Сумерки Баригора

Седрика, которого так ждал Квентин, нигде не было видно. Но никто из взрослых не обратил на это внимания, и Квентин решил, что так и было запланировано. Конечно, это очень опечалило его, но мать учила, что настоящий дворянин никогда не показывает эмоции в обществе.

Гости подошли к встречающим хозяевам, и началось традиционное приветствие. Сперва супруги Ардейн подошли к Кристофу.

– Мартин, я так рад тебя видеть! – воскликнул тот. – Ты совсем не изменился за все эти годы. И ты, Хельга, – он повернулся к графине, – все так же прекрасна. – И герцог изящно склонился к протянутой руке в голубой перчатке.

Графиня улыбнулась и сделала реверанс, а Мартин подошел к Маргарите и тоже поцеловал ее протянутую руку со словами:

– Вы необычайно прекрасны, госпожа, как и писал мне мой дорогой Крис. Я рад наконец встретиться с вами!

Но его дружелюбный тон и улыбка разбились о холодное, ничего не выражающее лицо герцогини. Она, как и Квентин, видела чету Ардейн впервые и, очевидно, отнюдь не была в восторге от их прибытия. Но уже через пару секунд герцогиня совладала с собой, расплылась в широкой гостеприимной улыбке и произнесла положенные по этикету слова:

– И я тоже очень рада встретить дорогого друга моего почтенного супруга и его прекрасную жену! – Удивительно, но герцогиня смогла даже голос свой заставить звучать дружелюбно, раз того требовали обстоятельства. – Но где же ваш прелестный сын? Я думала, он прибудет вместе с вами и составит компанию моему дорогому Квентину!

На лицах обоих Ардейнов отразилось недоумение. Они почти синхронно посмотрели по сторонам и не менее синхронно глубоко вздохнули. Их общую мысль выразил граф:

– Кажется, Седрик опять сбежал. Простите великодушно, мой сын не любит общества, и, как бы мы ни старались внушить ему хорошие манеры, он не желает вести себя подобающим образом. Он наверняка прячется где-то в парке. Быть может, Квентин поищет его там?

Маргарита чуть заметно скривилась и хотела что-то сказать, но муж опередил ее:

– Конечно, отличная идея! А мы пока посидим в гостиной и поговорим о взрослых делах. Квентин, – он повернулся к сыну, – сбегай, поищи Седрика и приведи его назад. Мы же не можем сесть за стол, пока не прибудут все гости.

– Конечно, отец! – воскликнул Квентин и, не обращая внимания на грозный взгляд матери, стрелой понесся в сторону парка.

Парк летней резиденции герцогов фон Аурверн являлся парком только отчасти. Его основали лишь при деде Квентина, и деревья, которые, по замыслу садовников, должны были быть настоящими гигантами, сейчас достигали всего пары метров в высоту. Тем не менее аккуратные живые изгороди окружали все дорожки, да и лабиринт в самом центре уже полностью вырос. Именно туда и направился первым делом Квентин. Как он полагал, Седрик, будучи самым что ни на есть взаправдашним некромантом, просто обязан был спрятаться именно там.

Лабиринт был для мальчика родным и хорошо знакомым местом: он много играл здесь со своими друзьями из детей прислуги или даже в одиночку. Но все равно каждый раз это место пугало его, не сильно, а именно так, чтобы легкий холодок пробежал по спине, а разум оживился и начал работать быстрее. Это ощущение нравилось Квентину, и иногда он специально представлял себе, что за высокой стеной сочных кустов прячется какой-нибудь монстр или хотя бы хищный зверь. Однако сейчас ему было не до того: тот, кто скрывался где-то здесь, совсем рядом, был поинтереснее любого медведя или огненного волка.

Но, вопреки ожиданиям Квентина, некроманта в лабиринте не было. Мальчик посмотрел везде: в самом сердце лабиринта на круглой полянке, в центре которой стоял окруженный скамейками фонтан; на всех четырех лавочках, утопленных в живой изгороди в разных местах; у всех четырех входов-выходов в гигантскую головоломку – и нигде не нашел ни следа своего гостя. Расстроенный и разочарованный, Квентин собрался отправиться назад в дом и рассказать родителям и гостям, что он, очевидно, отвратительный хозяин и совершенно не справился со своими обязанностями: даже найти гостя не смог, не то что оказать ему хороший прием! Но тут откуда-то справа, из самой пустой части парка, где должна была быть дубовая роща, но пока росли только крохотные отдельно стоящие дубки, донесся веселый смех. Ни секунды не колеблясь, Квентин побежал в ту сторону, по пути измазавшись в грязи и безнадежно испачкав свои парадные кремовые туфли и брюки. Ему было все равно, ведь, когда он уже почти сдался, у него вновь появилась надежда доказать родителям свою состоятельность и… завести друга.

