Сердце на двоих. Теория поцелуя

– Я сама. – Бросила отрывисто. Растерла его руки, отпустила и поспешила закрыть кран.

Гончар не отрывал взгляда от заветной кружки. Я тяжело выдохнула и подняла ее. Он тут же с облегчением приложил полотенце к влаге под ней. Вытер, и его взгляд моментально просветлел.

– Привет. – Произнес мужчина со свистом и тут же спрятал нос под свитером. Зажмурился и дважды чихнул.

– Здрасьте, приехали. Вот, видишь? Разболелся. А еще стоит тут, посуду моет. Нельзя тебе в воде плескаться, категорически запрещено!

«Особенно с твоими-то особенностями», – подумала я, но вслух не произнесла.

– Так я…

– Строгий постельный режим! – Взяла его под локти и мягко подтолкнула в сторону комнаты.

Гончар привычно замер в дверном проеме. Приложил руки к дверному косяку с обеих сторон. Опустил, снова поднял, опустил и только потом пошел дальше. Повторил ритуал и возле двери в спальню. Я послушно ждала, двигаясь следом. В голове прокручивались слова Маргариты, как будто снова и снова откладываясь в памяти: «Всего лишь особенность его организма».

– Завтра мне все равно выходить на смену. – Протянул дядя Ваня, недовольно усаживаясь на постель и подтягивая к себе край одеяла. – Болеть некогда.

– Бери выходной. Нельзя же так! – Я взяла одеяло, расправила и накрыла им его по плечи. – А теперь ложись. Давай-давай. Не спорь.

– Зря я тебя пустил. – Усмехнулся он и шмыгнул носом. – Знал бы, что будешь так командовать…

– Знала бы, что сегодня будешь так гундосить, еще вчера бы занялась твоим лечением. – Я нахмурила брови, давая понять, что не шучу.

Гончар послушно положил руки поверх одеяла.

– Видела ведь вчера, что тебе плохо. Веки красные, нос тоже, да еще озноб этот. – Взяла пульт, сделала телевизор тише. – Как ты, вообще, умудрился летом простудиться?

– Сквозняк все этот, – сжал зубы.

Рука его в прямом смысле слова заплясала. Дернулась вверх, взвилась в воздух. Еще раз.

Я села рядом на край кровати:

– Ты полежи, я тебе сейчас чай горячий сделаю. Хорошо?

– Да я сам… могу… – По напряжению на его лице поняла, что в попытке удержать руку, он ломает самого себя. Еще и бровь задергалась.

– Раньше мама при первых признаках простуды насыпала мне горчицу в носки. – Я увернулась, вовремя среагировав, когда его рука дернулась вверх. Иначе схлопотала бы по носу. Облизнула губы, стараясь не выдавать беспокойство за его состояние. – Насморк сразу проходил. У нас на стопах много нервных окончаний, горчица воздействует на них… Ох… – Осеклась. – Не знаю, можно ли тебе такое средство…

Я виновато опустила взгляд. И зря. Его рука тут же взлетела вверх и попала мне прямо в лоб. Зажмурив один глаз от боли, перехватила ее и тихонько рассмеялась.

Иван вскочил на постели, задыхаясь:

– Прости, прости! – Задергал головой.

– Ложись, дядь Вань. – Я мягко надавила ему на грудь. – Все нормально. – Открыла глаз, моргнула несколько раз. – Все хорошо. Видишь? Не больно попало.

Его рука все еще была зажата в моей. Она снова дернулась, дважды, и на лице Гончара вновь отразились боль и вина.

– Но если у тебя найдется горчица, мы можем попробовать. Почему бы и нет? – Взяла нежно его руку, затем вторую и сложила их у него на груди в замочек. Соединила, переплетя меж собой пальцы. Свою же ладонь оставила сверху. Легко, почти невесомо, точно перышко. Чтобы не придерживать, а просто успокоить.

