скачать книгу бесплатно
Не успевая лично бывать везде, где требовалось его присутствие, Павел начал писать письма. В них он излагал свою жизнь, учение, исправлял ошибки и заблуждения в общинах, отвечал на вопросы. Писать собственноручно у римлян было непринято, это считалось занятием рабов-ремесленников, поэтому Павел диктовал письма вслух и удостоверял их своей подписью: «Приветствие моею рукою, Павловой, что служит знаком во всяком послании». Послания Павла были не просто частными письмами: их читали на общих собраниях, как вразумление и руководство к действию. Это были самые ранние христианские тексты, появившиеся еще раньше, чем Евангелия.
Римское письмо
Письма в Риме писали часто, но почта существовала только для официальной переписки. Частные послания доставляли кто как мог – со знакомыми, курьерами, торговыми людьми и т. д. Письма обычно были краткими: приветствие, краткая информация, пожелания. Было принято писать лаконично, в пределах 300 слов. Письма писались на листьях папируса густой тушью, тростниковым пером, без пробелов и знаков препинания, стараясь уместить все на одном листе. Лист сворачивали в трубочку, перевязывали и запечатывали, а с внешней стороны писали адрес.
Смута в Иудее
После долгих путешествий обратный путь в Палестину стал для Павла не столько возвращением домой, сколько движением навстречу гибели. Апостола томили дурные предчувствия, что в Иерусалиме его ждут «узы и скорби». В свой любимый Эфес, на который Павел потратил два года, он даже не заехал, зная, что местные иудеохристиане настроены против него.
В Иудее апостола встретили брожение и беспорядки. Прокуратор Феликс боролся с бурной волной националистических и мессианских движений. То и дело в окрестностях города появлялись новые пророки и чудотворцы, увлекавшие за собой народ и обещавшие освобождение народа и Израиля. В самом Иерусалиме начался террор так называемых «сикариев» (по латыни sicairas означает «палачи» – слово, производное от названия короткого кинжала). Это было радикальное крыло партии фарисеев, грозившее смертью всякому, кто поддерживает римлян и отворачивается от веры отцов. В любой момент в толпе на площади или на узкой улочке сзади мог появиться человек со спрятанным под одеждой маленьким кинжалом: один быстрый удар, и труп оставался лежать на земле, а убийца бесследно исчезал. Иосиф Флавий, живший в то время в столице Иудеи, писал, что «каждый ожидал внезапной смерти».
Римляне держали город под контролем, расположив войска в крепости Антония, стоявшей высоко над городом. Несмотря на это, в Иерусалиме то и дело происходили вспышки возмущения и стычки с армией. Во время Пасхи какой-то солдат с насмешкой показал паломникам неприличный жест, и его стали забрасывать камнями; в город вошли военные отряды и началась давка, в которой погибло 20–30 тысяч человек.
Приехав в Иерусалим, Павел сразу попал в атмосферу вражды и обвинений. Местные христиане упрекали его в отступлении от закона и отрицании обрезания. Чтобы не оказаться отщепенцем в иерусалимской Церкви, Павлу пришлось доказывать, что он правоверный иудей, следующий всем древним ритуалам. Он согласился пройти специальный обряд очищения, включавший жертвоприношение в иудейском храме и продолжавшийся целую неделю. Но это не помогло: Павла обвинили в том, что ввел в святое место необрезанного язычника – своего ученика Трофима. Это считалось преступлением, которое каралось смертью. Павла схватили и потащили за город, чтобы убить. Спасли апостола только римские солдаты, следившие за всем происходящим с крыш домов; они буквально вынесли его на руках из толпы, кричавшей: «Смерть ему!» Командовавший войсками трибун Клавдий Лисий приказал арестовать Павла, заковать в цепи и посадить в крепость для разбирательства дела.
После ареста Павла доставили на суд Синедриона, где он вел себя как заправский адвокат и умело сыграл на партийных разногласиях между фарисеями и саддукеями, заявив, что все дело вовсе не в Иисусе и не в христианстве: просто саддукеи преследуют его за фарисейскую веру в воскресение. Фарисеи охотно поддержали своего собрата и заявили, что не видят в нем ничего дурного. В самом деле, что плохого в том, что он проповедует воскресение из мертвых? Кто знает, может быть, с ним действительно говорил ангел или дух? Дело начинало все больше запутываться, и трибун Лисий, узнав, что Павел не местный, отправил его к проконсулу Сирии Феликсу, временно заменявшему более крупное начальство – прокуратора Кесарии.
В Кесарии Павел снова выдвинул свою версию, что саддукеи преследуют его за учение о воскресении. Защищаясь перед Феликсом, он старался показать себя не христианином, а фарисеем, законопослушным гражданином и верным своего сыном народа, которого враги пытаются очернить из политических соображений. Павел повел свою речь так, что к нему было невозможно придраться с точки зрения закона: он служил вере своих предков, что одобрялось Римом; он пережил мистическое видение, что не его вина и что в то время признавалось вполне возможным; наконец, получив озарение от Бога, он проповедовал только то, что уже давно было предсказано Моисеем и пророками: Христос первым воскреснет из мертвых и «возвестит свет» иудеям и язычникам. Наконец, видя, что положение складывается не в его пользу, Павел потребовал предоставить его «суду кесаря»: это означало, что его должны отправить в Рим для прямого суда императора, на который он имел право как римский гражданин.
В Риме
Четвертое, и последнее, путешествие Павел совершил не по своей воле: почти все оно прошло под конвоем и в кандалах. Павла отправили в Рим под охраной во главе с центурионом Юлием, мягким и разумным человеком, который благожелательно относился к узнику и по дороге позволял ему сноситься со своими друзьями и получать от них помощь. На место суда арестантов обычно доставляли пешком, «по этапу», но в Кесарии нашлось попутное судно, поэтому Павел отправился морем. Плавание оказалось долгим и опасным: попавший в шторм корабль две недели носило по волнам, пока не выбросило на мель. Только через полгода, чудом спасшись после кораблекрушения и укуса змеи, Павел перезимовал на острове Мелит и благополучно добрался до Италии.
Весь сухопутный отрезок пути от Путеол до Рима апостол и его спутники прошли пешком, толкаясь среди толп людей с вьючными животными и страдая от москитов и грязной воды. Двигаясь по Апиевой дороге, они преодолевали по 20 км в день, а ночью останавливались в тавернах и на постоялых дворах, где можно было поесть и переночевать. К этому времени в Риме было уже много христиан, которые почтительно встретили великого апостола на Аппиевой площади и проводили в город. В Риме Юлиан сдал арестантов местным властям, и Павел поселился в частном доме вместе с охранявшим его воином, ожидая суда. По закону римскому гражданину, находящемуся под судом, дозволялось вести обычную жизнь под надзором полиции: это было что-то вроде современной подписки о невыезде. В таком положении он провел еще два года, проповедуя учение Христа и дожидаясь своих обвинителей из Иудеи. Но никто так и не явился: между иудеями Рима и Палестины было мало общения, и после того, как Павел уехал из Иудеи, все быстро успокоилось и дело кончилось ничем.
Конец жизни Павла – уже не факты, а легенда. По одной из версий, он проповедовал в Испании, снова побывал на Сицилии и Крите, посетил Сирию и Македонию и обошел многие из основанных им церквей. В Эфесе его арестовали и вновь отправили пешком в Рим, где тогда царствовал Нерон, объявивший себя богом. Из тюрьмы Павел написал письмо к Тимофею, жалуясь на то, что все «асийские оставили его», верным остался только Онисифор, который сам нашел его в Риме и помогал ему. Похоже, в это трудное время вокруг Павла осталось совсем мало людей, среди них три или четыре верных ученика: Лука, Марк, Тимофей. Наконец, Павлу был вынесен смертельный приговор. Его вывели за город на Остийскую дорогу, где и совершилась казнь. Он помолился, глядя на восток, потом «склонил голову и не произнес более ни слова».
