила беседовать со знаменитым богословом Оригеном, а сам цезарь часто повторял иуйдейско-христианское изречение: не делай другому того, что не желаешь себе, – и даже чеканил его на стенах судов и магистратов. В споре, завязавшемся между христианами и цехом трактирщиков вокруг какого-то земельного участка, Александр Север решительно встал на сторону христиан, заявив, что лучше построить храм какого-нибудь бога, чем трактир.
Преемником Александра стал его полководец Максимин, убивший императора и узурпировавший власть. Он ненавидел как самого Александра, так и все, что с ним было связано, поэтому устроил гонения на облагодетельствованных Севером христиан, в том числе против близкого к императорскому двору Оригена. Но в этих гонениях Максимином руководили скорее личные, чем принципиальные мотивы.
Один из последователей Максимина, Филипп Араб, по легенде сам был христианин. Христианство становилось все сильнее. Церковь пустила глубокие корни в государстве, которое продолжало относилось к ней враждебно, но уже редко проявляло эту враждебность на практике. К тому же, христиане, в отличие от язычников, не стремились к карьере. Наоборот, они избегали высоких должностей, связанных с языческими культами, и порой отказывались от своего имущества, чтобы не быть на них избранными согласно имущественному цензу.
В армии христиане занимали двусмысленное положение. Они были как скрытый враг, который в любую минуту мог быть обнаружен и уничтожен, иногда по чистой случайности. Так, один храбрый солдат получил в качестве знака отличия корону, но во время парада отказался ее одеть, будучи христианином, и был казнен. Отношение самих христиан к военной службе тоже было сложным и противоречивым. Известна история Максимилиана, который во время набора рекрутов отказался служить в армии, ссылаясь на то, что он христианин. Занимавшийся набором проконсул Дион возразил, что в армии служит много христиан, даже в императорской гвардии, но Максимилиан твердил, что не будет служить, потому что не хочет делать зла. «Разве служить на военной службе значит делать зло?» – спросил Дион, на что Максимилиан ответил: «Ты сам знаешь». Дело кончилось казнью, и Максимилиан стал мучеником за то, что отказался быть солдатом. Другой легионер, центурион Маркелл, отказался явиться на торжественный обед в честь вступления на престол императора Диоклетиана: он вышел перед легионом, сбросил пояс и виноградную ветвь и объявил: «Я служу Христу». На суде Маркелл сказал, что он воин Христов и не может служить императору, после чего был казнен. В то же время многие христиане служили в армии, и никто их за это не осуждал.
Деций
Христине уже почти привыкли к мирному существованию в римской империи, когда на трон взошел Деций. Деций был император-идеалист, реформатор консервативного толка, мечтавший о возрождении былой славы Рима. Его заветной мыслью стало восстановление идеалов республиканского правления, основанных на мужестве, патриотизме, личном достоинстве и нравственной чистоте. Будучи единовластным монархом, он отстаивал права римского Сената, ратовал за исполнение архаических законов и пытался обуздать пороки общества с помощью древнего установления – цензуры. В цензоры он назначил сенатора человека с безупречной репутацией по имени Валериан (правда, тот отказался занять пост, сославшись на то, что разложение зашло слишком далеко и исправить нравы граждан уже невозможно). Сам Деций и его сын вели настолько чистую и безупречную жизнь, что в честь императора была выбита специальная монета с надписью «Целомудрию Августа».
Такой император, глубоко нравственный и принципиальный, должен был быть страшен для христиан. И действительно, за два недолгих года его царствования, с 249 по 251 годы, на них обрушилось одно из самых жестоких гонений за всю историю Церкви. Дело было поставлено широко и хорошо организовано. Все христиане – которых местные власти прекрасно знали, потому что они уже привыкли не скрываться, – должны были в определенный день явиться в префектуру или другое официальное учреждение и объявить о своем отречении от христианства, доказав это принесением жертвоприношений богам. Всех, кто отказывался от отречения или просто не являлся вовремя, ждали пытки и казнь.
К тому времени христиане давно забыли об опасности. Христиан было много, и большинство открыто исповедовали свою веру, не сомневаясь, что им ничего за это не грозит. Наступление Деция для них было равносильно нападению врага на расслабленную и деморализованную армию, привыкшую к мирной жизни и разучившуюся воевать. Поэтому в Церкви сразу последовали массовые отречения. Нашлось немало христиан, которые добровольно устремились к языческим алтарям, ведя своих жен и детей. Одни делали это смело и развязно, писал церковный историк Евсевий, другие подходили «бледные и дрожащие, словно не они собрались принести жертву, а сами шли как жертвы на заклание». Христиане-чиновники являлись в префектуры и отрекались от Христа по долгу службы. Некоторых насильно тащили их родственники и друзья, один муж даже принес жертву вместо своей жены, хотя она громко кричала: «Это ты сделал, а не я!» Были и такие, кто вначале отказался отречься, но не выдержал тюрьмы и пыток и все-таки принес жертву. Самому класть жертву на алтарь было не обязательно – достаточно было получить у чиновника справку о жертвоприношении, которая приравнивалась к самой жертве. Многие не делали даже этого и просто подкупом добивались того, что власти вычеркивали их из списка христиан и избавляли от необходимости явиться для отречения. Таких Церковь все равно считала падшими, хотя в менее тяжелой форме, чем других.
Справка о жертвоприношении
«От Аврелия Диогена, сына Сатавута, из деревни Александрова острова, 72 лет от роду, над правой бровью рубец. Я и всегда приносил жертвы богам, и теперь, в вашем присутствии, согласно с эдиктом, я принес жертву и совершил возлияние и вкусил жертвенных мяс. Прошу вас подписаться. Желаю благополучия. Аврелий Диоген подал прошение. Аврелий Сир: свидетельствую в качестве участника, что Диоген принес жертву вместе с нами. В первый год Самодержца Кесаря Гаия Мессия Траяна Декия благочестивого благополучного Августа. Епифи 2 (июня 25)»
.