Кажется, сработало.

Мы оба смотрели на его руки, сцепленные в замок и накрытые моей ладонью, и молчали. Я дышала медленно, тихо, не глубоко. Словно бы его болячка была всего лишь спящим зверем, которого мы боялись потревожить. Конечности больше не дергались, и это было прекрасно. Кажется, ключик к одному из тиков случайно был найден.

И еще неизвестно, как бы его организм отреагировал на раздражение нервных окончаний горчицей. Во я дала. Придумала тоже. Глупость несусветную. Лучше сбегать в магазин за лекарствами и сварить куриный бульон.

– Дядь Вань, – я заметила, как подрагивали его веки, когда он косился на телевизор.

Еще один раздражитель.

– А? – Его лицо прояснилось, морщинки разгладились.

– Ты не виноват. Не нужно стыдиться. – Перевела взгляд на руки, испугалась, что они снова задергаются от этих слов.

– Хорошо. – Ответил он и замолчал. Будто считал количество собственных вдохов и выдохов.

Мне стало стыдно, будто только что расковыряла его старую рану и залезла внутрь своими пальцами. Еще и наглый любопытный нос сунула туда же.

– Если я стараюсь сдерживаться на работе, – продолжил вдруг он, – к вечеру все только усиливается.

– Значит, все-таки ты ходил убирать утром территорию?

– Угу. – Мужчина поджал губы.

– Тебе ведь нужно поправиться. Беречь себя, чтобы не разболеться окончательно. Лежать в постели, надеть носки потеплее. Обещай мне, что будешь слушаться?

– Мне… нужно поклясться? – Улыбнулся он.

– Желательно. – Я покачала головой. – Я ведь кроме тебя здесь никого не знаю. У меня больше нет никого…

– Значит… – Его грудь поднялась от шумного вдоха. – Мне теперь и помереть без твоего разрешения нельзя?

– А помереть тем более.

Теперь дыхание Ивана выровнялось, взгляд окутал меня отеческим теплом.

– Скажи лучше, – сказал тихо, – как там в кафе? Нашла себе друзей?

– А зачем мне друзья? – Удивилась я искренне.

– Что, не познакомилась даже ни с кем?

– Все, что мне сейчас нужно, это удержаться на адской работе, чтобы со временем можно было решить вопрос с жильем. Весь этот вид из окна на чердаке… Красота умопомрачительная, не спорю. Но спать на матрасе, есть одни бутерброды, умываться утром из стаканчика, из него же пить и брать воду для чистки зубов…. Хм… Не самое веселое из моих приключений, если честно. А еще приходится беспокоить тебя вечерами, чтобы помыться… Прости, дядь Вань, но мне бы просто выжить для начала, какие уж тут друзья!

– Нет, пташка, – (он придумал это прозвище вчера, когда мы кормили вместе голубей вечером на площади), – тебе бы нужно как-то устроить здесь свою жизнь. А одной вряд ли выйдет. Ты молодая, красивая, смекалистая. С такими данными не по чердакам шарахаться, а пойти учиться нужно, получить образование. Двигаться вперед, понимаешь?

– Как же… понимаю… – Сказала печально, взяла со стола платок и подала ему.

Расцепив руки, он принял его из моих рук и шумно высморкался. Упал обратно на подушки без сил и закрыл глаза:

– Тебе Бог дал всё. Грех не воспользоваться. Меня вот по состоянию здоровья в армию не взяли, потом на нормальную работу не смог устроиться. А ведь было желание и учиться, и работать. Но шарахались все… И вот так всю жизнь – один да один.

Мне стало неуютно. Стыдно. Вот кому можно жаловаться на жизнь, только не мне. И как он жил все это время? Как справлялся с болью? Как терпел все это? Как учился не жалеть себя и не скулить о нелегкой судьбе?