Как римский гражданин, Павел был не распят, а обезглавлен. На месте его казни христиане поставили памятный знак, и через несколько веков здесь появилась церковь Сан-Паоло-фуори-ле-Мура, одна из четырех крупнейших базилик Рима. Под ее алтарем до сих пор хранится невскрытый саркофаг с останками Павла. Внутри самой церкви по периметру расположены медальоны с портретами всех римских пап, из которых некоторые еще остаются пустыми. По преданию, как только будут заполнены все медальоны, история человечества закончится и наступит конец света.
До края земли
Евангелист Лука подробно описал путешествия Павла, и некоторые эпизоды его жизни мы знаем буквально по часам. Плавание апостола из Кесарии в Путеолы напоминает капитанский судовой журнал: с подробностями установки парусов, измерениями глубины и точными сведениями о числе пассажиров. Лука дотошно сообщал, что на борту было 76 человек, включая корабельную команду, солдат и арестантов, что шторм продолжался две недели и под конец пришлось выбросили в воду весь груз и даже личные вещи, чтобы облегчить судно. Он увлекательно рассказал о том, как корабль сел на мель, и матросы хотели сбежать с него на лодке, а солдаты – перебить пленников, чтобы они не могли скрыться в суматохе. Трудно представить себе более детальное и добросовестное повествование.
Другим апостолам повезло меньше: у них не было собственных биографов. Кроме миссионерских поездок Павла, сегодня более или менее достоверно известно только о смерти двух Иаковов: Старшего, брата Иоанна Богослова, и Младшего, «брата Господня» по прозвищу Праведный. Оба были казнены в Иерусалиме по приговору Синедриона: старшему отрубили голову мечом, а младшего побили камнями и сбросили с крыши Храма, где он часто молился. По легенде, тело Иакова Старшего было положено учениками в лодку и долго плавало по морю, пока не пристало к берегу на западе Испании. В IX веке саркофаг апостола случайно обнаружил местный епископ, и на месте находки был воздвигнут храм и город Сантьяго-де-Компостела – одно из главных мест паломничества у западных христиан. Что касается Иакова Младшего, его больше почитали в самом Иерусалиме: здесь еще долго хранили в качестве реликвии резное кресло, на котором он часто восседал.
Сведения о других учениках Христа почти целиком умещаются в одной фразе Оригена: «Фома получил в удел для проповеди Парфию, Андрей – Скифию, Иоанн – Азию, где и скончался в Эфесе; а Петр – в Понте, Галатии, Вифинии, Каппадокии и Асии проповедовал иудеям рассеяния и, наконец, прибыв в Рим, был распят вниз головой». Остальное было сочинено позже, сотни лет спустя, в виде апокрифических мифов и сказаний, написанных разными благочестивыми людьми. Читать эти произведения довольно трудно и часто неловко. Обычно это сложные и подробные истории со множеством действующих лиц, похожие на авантюрный роман, к тому же не очень увлекательный. Вот типичный сюжет «апостольского романа»: приехавший в новое место апостол изгоняет беса из дочери важного сановника, разгневанный царь принимает его за колдуна, но когда тот исцеляет от неизлечимый болезни его брата или жену, охотно принимает христианство вместе со всеми приближенными. В этих книгах встречается множество чудес, воскрешенных юношей, оклеветанных девственниц, злобных жрецов и говорящих животных. В «Деяния апостола Иуды Фомы» дикие ослы не только беседуют с апостолом, но и произносят длинные речи перед народом. Очень часто в апокрифах описывается борьба со злыми силами, воплощенных в отвратительных языческих жрецах и духах тьмы. Например, Иоанн Богослов проводит много времени в поединках с магами, наподобие тех, какие апостол Петр устраивал против Симона-волхва. На острове Патмос Иоанн вступает в публичное соревнование с местным жрецом Кнопсом и разоблачает его бесовские фокусы, утопив колдуна в море. В другом эпизоде он проявляет еще большее могущество, показав себя истинным «сыном грома» (прозвище, которое дал ему Иисус): «Иоанн, воздев руки к небу, начал молиться – и тотчас настала на земле жара и зной великий, и попадало из множества людей до 200 человек, и все они умерли, а прочие едва пришли в себя от страха и умоляли Иоанна о милости, ибо ужас и трепет напали на них. Когда же Иоанн помолился Богу, все умершие воскресли, и припали все к Иоанну и, уверовав во Христа, крестились».
Так или иначе, христианские предания и исторические факты говорят о том, что лучи новой веры быстро расходились от Иерусалима по всему Востоку. Если верить традиции, Иоанн и Филипп проповедовали в Азии, а Фома, Симон Зилот и Иуда Иаковлев (он же апостол Леввей и апостол Фаддей) – в Парфии, объединявшей Персию, Армению и Месопотамию. Петр и Андрей, Варфоломей и Матфей выполняли свою миссию в Боспорском царстве, расположенном на черноморском побережье. Варфоломей путешествовал также у «индов», проповедовал в Албании и скончался в Армении. Впоследствии, когда александрийский епископ Пантен отправился с миссионерской целью в Индию, он обнаружил там Евангелие от Матфея, оставленное Варфоломеем.
Об апостоле Фаддее в разных преданиях говорится по-разному: по одной версии он мирно скончался в Финикии, по другой – мученически погиб в Египте или Армении. Насколько достоверны такие сведения, можно судить по тому, что местом смерти Матфея называют и Сирию, и Финикию, и Абиссинию, а Симона Зилота – пять или шесть мест, от реки Евфрата до Грузии и Британии. Немного больше говорится об апостоле Андрее: он жил на северном побережье Черного моря, вероятно, бывал в Крыму и скончался в городе Патры, откуда его мощи были позднее были перенесены императором Констанцием в Константинополь. Что касается апостола Фомы, то он проповедовал в Эдессе и Сирии, скончался в Индии, а его прах был перенесен в сирийскую Эдессу. Существует предание, что эдесский царь Авгар V написал Иисусу Христу письмо, в котором просил исцелить его от болезни, и Иисус пообещал отправить к нему одного из своих апостолов: это и был Фома (а может быть, Фаддей или Аддай – неизвестно, разные это лица или одно и то же), который исцелил Авгара. Вместе с Фомой Иисус отправил царю Свой нерукотворный образ, который тысячу лет спустя почитался в Византии как величайшая святыня.
Евангелист Марк проповедовал христианство в Египте и мученически скончался в Александрии 4 апреля 63 года. Есть легенда, что Марк, идя по Александрии, разорвал обувь и обратился к башмачнику Анниану, который во время работы укололся иглой и воскликнул «О Боже!» Марк ухватился за этот возглас, чтобы начать проповедь, и сделал это так успешно, что Анниан стал преемником Марка на александрийской кафедре. Марк проповедовал и в Ливии, в том числе в Киринее, родине того самого Симона Киринеянина, который перед Голгофой нес за Иисусом Его крест.
Несмотря на успехи апостолов, христианство не всегда закреплялось и удерживалось там, где проповедовалось. Его ростки часто засыхали и увядали на чужой почве. Так было в Скифии, Индии, Аравии, Эфиопии, где христианство возродилось заново только после того, как стало официальной религией империи. В Персии, где к власти пришли Сасаниды, настроенные консервативно и националистически, христианство не имело успеха с самого начала. В Египте проповедь продвигалась трудно, потому что апостолы говорили на греческом, а местное население, копты, не любило греков и всего, что относилось к эллинизму. На юге дело обстояло еще хуже: здесь римские правители едва сдерживали варварские народы и заключали с ними договоры, заставляя их клясться языческими богами Озирисом и Исидой: смена религии привела бы к разрушению всех договоров. Поэтому на юге Египта до VI века официально существовал языческий храм, пока Юстиниан не разрушил это «капище», приказав арестовать всех его жрецов. Южнее Египта, где-то в районе Судана, Сомали и Эфиопии, существовало Аксумское государство, имевшее зачатки эллинской культуры: в этом полусказочном экзотическом царстве епископом был вполне реальный Фрументий, сын греческого философа Мерония, погибшего в Аксуме во время путешествия.