Смех привел Квентина на небольшую полянку между пятью дубочками. В самом ее центре прямо на земле сидел удивительно высокий черноволосый мальчик в темно-зеленом с белым сюртуке и весело смеялся. Он сидел к Квентину спиной, так что тот не мог видеть его лица, и был настолько поглощен разговором, что не обратил на появление молодого фон Аурверна никакого внимания. Его вообще, кажется, ничего не волновало: ни выпачканная в грязи одежда, ни ярко-желтый дубовый лист, запутавшийся во всклоченных длинных волосах, ни то, что он говорил сам с собой. Хотя вел он себя так, как будто кто-то ему отвечал. Вот только во всем парке не было никого, кроме него и Квентина, который, несколько выбитый из колеи таким поворотом событий, стоял неподвижно и молчал. А разговор тем временем продолжался.

– Ох, не может быть! Не ве-рю! – воскликнул мальчик в зеленом и снова засмеялся.

Последовала пауза, после которой он продолжил:

– Ну и что, что это было сто лет назад! Так просто не бывает. – Пауза. – Докажи, вот что! – Пауза. – То есть как не можешь? Ох, ладно!.. Лучше еще что-нибудь расскажи. – Пауза. – Про Паула Первого? Можно и про него, хотя это скучно, про него и так во всех учебниках истории написано…

Здесь последовала пауза подлиннее. Мальчик слушал, склонив голову набок. А потом снова рассмеялся:

– Такого в учебниках точно не пишут! – Он никак не мог успокоиться, все смеялся и смеялся. И в итоге просто повалился на спину и тут же умолк, заметив Квентина. Тот почувствовал перемену настроения гостя даже с такого расстояния. На лице лежащего на траве Седрика отразилось потрясающее буйство эмоций: смущение, злость и в первую очередь страх, а потом так же внезапно оно стало совершенно пустым, как у куклы.

– Кто ты такой?! – воскликнул мальчик, прыжком поднимаясь на ноги. В его голосе не осталось радости, он был совершенно холодным и жестким, резал как нож.

– Э-э-э-э… – Неожиданная перемена смутила Квентина еще больше, чем разговоры с пустотой, но он помнил, что настоящий герцог остается невозмутим в любой ситуации, и быстро взял себя в руки. – Я Квентин, – он выдавил из себя улыбку, – твои родители попросили найти тебя: мы не можем сесть за стол, пока все гости не будут в сборе.

– Я никуда не пойду, – так же жестко бросил Седрик и отвернулся.

– Почему? Или тебе здесь интереснее? Я слышал, ты говорил с кем-то, мне кажется, он рассказывал что-то смешное… – Сумасшедший или нет, юный некромант все еще оставался гостем Квентина, и тот старался вести себя соответствующе.

– Тебе померещилось. Я просто размышлял вслух.

– Да быть не может! – Теперь это был уже не вопрос вежливости, Квентин знал, что видел, и ему категорически не нравилось, когда ему не верили. – Я точно слышал, как ты говорил с кем-то.

– Ты больной?! – Лицо Седрика все еще ничего не выражало, но в голосе начали появляться гневные нотки – всё лучше, чем полное отсутствие эмоций.

– Неправда! Он что-то рассказывал тебе про Паула Первого! – воскликнул Квентин, все больше распаляясь. – И вообще, мне тоже интересно…

Мальчик пожалел о последних словах в ту же секунду, когда они сорвались с его языка, но сказанного не воротишь. Впрочем, реплика Квентина произвела на Седрика совсем не то впечатление, какого опасался мальчик. Юный некромант в несколько широких шагов приблизился к Квентину и, взглянув ему прямо в лицо, с неподдельным удивлением в голосе спросил:

– Правда? Ты не думаешь, что я сбрендил?

– Нет, конечно! – Квентин отнюдь не врал, за прошедшие несколько минут он почему-то совершенно поверил, что его собеседник в своем уме, разговаривал он просто с кем-то, видимым только некромантами, с призраком, например; и от этого ему стало невозможно любопытно. – Ты же некромант, наверняка ты видишь то, что я не могу.