Церковь переживала тяжелое время. После мученичества римского епископа Фабиана никто в течение года не осмеливался занять его место, и епископская кафедра оставалась пустой. Брошенные в темницу, скончались епископ Александр в Иерусалиме и епископ Вавила в Антиохии: последний провинился тем, что дерзко оттолкнул императора, когда тот после жертвоприношения хотел войти в храм, чтобы сравнить языческие обряды с христианскими. Пострадал и великий Ориген, которому было уже 70: после мучительных пыток ему перебили все кости и отпустили на волю умирать. Другого римского епископа, Моисея, истязали в тюрьме 11 месяцев и 11 дней, после чего он скончался. Святого Трифона, по рассказу очевидцев, сначала волочили, привязав к коню, потом долго водили по городу, вбив в ноги железные гвозди. Вообще, власти старались больше мучить и пытать христиан, а не убивать их. Смерть христиан ничего не давала, кроме появления новых мучеников, которые только укрепляли Церковь: важно было именно добиться отречения. В Карфагене один из узников писал: «По указу императора нас велено морить голодом и жаждой: 8 дней назад нам в последний раз дали, тоже после 5 дней совершенного поста, немного хлеба и мерку воды». Эта тактика часто себя оправдывала: многие христиане, ждавшие быстрой казни и венца мученичества, не выдерживали долгих пыток и отрекались от веры.
Особенно жестокими были мучения в Александрии. Христианке Квинте связали ноги и протащили через город по камням, хлеща бичами, Исихриону вогнали в живот острую палку, старцу Метру искололи тростником лицо и глаза. Аполлонии выбили все зубы, потом разожгли костер и пригрозили сжечь, если она не откажется от Христа, но женщина разбежалась и сама прыгнула в костер. Юлиана и Кронина бросили в негашеную известь, которая сожгла их вместе с костями, а Александра облили известью с ног до головы. Многие христиане сбежали из города в пустыню, где погибли от голода и зверей или попали в рабство к варварам.
Валериан
Власть после смерти Деция и его убийцы Максимина унаследовал сенатор Валериан, который считался воплощением римской доблести. В истории Рима он остался одним из самых благородных и высоких по духу императоров. В первые 4 года его правления общее благоденствие распространилось и на христиан, которые не знали никаких притеснений, но в 257 г. неожиданно вышел эдикт, запрещавший христианам собираться и проводить богослужения. Через год появился другой, более жестокий указ, по которому все епископы, священники и дьяконы, не отрекшиеся от Христа, подвергались смертной казни. Гонения распространились и на мирян, занимавших высокое положение в обществе: сенаторов, всадников, высокопоставленных матрон и чиновников, состоявших на императорской службе. Их лишали имущества и римского гражданства, ссылали и казнили. Удар был направлен против высших слоев общества и верхушки клира.
В эти дни в числе прочих пострадали Фруктуоз, епископ Тарракона, и два его диакона: их сожгли на костре. Чтобы облегчить мучения, Фруктуозу предлагали выпить ароматического вина, но епископ отказался, потому что была пятница, постный день. Знаменитый Киприан Карфагенский был осужден и перед смертью попросил свою паству передать 25 золотых тому палачу, который отрубит ему голову, – за сделанную работу. Гонения перекинулись и в Африку, где некоторые простые христиане нарочно объявляли себя членами клира, чтобы пострадать и принять мученический венец. Диакона Флавиана в народе так любили, что даже язычники пытались спасти его от казни и, собираясь толпами, кричали, что он не диакон, что он на себя наговаривает. Флавиан с трудом убедил судей, что не лжет и должен быть казнен.
Галлиен
Следующий император, Галлиен, сын Валериана, был талантливым художником, поэтом и оратором, который преклонялся перед Афинами и мечтал попасть в списки афинских ареопагитов. По характеру он был добрым, веселым, слегка развратным, любил шутить и пировать с друзьями. К государственным делам он относился с детской беспечностью и только смеялся, когда ему говорили, что от империи отпадают все новые провинции. «Разве мы не обойдемся без египетского льна?» – улыбался Галлиен, когда отпадал Египет. «Разве мы и без азиатских тканей не обойдемся?» – добавлял он, когда скифы напали на Азию. «Неужели так нужны эти арасские плащи?» – шутил цезарь, когда римляне потеряли Галлию. Гораздо больше его интересовало, что подадут сегодня к столу и какие представления будут на сцене. Узнав, что его отец Валериан погиб в плену, он переиначил слова одного древнего героя: «Я знал, что мой отец смертен». Шутки у него тоже были добродушными: когда в цирке неопытный борец не смог убить огромного вола, Галлиен присудил ему корону, объявив, что не попасть в такое большое животное – трудное дело.
Галлиен выпустил несколько эдиктов в пользу христиан, отменив гонения против предстоятелей Церкви и клира. Однако и в правление Галлиена пострадал один богатый и знатный римлянин по имени Марин, состоявший на военной службе. Когда он хотел занять вакантное место центуриона, на которое претендовали многие другие, один из его соперников заявил, что он христианин и не может получить эту должность, поскольку не приносит жертву императору. Марина, который уже стоял в суде, чтобы получить пояс и виноградную ветвь центуриона, спросили, действительно ли он христианин, и он ответил «да». Ему дали три часа на размышление, после чего он должен был либо отречься от Христа, либо подвергнуться казни. Выйдя из суда, Марин встретился с епископом Феотекном, который привел его в церковь и показал ему меч и Евангелие, предложив выбрать одно из двух. Через три часа Марин явился в трибунал и исповедал себя христианином.
Аврелиан
В лице Аврелиана, правившего пять лет, империя обрела еще одного достойного императора. Если Деций только мечтал о римской доблести, то Аврелиан воплотил его мечту. Он с юности был безукоризненно честен, скромен, умерен в одежде и еде, а бедность его была такова, что когда за военные заслуги его наградили консульством, он не смог за свой счет устроить цирковые игры для народа, как это следовало по обычаю, и императору Валериану пришлось оплатить расходы из казны. Аврелиан был выдающимся полководцем, вернувшим все, что отпало от Рима при Галлиене, и восстановившим империю в прежних границах. Солдаты прозвали его «человеком с рукой на железе», восхищаясь его личной храбростью и воинскими подвигами. Историки описывают, как во время сарматского похода он с неудержимой силой врубился в ряды врагов и за один день собственной рукой убил 48 человек. В его войсках царили железная дисциплина и нравственная строгость, отклонения от которых он преследовал с суровостью, доходившей порой до варварской жестокости. Христианство характеру Аврелиана было совершено чуждо, однако он и здесь старался действовать по закону и справедливости. В споре православных христиан с еретиком Павлом Самосатским, который опирался на поддержку местных властей и не хотел оставлять епископскую кафедру, Аврелиан встал на сторону православных и с позором выгнал Павла из церковного дома. Но в общем Аврелиан относился к христианам безразлично, если они не нарушали мира и спокойствия в империи.
Диоклетиан и другие
Диоклетиан правил так долго, что в империи появилось даже новое летоисчисление, по годам Диоклетиана. В это время благополучие в Церкви привело к быстрому росту и расцвету христианства. Начали строиться большие храмы, императорский двор наполнился приверженцами новой веры, в числе сочувствующих оказались даже жена и дочь самого Диоклетиана. Христиане становились правителями целых областей и освобождались от обязанности приносить языческие жертвоприношения.