– Так что борись, пташка. Никогда не вешай нос, слышишь? Всегда сражайся до последнего. Верь, что все будет хорошо. Что добьешься всего, чего пожелаешь. Надейся даже тогда, когда руки опускаются от бессилия. Надежда – это ведь последнее, что у нас могут отнять.

– Меня зовут Нана. – Сказала вдруг я и до боли закусила губы.

Иван медленно открыл веки и внимательно посмотрел на меня. Его глаза, очерченные красным, беспрестанно слезились.

– Так и думал, что будет что-то эдакое. – Улыбнулся он, разглядывая меня. – Ты ведь, как южное солнышко. Добрая, мягкая. Но чуть дашь слабину, и сожжешь дотла. – Мужчина качнул головой. – Тебе идет твое имя. Нана.

– Только не говори никому. – Попросила я.

Гончар снова сложил руки в замок:

– Если сделаешь мне чай. А то болтаешь слишком много.

– С удовольствием.

Иван закрыл глаза и протянул:

– Интересно, а я когда-нибудь узнаю, откуда ты такая взялась?

– Когда-нибудь. Возможно. – Я встала. – При условии, что будешь принимать все лекарства, которые скажу.

Ответом мне было лишь легкое подергивание головы.

А когда его кудряшки, осыпанные сединой, словно благородным серебром, качнулись и упали на лоб, мне почему-то в голову пришла мысль о том, что я никогда не знала своего отца. В положенном смысле. Что-то такое смутное, родом из далекого детства, проплывало иногда перед глазами. Сильные руки, теплый бархатистый голос, читающий красивые стихи, крепкие объятия перед сном… И карусели. Кажется, он обожал карусели. Или только кажется…

Еще бы знать, почему он ушел. Вот только если и был ответ на этот вопрос, то мама унесла его с собой в могилу.

Я взглянула еще раз на пытающегося успокоить нервы дядю Ваню и пошла на кухню. Сделала ему чай, отнесла. Вернулась, накормила рыбок, помыла посуду, провела ревизию в холодильнике. Долго думала, вспоминала, как варят куриный бульон, потом просто залила водой замороженную курицу и поставила на огонь.

По-быстрому приняла ванну, а вернувшись, застала уже пенный потоп на плите. Сделав газ тише, я прибрала последствия бульонного побега. Чуть не лишившись пальца, почистила лук. Порезала. И лук, и палец. Заклеила пластырем. Палец. Лук отправила в кастрюлю.

Пока искала пластырь, нашла в аптечке пакетик популярного средства от первых признаков простуды, заварила, напоила своего подопечного. Поговорила с рыбками, поговорила с подопечным. Рассказала и тем, и другим о том, что начальник заставил меня купить нормальную одежду. Посмеялись.

– Давай, садись, попей бульончика. – Поставила перед дядей Ваней тарелку и ложку. – Приятного аппетита.

Он приподнялся и сомнительно посмотрел в суп, от которого поднимался горячий пар. Ни картошки, ни лапши там не наблюдалось. Как и хлеба рядом, на столе.

– Просто попей горяченького. Говорят, что организм не должен отвлекаться на переваривание пищи, должен бросить все силы на выздоровление. – Я виновато улыбнулась. – На самом деле, я и картошки-то не нашла…

– И так хорошо. – Шмыгнув носом, Иван приблизился к тарелке. Взял ложку, зачерпнул бульон, попробовал.

Посолила? Не посолила? Мозг упорно отказывался вспоминать.

– А сама чего не ешь? – Одобрительно кивнув, спросил он.

– Не знаю… А можно?

Гончар вскинул брови.

– Вот же глупая. Нужно. – Махнул в сторону кухни. – Бери тарелку и весло.

– Чего? – Уставилась на него.

– Ну, весло. – Рассмеялся. – Ложку, то есть. На жаргоне. У нас тут на вокзале такой контингент работает, еще и не так заговоришь.