Очевидно, такое заявление шокировало Седрика больше, чем всё, произошедшее раньше. По крайней мере, глаза его расширились, брови поднялись почти до самой линии роста волос, а рот чуть заметно приоткрылся. Квентин никогда не видел, чтобы у кого-то так буквально отпала челюсть, и с трудом сдержал смешок. Седрик заговорил не сразу, а когда заговорил, голос его немного дрожал:

– Ты знаешь? И не боишься?

Пришла пора Квентину удивляться:

– Боюсь чего?

– Меня. Я же некромант, ты сам сказал, жрец смерти, повелитель мертвецов…

– Но некроманты же такие удивительные, и интересные, и невероятные! – затараторил Квентин; наконец-то он мог высказать все, что думал. – Они столько раз спасали нашу страну от захватчиков! Да и в мирное время они всегда помогали людям! Но ты же сам должен знать, как Тара Лурская ценой своей жизни защитила Лурс от наводнения; или как Ивра Парантон и его легион мертвых выиграли битву при Золотой Роще; или… – Он не успел договорить, поскольку Седрик вдруг сорвался с места, схватил Квентина за плечи и уставился прямо в глаза. Их лица разделяло не больше десятка сантиметров. И тут Квентину стало страшно: в изумрудных глазах некроманта плясала ярость, не предвещавшая ничего хорошего.

– Хватит издеваться! – прошипел некромант, до боли впившись Квентину в плечи. – Ивра Парантон выиграл битву?! Конечно, ведь все солдаты в ужасе разбежались, когда он начал поднимать мертвецов! А Тара выжила бы, если бы жители Лурса не растерзали ее, увидев, как скелеты строят дамбы! Так что хватит! Хватит нести чушь. Ненавидишь меня?! Боишься?! Так и скажи! Не надо врать.

– Но я… – Квентину пришлось сделать над собой усилие, чтобы вытеснить поднимавшийся откуда-то из глубин его души животный ужас перед этим ребенком, который говорил как взрослый, и выдавить из себя всего несколько слов, – я говорил правду. Я не знал про Тару. Это так ужасно! Почему люди сделали это?

Квентин почувствовал, как по его щекам текут слезы, не то от страха, не то от жалости к Таре.

Хватка ослабла.

– Потому что люди ненавидят нас, считают монстрами, живым оружием, конечно! И не притворяйся, что ты не знал. Это чушь! Все знают историю о том, как ведьма Тара своими богомерзкими экспериментами и осквернением древних захоронений навлекла на Лурс гнев Алора и наводнение… – Ярость в голосе Седрика сменилась горечью.

– Нет! Не может быть! Отец столько раз рассказывал мне про Тару и ее подвиг, он не мог соврать. Он говорил, что эту историю рассказал ему граф Иммануил…

– Отец? – Некромант отпустил Квентина и отступил на шаг. – Так ты сын Кристофа фон Аурверна?

– Да. – Квентин с облегчением вздохнул, и ему тут же стало стыдно за то, что он разрыдался как ребенок, и он поспешил вытереть слезы рукавом фрака.

– Прости. Скажи родителям, что я не приду на ужин. – С этими словами Седрик развернулся и направился обратно к тому месту, где сидел в самом начале. Он выглядел подавленным, его плечи опустились, еще больше подчеркивая сутулость.

Квентин какое-то время молчал, в нем шла извечная борьба инстинкта самосохранения и любопытства. Хоть Седрик и напугал его, Квентин чувствовал, что некромант не желал ему зла. Должно быть, в прошлом этот мальчик часто сталкивался с непониманием и даже страхом со стороны других людей. От этих мыслей Квентину, который всегда очень любил играть с другими детьми, стало грустно. А еще ему было невероятно интересно узнать, что же такого смешного Седрик узнал про Паула Первого. Под таким напором инстинкт самосохранения отступил, и Квентин окликнул гостя:

– Стой! Ты еще не рассказал мне ту историю про Паула Первого!

Седрик обернулся и пристально посмотрел на Квентина. На его лице вновь появилось выражение глубокого искреннего удивления, как и тогда, когда Квентин не усомнился в его нормальности.

– Тебе правда интересно? – спросил он чуть дрожащим голосом.

– Конечно! Это должно быть что-то очень веселое, раз даже ты так смеялся, – улыбнулся Квентин, на этот раз совершенно искренне.