Как и предрекал Иисус, христианство было проповедано по всему миру, но в значительной степени – еретиками. У раскольников-ариан тоже были свои знаменитые апостолы и святые, например, Феофил Инд, проповедовавший христианство в Аравии. Феофил был отправлен с дипломатической миссией к химьяритам и так поразил их своей святостью и чудесами, что химьяритский царь, по вероисповеданию иудей, принял христианство и построил в своих городах церкви. Миссионерской деятельностью к югу от Египта занимались в основном еретики-монофизиты, поэтому копты в Эфиопии были – и до сих пор остаются – монофизитами. По разным причинам православная церковь в Персии позже впала в несторианство, а в Армении – в монофизитство.
В Западной Европе христианство появилось позже, чем на Востоке. Раньше всего оно попало в Рим, хотя и здесь местные общины долгое время оставались греко-еврейскими: об этом можно судить по тому, что первые десять или двенадцать римских пап говорили на греческом языке. Дальше на Западе новое учение расходилось медленно и неравномерно, образуя отдельные островки в Галлии, Испании и Северной Африке. Из дошедших до нас обрывков сведений можно сделать вывод, что во II-м веке большие общины христиан существовали в Лионе, в III-м – в Тулузе, Вьенне, Лютеции (будущем Париже), Трире, Реймсе и Кельне. Сохранились имена некоторых мучеников и епископов того времени: Сатурнина, епископа Тулузы, которого привязали к хвосту разъяренного быка при императоре Деции (250 год), св. Мартина, знаменитого епископа Турского, Дионисия Парижского. Об Испании известно только то, что первый собор там состоялся в Эльвире в 306 году. В Галлии первый известный нам собор был созван в Арле императором Константином, и на нем уже присутствовало три епископа из Британии. В Венгрии, по преданию, христианство пошло от епископа антиохийского Кирилла, которого в конце 3 века сослали в каменоломни Паннонии. Там он обратил в свою верю нескольких каменосечцев – скульпторов, которые позже были убиты Диоклетианом за то, что отказались делать статую бога Эскулапа.
Глава третья. Жизнь ранних христиан
Апостолы, пророки и учителя
Хотя первые общины христиан были собраниями равноправных верующих, среди них с самого начала выделялись люди, обладавшие особыми дарами и авторитетом: их называли апостолами, пророками и учителями. Первые должны были странствовать, распространяя веру, вторые – давать откровения для верующих, а третьи – растолковывать учение.
Апостолами считались ученики Христа или учеников этих учеников, многие из которых сами видели Господа, за что получили имя «самовидцев». Это было первое поколение христиан, главной целью которых являлась проповедь нового учения. Само слово «апостол» происходит от греческого «посылать». Иисус говорил, что послан Отцом и так же посылает в мир Своих учеников: «Как послал Меня Отец, и Я посылаю вас» (Ин 20.21). Задача учеников Иисуса заключалась в том, чтобы идти и проповедовать слово Божие, поэтому они проводили время в постоянных странствиях. Приходя в места, где еще не слышали о Христе, апостолы провозглашали «благую весть», крестили иудеев и язычников, создавали новые общины и шли дальше, назначая старшим кого-нибудь из новообращенных. Проповедь апостолов отличалась тем, что они несли еще свежее, первозданное откровение веры, исходившее как бы от Самого Христа. В отличие от последующих миссионеров, это были не хранители веры, а ее создатели, первоисток, которому верили так же, как верили живому Христу. Поэтому у апостолов были особые, божественные дары, почти не встречавшиеся после: знание языков, пророческие видения, постоянное чудотворство.
Проводя всю жизнь в пути, апостолы часто возвращались к основанным им церквям, чтобы проверить и укрепить их дух. Переходя от общины к общине, они везде получали помощь и почтительный прием. Но постепенно значение апостольства стало угасать. Поколение самовидцев умерло, христианство было проповедано по всей империи, а вместо настоящих тружеников веры появилось много лже-апостолов, шарлатанов, ходивших по общинам под видом «пророков», чтобы питаться и жить за их счет. Христианам приходилось соблюдать осторожность, чтобы отличать истинных учителей от проходимцев. В документе II века «Учение двенадцати апостолов» (известном так же как «Дидахе») говорилось, что каждого странствующего апостола следует принимать как самого Господа, но не более, чем на один или два дня. «Если кто проводит три дня в одном месте, тот не апостол, а лжепророк». В дорогу апостолу давали только хлеб, чтобы он мог питаться им до следующей остановки, «если же просит денег, это лжепророк». Всякий, остающийся в общине, должен был трудиться и кормиться своим ремеслом, но если со временем он зарекомендовал себя как «истинный пророк», то мог получать пропитание в качестве духовного лидера и учителя.
О пророках известно гораздо меньше, чем об апостолах. Они тоже ходили от общины к общине и выступали в собраниях верующих, впадая в экстаз и изрекая то, к чему их побуждал Святой Дух. Часто эти речи были темны и невнятны: пророки произносили «странные, почти безумные и совершенно непонятные слова» (Цельс), которые нуждались в толковании. От верующих требовалось с полным доверием и без обсуждения принимать то, что ими говорилось. «Всякого пророка, говорящего в духе, не испытывайте и не судите, ибо всякий грех отпустится, а этот грех не отпустится», – сказано в «Дидахе». Видимо, пророки или те, кто себя за них выдавал, злоупотребляли этим доверием, потому что их репутация быстро падала. Писатель того времени Ерм обвинял пророков в том, что они забыли свое назначение – быть проводниками Святого Духа – и превратились в оракулов, предсказывавших будущее за деньги. К III веку пророки в Церкви исчезли вместе с апостолами.
Немного дольше существовали странствующие учителя – дидаскалы. Их миссией было не мистическое откровение, а рациональное и трезвое разъяснение учения Христа. Но и они скомпрометировали себя «краснобайством», еретичеством и тем, что сами не делали того, что проповедовали. К концу III века о дидаскалах уже ничего не слышно.
Апостолов, пророков и дидаскалов заменили епископы, которые унаследовали их власть и авторитет.
Наследники апостолов
Уходя из созданных ими общин, апостолы оставляли вместо себя заместителей – старейшин (пресвитеров) или надзирателей (епископов). Вполне возможно, что и сами апостолы, больше не видя вокруг себя поля для миссионерской деятельности, стали оседать на местах и превращаться в епископов или пресвитеров. Церковный писатель Феодор Мопсуестский говорил, что вначале во главе церквей стояли апостолы, а их преемники уже не смели себя так называть и назвались епископами. Епископство представляло собой уже как бы иное, менее высокое состояние служения, имевшее другое назначение и требовавшее других качеств.
Епископы-пресвитеры не странствовали, как апостолы: они всегда оставались вместе с общиной и являлись центром и оплотом веры, вокруг которого сплачивалась паства. Начиная со второго века, в церковной литературе появлялось все больше высказываний о высокой миссии епископства. Игнатий Антиохийский, отправляясь на мученичество в Рим, наставлял своих собратьев: «без епископа ничего не делайте», «где епископ, там должен быть и народ», «что одобрит епископ, то Богу приятно». Ириней Лионский считал, что епископ гарантирует правильность веры. Если чего-то не знаешь или сомневаешься – иди к епископу: он не скажет тебе ничего нового, но точно передаст то, что сохранил сам. Епископ говорит не сам от себя, а только то, что услышал от своего учителя, который услышал это от своего и так далее вплоть до апостолов, слышавших это от Христа. Отсюда гарантия чистоты веры.
Но епископ не только хранил веру. Епископ передавал благодать, полученную апостолами от Господа, другим епископам и пресвитерам через особе таинство рукоположения – хиротонию. Хиротония наделяла служителей Церкви дарами Святого Духа, которые позволяли осуществлять церковные таинства, прежде всего, Евхаристию, и давали власть прощать или не прощать грехи: «Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся» (Ин 20.23). Поэтому для Церкви всегда была так важна апостольская преемственность – прямая непрерывная цепочка передачи благодати через рукоположение новым епископам. Стоило этой цепочке прерваться, и благодать была бы утрачена, а значит, были бы невозможны никакие таинства, невозможна Евхаристия, невозможно поставление новых епископов и священников, невозможна сама Церковь.