Я улыбнулась и пошла за ложкой. Вот и мне, наверное, придется всю жизнь прожить чернорабочей. Кто ж меня возьмет по чужим документам в ВУЗ? Никто.

Принесла тарелку с бульоном, поставила на стол, села напротив дяди Вани.

– Вкусно? – Спросил он, зачерпывая ложкой горячее варево.

– Угу. – Обжигая рот, промычала я в ответ. – А тебе?

– И мне. Спасибо. – И продолжил есть, то и дело нечаянно ударяя ложкой о зубы.

«Нужно будет купить ему пластмассовую ложку» – подумала я.

– А ты чего все на часы поглядываешь? А? – Спросил, как бы между прочим.

– Я? – Моментально покраснела.

Сама не замечала за собой, но мысли неотрывно крутились возле того парня с площади. А глаза упорно следили за стрелкой часов на стене, медленно, но верно движущейся в сторону девятки на циферблате.

– Да… – Ложка в руке дрогнула. Захотелось немедленно спрятать от смущения взгляд. – Ничего интересного, просто один парень… – «Красивый, упрямый, наглый» – У меня наушники сломались, а он хотел мне новые принести. – «А я бы не прочь посмотреть на него снова. Но мне ведь это не нужно. Вот совсем-совсем. Да?» – Встречу назначил… А я все думаю, может, стоит пойти?

И тут Иван уставился на меня как-то странно, затем вдруг поднял локоть и, прикрыв им лицо, громко чихнул.

«Правду говорю»…. – подумала я.

Примета есть такая.

– Обязательно иди. – Сморщив лицо, произнес дядя Ваня и потянулся к носовому платку. – Иди, пока не заразилась. Только сначала расскажи мне, что за парень, и куда вы пойдете, чтобы я был за тебя спокоен.

– Эм… – Закашлялась.

Вот с этим-то уже было гораздо сложнее.

19

Илья

Я люблю снимать дождь.

Рассветы, закаты, росу на листьях ранним утром в лесу – это все, безусловно, красиво и достойно хорошего снимка. Но в дожде есть своя, особенная красота. Совсем как в глазах той девушки. Серое небо с редкими просветами… и вода, которая преображает все: природу, людей, город. Она делает любую фотографию интересной, даже волшебной.

Проще всего бывает сделать снимок возле окна, по которому сбегают капли. Но самый кайф, надо признаться, – это лужи. Настоящий генератор динамических отражений.

Выбираешь в самый лютый ливень одну из городских улиц. Самую оживленную. Боясь испортить камеру и новые джинсы, корячишься, подбирая нужный угол съемки, а в зеркале лужи уже отражаются огни ночного города, высотки и горбатые фонари. Освещение в отражении становится приглушенным, цвета сочными, реальность яркой… Делаешь долгожданный кадр и ощущаешь какое-то особое удовольствие.

Но все это ничто, все буквально меркнет перед черно-белым фото. Когда дождь заряжает на несколько дней, делая окружающий мир серым и малоконтрастным, мир сам рождает композиции для фотографий, где цвет точно был бы лишним. Тебе остается лишь взять камеру и направить ее на интересный объект, который мог бы стать центром снимка.

Все, что угодно. Или кто угодно. Например, вымокший и недовольный трехцветный кот, по усам которого стекают струйки воды. Или трехлапая дворняга под скамейкой возле вокзала, жалобно поджавшая уши и наблюдающая за темнеющим небом. Или странная девочка-подросток с короткой стрижкой, ссутулившаяся и бродящая под набирающим силу дождем возле входа на вокзал с явной целью – затерявшись в толпе, тиснуть кошелек у прибывающих в город туристов.

Еще я с утра видел прогноз погоды в смартфоне, но до конца так и не поверил, что будет дождь. Хоть и приготовил фотоаппарат, но до последнего сомневался, что он пригодится. И только хмурые тучи, затягивающие небо над крышами домов словно проворные черные карлики, подтвердили к вечеру верность прогноза.