Гонения начались только в последние годы царствования Диоклетиана. Исходили они, впрочем, не столько от самого императора, сколько от его зятя Максимиана Галерия, храброго и удачливого полководца, который симпатизировал язычеству и находился под влиянием вифинского философа Иерокла, ненавидевшего христиан.
По требованию Галерия христиан начали изгонять из армии, где они уже стали многочисленной силой. Затем Галерий выпустил специальный эдикт, согласно которому все христианские церкви подлежали разрушению, а их священные книги – уничтожению. Самих христиан следовало лишать гражданства, имущества и должностей. После эдикта христиан обвинили в том, что они подожгли императорский дворец в Никомидии и поддержали заговорщиков, объявивших себя императорами в Армении и Сирии. В связи с этим вышли еще два указа, в которых предписывалось сажать всех лиц духовного звания в темницы; в результате тюрьмы так быстро переполнились христианами, что в них не осталось места для обычных преступников. Позже, в честь 20-летнего юбилея царствования Диколетиана, узники были выпущены, но уже через год вышел четвертый и самый страшный эдикт, где говорилось, что все христиане должны быть понуждаемы к отказу от веры всеми доступными способами, включая пытки.
Средства «понуждения» были предельно варварскими и жестокими. Диоклетиан лично присутствовал при пытках. Христиан топили в лодках и выпускали на растерзание хищникам, заставляя при этом размахивать руками, чтобы привлечь к себе зверей. Им загоняли под ногти острые тростники, насквозь прокалывали пальцы и поливали спину расплавленным свинцом. Верующих рубили секирами, резали на части, поочередно отсекая нос, уши, руки и ноги. Христианина Петра, служившего при дворе, сначала избили плетьми «до появления костей», потом облили смесью уксуса с солью и изжарили на медленном огне. Других мучеников распинали головой вниз, а внизу разводили огонь, чтобы человек задыхался от дыма. Обнаженных женщин привязывали за одну ногу и оставляли подвешенными вниз головой; часто их раздирали пополам, притягивая ноги к согнутым веткам, или подвешивали за одну руку к колонне портика, чтобы тело, растягиваясь под собственной тяжестью, причиняло мучительную боль. Многих вешали на столбах со связанными за спиной руками и терзали тела острыми «когтями». Очевидец этих событий Филеас Тмунтский писал: «У них не было и тени снисхождения к нам, они думали о нас и обращались с нами так, словно мы сущее ничтожество».
Во время этих гонений появились первые случая самоубийства христиан и особенно христианок, которые перед арестом убивали себя мечом, топились в реке или бросались с крыш домов. Чаще всего это делали женщины, которым грозили не только пытки и смерть, но и бесчестье: их насиловали, запирали в публичные дома, отдавали на потеху гладиаторам. Мать с двумя дочерьми по дороге в тюрьму бросились в реку и утопились: ее поступок восхваляли, и многие следовали ее примеру. Еще поразительней была история Евфразии из Никомидии, которую во время гонений отдали на растление одному молодому римлянину. Когда они остались вдвоем, Евфразия сказала, что у нее есть волшебное средство, способное делать человека неуязвимым, и обещала открыть ему его секрет, если он оставит ее девственницей. Чтобы подтвердить свои слова, она намазала шею простой смесью воска с маслом и предложила со всей силы ударить ее по шее мечом. Римлянин размахнулся, ударил и отрубил ей голову.
В Азии и Египте происходили массовые истребления христиан. В одной Фиваиде каждый день казнили от 10 до 100 человек. В другом городе все жители, включая градоначальника, оказались христианами, поэтому его обложили горючими материалами и сожгли целиком вместе с женщинами и младенцами. В Фиваиде чтеца Трифона повесили вниз головой, выколов ему глаза железными стержнями, а его молодой жене вырвали волосы и отрубили все пальцы на руках. Перед смертью супруги уговорили палачей распять их лицом друг другу: так они и провисели, умирая на крестах, девять дней. В Анкире воры получили право безнаказанно грабить дома, если они принадлежали христианам. Вообще, что бы ни делалось против христиан, государство их не защищало, поэтому они были беззащитны перед любым насилием. Словно всего этого было еще недостаточно, в Кесарии многие верующие сами приходили к властям и объявляли себя христианами, чтобы принять мученичество.
Не меньше Галерия свирепствовал его племянник Максимин, бывший некогда пастухом в Иллирии, а потом ставший наследником и цезарем. Чтобы заставить христиан оскверниться, хотя бы поневоле, он приказал окроплять жертвенной кровью все съестные припасы и всех людей, входивших или выходивших из бань. Когда Галерий, тяжело заболев, сменил гнев на милость и запретил убивать христиан, Максимин начал их калечить: он выкалывал им один глаз или перерезал жилы на одной ноге и затем отправлял их в рудники. Только перед смертью Галерий объявил христианство дозволенной религией, и гонения прекратились.
Перед рассветом
Но как раз в эти годы стало ясно, что отношение к христианам сильно изменилось. Многие правители и простые жители не только не хотели их преследовать, но помогали по мере сил и старались избавить от казни. Отречения нередко происходили фиктивно, то есть судьи объявляли отрекшимся тех, кто этого не делал, даже если они сопротивлялись и кричали, что никогда не приносили и не будут приносить жертвы. В одном городе начальство просто договорилось с христианами, как выполнить указ так, чтобы и власти были довольны, и среди горожан никто не пострадал. Епископов заранее предупреждали, когда будут обыскивать церкви, чтобы те успели подготовиться и спрятать все, что нужно. Когда у них требовали выдачи священных книг, они отдавали вместо христианских медицинские или еретические сочинения. Бывали случаи, когда язычники укрывали гонимых в своих домах, сами рискуя жизнью. К христианам все привыкли, их считали добрыми соседями и друзьями и не хотели причинять им зло по указке сверху. Важно было и то, что христианство существовало уже триста лет и из новой и сомнительной религии превратилось в древнюю и традиционную, что нравилось консервативным римлянам.
В 313 году соправители Константин и Ликиний выпустили Миланский эдикт о веротерпимости, в котором утверждалось право каждого гражданина выбирать такую религию, какая ему нравится, без каких-либо притеснений или принуждений. Христианам предоставлялась полная свобода вероисповедания и в возвращалось конфискованное имущество. Этот указ был настолько ясным и демократичным, что его вполне могла бы одобрить современная европейская страна. Но «демократия» продолжалась недолго: вскоре император сам начал склоняться к христианству, а вместе с ним, вольно или невольно, – и вся империя.
