скачать книгу бесплатно
Технология любви
Иван Сохатов
Лихие девяностые изменили и социум, окружающий нас, и наше сознание. Одни отнеслись к этим переменам активно, другие, часто вынужденно, плыли по течению, не до конца понимая происходящие вокруг них и с ними перемены. Это понимание касалось и непосредственно житейских вопросов. Менялись и близкие нам люди, что не всегда было просто заметить, и что приносило много негативного в нашу жизнь. Герой этой книги переживает такой перелом.
Технология любви
Иван Сохатов
© Иван Сохатов, 2017
ISBN 978-5-4485-1911-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Технология любви
Первая часть. Аптекарский Огород.
Сон этот снился мне несколько раз – не навязчиво, но в моменты переломные, и вызывал у меня недоброе предчувствие.
Было несколько вариантов – он обрывался или начинался с середины. Приведу самый полный.
Что-то, не проявлявшее себя явно, подспудно влияло на меня. Откуда оно шло, я не понимал. Несомненным было только его существование. Позже я выскребу из этого некий смысл, но это уже не будет иметь значения, а сон ещё долго не оставит меня в покое.
Брат просит отвезти его на огород. Я переспрашиваю – куда?
Брата я не вижу, но иронию в его словах чувствую:
– На Аптекарский огород – не знаешь? Ещё Пётр распорядился об устройстве специального огорода для посадки лекарственных растений. Красивый жест – не правда ли? Монарх заботился о здоровье подданных. Теперь там Ботанический сад.
В следующем кадре поваленное ветром огромное дерево перегораживает аллею, по которой мы неспешно шагаем. Оголённые коричневые корни торчат в разные стороны. Ветви сломаны, по стволу широкая трещина. Сочное нутро дало смолистые потёки. Я про себ констатирую, что смерть дерева выглядит не так отталкивающе, как смерть животного или человека.
– Лиственница, – говорит брат со знанием дела, – крона слишком развесистая, а земля мягкая, вот и не удержалось.
– А ствол, почему сломался?
– Грохнулось о землю и надломилось. Дерево-то не прочное, но в воде не гниёт. Из него раньше пристани строили.
Он меряет шагами длину лежащего на земле ствола.
– Давно собираюсь купить маленькую пилораму и пилить такие деревья на доски. Выгодное дело – дубы тоже падают. Их отдают практически бесплатно. Увезёшь – и на том спасибо.
Невдалеке от нас парень в рабочей робе возится с бензопилой. Из тулова вырывается сноп сизого дыма. Пошла работа: безвольно падают отделённые от ствола ветки. Я увожу брата от погибшего дерева. Надумает ещё что-нибудь.
Мы переходим к каменным горкам, и брат надолго погружается в созерцание мхов. На меня они не производят впечатления. В наших северных лесах похожая растительность занимают целые поляны, а здесь пятнышки по метру шириной. Я спохватываюсь в последнее мгновение, чтобы не сказать об этом брату. Болезнь отменила для него странствия с рюкзаком за плечами.
Раскидистые кроны деревьев с пожелтевшей листвой плавно раскачиваются над нами в голубом небе. Тёмно-красный кустарник вдоль аллеи колышется в такт с ними. Справа от нас стеклянный бок теплицы.
Брат жалуется на усталость, и мы возвращаемся. Большая часть упавшего дерева уже превратилась в аккуратно напиленные полешки. Одно, не замеченное, откатилось в сторону. Я нажимаю на угол ногой, и опилок встаёт вертикально. С торца виден коричневый круг, а крайние кольца желтые. Брат выглядывает из-за моего плеча:
– Это не гниль, – говорит он, – деловая древесина – годится в работу.
Брат отходит в сторону. Я достаю из кармана перочинный ножичек и быстро пробую торец: на краю твёрдо – в центре лезвие легко углубляется сантиметра на два.
Брат медленно продвигается к скамейке и не видит этого. Я догоняю его и ничего не говорю ему о гнилом нутре дерева. Мы присаживаемся отдохнуть.
Напротив нас, на такой же скамейке, устроились две старушки. Одна прогуливает пуделька – другая подвижного внучка в яркой курточке. Они согласно бегают друг за другом по газону.
Мы говорим мало: брату ещё трудно, а я не знаю о чё и моё нежелание обсуждать всякую белиберду выталкивает меня из сна.
Ночь прошла тревожно. Утром я проснулся под вой ураганного ветра. Наверняка в Неве поднялась вода. Куда поедешь в такую погоду? Я подчинился лени: устроил себе английское воскресенье или еврейскую субботу – это уж как больше нравится – и плевать мне на то, что этот день пришёлся на среду.