Постепенно значение епископов настолько возросло, что их стали отождествлять с самой Церковью. В III в. святой Киприан писал: «Тебе надлежит знать, что епископ в Церкви, а Церковь в епископе, и кто не с епископом, тот вне Церкви». Он считал, что в Церкви не должно быть никого выше епископа, каждый из которых независим и самодостаточен, действует по своему усмотрению и отдает отчет одному Богу. Впрочем, епископ мог, по своей доброй воле, советоваться с паствой, и тот же Киприан говорил, что никогда ничего не предпринимал без совета со своей общиной.
Епископы постоянно общались и переписывались друг с другом, поддерживая связь внутри единой Церкви. С конца II века уже известны соборы, на которые съезжаются епископы, чтобы решать общие церковные дела, обычно в рамках какой-то одной области: Рим, Карфаген, Эфес, Антиохия. Когда праздновать Пасху? Как относится к христианам-отступникам, которые раскаялись и хотят снова вернуться в Церковь? Можно ли христианам занимать государственные должности? Эти и подобные им вопросы обсуждались на местных соборах. Решения их были не обязательными, а рекомендательными. Никто не мог принудить епископа выполнить решения собора, он поступал по своему усмотрению. Например, карфагенский собор постановил, что еретиков надо перекрещивать заново (то есть крещение, осуществленное еретиками даже с апостольской преемственностью, недействительно). Многие епископы с этим не согласились и продолжали принимать еретиков без перекрещивания.
Когда речь шла о нарушении основ веры – то есть епископ сам становился еретиком – собор мог его низложить и отлучить от Церкви и назначить другого. Однако если епископа поддерживала паства, у Церкви не было средств заставить его выполнить свое постановление. Часто возникали расколы внутри общин, когда одна часть признавала назначенного собором епископа, а другая стояла на стороне старого. Но епископ-раскольник со своими сторонниками в любом случае оказывались вне кафолической Церкви и превращались в секту.
Епископа избирали все члены христианской общины. К кандидатам предъявлялись строгие требования, но они были уже не так высоки, как к семи диаконам, избранном на апостольском соборе. Там говорилось о людях «изведанных, исполненных Святаго Духа и мудрости», достоинства же епископа были более практичные, земные. Апостол Павел писал, что епископом должен быть человек, «хорошо управляющий домом своим, детей содержащий в послушании со всякой честностью; ибо кто не умеет управлять собственным домом, тот будет ли пещись о Церкви Божией?» В другом письме он дополнял: епископ должен быть непорочен, муж одной жены, детей иметь верных. Все эти качества указывали не столько на ревностного христианина (это подразумевалось само собой), сколько на солидного, надежного человека, пользующегося хорошей репутацией в обществе. Упоминание дома и детей не случайно: обращение в христианство часто происходило семьями, вместе со всеми рабами и домашними, поэтому семейная ячейка нередко превращалась в ядро новой общины, а глава дома естественно становился главой этой общины, то есть епископом.
Католики и православные
Православным (или ортодоксальным, т. е. «правильно учащим») изначально считалось все христианство. Слово это начали употреблять примерно с IV века, когда хотели отделить правильное церковное вероучение от еретического. Понятие «кафолическая», то есть всеобщая или вселенская Церковь, впервые появилось у епископа Игнатия Антиохийского во II веке. Долгое время оно тоже относилось ко всему христианству в целом. Разделение на католиков и православных произошло только после раскола церквей в XI веке: к западной отошло условное определение «католическая», а к восточной – «православная», хотя каждая из них до сих пор считает себя и католической, и православной.
Пресвитеры, диаконы, диаконисы и вдовицы
Изначально в Церкви существовало строгое правило: один город – одна община – один епископ. Но когда христиан стало больше, это уравнение пришлось нарушить: общины образовались в мелких селениях и деревнях, в каждой из которых верующим также требовались люди, которые могли совершать Евхаристию – главное таинство христианства. Можно было, конечно, поставить епископов в каждую деревню: так и произошло в некоторых областях, например, в Африке, где появились хор-епископы, то есть деревенские епископы. Но в большинстве мест епископы остались только в главных городах, а мелкими церквями стали управлять пресвитеры.
Пресвитеры или, как их сейчас называют, священники и иереи, выделились из епископов. Игнатий Антиохийский в начале второго века уже отличал одних от других: «Следуйте епископу как Иисус Христос Отцу, а пресвитерству – как апостолам». Из этого сравнения видно, что пресвитеры, или священники, – меньшая ступень в церковной иерархии. На практике это выражается в том, что у епископов и священников разная степень благодати: епископ может рукоположить священника, но епископа может рукоположить только другой епископ (или, точнее, «сонм», то есть собор епископов – как минимум трое). Евхаристию также может осуществлять только епископ или те, кому он доверит. Поэтому, если пресвитер причащает верующих в своей общине, он делает это только потому, что ему доверил епископ. Деление на епископов и священников сохранилось до наших дней, так же, как и третий главный чин церковной иерархии – диаконство.
Сан диакона – древнейший, он появился раньше епископов и пресвитеров. Диакон в переводе с греческого значит «служитель». Учреждение этой должности связано с началом разногласий в первой иерусалимской общине: жалобой эллинов на пренебрежение к вдовицам. «Тогда двенадцать Апостолов, созвав множество учеников, сказали: нехорошо нам, оставив слово Божие, пещись о столах. Итак, братия, выберите из среды себя семь человек изведанных, исполненных Святаго Духа и мудрости; их поставим на эту службу, а мы постоянно пребудем в молитве и служении слова. И угодно было это предложение всему собранию; и избрали Стефана, мужа, исполненного веры и Духа Святаго, и Филиппа, и Прохора, и Никанора, и Тимона, и Пармена, и Николая Антиохийца, обращенного из язычников; их поставили перед Апостолами, и сии, помолившись, возложили на них руки». («Деяния апостолов»).
С исчезновением апостолов диаконы стали помощниками епископов, продолжавшими, как и раньше, «пещись о столах», то есть заниматься хозяйственной деятельностью. Диаконом становился человек, как правило, молодой и энергичный, хорошо знавший свою паству и заботившийся о нуждах каждого собрата по вере. Большое значение придавалось тому, чтобы он не был пьяницей и корыстолюбцем, поскольку диаконы имели доступ к церковным деньгам и раздаче милостыни. Эту должность ставили в Церкви очень высоко. Диаконы ходили к узникам и больным, раздавали деньги и еду; они должны были не только помогать тем, кто приходил к ним с протянутой рукой, но и сами искать нуждающихся. Им предписывалось, как сказано в одном документе V века («Завещание»), «обследовать постоялые дворы, нет ли там калек и больных, не обнаружится ли какой-нибудь всеми брошенный больной». Диаконами могли быть и женщины – они назывались диаконисами и имели то преимущество, что могли свободно проникать туда, куда мужчинам путь был заказан, например, в женскую половину дома, к знатным христианкам, состоявшим в браке с язычниками.
Еще одна исчезнувшая ступень в христианской иерархии – вдовицы. Община особенно заботилась о самых неимущих членах – вдовах, потерявших своих мужей и не имевших никаких средств к существованию. Очевидно, из них выбирали старшую, которая следила за обеспечением всех остальных. Вдовицами становились пожилые женщины безупречной репутации, хорошие матери и жены, имевшие только одного мужа, известные своими добрыми делами, помогавшие странникам и беднякам и почитавшие апостолов («умывавшие ноги святым», как писал апостол Павел).