Книга III. Рождение богословия и первые ереси
Глава первая. Мыслящее христианство
Языческая мудрость
Пока христианство совершало первые шаги, античная культура продолжала успешно мыслить и творить, подытоживая свой богатый опыт. Незадолго до своего крушения римский мир как бы собрал воедино свои духовные силы и сконцентрировал их в новом философском течении, которое получило название неоплатонизма. Основателем этой яркой школы был александрийский философ Аммоний Сакк, а ее главным представителем – Плотин, написавший знаменитую книгу «Эннеад».
Неоплатоники попытались создать универсальное учение, в котором были и космогония, и логика, и этика, и физика, и математика, и магия, – все, что накопило языческое знание. К Платону и Аристотелю они добавили Пифагора, стоиков, орфиков, халдейских оракулов и даже индуизм, постаравшись соединить все это в одно гармоничное и всеобъемлющее целое. Плотин учил, что основу всего составляет некое непостижимое и цельное начало бытия, которое он называл «Единым». Единое (или Благо, или Бог – это одно и то же) невозможно ни помыслить, ни определить, ни почувствовать, ни описать, потому что оно находится за переделами понимания и предшествует всему, о чем можно подумать и сказать. О его природе известно только одно: будучи преизбытком блага и силы, оно производит из себя вторую, более низкую ступень божества и совершенства, названную «Умом». В отличие от Единого, Ум познаваем, к тому же он мыслит сам себя, порождая некие абсолютные идеи-логосы, которые являются источником и образцом для всех существующих вещей. Из Ума происходит чувственная Душа мира, которая «падает» еще дальше вниз – в бесформенную материю и создает организованный и упорядоченный космос, где живут люди. Для наглядности неоплатоники описывали Единое как свет, пронизывающий мироздание, Ум – как Солнце, видимый источник света, Мировую Душу – как Луну, отражающую солнечный свет, а материю – как мрак, который принимает этот свет и образует видимый мир. Таким образом, истинное и совершенное бытие света как бы по ступенькам спускается все глубже во тьму полубытия и прозябания, где обитает человечество.
Несмотря на эту унылую картину, в системе неоплатоников не все так безнадежно. Человек не обречен навсегда томиться в своей тюрьме – с нижней ступеньки он может сразу перескочить на верхнюю, минуя промежуточные этапы. Самый слабый луч света в самой густой тьме сохраняет свою светоносную сущность; так и природа Бога неизменна в любой степени умаления и может быть воспринята нами целиком, даже в состоянии полного мрака и падения, в котором находится наш мир. Это возможно потому, что дух человека по своей сути составляет одно целое с Единым и только временно порабощен чувственной материальной оболочкой, заслоняющей от нас небесный свет. Главная задача любого человека – вырваться из душевной материальной жизни к своей изначальной, духовной сути. А сделать это вполне возможно – ведь Бог сам хочет, чтобы мы Его познали, так же, как свет по своей природе хочет быть увиденным. Его потоки щедро и неизменно изливаются на нас, надо только дать себе труд открыться его силе. Для этого нужно очистить себя изнутри через аскезу, то есть отказаться от всего материального. Плотин считал, что человеку, этому небесному и возвышенному существу, унизительно зависеть от физических вещей. Философ стыдился того, что у него есть тело. Он предлагал освободиться от него через аскетические подвиги, утверждая, что такая аскеза рано или поздно приведет к экстазу, то есть слиянию человека с Богом. Достаточно убрать перегородку в виде плоти, и подобное соединится с подобным, дух сольется с Духом.
Последователи Плотина Ямвлих и Сопатр дополнили учение Плотина элементами магии и эзотерики. Они считали, что духу можно и нужно помочь подняться к небу, используя вспомогательные средства. К ним относились всевозможные мистические способы общения с высшей силой: вызов духов, заклинания, использование снадобий и талисманов. Это роднило неоплатонизм с восточным оккультизмом и подготавливало почву для средневековой теургии – науки о соединении человека с божеством. Завершил расцвет неоплатонизма философ Прокл Дидахох, обладавший мощным аналитическим умом и систематизировавший и развивший достижения своих предшественников. Сфера его интересов была так широка, а острота мысли настолько безошибочна, что в XX веке его назвали «гением рассудка».
Неоплатонизм просуществовал несколько сотен лет, продолжая линию античной «научной» философии вплоть до VI века, когда император Юстиниан закрыл последнюю их школу – платоновскую Академию в Афинах. Но следы этого учения протянулись гораздо дальше, проникнув в христианство, манихейство, средневековую схоластику, немецкий идеализм и даже русское декадентство.
Как появились церковные догматы
К тому времени, когда христианство стало признанной религией, его богословам было еще далеко до интеллектуальной мощи античной философии. Но философская закваска уже давно бродила в недрах христианской веры, готовясь принести новые, прежде не виданные плоды. Богословие шло собственным путем, впитывая все попадавшиеся по пути системы и учения, но стремясь к своей цели – создать стройное и непротиворечивое церковное учение, основанное на догматах веры.
Формирование и развитие этого учения стало важнейшей частью церковной истории. Значение догматов в жизни верующего человека трудно переоценить. В отличие от философских теорий, которым каждый может верить или не верить по своему желанию, догмат – не просто попытка определить истину, а ключевой момент, отделяющей спасение человека от его вечной гибели. Он имеет сугубо практический смысл: тот, кто исповедует неправильный догмат, не может и спастись. Верно и обратное: человек праведный, близкий к Богу, мыслит православно и не может быть еретиком.
Существование «додогматической» Церкви на протяжении трех с половиной веков говорит о том, что догматы не были чем-то неотъемлемо и изначально присущим христианству. От первых христиан не требовалось рассуждений и понимания природы Божества и тайны Св. Троицы. Проповедь христианства сосредотачивалась на благой вести, заключавшейся в том, что все уверовавшие во Христа и исполняющие Его заповеди будут спасены и попадут в царство Божие. В Христа веровали как в Мессию, посланца и Сына Божия, пришедшего на Землю, чтобы принять на Себя грехи мира и спасти Своих избранных. Для такой веры не требовалось богословских дискуссий, достаточно было практики, непосредственно укорененной в жизни: крещения и причастия, молитвы, добрых дел и совместной жизни в общине, собиравшейся вокруг пресвитера.