К тому времени у меня образовался небольшой денежный запас. О средствах можно было не беспокоиться. Непродолжительная праздность благотворно сказывается на состоянии духа. Это все знают. Поваляться на диване, почитать, скосить глаз в телевизор и не спешить никуда – вот оно счастье! Даже в магазин можно не ходить: в холодильнике съестного навалом. Кофе и сигареты я купил в ночном ларьке вчера вечером. Уже тогда задувало, и я поставил машину не у дома, как обычно, а на проезжей части улицы – подальше от деревьев, чтобы сорванные ветки не попортили краску.
Босыми ногами я протопал к окну. Мой дромадер был на своём месте.
После ночной работы усталость сковывает движения.
Тугая струя воды хлопнула по дну ванной. От долгого сидения за рулём с трудом разминалось затекшее тело. Подождал, пока наберётся достаточно, и медленно погрузился в тёплую воду.
Провести бы так – в блаженстве – весь день. Но через полчаса пора выбираться. Растёрся полотенцем до красноты. Стало легче, но на кухне, мне опять кажется, что руки лежат на руле. Специфическое такое ощущение появляется после долгого вождения автомобиля.
Сытный завтрак не слишком оживляет меня и не поднимает настроение. Я не могу ничего делать и сижу в апатии. Я ещё в ночном городе под жёлтым светом фонарей, на чёрных улицах в постоянном движении. Хочется как-то вырваться из этого состояния. Читать трудно – в глаза, как песку насыпали. Телевизор скучен. Разве что, приедет Никита, за ключами от квартиры. Ему негде трахаться со своей подружкой и он пользуется для этого моим апартаментом. Площадей у него хватает – квартира в городе, дача. Но на даче соседи, а место работы жены недалеко от квартиры – может неожиданно появиться; забежит перекусить – и застанет.
Только подумал о нём – стук в окно. Неоспоримое преимущество проживания на первом этаже: гостям не обязательно звонить в дверь. Можно запросто, как в деревне, постучаться в окно.
Никита широко улыбается мне, задрав вверх голову.
По жизни Никита увалень, но живётся ему неплохо: он получает приличную пенсию. Выслужил, охраняя стратегически важный объект – тот же космодром, на котором мне приходилось бывать в командировках. Там мы и познакомились. Вопреки расхожему мнению, что из любого военного, можно сделать приличного администратора, из него ничего не получилось. Служба его сводилась к слежению за тем, как другие исполняют не им отданные приказы. Он и сам говорил, что служил тихо, ни во что не вмешивался, а по выслуге лет демобилизовался при первой возможности.
Мы частенько парились в его баньке на даче. Выбирали, когда его жена, не слишком меня жалующая, работала в ночную смену и угощались пивом. К утру, ко времени её появления, перегар изо рта выветривался, и я спокойно уезжал в город, избегая лишних нравоучений.
Баня у него небогатая, но в есть всё, вплоть до мягких кресел у камина, создающих уют старого доброго дома. Друг мой аккуратист. К помывке у него заготовлены шуршащие крахмалом простыни, махровые полотенца – себе и гостям. Сервирован стол: тарелки, вилки и прочий инструментарий.
Датское пиво нашего питерского производства. Мы пьём его из поместительных кружек – банка ровно на кружку. Удобно считать, сколько выпили – по пустым банкам. Копчёная рыба свежего привоза, кастрюля с варёной картошкой в укропе. В камине колеблется пламя. Приятнейшее времяпрепровождение.
Я завариваю кофе – он развлекает меня разговором. Про извоз в основном. Раздаётся телефонный звонок. Я доверяю кофеварку Никите. Брат из больницы, как я и думал. Он там после инфаркта, осложнённого инсультом, ему ещё трудно говорить. Он тянет слова, путает согласные, медлит. Просит привести к нему подругу свою – актёрку. Она очень устаёт. Поэтому я должен тащиться за ней через весь город. Я отказываюсь, выдвигая предлогом пробки и занятость.
– Так Папулю то, всё равно, повезёшь, – настаивает брат.
– Ну, то Папуля, – парирую я.
Никита слышит в открытую дверь мои реплики и согласно кивает головой. Он тоже живёт с извоза и понимает, как тяжело лишний раз тащиться в запруженный машинами центр города. Вешаю трубку и жалуюсь ему на то, что болезнь не уменьшила романтический пыл брата – он влюблен в свою актёрку по самые уши.
Никита соглашается, что для инфарктника это лишнее.
– Пойдёт так дальше – тебе и её родственников возить придётся, – заявляет он, подчёркивая, что он на моей стороне.
Я улыбаюсь, но грешно не только смеяться, но и подтрунивать над больным человеком, особенно за глаза. Никита бормочет что-то примирительное, но вставляет всё же:
– Под каблуком он у неё.
Это правда.
– Ей бы крепкого парня с котлетой зелёных.
Ясное дело. На том разговор о брате обрывается. Чтобы не вешать неловкую паузу зову его в комнату, показать, как раскладывается диван. Он у меня с норовом: заедает правую пружину. В прошлый раз Никите пришлось повозиться. Выдаю ему пару простынок, для комфорта. Завтра я еду в больницу к брату, потом работать. Меня не будет часов десять – справится.
Подливаю ему кофе.
– Как поживает Обезьян? Цел ещё? – Никите хочется приятного разговора. Тема хорошая, ностальгическая.
– Что ему сделается? Продвигает науку в институте Высшей Нервной Деятельности. Отдельный вольер, трёхразовое питание.
Уход и внимательное отношение со стороны администрации ему обеспечен. Ещё бы – американцам заплатили за него и за его подругу по миллиону долларов. Обезьян сохраняли в целости и сохранности в надежде на возобновление программы полёта на Марс. Но сохраняли уже только их – программа была практически свёрнута.
Я интересуюсь: помнит ли он врача Тоню? Брат сейчас у неё в больнице. Никите ни имя её, ни подробное описание внешности не говорит ничего.
После передачи ключей настроение Никиты явно поднялось. Долго сидеть он не намерен. В дверях, надевая ботинки, интересуется – посещаем ли мы с братом Ботанический сад.
– Вам бы перебраться в зоологический? Там жирафы спариваются. Не видел? У меня была подружка, мы с ней по весне ходили смотреть. Её это возбуждало.
Поясняю ему, что после инфаркта зоологический сад не годится. Брату показано успокаивающее, а не возбуждающее. Он где-то вычитал, что для продления жизни, полезно следить за тем, как растут и развиваются растения. Их биотоки стабилизируют нервную систему. Дерево это молитва, направленная от земли к небу.
– Это брат так говорит, – успокаиваю я Никиту, а то он уставился на меня огорошено.
– Актёрку то он привести просит. Она не дерево, – гнёт он свою линию, – друид из него никакой не получится.
Из окна кухни я вижу, как он садится в машину. Розовощёкий, моложавый, неплохо выглядящий для сорока пяти лет, крепко сбитый мужчина. Волосы чуть длиннее, чем следовало бы – дань любви незабвенным битлам. На нем приличный кожан, новые джинсы и остроносые штиблеты, начищенные до блеска.
Никита уезжает. Располагаюсь на диване и размышляю о том, что мы говорим о любви слишком широко. Согласитесь: любовь к женщине нечто другое, чем любовь к Богу. Первобытные племена для обозначения травы или деревьев используют десятки, а то и сотни слов. У них практически отсутствуют общие понятия. Мы в другой крайности: одним и тем же словом определяем слишком многое.
Любовь к жене – развелись полгода назад; и к моей подружке – роман с ней у меня прекратился чуть позже, чувства различные и обозначить их одним словом затруднительно. Первое уверенно развивалось, дошло до высшей точки развития, и плавно снизошло. Второе – какая-то вспышка, страсть неразумная, налетевшая как шквал. Разные совсем чувства – одного слова мало.
Теперь у нас всё по-новому. Разнообразие половой жизни усиленно пропагандируется, но это дело хлопотное и требует средств. Мне всегда казалось, что неумение создать стабильную семью позорно. Оказалось, что этим можно гордиться. Мы обсуждали эту тему с Никитой, и он сказал, что с возрастом я становлюсь ханжой. Пусть так.
В основе блуда – в гораздо большей степени, чем это желают показать – лежит неумение найти то, что надо. Мои родители обошлись без взаимных измен – я уверен в этом. В Бога они не верили и не заключали союза, за который с них спросят на страшном суде. В непрезентабельной конторе Загса, неподалёку от нашего дома, им в паспорта, в присутствии ближайших родственников и друзей, настроенных на праздничное угощение с обильной выпивкой, резиновым штемпелем поставили синие печати. Расписывались они не в книге судеб, а в конторской книге с картонной обложкой серого цвета. Подписи эти предназначались районному суду, а не верховной инстанции, случись Папуле неаккуратно выплачивать алименты. Они часто ссорились. Многое вызывало у них диаметрально противоположные реакции, но вместе они прожили много лет и не жаловались.
Откуда такое постоянство? Я всегда останавливался на том, что констатировал факт – это было. Подсознательно я стремился к тому же, но у меня так ровно не получилось. Мои отношения с женщинами носили извилистый характер. У брата наблюдается то же, но в большей степени.
Если бы не продолжительность романа – почти десять лет – я бы внимания на него не обратил. Но десять лет! За это время люди рожают детей и отправляют их в школу; расходятся и опять сходятся; создают устойчивые семьи и рушат неустойчивые. А тут какое-то вялотекущее, аморфное действо – ни жены, ни детей. Брат заводил об этом туманные разговоры, но я не потрудился даже понять, к одной женщине они относятся или к нескольким. Брат намекал на то, что эта связь имеет для него какое-то особенное значение. Я равнодушно кивал головой: почему бы и нет – дело житейское. Он прерывал свои излияния.
Его болезнь многое изменила. Марина, так звали его пассию, за время его болезни стала для меня чем-то реальным: приходила к нему в больницу, брат говорил о каком-то спектакле, в котором она принимала участие. Почему бы им не жить вместе, если уж так сильна взаимная привязанность? У Брата есть комната. Пусть в коммунальной квартире, но большая двадцати метровая комната в центре города. Или сделали бы ремонт в папулиной квартире и жили бы в ней. Можно было обменять комнату и квартиру на одно большое жильё. Или, наконец, уговорить Папулю жить в этой комнате, а самим вселиться в его квартиру.
Была какая-то особая причина, мешавшая их счастливому соединению. Она не хотела этого? Я хорошо знаю брата, знаю, что все его начинания – туман прозрачный. Он всегда изображал из себя кого-то: художника, делового человека. Я не верил. Но других он умел одурачить. Возможно, она тоже догадывалась об этом и удерживала брата на определённом расстоянии. Так частенько бывает. Для властной женщины покорный воздыхатель любимое блюдо. Всегда корректен, влюблён и послушен. Всё заработанное готов тратить на неё. Что может быть лучше! Возможно брат сам, понимая, что актёрская судьба полна неожиданностей, довольствуется ролью бой-френда. Хотя его замечания о ней так трепетны. Его выдаёт волнение. Он вздрагивает при каждом телефонном звонке.
О любовном томлении крайней степени, приятнее почитать, чем переживать таковое самому. Куда лучше ровные отношения, не воспаряющие в небеса – на уровне взаимной благодарности за сексуальную близость.
Такие вот приятные, благочестивые размышления посетили меня осенним деньком, в который я устроил себе воскресенье. Однако, подошло время готовить обед. Сегодня у меня суп из курицы и картошка с копчёной колбасой на второе. Из кулинарных рецептов мне больше нравятся те, которые требуют меньше времени на приготовление. Куриный суп – хорошее блюдо. Надо почистить картошку – одновременно для супа и на гарнир для второго блюда; нарезать лук – пол луковицы осталось со вчерашнего ужина; поскоблить ножиком морковку и натереть её; промыть в холодной воде курицу; поместить всё это в кастрюлю; зажечь на плите газ и пойти смотреть телевизор. Закипит – слышно будет. Вот и все заботы. Два килограмма еды скоро будут готовы.
Через пару минут начнутся новости на канале «Россия». Их просмотр я тоже отношу к кулинарному действию. С телевидением у нас полная беда. До перестройки тоже было плохо, но на другой манер. Тогда была пропаганда и скука, а теперь реклама, пошлость, тоска сериалов с деревянными персонажами и набившие оскомину американские фильмы с непременным хеппи-эндом. Дошло до того, что иногда я тоскую о сытых физиономиях кубанских казаков и ударников коммунистического труда. Единственный плюс в том, что рекламой памперсов и прокладок меня отучили, есть перед телевизором.
Найти бы какую-нибудь научно-популярную передачу загадочного содержания, чтобы завтра было о чём поговорить с братом. Но их показывают поздно вечером. Брат беззастенчиво верит в самые разухабистые теории, например, в то, что жизнь была занесена на землю космическими пришельцами. Примитивные организмы попали на нашу планету из другой галактики. Пристойно для девятиклассника, но не в его годы.
В одиноком, а лучше сказать, самостоятельном моём существовании – бодрее звучит, сожаление изгнано – я выработал привычку готовить пищу, будучи сытым. Это важная составляющая кулинарных успехов. На голодный желудок, истекая слюной, ничего путного не приготовишь. Торопишься, хватаешь недожаренные куски, а это вредно…
Варево моё вскоре готово.
Покончив с ним, перемещаюсь обратно на диван. По опыту я знаю, что за один раз после ночной работы не выспишься. Приходится спать всё утро и прихватывать днём часа два три – тогда только чувствуешь себя нормально. Приятному этому настроению я не противлюсь, тем более, что есть у меня верное средство обрести блаженное забытьё. Я закутываюсь в одеяло потеплее, и беру книгу про полярные путешествия, про то, как мужественно сражаются с вечными льдами, морозами и вьюгами герои первопроходцы. Невзирая на голод, холод и непогоды, сквозь пургу и жестокий мороз, болея, теряя сознание от непосильных физических нагрузок, неуклонно движутся они к своей цели…
На улице уже горят фонари, когда я просыпаюсь. Самочувствие куда лучше, чем утром: ватной усталости нет. Нащупываю на полу пульт и включаю телевизор.
Пришла бы ко мне моя подружка, но в последнее время она появляется у меня всё реже. Горести от этого я никакой не испытываю: её исчезновение из моей жизни запланировано с самого начала наших отношений. Эту связь я считаю своим достижением.
Началось всё самым обычным образом. Она проголосовала на Лиговском проспекте, метров за триста до Московского вокзала.
– Куда тебе? – спросил я.
«Ты» я вставил намеренно, чтобы поменьше разводить сантиментов.
Ей надо прямо, как можно дальше, и бесплатно. Приятное выражение на лице. Вроде не проститутка. Поехали. Она ничего не имела против того, что я поеду направо, и налево тоже. Больше и говорить ничего не надо было. Прямо у своего дома в ночном ларьке я купил бутылку мартини польского изготовления. Там же теперь торгуют и презервативами. Сначала она показалась мне до неприличия молодой, но всё прошло гладко: ей было больше восемнадцати лет.
Начиная с той ночи, вот уже почти четыре месяца, она появляется у меня. Особая прелесть наших отношений в том, что у меня нет ни адреса её, ни телефона. В этом и состоит моё достижение: я не знаю, последняя это наша встреча или нет. Отсутствие будущего придаёт нашим отношениям некоторую свежесть. Обычно она появляется у меня вечером и исчезает утром. Пропадает на два-три дня, на неделю. Она как-то спросила у меня: не хочу ли я взять её телефон. Я ответил, что это всё испортит: она не будет чувствовать себя независимой. Она подумала и согласилась.
Однажды она долго ждала меня на скамейке у дома. Какое-то время она появлялась у меня каждый вечер. Сделалась особенно ласковою и не упускала случая напомнить мне, какой я умный и великолепный мужчина. Заявила, что терпеть не может трахаться с резинками, и что она честная девушка, а не какая-нибудь там и, что она студентка.
Скорее всего, это было правдой. В сумке у неё бывали книжки, и она по утрам заглядывала в них, сверяясь с конспектами. Пару раз, я даже объяснял ей что-то по физике, из того, что сам не забыл.
Кроме того, у неё есть мама и папа. Она прописана у них в Луге, а туда далеко ездить. Вот она и ночует у меня – время от времени. Она говорит родителям, что проводит ночь у подружек в общежитии, а летом она работала в студенческом строительном отряде. И, вообще, я такой замечательный и со мной ей так нравится, что она с удовольствием останется здесь навсегда.
Вот это – не надо.
В начале осени она звонила и приходила реже. Как-то её не было почти две недели. На мой вопрос: где она пропадала? – она ответила, что у неё могут быть свои увлечения. Я похвалил её и сказал, что повышаю её в звании: теперь она будет моим товарищем.
– Трахаться мы больше не будем? – спросила она.
– Отчего же, – ответил я, – не годится прерывать такие приятные занятия.
– Тогда я не товарищ, а хотя бы любовница.
– Нет, – сказал я строго, – ты будешь как бы моим другом, но с элементами сексуальной близости – будешь моим боевым товарищем.
– А-а, – протянула она, – так у меня ещё не было.
И продолжала появляться у меня с прежней непринуждённостью налетающего, откуда не весть, ветерка.
Сегодня она не придёт. Обычно она звонит днём и справляется: буду ли я вечером дома. Надо придумать, чем занять себя. Браться за медленно поглощаемого Пруста не хочется. Завтра разговор с Тоней, поднимет воспоминания о работе, взбаламутит гущу. Тоски по утраченному времени и без того хватает.
Варево моё примиряет меня с утратами. По-настоящему тягостно не одиночество, а страх перед ним. Многих, особенно, женщин угнетает привычное: а что скажут люди? Сидит одна и не нужна никому. И про мужика тоже подумают: слабак, сыч одинокий. Мало кого интересует другая сторона: сам себе тоже нужен.