Где собирались христиане
В каждом городе еврейская община открывала синагогу – в переводе с греческого «собрание», – которая служила местом для общих молитв, религиозных проповедей и обучения детей. Настоящего богослужения в синагогах не проводилось, поскольку, по понятиям иудеев, жертвы Богу могли приноситься только в Иерусалимском храме, который к этому времени был уже разрушен. Правда, в Александрии был построен другой храм, точно такой же, как иерусалимский, но палестинские евреи не признавали ни этого храма, ни совершавшихся в нем богослужений.
Когда христиане окончательно разошлись с иудеями, синагоги оказались для них закрыты. У ранних последователей Христа не было особых зданий, храмов, алтаря – всего, что сейчас кажется неотделимым от церковной жизни. Первые общины собирались просто в частных домах богатых христиан. (Отсюда появился аргумент противников раздачи всего имущества – «раздай все, что имеешь», по словам Христа. Но у кого же тогда собираться, если все раздадут свои дома? И кто будет кормить бедных, давать милостыню?). Обычно для этого выбиралась сама просторная комната – столовая. Если места не хватало, ломали стены и перегородки, превращая весь дом в огромный зал, или собирали деньги и брали в аренду какое-нибудь большое помещение. Иногда собрания происходили под открытым небом, чаще всего на кладбище или в саду, примыкавшем к дому.
Собрания происходили в субботу вечером, хотя воскресенье не было для первых христиан днем отдыха. В римской империи воскресенья не существовало, так же, как и счета по неделям: месяц делился не по семь, а по восемь дней (на ноны, иды и календы). Отдыхали только в нерабочие и праздничные дни, которых за год насчитывалось почти две сотни. Для христиан воскресенье было днем, следовавшим за субботой по иудейскому календарю: в этот день произошло воскресение Христа, и его праздновали как еженедельную Пасху. Позже император Константин Великий официально сделал языческий dies solis, «день солнца», посвященный богу Гелиосу, «днем Господа», то есть воскресным днем, а 25 декабря – праздник солнечного бога Митры – праздником Рождества Христова.
Церковь на заре христианства была закрытым обществом, доступным лишь для посвященных. В христианскую общину можно было попасть только по рекомендации одного из ее членов. Этот же человек обучал новичка началам веры, обрядам и правилам жизни христиан. Подготовительный период заканчивался крещением, которое описано в «Дидахе»: «Совершайте крещение следующим образом: обучив всему, что предшествует таинству, крестите во имя Отца и Сына и Святого Духа в проточной воде. Если нет холодной проточной родниковой воды, то крестите в теплой воде. Если же нет в достаточном количестве ни той, ни другой воды, трижды окропите водой голову во имя Отца и Сына и святого Духа». Крещение проводили на открытом воздухе или в специальных закрытых помещениях с купелями – баптистериях. В воду погружались полностью обнаженными, снимая с себя все украшения, женщины при этом распускали волосы. Во время обряда исполнялся особый гимн: «Проснись, о спящий, восстань из мертвых, да озарит тебя Христос, солнце воскресения, взошедшее до утренней звезды». Выйдя из воды, крестившийся облачался в белые одежды и надевал на голову венец; на лбу у него рисовали особый знак, символизировавший его соединение с народом Божьим.
Богослужения и молитвы
Ранний культ христиан был связан с солнцем, которое провожали в субботу вечером и встречали воскресным утром, считая солнечный свет символом Бога-Сына и Бога-Отца. В одном из христианских гимнов того времени говорится: «Мы на закате солнца любуемся светом вечерним, воспеваем Отца и Сына и Святого Духа Божия». Солнце восходит на востоке, а восток считался местом, откуда исходит свет истины; там находились Иерусалим и райский сад, оттуда начинался новый день, который символически отождествлялся с будущим царствием Божиим, Днем Господним. И сейчас одно из самых древних церковных песнопений «Слава в вышних Богу…» начинается с возгласа священника: «Слава Тебе, показавшему нам свет!»
Богослужение первых христиан было исполнены простоты и искренности, которые пленяют многих современных христиан. На рассвете они собирались где-нибудь в уединенном месте, чтобы встретить утро нового дня хвалой Господу. Вечером устраивали «вечери любви», агапе, на которых вкушали совместную трапезу и, в подражание апостолам на Тайной вечери, причащались телом и кровью Христа. Богослужения велись на греческом языке и совершались сидя. Они начинались с приветствия епископа или пресвитера, затем чтец зачитывал отрывки из Евангелий, Ветхого Завета и посланий апостолов, неканонические теперь «Послание Климента» и «Пастырь» Ерма, послания римских пап и местных епископов вроде Сотера, Зефирина или Киприана. После чтения пелись псалмы, потом священник говорил проповедь и благословлял хлеб и вино; все верующие возносили благодарственные молитвы и причащались. К чаше с вином прикладывались по очереди, хлеб давали каждому в руки, некоторые уносили его с собой домой и ели там.
В домашней жизни христиане молились утром и перед сном, и еще три раза днем, как следовало по иудейскому обычаю – в третий, шестой и девятый час дня. Поскольку день начинался в шесть утра, по современному исчислению это было в 9.00, 12.00 и 15.00. Часы молитвы имели символическое значение: в 9 часов на апостолов в Пятидесятницу сошел Св. Дух («третий час» по Новому завету), в полдень апостол Петр имел видение о корзине с пищей, которое подвигло христиан к проповеди среди язычников, а в 15 часов («девятый час») умер на кресте Иисус Христос. Кроме того, христиане молились перед едой, перед мытьем в бане, во время приветствий и прощаний, перед началом дела или по окончании работы. Многие вставали среди ночи и возносили молитвы Богу. Св. Киприан считал, что каждый новый час дня нужно начинать молитвой. Климент Александрийский писал о христианине: «В то время, когда он занимается, говорит, отдыхает или читает, он молится». В сущности, молиться следовало непрерывно, сопровождая каждый свой шаг и каждое действие молитвой.
Поначалу для молитв и богослужений использовали ветхозаветные псалмы. Псалом 140-й служил вечерней молитвой, псалом 62-й – утренней. После появления Евангелий на собрании общин начали читать Евангелия и другие книги христианских авторов, например, «Пастырь» Ерма. Из чисто христианских молитв чаще всего звучали «Отче наш» («Богородице, Дева» появилась гораздо позже, в V или VI веке) и хвалебные песни, сочиненные кем-либо из благочестивых верующих. Молитвы мог составлять каждый, кто хотел: предполагалось, что искренняя вера и Св. Дух подскажут нужные слова.
Молились стоя или на коленях, подняв голову к небу, раскинув руки в виде креста, лицом к востоку (считалось, что с этой стороны приходит «духовный свет»), мужчины – обнажив головы, женщины – накинув плат. Известный богослов Тертуллиан советовал не слишком запрокидывать голову, не размахивать руками и потише произносить молитву. Некоторые девушки приходили на молитву без платка, ссылаясь на то, что апостол Павел заповедал покрывать голову «женам», а они еще не замужем, но Тертуллиан разъяснял, что под «женами» подразумеваются все женщины вообще. Существовал старый обычай сбрасывать перед молитвой верхнюю одежду, который Тертуллиан осуждал, говоря, что так поступают язычники, а «христианский Бог слышит и тех, кто имеет на себе плащ». Недостаточным рвением считалось не умывать перед молитвами рук, сидеть или тем более лежать во время их чтения. Миссионер Феофил Инд, вернувшись из путешествия, был недоволен тем, что Евангелия стали слушать сидя.
Крестное знамение
В обыденной жизни христиан было легко узнать по их обыкновению на все накладывать крестное знамение. В первые века оно имело форму не четырехконечного креста, а латинской буквы Т: так выглядел crux commissa, один из видов римских крестов, на которых распинали преступников. Христиане крестились не тремя пальцами, как сейчас, а одним большим – им изображали маленький крест на лбу. Позже появилось двоеперстие, обозначавшее две природы Иисуса Христа, божественную и человеческую, а еще позже троеперстие – во имя Святой Троицы.
Христиане крестили не только все части тела, но и одежду, мебель, стены, книги, посуду и постель. Один римский муж, решивший избавиться от своей жены, догадался, что она тайная христианка, увидев, как она крестила перед сном кровать. Подвижник Ефрем Сирин писал: «Без креста ничего не предпринимайте: ложитесь ли вы спать или встаете, работаете или отдыхаете, едите или пьете, путешествуете по суше или плаваете по морю, постоянно упражняйте все ваши члены этим живоносным крестом». Кресты ставили, рисовали, вешали повсюду в доме, их вышивали на одежде и носили на шее. В VII веке Трулльскому собору пришлось даже запретить помещать изображение креста на пол, чтобы никто не попирал его ногами.
За едой
Есть за обедом полагалось так, чтобы утолить голод, но не больше. Разнообразие в пище не приветствовалось, так же, как смех и вольные разговоры за столом. «Наши разговоры не только целомудренны, но и трезвенны, – писал один из церковных авторов того времени Минуций Феликс, – ибо мы не позволяем никакой болтовни, веселость умеряем важностью и трезвыми речами». Обжорство, обилие вина, шумная музыка считались неприличными и неблагочестивыми, допускались только «скромные и целомудренные» мелодии во славу Господа.
Примером правильного поведения христиан за столом и во многих других случаях служит книга «Педагог», написанная александрийским пресвитером Климентом. Предписания Климента для вечерних трапез напоминают правила хорошего тона: не пачкать едой рук, сохранять чистой бороду, поменьше разговаривать, особенно с полным ртом, к блюдам прикасаться сдержанно и благопристойно, не пить, пока не прожуешь пищу. Он предлагает и меню, приличествующее на христианских трапезах: «Можно употреблять лук, маслины, овощи, молоко, сыр, и, если угодно, мясо вареное и жареное. Из яств самые удобные для употребления суть те, которые приготавливаются без помощи огня, потому что с ними менее хлопот; потом те, которые не обременительны для желудка и дешевы». Вино осуждалось, как разжигающее похоть, и употреблялось только как лекарство. Но если уж пьешь, то соблюдай приличия и достоинство: «Не нужно хвататься за чашку с чрезмерной жадностью, не нужно неприлично водить глазами перед тем, как пить, не нужно предлагаемое для питья поглощать непристойно с невоздержанностью, чтобы не замочить бороды, не залить одежды, что случается, когда питье вливается залпом».
Женщины-христианки, на взгляд Климента, вели себя на трапезах слишком кокетливо: нарочно пили из узких бокалов, чтобы не широко открывать рот, и в то же время обнажали шею, словно хотели показать мужчинам хотя бы то, что можно. Юношей и незамужних девушек, по его мнению, лучше вообще не пускать на совместные трапезы, чтобы не разжигать страсти. За едой допустима скромная и целомудренная музыка, но не шумные песни и пляски; веселье, шутки и остроты должны быть изгнаны, как неприличные для христиан. Позже Лаодикийским и Седьмым Вселенским соборами христианам запрещалось «скакать и плясать» на свадьбах, присутствовать при мимических представлениях (часто непристойных) и исполнении «сатанинских» песен.
Одежда и внешний вид
Ранние христиане осуждали как красивую одежду, так и украшения, привлекавшие противоположный пол. «Девы ни для кого ни должны украшаться, – писал Климент Александрийский, – ни должны нравиться никому, кроме их Господа. Дева, привлекающая взоры юношей и возбуждающая в них страсти своими нарядами, не может быть целомудренной и скромной в душе». Правда, замужним женщинам полагалось некоторое послабление: «Женам, живущим в брачной обстановке, иногда можно и снисхождение оказывать и позволять наряжаться с целью нравиться мужу. Но пределом их желаний при этом должно оставаться именно желание нравиться только своему мужу».
Суровый Тертуллиан полагал, что женщинам вообще подобает носить скорей траур, «ибо через вашу праматерь Еву грех вошел в род человеческий». Климент, наоборот, предпочитал белый цвет: «Как дым свидетельствует об огне, хороший цвет лица и пульс – о здоровье: подобно этому белизна одежд свидетельствует о состоянии нравов между нами». По мнению александрийского богослова, «женщины должны одеваться в одежды простые, но приличные; конечно, они могут быть из более мягкого материала, чем мужские, но все же не такие, в какие одеваются женщины, потерявшие всякий стыд и распустившиеся в изнеженности».
В заботе о женской нравственности Климент доходил почти до восточной паранджи. «От жены в особенности желательно, чтобы она выходила из дома совершенно закрывшись. Это сообщает ей вид степенности, но и для высматривателей она остается невидимой, так что никакого преткновения из сего не выйдет ни для нее самой, ибо ее глаза нравственной стыдливостью и покрывалом будут прикрыты, но и никакому постороннему мужчине собой она греха не навяжет». С другой стороны, мужчинам с женщинами лучше совсем не встречаться, даже если они полностью закрыты. «Должно избегать присутствия в обществе женщин и старательно уклоняться от встречи с ними; для внесения в свою душу греха вовсе не необходимо прикосновение; может быть греховным уже и простой взгляд».
Климент решительно восставал против ювелирных украшений. Допускалось носить только золотое кольцо на пальце для наложения печатей в доме – знак власти его хозяйки. Немаловажно было и то, какие изображения наносились на печать. «Для печати же мы должны пользоваться изображением голубя или рыбы, или корабля с надутыми парусами, или же музыкальной лиры, какая изображена была на перстне Поликрата, или же корабельного якоря, какой на своем перстне приказал вырезать Селевк. Если кто рыбак, то перстень должен тому напоминать об апостолах или же о детях, воспринятых от вод крещения. Идольских же изображений на своих перстнях мы не должны гравировать; не должно и с каким-то почтением относиться к таким перстням; и перстней с изображением меча или лука не должны мы носить: мы, ведь, состоим друзьями мира; не должны мы иметь на своих перстнях и изображений различного рода кубков: мы ведь люди воздержанные». Новая вера, очевидно, не мешала некоторым христианам придерживаться непристойных обычаев язычества. «Многие носят перстни с изображением на них в нагом виде своих возлюбленных или из мужчин, или из женщин, как будто для невольного напоминания себе о своих любовных удовольствиях, чтобы не забывать о них, но постоянно вызывать их в своем воспоминании: это разнузданность».
Прически
Тот же дотошный Климент подробно и обстоятельно писал, какими должны быть прически, как женские, так и мужские. «Волосы на голове мужчинам следует носить коротко остриженными, за исключением случая, если они были бы курчавыми; на подбородке же должна быть отпускаема борода. Будучи причесаны, волосы не должны слишком спускаться с головы на манер женских локонов; для мужчин достаточно бороды. А если кто бороду подстригает, то не следует, по крайней мере, совершенно ее до гладкости состригать; мужчине сообщается этим вид отвратительный, и состригание бороды даже до кожи собой напоминает выщипывание и выглаживание». Автор «Педагога» объяснял, что длинные волосы неудобны тем, что мешают зрению. «А на верхней губе волосы нужно подрезать, чтобы при еде не пачкались; но не следует их все остригать, – это было бы некрасиво, – а только немного ножницами». Зато к бороде Климент относился с уважением: «она сообщает лицу достопочтенность и некоторого рода отеческую авторитетность».
Женские прически тоже не остались без внимания. Климент был сторонником естественной, природной красоты. Он считал, что волосы у женщины должны быть длинными, но без лишних украшений, потому что они красивы уже сами по себе: достаточно скромно заколоть косу на затылке какой-нибудь недорогой булавкой. «Завиванием же волос в пукли на манер, как это делается у гетер, и распусканием их по плечам локонами и плетками лицо бывает безобразно; для составления этих искусственных косичек срезаются и выщипываются волосы; из страха прическу испортить такие женщины не смеют дотронуться до своей головы; из-за заботы как бы, забывшись, не сбить своей прически, они не осмеливаются даже спать спокойно». Накладные волосы и парики вызывали у него возражения не только с эстетической, но и богословской точки зрения: «Накладывание чужих волос на голову совершенно должно быть оставлено; украшать свою голову волосами другого, накладывать на нее мертвые косы поистине нечестиво; потому что на кого же пресвитер тогда возложит руку; кого благословит он? Не украшенную жену, а чужие волосы и из-за них другую голову».
Косметические ухищрения, считал епископ, вроде подкрашивания седых волос, напомаживания и т. п., только портят женщину. Сама лучшая красота – это цвет здоровья. «И лиц своих женщины не должны пачкать вводящим в обман средствами обольстительного искусства».
Походка и поведение
Женщин, двигающихся слишком женственно и мягко или, наоборот, «виляющих хвостом», епископ Климент сравнивал с гетерами, проще говоря – с шлюхами. Замужним он ставил в вину «маслянистые взоры» и подмигивание, считая это прелюдией с супружеской измене, «перестрелкой желаниями». Очень живо и с большой иронией он описывал кокетливых женщин, которые «постоянно жуют мастику, прохаживаются взад и вперед, улыбаются проходящим; другие придают себе интересность тем, что подолгу возятся, как если б у них пальцев не было, с зашпиливанием своих локонов булавкой для волос, прекрасно сработанной или из черепахи, или из слоновой кости, или другого какого трупного останка. Другие, опять-таки, стараются иным образом понравиться публике, разрисовывают себя различными красками и пачкают себе лицо, как если бы у них на нем цветы какие росли».
Не меньше доставалось и напыщенным мужчинам. «Не следует выступать на путях павлином; не следует с откинутым назад затылком осматривать встречающихся, если бы кто-либо из них обратил на него свое внимание; это неистовство – самодовольно расхаживать по улицам как бы по сцене, так, что люди на него пальцами указывают». Судя по его описанию мужских занятий, за прошедшие тысячелетия они мало изменились. «Мужчины не должны по цирюльням, кабакам и трактирам слоняться, пустословя с ничтожными личностями, западни измышляя женщинам и для возбуждения смеха тысячи непристойных вещей злоречиво о ближних рассказывая. И игра шестисторонними кубиками нам недозволительна, а также и игральными костями, каковым играм многие столь усердно предаются ради корысти».
О браке и брачных отношениях
Церковь с самого начала призывала к сексуальной умеренности, в том числе и в браке. В отношениях между мужем и женой не должно было проявляться никакого сладострастия. Уже первые апологеты веры, Иустин и Аристид, утверждали, что брак допустим только для рождения детей. Их поддерживал Климент: «Бог хочет, чтобы род человеческий продолжался, но Он не говорит: будьте похотливы». Ему вторил Тертуллиан: «Христианин женится не ради плотской похоти». Само по себе плотское соитие и связанное с ним удовольствие считалось нечистым и греховным, если не вело к благочестивой цели.
Климент Александрийский строго регламентировал супружескую жизнь и предписывал время и обстоятельства, в которых допустимо брачное сожительство. «Не следует откликаться на таинственный зов природы в течение дня: например, нельзя совокупляться по возвращении из церкви или с рынка; нельзя на заре, когда поют петухи, в час молитвы, чтения или полезных дел, исполняемых в течение дня; нельзя вечером после ужина и благодарственной молитвы за полученные блага – в этот час подобает покой». Получалось, что на «таинственной зов природы» совсем не оставалось подходящего времени. В брачное сношение следовало вступать нечасто: чем оно реже, тем желаннее и приятнее. Целомудрие было необходимо соблюдать и ночью, в темноте. «Бесстыдные слова, гнусные фигуры, любодейные поцелуи» недостойны христианина. Запрещалось соитие в первую брачную ночь – из благоговения к полученному накануне благословению от священника.
Формально брачный союз христиан ничем не отличался от брака остальных жителей империи. Церемония венчания появилась в Церкви только в VIII–IX веке. До тех пор супруги-христиане довольствовались официальным гражданским браком, дополнительно получая согласие и благословение местного епископа. Однако в некоторых случаях Церковь допускала брак, не одобренный государством. Так, в III веке папа Калликст разрешил римским патрицианкам вступать в тайный союз с простолюдинами и рабами. «Незамужним женщинам, – писал его современник (и соперник) Ипполит, – достигшим зрелых лети и воспылавшим любовью к человеку, не достойному их по своему социальному положению, но не желавшим при этом жертвовать своим собственным положением в обществе, он позволил как нечто законное соединяться с человеком, рабом или свободным, коего они выберут себе в сожители, и считать его супругом, не вступая в законный брак». В древних римских катакомбах осталась надпись, сделанная таким незаконным мужем на надгробии жены-патрицианки: «Флавии Сперанде, святейшей жене, несравненной матери всех, которая прожила со мной 28 лет и 8 месяцев без какой бы то ни было досады, Онесифор, муж светлейшей матроны, достойно заслужившей, сделал».
Евангелия
Климент Александрийский утверждал, что первое Евангелие написал Марк, ученик апостола Петра. Поскольку Петр учил устно, слушатели попросили Марка, обладавшего хорошей памятью, записать его проповеди, что он и сделал. Петр, узнав об этом, не одобрил, но и не порицал Марка. Евангелие от Марка – самое короткое из четырех, оно написано очень живым и динамичны, хотя и грубоватым языком: Иисус в нем больше действует, чем говорит, а описания Его чудес выглядят особенно выпуклыми и наглядными. Считается, что Марк писал свое Евангелие для римлян, то есть для язычников, не имевших никакого представления об иудейской. Позже именно его чаще всего использовали миссионеры для проповеди христианства среди несведущих и неподготовленных людей.
Другой раннехристианский авторитет, Ириней Лионский, считал, что первым Евангелие написал Матфей. Матфей проповедовал евреям, но решил идти к другим народам и, уходя, оставил вместо себя писание на еврейском языке. Это произошло в то время, когда еще были живы Петр и Павел, проповедовавшие в Риме. Матфей написал свою книгу для иудеев и в иудейском духе, поэтому в нем очень много цитат из Ветхого Завета, а сам его тон размеренный и слегка витиеватый, в раввинском стиле: это как бы настольная книга фарисея, ставшего христианином и желавшего проповедовать новую веру соотечественникам.
Лука, ученик апостола Павла, составил свой вариант Евангелий, сам объяснив причину: поскольку многие «торопливо и необдуманно» взялись за изложение событий, он решил написать точную и правдивую историю на основе своих бесед с Павлом и другими апостолами. Книга Луки написана прекрасным языком, достойным греческой классической литературы, ее не стыдно поставить рядом с Плутархом или Фукидидом, с трудами которого Лука был хорошо знаком. Это работа умного и интеллигентного грека, наиболее привлекательная для образованных людей, обладающих хорошим вкусом и ценящих литературный слог.
Иоанн создавал свое Евангелие последним, много лет спустя, уже зная три других Евангелия. Поэтому он их дополняет и расширяет, сообщая, например, о самом начале проповеди Иисуса – до ареста Иоанна Крестителя – и совершенных Им в то время чудесах. Написанное в полуархаическим, полумедитативном стиле, Евангелие от Иоанна считается наиболее глубоким и духовным, трактуя учение Христа в философском и богословском смысле, близким по духу греческой и восточной мысли в лице гностиков и неоплатоников.
То, что четыре Евангелия описывали одни и те же события, нередко повторяя друг друга, наталкивало многих на мысль о создании некоего общего труда, объединявшего все свидетельства об Иисусе в цельное и последовательное повествование. Такие попытки время от времени предпринимались. Так, Татиан, ученик Иустина Философа, позже впавший в энкратическую ересь, составил свод из всех Евангелий под названием «Евангелие от четырех». При этом он излагал текст евангелистов своими словами «для исправления стиля». Ориген посвятил много времени сравнению разных переводов книг Нового завета, но его главной задачей было не объединение Евангелий, а их толкование, заложившее основание особой церковной науки – экзегетики.
Чудеса
Чудеса в первых общинах были если не обычным, то довольно частым делом. Иерусалимский епископ Нарцисс, узнав, что в храме не хватает масла, превратил в масло воду, и братья потом долго хранили его у себя как святыню. Апостол Иуст Варнава выпил смертельный яд и остался невредим. Ириней Лионский сообщал о воскрешении мертвых, происходивших по молитве братьев-христиан, как о случаях нередких и почти регулярных: «Когда среди братьев возникала нужда, то вся поместная Церковь пребывала в посте и усиленной молитве, и душа умершего возвращалась». Свидетельства о воскрешениях встречались в то время нередко: апостол Иоанн «силой Божией воскресил в Эфесе умершего», Петр вернул к жизни девицу Тавифу, апостолы Иасон и Сосипатр – царя Керикиры, а Павел – юношу Евтиха, упавшего с третьего этажа.
Ириней считал, что в чудесах христиан не было ничего удивительного: естественно, что, получив благодать от Бога, они использовали Его дары. «Одни изгоняют демонов действительно и надежно, и часто, очистившись от злых духов, люди становятся верующими членами Церкви; другие предвидят будущее, имеют видения и пророчествуют; иные лечат больных и, возлагая на них руки, возвращают им здоровье; даже, как мы говорили, они воскрешали умерших, и те долго жили с ними». Все это было предсказано еще Самим Ииусом: «Будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы».
Кесареву кесарево
Первые общины христиан состояли из людей, почти не участвовавших в жизни государства. У них не было собственности, они не занимались никаким делом и ремеслом, проводили время только в молитвах и общении с собратьями. Но это положение быстро менялось по мере того, как христианство сознавало себя частью общества и врастало в повседневную жизнь империи. Несмотря на то, что христиане считали себя особым «небесным» народом, не имевшим пристанища на земле, внешне они не старались противопоставлять себя государству – наоборот, вели себя подчеркнуто дружелюбно. Одно из требований к епископам заключалось в том, что они должны иметь хорошие рекомендации от «внешних», то есть от язычников. То же самое относилось не только к епископам, но и ко всей Церкви: новой религии следовало быть на хорошем счету у римской власти. Это был один из главных лейтмотивов первых христианских апологий: мы одни из вас, мы соблюдаем законы, платим налоги, молимся за цезарей и приносим пользу государству. Христианство хотело не ссориться с властью, а победить мир убеждением, личным примером и любовью, живя как мирные и добрые граждане империи. В этом был огромный положительный заряд новой веры: никакой враждебности, никаких проклятий на головы язычников, полная лояльность к правителям и одобрение римского владычества и pax romana.
Но в этом заключалась и опасность обмирщения. Живя в миру, раннее христианство не всегда отчетливо видело грань между церковным и мирским. Ясного представления о том, что должна представлять собой христианская жизнь, не существовало. Христианство как бы еще не знало, что можно, а что нельзя: в Евангелиях и проповедях апостолов не было инструкций на все случаи жизни, там давались только общие, основополагающие принципы, из которых постепенно выводились конкретные правила. А жить в обществе и не поддаваться его соблазнам было очень нелегко. Уже через сто лет после создания Церкви Климент Александрийский, строгий поборник христианской нравственности, упрекал своих собратьев в суетности и фальшивом благочестии: «По-видимому, с благословением выслушав слово Божие, они оставляют его там, где выслушали, а вне церковного собрания, как бы умом рехнувшись, в обществе нечестивцев себя не помнят от удовольствия; внимая игре арфистов и арфисток, из себя они выходят при выслушивании их любовного чириканья, приходят в исступление от пения под игру на флейте, хлопают в ладоши, выпивают, позволяя себя осыпать и пакостить всякого рода и другим сором и мусором, наметенным, натащенным и накиданным течением и веянием времени».
В общественной жизни многих христиан сплошь и рядом не замечались или не осознавались те заповеди Христа, которые, казалось бы, должны были составлять суть их жизни. В представлении молодого христианства частные и государственные добродетели существовали как бы параллельно: можно было быть христианином в первых, оставаясь язычником во вторых. Там, где речь заходила об интересах государства, личные правила и заповеди уходили на второй план; ради пользы общества христианин мог наживаться на торговле, судить и даже убивать. Если в Евангелиях говорилось, что никто не может судить другого человека, кроме Самого Господа, то в жизни христианин мог осуществлять земной и светский суд на основании государственного права. В Евангелии было сказано не заботиться о завтрашнем дне и уподобляться птицам и цветам, которые не сеют и не прядут; но в жизни верующий работал, служил, содержал семью и думал о прибылях так же, как язычник.
Торговля среди христиан процветала не меньше, чем у почитателей Сераписа или Юпитера. Попытка Климента Александрийского лишить христиан выгоды от купли-продажи («Кто что-либо покупает или продает, пусть не назначает тому цены двоякой, одну – для продажи, другую – покупную. Пусть называет он только одну истинную: через это останется он верным истине и хотя не получит прибыли, зато богат окажется справедливостью») выглядела наивной и нелепой – зачем тогда вообще торговать? Это прекрасно понимали Ириней Лионский и Тертуллиан, которые одобряли торговлю при условии, что торгующий христианин не будет проявлять излишней алчности. «Даже теперь, став верующими, – писал Ириней Лионский, – мы продолжаем приобретать. Но кто же продает, не желая получить прибыль от покупателя? И кто покупает без намерения что-либо получить от продавца? И какой промышленник занимается своим ремеслом не для того, чтобы получить выгоду?» В книге «Пастырь» Ерм осуждал торговцев-христиан, жадность которых, по его словам, удивляла даже язычников, но не отрицал купечество как таковое. То же самое относилось и к ростовщичеству. Эльвирский собор начала IV в. признал право вести торговые операции даже за епископами: единственное ограничение заключалось в том, что сам епископ не должен был покидать своей епархии, если же он хочет торговать в других областях, то «пусть пошлет сына, вольноотпущенника, наемного агента». Христианский максимализм – «оставь все и следуй за Мной» – заменялся языческим идеалом умеренности: честно судить, честно торговать, честно давать деньги в рост, честно воевать и управлять провинцией, – вот все, что требовалось от христианина в частных делах и на государственной службе.
Армия
Особняком стоял вопрос о службе в армии, которую большая часть христиан считала вполне приемлемой и совместимой с духом Нового Завета. Обычно этот вопрос вообще не поднимался: он решался по умолчанию, как нечто само собой понятное и разумеющееся, словно ратное дело было таким же законным и почтенным ремеслом, как и всякое другое. Если о нем все-таки заговаривали, то заявленный в Евангелии нравственный императив, призывающий удаляться от всякого зла («не противьтесь злу силою»), дополнялся соображениями здравого смысла, согласно которым необходимо выбирать наименьшее из зол, применяя при случае и насилие, если воздержание от последнего само по себе является злом. При этом естественным образом появлялось понятие врага, противника, но уже не в качестве духовной сущности, требовавшей духовного же сопротивления и отпора, а в виде материального злоумышленника, посягающего на твоих ближних, имущество, дом или страну. Еще Иоанн Креститель на вопрос воинов, что им нужно делать, чтобы покаяться и очиститься от греха, отвечал: никого не притеснять, не клеветать и довольствоваться своим жалованием (то есть не грабить население), – как будто убийство на войне не входило в перечень рассматриваемых грехов.
В то же время в первые века христианства раздавалось немало голосов противников военной службы. В одном из ранних христианских сочинений, написанном примерно в начале III веке, высказывалось осуждение верующим, желающим стать солдатами. Мученик Максимиллиан, казненный за отказ служить в армии, объяснял свой поступок требованием веры: «Мне нельзя находиться на военной службе, потому что я христианин. Не могу быть воином, не могу творить зла, я христианин». Ригорист Тертуллиан, которого излишний аскетизм довел до еретичества, заявлял: «Разоружив Петра, Господь разоружил всех солдат». Св. Ипполит Римский грозил: «Ежели неофит или верный согласился стать солдатом, да будет он отвержен: он презрел Бога». А Ориген обещал: «Копья, коими мы некогда сражались, мы перековали на косы; мы не поднимем больше меч ни на один народ… ибо Христос сделал нас сынами мира».