Но такое положение не могло существовать долго. Время «наивной» веры быстро прошло. Христианство начало задавать вопросы, на которые могли ответить только хорошо образованные и интеллектуально развитые люди. Так появились христианские богословы, которые стали заниматься разработкой и формулировкой церковных догматов. Эта была трудная и долгая задача, занявшая у Церкви не одну сотню лет. Простое с виду учение Христа потребовало ввести новые понятия и термины, разработать сложную систему экзегетики, погрузиться в глубины психологии, изучить греческую логику, физику, метафизику и множество других наук.
Трудность в выработке догматов была связана с тем, что богословам приходилось рассуждать о вещах непостижимых и неподвластных разуму. Как Бог мог соединиться с тварью? Как можно быть одновременно и Богом, и человеком? Первые христиане не ставили такие вопросы, они принимали евангельское учение как истину откровения, требующую подвига веры, а не отвлеченных рассуждений. Апостол Павел писал, что воскресение Христа – «безумие для эллинов», то есть для тех, кто хочет мыслить рационально. Тертуллиан утверждал, что верить можно только в то, что абсурдно с точки зрения разума, потому что иначе это было бы предметом знания, а не веры. Но поскольку догмат – это попытка объединить рациональное познание с мистическим, перед богословами стояла вдвойне сложная проблема: разумно определить то, что в принципе не познается разумом.
Догматической работе часто мешали человеческие и исторические факторы. Церкви приходилось продираться сквозь всевозможные недоразумения и недопонимания, путаницу в терминах, политические неурядицы и личные раздоры, неудачные попытки компромиссов, оговоры и оговорки, национальные традиции и закулисные интриги. Одним из важных факторов, определявших догматические споры, была постоянная борьба с еретиками.
Откуда брались ереси
Слово «ересь» в переводе означает «мнение» или ««выбор» – так в Греции называли философские школы, проповедовавшие разные взгляды и воззрения на устройство мира. Отношение ранней Церкви к таким инакомыслящим «школам» было двойственным. Апостол Павел писал, что в христианстве «надлежит быть ересям»: они полезны, поскольку позволяют выявить «искусных». Противоречие заключалось в том, что христианство по своей сути не могло терпеть и признавать ереси. С самого начала оно видело в них попытки разрушить подлинную веру, происки злых сил и вечного противника Бога – сатаны. Все, что не признавалось догматом, автоматически превращалось в преступление и орудие зла. Уже Игнатий Богоносец в своих письмах не жалел выражений для еретиков: это чуждые растения, яд, «смертоносная отрава в послащенном вине», дикие звери в человеческом образе и бешеные псы, кусающие исподтишка. Подобных определений в христианской литературе можно найти немало. Христианам казалось очевидным, что действия еретика – это не частные (и честные) заблуждения одного человека, а часть общего плана дьявола по разложению и уничтожению Церкви.
Церковь изображала еретиков зловредными, упорными и сознательными врагами веры. Но история часто показывала обратное. Среди еретиков встречалось немало людей искренних и убежденных, считавших, что они проповедуют истинную веру, и при этом достаточно твердых и принципиальных, чтобы пострадать за свои убеждения. Именно их рвение и упорство в отстаивании истины, как они ее понимали, вызывало непримиримые конфликты, отлучения, гонения, ссылки и взаимную вражду. Богословие было той областью, где благие намерения сплошь и рядом приводили в «ад». Для православных христиан каждый еретик по определению был сатанистом. Если человек придерживался ложных взглядов, значит, он не был с Богом (иначе Бог наставил бы его в истине), а если он не был с Богом, значит, был с дьяволом и бесами. Благочестивый еретик – это парадокс, который, по мнению христиан, в принципе не мог существовать.
Между тем, ереси развивались параллельно с догматами и в этом смысле оказывались неуничтожимы. Богословские воззрения многих христиан были неопределенными и зыбкими, как туман, который только зародившаяся в нем новая догматическая проблема заставляла принимать отчетливые формы. В таких случаях вдруг оказывалось, что царившее в Церкви общее согласие было мнимым и скрывало множество противоречий. На прямо поставленный вопрос – например, следует ли почитать иконы, – многие христиане, до сих пор казавшиеся единомышленниками, давали прямо противоположные ответы. Тогда возникал богословский кризис, который разрешался выработкой нового догмата и разгромом очередной партии еретиков.
В борьбе с ересью было очень важно исчерпать спорную тему целиком, довести ее до четких и ясных определений, не допускавших уловок и скользких толкований. Не проясненная до конца ересь имела свойство возрождаться в новых, более тонких формах. Осужденное на очередном соборе еретичество исподволь проникало в ортодоксию и снова запутывала все вопросы, создавая причудливые смеси православия с инакомыслием. А почва для этого была самая благоприятная. Неясность терминов, неловко сказанное кем-то слово, неправильно понятая фраза, личные симпатии или антипатии, дальность расстояний, региональный патриотизм – все это легко вызывало новую волну осложнений и раздоров, за которыми следовали взаимные обвинения, доходящие до анафем. Начиналась бесконечная переписка между епископами, созывались новые поместные соборы, заново составлялись изложения веры, часто слишком многословные, намеренно уклончивые и еще более запутывающие ситуацию. У разоблаченных еретиков оказывались выдающиеся последователи, которые имели большие заслуги перед православием, сохраняя при этом преданность и уважение к осужденным учителям. Например, Лукиан, которого православный Александр Александрийский называл «павликистом» (то есть последователем еретика Павла Самосатского), считался православным мучеником в Антиохийской церкви. Сам св. Иоанн Златоуст произнес на него похвальное слово, и на него же ссылался Арий как на одного из своих предшественников для оправдания нового учения.
Ранние ереси
Христианские ереси возникли очень рано, чуть ли не раньше самого христианства. Когда христианское вероучение распространилось и приобрело известность, в него хлынули древние течения и религиозные системы всех предшествующих столетий. Сухой аскетизм ессеев, зороастрийский дуализм, эротические культы Вавилона, схоластика александрийских иудеев – все это давало ростки на почве христианства и пыталось увлечь его в свою сторону, создавая новые варианты учения и личности Христа.
Первый еретик появился уже среди избранных Христом апостолов: это был Иуда Искариот, призванный Богом и ставший Его учеником, но сознательно отвергший и предавший своего Учителя. В церковной литературе поступок Иуды обычно объясняли тем, что он, как и большинство евреев, видел в Мессии иудейского царя, который своей властью сокрушит врагов и обеспечивает процветание народа. Любящий и жертвующий Собой Иисус его разочаровал. Иуду можно считать первым представителем секты иудействующих, которые ставили иудаизм выше христианства.