Переодевшись, я успел прихватить из дома зонт и повесил на шею камеру. Правда, забыл посмотреться в зеркало, но возвращаться уже не стал. Просто в качестве компенсации пригладил ладонью волосы. Целых два раза.

В последний раз мы с Кириллом стриглись у одного мастера, так что в целом должны были выглядеть похоже. Помнится, встав с кресла, я тщательно взлохматил свою шевелюру, брат же попросил девушку-парикмахера аккуратно уложить его волосы воском.

Вспомнив об этом, я даже улыбнулся. Вышел из калитки и быстро пошел вдоль улицы.

Небо потемнело еще сильнее, поднялся ветер и понес песчинки по дороге. Попадавшиеся на пути прохожие ускоряли шаг, чтобы успеть домой до грозы. Я взглянул на часы. Оставалось всего десять минут на то, чтобы добраться до вокзала. И неизвестно еще было, сколько придется провозиться с его силиконовой красоткой (почему-то я представлял новую пассию Кирилла именно так).

А мне зачем-то дико захотелось поснимать дождь. Обычно это лучше делать в самом его начале, или когда он близится к завершению, но и то, и другое могло теперь накрыться медным тазом из-за этого глупого свидания.

И какой только болван назначает встречу на вокзале? Как ему такое только в голову пришло?!

Немного поколебавшись, я застегнул кожаную куртку, сжал в одной руке коробку, предназначавшуюся девушке брата, в другой желтый зонт и, оглядевшись по сторонам, быстро перешел дорогу на светофоре. Первые капли ударили по моей макушке уже на подходе к вокзальной площади, дальше дождь обрушился уже мощной стеной. Люди с сумками толпой повалили вверх по лестнице к центральному входу на вокзал. Я же, чувствуя, как камера, висящая на шее под курткой, ударяется с каждым шагом в мою грудь, на ходу раскрыл зонт и нырнул с головой под его яркую ткань.

Все куда-то бежали, рассыпались в стороны в поисках хоть какого-нибудь убежища, а мне оставалось только бежать по растущим на глазах лужам в сторону каменных ступеней. Мечты о том, что никого не встречу в назначенном месте и смогу свободно заняться своими делами разбились о правду жизни.

Все ломанулись к двери, а она осталась. Девушка. Она стояла ко мне спиной, переминаясь с ноги на ногу, и словно не решалась пойти вслед за всеми под крышу.

Что-то такое шевельнулось в душе смутным предчувствием и ожиданием чего-то желанного, трепетного и неминуемого. Мимолетный взгляд успел запечатлеть знакомую одежду и черты: стройную фигуру, легкий наклон головы, волосы, густым шелковым покрывалом ложащиеся на ее спину. Но до конца я все-таки сообразить не успел. На всем ходу подлетел к незнакомке и накрыл ее свободной половиной широкого зонта. А когда она вдруг повернулась, застыл, глядя на нее сверху вниз.

Кап.

И весь мир затих.

Она еле устояла на ногах.

Кап. Кап. Кап.

Дождь. Он… был повсюду. В небе, теплой водой на крышах домов, пенистой рекой на темном асфальте, на кончиках длинных волос и в отражении ее больших черных глаз.

Я почувствовал, что тону в них. Нырнул с разбега и пропал. Полностью потерял ощущение реальности. Опустил взгляд ниже, и ощутил, что вся моя жизнь сосредоточилась теперь на кончиках ее губ. Узнал каждую черточку милого лица и нежный запах моря и ветра.

И замер с открытым ртом.

Это Она.

Она!

Беспомощно оглядев опустевшую площадь, я начал жадно хватать ртом воздух. Никого рядом больше не было. Никого. Но… этого не могло быть. И это не было просто совпадением – либо шуткой, либо насмешкой судьбы. Сердце сжало тисками, едва возвратил взгляд на нее. Девушка не была удивлена, она смотрела просто и открыто, будто меня и ожидала здесь увидеть.