– Да… Только… – юный некромант замялся, будто бы стесняясь того, что хотел сказать, – только я не смогу рассказать так смешно, как он…

– Он? – Вот тут Квентину уже стало действительно смертельно любопытно: его новый знакомый, очевидно, говорил о своем таинственном невидимом собеседнике, а значит, у Квентина, простого человека, далекого от тайн некромантии, появился шанс к этим самым тайнам прикоснуться, пусть даже и ногтем мизинца.

– Он, наверное, твой прадед – Александр Иерофант фон Аурверн.

– Двоюродный прадед, – автоматически поправил Квентин, сам до конца не осознавая, о чем говорит, уж слишком он был удивлен таким поворотом событий.

– Да, точно. Он живет в вашем парке, говорит, ему пока рано воссоединяться с Алором. – Седрик замялся, скосил взгляд куда-то вбок и, очевидно, получив оттуда какую-то поддержку, продолжил уже более уверенно: – Когда ты пришел, он как раз рассказывал мне про свое время, всякие смешные истории. И про Паула в том числе. Ну и… если ты не боишься… и хочешь, конечно… В общем, я могу тебе его показать, познакомить вас. Он обещал рассказать про Паула снова.

Такая перспектива совершенно восхитила Квентина. Познакомиться с призраком своего прадеда, пусть и двоюродного, удается далеко не каждому. Вот Фрод удивится, когда узнает!

– Конечно! Очень хочу! – Он крикнул так громко, что слышно, скорее всего, было даже у конюшен, и подбежал к Седрику. Тот явно не ожидал такого энтузиазма и все еще смотрел на Квентина с недоверием. И все же некромант протянул ему ладонь:

– Хорошо. Дай руку.

Не медля, Квентин сделал то, о чем его просили. Рука Седрика оказалась очень теплой, а кожа на ней – нежной, как у девчонки. Некромант закрыл глаза, крепко сжал ладонь мальчика, и мир начал меняться. Таких перемен Квентин никак не ожидал, да и не мог ожидать, ведь он, несмотря на огромный багаж историй о подвигах некромантов, ничего не знал о Зрении.

– Не пугайся, – шепнул Седрик, – это Зрение. Так жрецы смерти видят мир.

На глазах Квентина поверх парка или, точнее сказать, «подниз», вырос полупрозрачный, колеблющийся, но все же густой, почти непроходимый смешанный лес. Огромные вековые деревья росли в беспорядке, кое-где переплетаясь ветвями. Место, где стояли два мальчика, оказалось крошечной полянкой в самом сердце этого леса, в центре которой стоял высокий широкоплечий юноша, куда менее прозрачный, чем деревья, но все же немного просвечивавший. В этом молодом человеке было что-то странное, Квентин не сразу понял что, а когда понял, ахнул, кажется, вслух. Парень одновременно был и маленьким мальчиком, и, собственно, юношей лет семнадцати, и молодым мужчиной, и знатным господином в возрасте отца Квентина, и пожилым человеком, и совсем уж дряхлым стариком. Все это каким-то образом воспринималось сознанием одновременно, из-за чего при долгом взгляде на него глаза начинали слезиться. Седрик, к тому моменту уже открывший глаза, заметил недоумение Квентина и ответил на его еще не заданный вопрос:

– Он выглядит так, потому что уже прожил жизнь, и его душа имеет на себе отпечаток его внешности в каждый ее момент. Ты видишь далеко не всё, просто человек не может увидеть их все, это слишком для нашего разума. Попробуй сосредоточиться на каком-то одном из его обликов и, скорее всего, скоро перестанешь видеть все остальные. Я так делаю, и работает. – И он чуть заметно улыбнулся, не то пытаясь подбодрить Квентина, не то просто радуясь их общению.

Квентин последовал совету некроманта и уставился на духа, стараясь сосредоточиться только на том образе, который увидел первым. После примерно минуты напряженного сосредоточения призрак и правда укрепился в одном-единственном облике, больше не расплывался и не менялся. Теперь это был просто светловолосый юноша, одетый в старомодный костюм для верховой езды и улыбавшийся двум мальчикам мягкой улыбкой, свойственной скорее почтенному старцу.

– Рад познакомиться, мой юный потомок.