Для Церкви и для европейской культуры Иуда стал символом предательства; Данте поместил Иуду в самый последний, 10-й круг ада, прямо в пасть дьявола. За тысячу лет до него Папий, ученик апостола Иоанна, красочно описал ужасную смерть предателя, который, по его версии, не повесился, а скончался от какой-то загадочной болезни, похожей на водянку. «Тело его распухло до такой степени, что он не мог проходить там, где могла проезжать повозка, и не только сам не мог проходить, но даже и одна голова его. Веки глаз его настолько вспухли, что он вовсе не мог видеть света; а самых глаз его невозможно было видеть даже посредством медицинской диоптры: так глубоко находились они от внешней поверхности. После больших мучений и терзаний он умер, говорят, в своем селе; и село это остается пустым и необитаемым даже доныне; даже доныне невозможно никому пройти по этому месту, не зажав руками ноздрей. Таково зловоние, которое сообщилось от его тела и земле».
Несмотря на это, у Иуды всегда находилось множество поклонников. Не так давно было найдено апокрифическое «Евангелие от Иуды», где предатель Христа выступает как Его лучший и единственно достойный ученик, которому Он поверяет свои главные тайны. Иуда стал любимым героем офитов и других гностических течений, где Бог предстает злым творцом-демиургом, а на светлой стороне оказываются змей-искуситель, Каин и другие отрицательные персонажи Библии. Эта оправдательная линия прошла через всю историю культуры вплоть до начала 20 века, когда некоторые западные и русские писатели пытались изобразить Иуду как истинного мученика и искупителя, пожертвовавшего собой ради миссии Христа.
Среди первых семи диаконов, поставленных на служение апостолами, тоже нашелся свой еретик: Николай Антиохийский, основавший секту николаитов. Говорили, что Николай имел красивую жену и, когда его стали упрекать за излишнее к ней пристрастие, он вывел ее на середину и сказал, что ее может иметь всякий, кто пожелает, поскольку «плоть не надо щадить». Позже так же стали поступать и его последователи, что привело к блудодейству и разврату. Однако Климент Александрийский свидетельствовал, что сам Николай вел целомудренную жизнь, а его семеро дочерей и сын умерли девственными.
Есть и другая версия появлении первых ересей. Христианский писатель Гегесипп утверждал, что до смерти Иакова Праведного Церковь была «чистой девой, которую никто не обольщал». Однако в народе уже существовало семь ересей, приверженцем одной из которых был некий Фебуфис. Этот Фебуфис надеялся, что после Иакова епископом в Иерусалиме изберут его, но члены общины единогласно поставили в епископы Симеона, сына Клеопы, двоюродного брата Господа. Недовольный Фебуфис откололся от Церкви, начал проповедовать свое учение и стал основателем и прародителем всех христианских ересей. От него пошли клеобиане, досифеяне, горфеяне и масбофеи – ветви самарянской секты, перемешавшей халдейскую магию с еврейской Торой. Учеником Фебуфиса был и самаритянский маг родом из села Гиттон, известный как Симон Волхв.
Симон Волхв
Тезка Симона Петра, Симон по прозвищу Волхв, крещенный диаконом Филиппом, тоже хотел быть апостолом Христа. Рукоположение епископов и низведение на них Святого Духа он считал каким-то видом магии и думал, что может купить ее секрет у апостолов. «Он принес им деньги, говоря: дайте и мне власть сию, чтобы тот, на кого я возложу руки, получал Духа Святаго. Но Петр сказал ему: серебро твое да будет в погибель с тобою, потому что ты помыслил дар Божий получить за деньги» («Деяния апостолов»). Отсюда появился термин «симония» – продажа церковных должностей за деньги.
О жизни Симона Волхва было написано много фантастических историй и легенд в духе «апостольских романов». В этих сочинениях апостолу Петру приходилось без конца бороться с магической силой Симона и его многочисленными фокусами. Волшебник то живым закапывал себя в землю, обещая воскреснуть через три дня, то сажал у дверей какого-то чудовищного пса, грозящего растерзать всякого, кто не признает Волхва богом, то имитировал собственную казнь, где Симону отрубали голову, а он оставался невредим. В Риме Симон оживил медного змея, заставлял двигаться и смеяться статую, превращался то в младенца, то в старика. Под конец он даже взлетел в небо, но Петр разрушил его чары, после чего посрамленный маг упал на землю и разбился насмерть, развалившись на четыре части. Утверждалось, что именно за это деяние Петр был распят Нероном, а Павлу отрубили голову.
Интригующий момент в биографию Симона Волхва добавляло то, что у него была красивая спутница, блудница Елена, которую он выкупил из публичного дома в Тире на те самые деньги, что отвергли апостолы. Симон утверждал, что женщиной она являлась лишь по видимости, а на самом деле это была никто иная, как София Премудрость, первопричина всего сущего и творческая мысль Высшего божества. Высшим же божеством Симон считал самого себя. По его учению, в Самарии он явился как Отец, в Иудее – как Сын (то есть Иисус), а во всех остальных странах – как Дух Святой. Кода Премудрость Божия Елена пала, попав в плен материи и плоти, он спустился с неба и освободил ее, чтобы вместе с ней освободить и всех духовных людей.
У Симона Волвха было много учеников, основавших секту симониан. Самый известный из них, Менандр Антиохиец, утверждал, что обладает высшей магией, принесенной им из космических сфер, и что всякий, кого он окрестит и научит этой магии, немедленно станет навеки юным и бессмертным. Но уже в третьем веке Ориген говорил, что, хотя Симон в свое время обманул многих, теперь у него осталось не больше 30 последователей, и если о нем еще помнят, то только потому, что про него писали христиане.
Вопросы об Иисусе
Выше мы уже говорили, что главные церковные догматы появлялись как ответы на вопросы, неизбежно возникавшие перед христианами. Первым из них по времени и важности был вопрос о Богочеловеке. Кто такой Иисус Христос? Является ли Он Сыном Божьим? Какова Его природа? В секте эвионитов Иисуса считали всего лишь добродетельным человеком, за что ее членов прозывали «нищими» – по простоте их взглядов на учение. Керинф из Александрии тоже полагал, что Христос был человеком, на которого после крещения на Него сошел Дух Святой, отлетевший затем во время крестных мук. Керинф проповедовал, что после воскресения на земле наступит новое царство бессмертных, которые будут непрерывно предаваться всевозможным наслаждениям плоти, в основном совокуплению и обжорству, но приукрашенным надлежащими обрядами и церемониями. Поликарп рассказывал, что апостол Иоанн был в таком ужасе от этой ереси, что однажды, случайно оказавшись вместе с Керинфом в бане, выбежал оттуда с криком: ««Уйдем отсюда, пока не обрушилась крыша, – здесь находится враг истины Керинф!»
Первыми настоящими богословскими еретиками можно считать алогов, или «бессловесников». Греческое понятие «логос» у древних греков означало не только «слово» в его обычным понимании, но и «мысль», «намерение», «принцип», «смысл», «причину». Это был традиционный философский термин, которые греческие мудрецы использовали еще со времен Гераклита. Под логосом подразумевали разумную основу мира и свет мысли, пронизывающий все существование. Иногда логосами называли некие идеальные, первородные «слова» (стоики называли их «семенными»), из которых рождались материальные предметы.
Христианские богословы позаимствовали у греков этот термин, но использовали его по-своему. Евангелие от Иоанна начинается знаменитой фразой: «В начале было Слово». Речь здесь идет не о разуме и не об идее, а о живой личности – втором лице Святой Троицы, Боге-Сыне, воплотившемся в Иисуса Христа и ставшем спасителем человечества. Бог-Сын – это посредник между абсолютным Богом и сотворенным Им миром, творческое «Слово» Бога, через Которого «все стало быть, что стало быть». Алогам такое представление казалось указанием на вторичность и подчиненность Логоса Богу: ведь Бог и сказанное Им Слово – не одно и то же. Они пришли к выводу, что Логос – это низшее божество, неравное с изначальным и истинным Богом.
Разновидностью алогов были монархиане, которые делились на динамических монархиан и модалистов. Монархиане назывались так потому, что считали Бога «монархом», то есть единодержавным царем, у которого нет и не могло быть соправителей. Представители этой секты учили, что Бог един и это вполне ясно, а вот природа и смысл воплощения Иисуса – не ясны: значит, надо стоять за ясное и отвергать неясное. Они вообще не рассуждали о Логосе, держась за самое надежное – единство Бога. На Христа две ветви монархиан смотрели по-разному: динамические монархиане считали Его просто человеком, не имевшим никакого отношения к божественной природе, а модалисты – Богом, абсолютно тождественным Богу-Отцу. И в том, и в другом случае монархиане оказывались правы, поскольку Бог по этим представлениям не «делился» божественностью с Христом и сохранял Свое единство.
Динамический монархизм проповедовали уроженец города Византия Феодот Кожевник и его ученики Феодот Банкир и Артемон. Их учения иногда называют адопционизмом (от латинского adoptio – «усыновлять), потому что они считали Христа простым человеком, который был только избран, «усыновлен» Богом. Христианские богословы к тому времени хорошо усвоили уловки греческих софистов: во время гонений Феодот Кожевник невозмутимо отрекся от Христа и в оправдание заявил, что он отрекся от человека, а не от Бога. Ведь в Писании нигде не сказано, что Иисус – Бог: Деве Марии говорится, что «на тебя снизойдет Дух Святой», но не «родится от тебя Дух Святой». По мнению Феодота, Иисус был всего лишь полнее наполнен Духом Святым, чем другие люди, – в Нем присутствовала некая особая «добродетель».
Павел Самосатский
Самым выдающимся мыслителем из динамических монархиан был антиохийский епископ Павел Самосатский. Павел принял епископский сан в 260 году, а уже в 264 в Церкви был поставлен вопрос о его неправославии. В то время епископ Антиохии стоял на третьем месте после римского и александрийского, и еретичество такого высокопоставленного лица было серьезной проблемой, требовавшей немедленного решения.
Для осуждения Павла имелись все основания. Павел учил, что есть только один и единственный Бог, одно лицо и одна сущность, из которых не может происходить ничего множественного. Слово – не ипостась Бога, а всего лишь Его свойство, а именно – мудрость (по-гречески София), которая может нисходить на людей в большей или меньшей степени и при этом обретать как бы самостоятельно существование. Так Слово нисходило на пророков, но в наибольшей и полнейшей степени – на человека Иисуса. Между Иисусом и Словом установились отношения дружбы, или «синергии», как между двумя совершенно самостоятельными и независимыми природами, человеческой и божественной.
Павел был очень изощренным диалектиком. Отстаивая свои взгляды, он делал это так тонко и искусно, что представления о его учении всегда оставались не совсем ясными. На соборе специальным писцам, тахиграфам, приходилось подробно записывать рассуждения Павла, чтобы не потерять нить его аргументации и не запутаться в хитросплетениях его возражений и уловок. Чувствуя неправославный дух его учения, епископы никак не могли поймать его за руку и уличить в ереси. Словно богословский протей, он менял свой облик, как только его хватали: уклонялся и отступал при нападении, отказывался от своих слов, приводил дополняющие и уточняющие разъяснения и оговорки, придававшие совершенно новый смысл его словам; или, наоборот, с притворной скромностью соглашался с мнением своих оппонентов, но развивал их до таких абсурдных выводов, что приводил всех в недоумение.
Наконец, он покаялся во всех своих заблуждениях и пообещал исправиться, чем растрогал даже главного своего обвинителя, Фирмикиона Кесарийского. Павел был оправдан и оставлен в звании епископа, но, как только гроза прошла, невозмутимо вернулся к своим прежним взглядам. На двух последующих соборах Павла снова призвали к ответу, однако он и тут придерживался своей прежней тактики, ловко отражая все атаки. Наконец, в 268 году отцам очередного собора пришлось обратиться к профессиональному диалектику из язычников, софисту Мальхиону, державшему в Антиохии школу логики: ему поручили разбить Павла, пользуясь его собственным оружием. Этот маневр увенчался успехом: Павел был разоблачен как еретик и изгнан с антиохийской кафедры.
Дело на этом, однако, не кончилось. Павел, бывший не только изворотливым софистом, но и мастером интриги, обратился за помощью к эдесской императрице Зенобии, которая ему благоволила. Пользуясь покровительством светской власти, он отказался покинуть принадлежавший Церкви дом, в котором находилась резиденция антиохийского епископа, и не пустил туда своего преемника Домна. Христиане, в то время не имевшие никакого влияния в государственных делах, ничего не могли с этим поделать. Вопрос решился только после того, как войска Зенобии были разбиты армией императора Аврелиана. Христиане немедленно обратились к новому правителю с просьбой изгнать из дома окончательно зарвавшегося Павла. Аврелиан, будучи римлянином, рассудил просто и практично: прав тот, кого поддерживает епископ Рима. Епископ поддержал Домна. Павел был с позором изгнан и отправлен в ссылку.
Полемика с Павлом имела неожиданные последствия. Стараясь опровергнуть его запутанную аргументацию, антиохийские отцы написали против него специальное соборное послание, в котором среди прочего утверждалось, что Сын «не единосущен» Отцу. Это вызвало недоумение на Первом Вселенском соборе при составлении и принятии Никейского символа, где говорилось как раз обратное: Сын единосущен Отцу. Пытаясь оправдать это странное мнение св. отцов, которое автоматически делало их еретиками, богословы приводили разные объяснения. Говорили, что Павел нарочно прибег к этому термину, чтобы спровоцировать необдуманные слова своих противников, или что единосущие предполагало, по мнению антиохийцев, наличие какого-то первосущества, из которого происходили и Бог-Отец, и Бог-Сын (так же, как две «единосущные» по материалу медные монеты предполагают исходное существование самой меди). Афанасий Великий писал, что и никейские, и антиохийские епископы являются православными отцами, которые находятся сейчас с Господом, поэтому ни те, ни другие не могут быть неправы; мы не можем обсуждать или осуждать их разногласия и должны молча стоять перед этим фактом, принимая и сознавая его как некую данность. Вопрос этот так и не был разрешен в Церкви и остался одним из тех загадочных случаев, когда православные учителя придерживались неправославных мнений.
Модалисты и савеллиане
Второе течение христиан, не признававшее Христа Богом, называлось модализмом, от латинского слова «модус», или образ. Его возглавлял Праксей из Азии, живший в Риме примерно в то же время, что и Феодот Кожевник. Праксей тоже пострадал во время гонений, но не сильно: Тертулиан пренебрежительно писал, что он просто «поскучал» в тюрьме. Для объяснения своих взглядов Праксей ссылался на слова Иисуса в Евангелии от Иоанна: «Я и Отец одно». Отсюда, по его мнению, следовало, что в и в Ветхом, и в Новом завете есть только один Бог-Отец, который Сам пострадал на кресте и был распят в «модусе» Сына.
На вопрос, каким образом невидимый Бог-Отец стал видимым Богом-Сыном, ответ другой дал модалист, Ноит из Смирны. Он утверждал, что Бог может выступать как бы в двух природах сразу. Первая из них, божественная, невидимая и бесстрастная, относится к Отцу, а вторая, человеческая, видимая и страдающая, – к Сыну. Когда христиане упрекали его в том, что он вводит лжеучение, Ноит возражал, что не делает ничего дурного, славя Христа.
Продолжателями Ноита стали савеллиане, названные по имени их духовного отца Савеллия. Савеллий жил в III веке в Риме и был одним из трех самых авторитетных столичных богословов – вместе с Ипполитом, решительным противником монархиан, и Каллистом, занимавшим промежуточную позицию. Когда Каллиста избрали епископом Рима, ему пришлось принять сторону Ипролита и отлучить Савеллия от Церкви, за что тот упрекал его в отступничестве. Каллист считал, что модусы – этот термин можно считать предшественником «ипостаси» – или разные стороны Отца и Сына объединены в Духе: Дух есть и Отец, и Сын, и все трое они одно лицо. Бог не один в трех лицах, а триедин в одном лице. Как человек состоит из тела, души и духа, так и Бог из Отца (тело), Сына (душа) и Духа (дух). Каждый модус имел свои историческую миссию: Отец дал закон евреям, Сын воплотился в человека, а Дух снизошел на апостолов. Эта последняя форма была окончательная, и отныне Бог существует только в виде Духа.
Савеллий развил и модифцировал учение Каллиста, различая в Боге «безмолвную монаду», то есть собственно божественную природу, и Слово, обращенное лицом к миру. Слово он, в свою очередь, разделил на Отца, Сына и Св. Духа. Последовательно проявив себя в этих трех образах, Логос снова вернется в изначальную монаду, и мир исчезнет.
Так начинали смутно вырисовываться христианские подходы к Св. Троице. Стройность и разумность учения Савеллия вызвали восхищение многих христиан и подняли широкую волну ереси, с которой вступил в борьбу ученик Оригена св. Дионисий Александрийский. В своих догматических дискуссиях Дионисий опирался на учение о Св. Троице, созданное Тертуллианом и Оригеном.
Тертуллиан
После апостола Павла Тертуллиан и Ориген – самые яркие и талантливые личности первых трех веков христианства. Впоследствии и тот, и другой были признаны еретиками, хотя Церковь до сих пор признает их заслуги в богословии и выработке правильных догматов. Оба жили в одно время и недалеко друг от друга: один в Карфагене, а другой в Александрии, – но принадлежали к разным культурным традициям и писали на разных языках.
Септимий Тертуллиан, сын центуриона и римский адвокат, был одним из создателей церковной латыни. Он придумал множество неологизмов, описывавших неизвестные раньше христианские понятия, такие, как таинство (sacramentum) и Провидение (providentia). Отличавший непримиримым и порывистым характером, «неистовый муж», как назвал его Иероним, Тертуллиан гневно обрушивался на все, что, по его мнению, искажало чистую суть христианства. Он ни во что ставил греческую мудрость, считая, что философия не имеет никакого отношения к истине и нужна только для того, чтобы бить язычников их собственным оружием. Не больше уважения вызывали у него и те христиане, которые не стремились к мученичеству и позволяли себе человеческие слабости. Любые отклонения от идеала казались ему предательством веры и вызывали яростное осуждение и гневные насмешки. Он считал, что отступников и падших нельзя прощать, что христианин не может жениться больше одного раза (а лучше – ни одного), что каждый, кто согрешил после крещения, подлежит вечному отлучению от Церкви. Недостаточная, как ему казалось, чистота учения и жизни заставили его уйти из православной церкви к монтанистам, напрямую общавшихся со Святым Духом и проводившим время в экстатическом горении. Но со временем даже монтанисты стали казаться ему недостаточно строгими аскетами, и Тертуллиан основал собственную секту, просуществовавшую около сотни лет.
Его богословские взгляды были столь же крайними и максималисткими, как и моральные требования. Тертуллиан полагал, что христианство невозможно понять разумом: это предмет откровения и веры, а не философских рассуждений. Он с вызовом заявлял о его абсолютной новизне, не имеющий ничего общего со всеми предыдущими взглядами и представлениями. «Что общего между Афинами и Иерусалимом, – вопрошал богослов, – между Академией и Церковью, между еретиками и христианами?» Отсюда возник его знаменитый парадокс, сформулировавший суть «абсурдного» подхода к истине: «Сын Божий распят – это не стыдно, ибо достойно стыда; и умер Сын Божий – это совершенно достоверно, ибо нелепо; и, погребенный, воскрес – это несомненно, ибо невозможно».