А значит… И внутри все снова оборвалось.

Мне так не хотелось в это верить!

Струйки воды стекали с ее лба и катились вниз по щекам, глаза были чисты и светлы. Она вся светилась, и я сам словно оказался в лучах ее света. Моя кожа стала прозрачна, мысли и чувства прозрачны, и теперь я был виден ей буквально насквозь.

Дождь продолжал беспощадно колотить по поверхности зонта над нашими головами, а мы стояли вдвоем, словно в домике, и продолжали пристально смотреть друг другу в глаза. Стояли и уже которую секунду-вечность молчали. Дышали прерывисто и горячо, опаляя друг друга своим дыханием.

В моих глазах была растерянность, в ее – стихия. В моем лице – напряжение, в ее – уверенность. И весь мир вокруг нас закружился, когда с моих волос ей на лоб вдруг упала большая капля дождевой воды. Кап. И девушка от неожиданности зажмурила глаза.

Улыбнулась, поморщилась и стерла ее тыльной стороной ладони.

И в этот момент меня словно прострелило насквозь. Во рту пересохло. Левая рука до боли сжала в кармане ее последнюю записку:

«Зачем ты смотришь на мир через коктейльную трубочку???» – спрашивал тогда я.

«Потому что так можно увидеть в толпе каждого конкретного человека» – было подписано ниже ровными буковками с идеально красивыми завитушками.

Нана

И все сразу стало так просто, так понятно. Зачем я пришла, зачем стояла здесь и ждала даже тогда, когда крупные капли уже хлестали меня по щекам.

Я хотела убедиться. И убедилась. Ответ был здесь, под этим зонтиком, в глазах напротив. Янтарно-коричневых, озорных, удивленных.

Юноша, (а иначе и не назовешь этого дылду под метр девяносто ростом), смотрел на меня так, будто не понимал, как он вообще мог здесь оказаться. Будто ждал кого-то другого, а не меня. Но вместе с тем его лицо светилось радостью и восторгом. Может, он боялся опоздать и не застать меня на месте, а, может, и вовсе не верил, что явлюсь? Но сейчас на его щеках расплывался самый настоящий румянец.

Я замерла, ожидая, что он хоть что-нибудь скажет, но парень словно завис. Ухватившись за возможность, как следует разглядеть его, я принялась скользить взглядом по чертам, которые за несколько часов до этого видела лишь мельком. Поразилась, насколько гармонично в его образе уживались мужественность и совершеннейшая непосредственность.

Если даже не обращать внимания на нежную и бархатистую, словно персик, кожу, на сочные розовые губы и пушистые светлые ресницы, а также на по-мальчишески взлохмаченные волосы, то эмоции, которые одна за другой выписывались на его лице, выдавали парня с головой.

Юноша. Мальчишка. Безумно обаятельный, волнующий в своей открытости. Такому стоило улыбнуться, и выстрел попадал в самое сердце. Если днем мне легко удавалось сопротивляться, то теперь я чувствовала себя почти расплавленным воском.

А то, как он проявлял свои чувства… Не быть ему игроком в покер, проиграл бы собственные штаны. Чистый, с душой нараспашку, забавный, милый. Если бы не эти несколько секунд его растерянности прежде, чем удалось взять себя в руки, я бы вряд ли смогла так глубоко заглянуть внутрь.

Огромная капля. Краем глаза я видела, как та свисала сосулькой с его челки, но не успела сориентироваться и отклониться назад, как она уже хлопнулась мне прямо в лоб и потекла вниз. Я зажмурилась, невольно рассмеялась и принялась стирать ее с лица. Стало так легко и свободно, и даже удивительно, как одна дождевая капля могла разрядить странно наэлектризованную обстановку между нами.

– Ой, – глупо и запоздало произнесла я.