Чуть больше чем через полчаса два мальчика, весело смеясь, вбежали в замок. Увидев их, порядком перемазанных и помятых, а главное, опоздавших, Маргарита собралась было высказать им, как аморально и безответственно они поступили, но Кристоф с Иммануилом опередили ее, начав наперебой восхищаться тем, что мальчики нашли общий язык. Иммануил заявил, что это чудо, ведь у его сына отродясь не было друзей среди живых, а Кристоф похвалил своего наследника за успех в качестве хозяина. Оба мужчины были в самом приподнятом расположении духа, которое только улучшилось благодаря нескольким бокалам хорошего красного. Женщины вели себя тише, Хельга – от природного спокойствия, Маргарита – из чувства приличия. Вечер обещал быть интересным.

Баригор, Лориц, 16 мая 3607 года

День выдался ярким и солнечным. Природа все более расцветала в тепле приближающегося лета. Вокруг разноцветных примул, высаженных в ажурных вазонах по периметру большого двора, порхали яркие бабочки. Отовсюду доносилось жужжание насекомых и чириканье птиц. Ветер приносил в сердце дворцового комплекса ароматы цветов и свежей листвы. Природе не было дела до траура, будто тяжелым одеялом накрывшего город.

Над главным корпусом дворца висели, лишь слегка колыхаясь от легкого весеннего ветерка, черные флаги. Лорды и леди, одетые в траурные черные одежды, собрались в большом дворе, чтобы проститься со своим сюзереном. А за пределами дворца простые люди вышли на улицы, чтобы принять участие в церемонии. В столице отменили все развлекательные мероприятия и закрыли трактиры и кабаки. Этот день должен был стать днем скорби для всех. Днем, когда король Фридрих, правивший Баригором сорок три сытых и относительно спокойных года, воссоединился с Алором.

В центре большого двора возвели огромный погребальный костер. Помимо обычных бревен и дров, принесенных из дворцового склада, костер сложили из небольших брусков сандалового дерева – роскошь, которую мог позволить себе только монарх. У каждого из углов костра стоял высокий, почти с человеческий рост, подсвечник, держащий огромную белую витую свечу, украшенную символами Алора.

Тело Фридриха уже водрузили на темно-синее, цвета династии Паулиц, бархатное покрывало, закрывавшее верхнюю часть костра. Покрывало было пропитано специальным составом, который облегчал горение, и его едкий запах распространялся по двору, перебивая весенние ароматы и запах сандала.

Король был одет в свои лучшие одежды, также темно-синего цвета, но даже издалека нельзя было не заметить, как сильно велики ему они стали. Болезнь иссушила шестидесятипятилетнего монарха, оставив от когда-то высокого и статного мужчины лишь тощий призрак.

Солнце уже клонилось к закату. По заветам Церкви, мертвых сжигали в алых лучах солнца. «Когда Солнце горит, умирая в лучах заката, тело нашего брата пламенем объято, его душу отдаст в объятия Алора» – так гласит Песнь Алора.

Большой двор был заполнен людьми. Все пространство на безопасном расстоянии от костра занимали придворные, многие из которых прибыли в столицу именно ради этого момента. В воздухе стоял гул голосов: все перешептывались, обсуждая последние новости или рассуждая о том, чего ожидать дальше. Между дворянами сновали слуги с подносами с палоси – особыми яблочными пирожками с красным перцем, которые подавали только на похоронах. Считалось, что каждый, кто увидит погребальный костер, должен съесть палоси, чтобы разжечь огонь внутри своей души и помочь умершему скорее воссоединиться с Алором. Надкусывая палоси, люди морщились и краснели, но не смели пойти против традиций.

Когда солнечный диск своим нижним краем коснулся горизонта, траурный колокол пробил три раза, и все присутствующие замолчали. Десница Алора вместе с несколькими десятками служителей Церкви вышли из толпы и направились к погребальному костру. Все они были облачены в алые одежды и держали в руках ярко горящие факелы.

Десница Алора оглядел свою паству задумчивым и немного печальным взглядом и произнес так, чтобы его было слышно в каждом уголке большого двора:

– Братья мои и сестры, дети Алора, сегодня день скорби, ведь наш король, его величество Фридрих, покинул нас. Но это и день радости, ведь после долгой и мучительной болезни его душа наконец оставила бренное тело и готова воссоединиться с Алором и познать великое блаженство.

Десница поднялся на небольшой постамент, на котором располагался погребальный костер. Теперь он стоял у изголовья Фридриха. Четверо из сопровождающих его священнослужителей подошли каждый к одному из углов и поднесли свои факелы к гигантским свечам.

Когда свечи загорелись, Десница возвел руки к небу и запел:

– О Алор! Объятия раскрой благословенные свои.

– О Алор! Объятия раскрой благословенные свои, – повторила толпа.

Каждый житель Баригора знал слова погребальной песни. И вскоре рокот тысяч голосов пронесся по всему городу. Песню пели дворяне в большом дворе. Песню пели купцы и служивые люди под стенами дворца. Песню пели мещане и простолюдины на улицах города. Песню пели королевские гвардейцы и солдаты у городских стен. Песню пели священники в церквях Алора. Песню пели стоящие на выходящем в большой двор крыльце члены королевской семьи. И лишь неприметная группа людей, одетых в разукрашенные шкуры, стоящая в тени здания дворца, молчала.

О Алор! Объятия раскройБлагословенные свои,Брата нашего прими,Чей срок земной истек.О Алор! В свое золотое царствоЕго забери нашею мольбой.О Алор! Грехи его простиИ душу вечную возьмиВ великое единение с тобой!О Алор! Ты наше рождениеИ в тебе наше упокоение.О Алор! О Алор! О Алор! О Алор!

Каждый раз, когда воззвание к богу проносилось по толпе собравшихся, один из служителей, стоящих по углам погребального костра, опрокидывал белую свечу на тело короля. По традиции, это делалось посолонь, символизируя цикл жизни и смерти. Уже от первой свечи покрывало, укрывавшее костер, загорелось, и каждая новая лишь добавляла огня.

Когда отзвуки последнего воззвания затихли, костер полыхал ярче, чем заходящее солнце. Рыжие отблески огня смешались с алыми лучами заката, бросая на лица собравшихся в большом дворе тревожные тени. Двор накрыла неестественная тишина. Все безмолвно смотрели за тем, как тело короля Фридриха растворяется в погребальном огне. Воздух заполнил запах дыма, горелой плоти и сандала. От такого сочетания ароматов слезились глаза и мутило, но никто не шелохнулся, соблюдая заветы Церкви. Лишь Десница и его служители отошли от костра на безопасное расстояние и застыли у балюстрады дворцового крыльца.

Не шелохнулись и члены королевской семьи. Ее величество, теперь уже вдовствующая королева Матильда, облаченная в траурное, но все же роскошное черное платье с плотной вуалью, холодным пустым взглядом смотрела на пожираемое пламенем тело человека, с которым прожила больше сорока лет. Она не плакала и вообще не выражала никаких эмоций, что было совсем несвойственно этой яркой эмоциональной светской львице. Рядом с ней ее дочь Эсмеральда, грустная и растрепанная, не скрывающая текущих по щекам слез, казалась рыжеволосым островком жизни. Ее черное платье, отливавшее красным не то из-за окрашивающих его лучей заката, не то потому, что известная модница не захотела соблюдать обычаев, лишь подчеркивало, как опустились плечи принцессы и как вся она будто сжалась.

Мужчины Паулиц вели себя сдержанно. Принц Регин стоял чуть позади, задумчивый и печальный. Лицо юноши осунулось, под глазами легли темные тени. Принц потупился, будто не желая смотреть на погребальный костер своего отца. Принц Вернон, которому завтра суждено было стать королем, наоборот, не отрывая глаз смотрел на пламя. Он обеими руками оперся на балюстраду, и его кисти настолько сильно сжимали поручень, что побелели костяшки. На напряженном лице Вернона отражалась сложная гамма эмоций. Его брови были сдвинуты, а губы плотно сжаты, будто бы принц испытывал ярость, но на глазах проступали слезы. Возможно, дело было в том, что ветер приносил дым от костра в его сторону.

Когда солнце окончательно скрылось за горизонтом и город погрузился в розово-синий полумрак, Десница вновь взял слово:

– Наш брат Фридрих готовится отправиться в объятия Алора. Мы должны проводить его в этот путь. Ешьте и пейте, братья и сестры, земная жизнь коротка, и боги создали нас, чтобы насладиться ею.

Слуги внесли во двор столы с заранее заготовленными блюдами, которые по традиции подавались на похоронах. То же сделали и трактирщики, и просто богатые люди в городе. Блюда были простыми, такие мог позволить себе почти каждый житель королевства, а запивать их положено было лишь водой и отварами трав.