И отчего-то вдруг стало так хорошо. Радостно, что мой новый знакомый тоже вымок. Видимо, не сразу открыл зонт, торопился сюда, ко мне. И теперь не я одна стояла здесь мокрой курицей.

– Прости, – выдохнул он неловко, а затем мотнул головой, чтобы сбить оставшиеся на волосах капли, и те, конечно же, снова упали на меня. Теперь уже на нос. – Ой. – Вымолвил парень, словно теперь была его очередь произносить что-то глупое.

Дождь продолжал лить как из ведра, колотил по нашим ногам и забирался теплой влагой в обувь. Пузырями он осыпал потоки воды возле лестниц и шумел, шумел.

– Это мне? – Спросила я, поглядывая на красную коробочку, зажатую подмышкой у парня.

Меня начинало немного трясти, то ли от холода, то ли от нечаянной близости и приятного запаха, исходящего от него.

– Да. – Спохватился они чуть не выронил ее. Вовремя подхватил и неловко подал мне.

От моего взгляда не укрылась и некоторая растерянность. То ли отдавать не хотел, то ли сомневался, мне ли она предназначалась. Но ведь я четко могла видеть нарисованные на коробке наушники. Значит, мне.

– Спасибо, – почти прошептала я, принимая влажными руками презент. Повертела его в руках, рассматривая. – Ого. – Посмотрела на него недоверчиво и покачала головой. – Мои были совсем дешевые, а эти… очень дорогие.

Мой новый знакомый (Как его? Кирилл?) внимательно посмотрел на коробку, будто в первый раз ее видел, и пожал плечами.

– Выбрал самые хорошие. – Он поджал губы.

Вот ведь.

Парень был чертовски очарователен в своем смущении. Я, кажется, уже всецело попала под его очарование. Даже шальная мысль промелькнула: дотянуться до нежной кожи на щеке и почти невесомо провести по ней подушечками пальцев, вплести пальцы в его мягкие каштановые волосы и взбить их еще сильнее. Такого ничто бы не испортило. Такому красавцу любой беспорядок к лицу.

– Ну, спасибо. – Пожала плечами и прижала коробку к груди.

Не отказываться же от подарка? И вообще, странно. Что общего у него могло быть с тем наглым типом? Не вяжется такая простота, свежесть, искренность в проявлении чувств с дерзостью и хамством того коротко стриженного недоумка. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты…

– Ну, я пойду? – Произнесла я, поняв, что молчание затягивается.

Улыбнулась и хотела уже развернуться, как вдруг его рука, та, что до этого пряталась в кармане куртки, взметнулась и опустилась на мое плечо. Кирилл глянул на нее с не меньшим удивлением, чем я («предательская рука, действует вперед хозяина!») и слегка вздрогнул:

– Нет! – И тут же будто опомнился: – В смысле, нет, не уходи. – Часто заморгал, пытаясь подобрать слова. – Наушники-то я вернул, а вину еще не загладил.

– Вину? – Усмехнулась я. – Это же не ты мне разбил их. А твой друг-приду…

– Придурок. – Одобрительно кивнул Кирилл. – Можешь так и называть его, я разрешаю.

– Так как ты собираешься… – В груди будто застучал отбойный молоток. – Загладить вину?

Парень колебался всего секунду, а затем словно собрался с духом.

– Подержи! – И сунул мне в руку зонт.

Я приняла его, наблюдая, как он ловкими движениями сдергивает с себя кожанку и остается в одной футболке. Затем парень подошел непозволительно близко, сократил между нами расстояние почти до нуля (читай: прижался всем телом!) и тем самым заставил меня перестать дышать.

Пока я округляла до невозможности глаза и, касаясь кончиком носа твердой мужской груди, тонула в его запахе, он успел накинуть на меня свою куртку. Устроил ее удобнее на моих плечах, улыбнулся, затем взял свой зонт обратно в руку: