Красная Поляна навсегда! Прощай, Осакаровка

Мария не любила гневить подругу. Это было опасно.

– Да, я к тому, что ты достойна хорошего грека, – сказала она примиряюще, – кстати, кто же у меня недавно про тебя спрашивал, – вспоминала она, напряженно нахмурив лоб. – Ах, да, вспомнила – Карапидинская свекровь!

– А ей что надо? – с удивлением поинтересовалась Ирини

– Спрашивала, то да се, не собираешься ли замуж, нет ли жениха.

– Сказала бы – есть…

– Кто? Иван?

Ирини обиженно глянула на подругу, дескать «до каких пор!»

Ксенексолца поспешила сгладить свою оплошность:

– Ну ладно, ладно…

Ирини помолчала, но, не выдержав спросила:

– Ну, и кого они мне хотят подсунуть, как ты думаешь?

– Даже не знаю… У ее двоюродной сестры три сына, все не женаты. Как же старшего зовут? – Она опять нахмурила лоб, вспоминая имя.

– Савка, что ли? – подсказала всезнающая Эльпида.

– Да, да, кажется Савка.

– Нужен он мне! – взорвалась Ирини. – Такой длинноносый и сам длинный. Я ему под мышку.

– При чем здесь рост? А длинноносый, так все греки не без этого греха. Это только у наших братьев носы – паяльники. Особенно у Генерала. Любо-дорого посмотреть! Таких носов больше ни у кого нет. А у Савки нормальный нос, не наводи, девочка напраслину на парня, – заступилась за новоявленного жениха Кики.

– Да ну нет, не нравится он мне, – поморщилась Ирини.

– Чем это? Ты ж его толком и не видела. – поддела ее Эльпида.

– Видела, и слышала, какой на гармошке играл…

– Вот – вот, свекруха говорила, что все ребята тетки Софии Александропуло играют на гармошке. Я сразу подумала, что тебе это понравится: ты же у нас певунья и плясунья…

– Ох уж и нашли певунью безголосую… Поплясать, конечно, люблю, не отказываюсь. Музыку вообще люблю. Жаль, что не пою хорошо, а то б точно в певицы пошла, – засмеялась Ирини, – и почему мужчины умеют играть на инструментах, а женщины нет, – спросила она. Уж я бы день и ночь с гармошкой не расставалась бы.

– Когда нам? Мы ж пашем с утра до поздней ночи и не все успеваем сделать. Тут уж – не до гармошки, – с горечью заметила Кики.

– Как это – одни мужики умеют играть? А наша осакаровская красавица? – напомнила Ксенексолца.

– Кто? – Эльпида бросила на нее настороженный взгляд.

– Учительница немецкого и пения, Анастасия Андреевна.

– Ах да, как я могла забыть! Кума моя! – стукнула себя по лбу Ирини, – только, все равно, женщины почти не играют музыку. Настя исключение из правила, – отмахнулась она.

Бросив утюжить, Ирини взялась за воображаемую гармонь, запела и пошла кружить по комнате, напевая всем известную греческую песенку. Было так потешно смотреть на нее, что и сестра, и подруги умирали со смеху. С подворья в дверь заглянула удивленная Раконоца, строго взглянула, но и она через минуту засмеялась. Что ни говори, дочь у нее похлеще иной артистки сыграть может. А как умеет передавать чужие голоса и их манеру разговаривать! Артистка!

* * *

Брак Кики был неудачным, и Ирини, и братья очень переживали за сестру. Ее муж, Илья, очень жестоко обращался с ней. И чем он мог ее привлечь? Можно же было категорически отказаться. Ведь ничем он ее не привлек; единственно, пожалуй, именем. Илья Чикириди носил имя отца, которого Кики очень любила. А так, на вид парень, как парень. Можно сказать, симпатичный. Внешне даже напоминал любимого актера Радж Капура. Раньше, как было: к тебе сватаются, и ты через некоторое время говоришь согласна или нет. А за это время родные справлялись, что он за человек. А что можно было разузнать, когда греки были согнаны со всего Черноморского побережья, все перемешалось, и никто толком ни о ком узнать не мог. Со временем выяснилось, что он переболел лет в четырнадцать менингитом. После этого стал вспыльчивым и даже буйным. Выяснилось также, что есть у него очень обеспеченный родной дядя, проживающий в Греции.

Но этот факт с дядей был только минусом, потому как власти преследовали тех, у кого есть родственники за границей. Когда Роконоца поставила ее перед фактом уже решенного замужества, ну, что ж, сказала, что согласна: по возрасту пора было вроде бы идти замуж. Да и надоела жизнь дома, где с утра до вечера занималась уборкой, варкой, дойкой коров. Может, своя жизнь будет полегче. Но нет. Илья оказался буйного и неуправляемого характера. Бил ее почти ежедневно. Все ему было не так. Если она затевала стирку, и не успевала к его приходу, то он пинал корыто со стиркой и говорил:

– Убери сейчас же! Нужна мне твоя стирка!

– Лия, я сейчас, одну минутку, – просила трясущимися губами Кики.

Тут же гремело:

– Я кому сказал?

Кики давно уже приноровилась стирать и убирать без него. А, если заслышит его шаги, когда он вдруг являлся раньше времени, то она быстренько задвигала корыто под кровать, а уже постиранное, бросала в коробку и тоже прятала.

Уже когда он успокаивался, она, запинаясь в словах, боясь что-нибудь сказать не так, спрашивала:

– Лия, ну за что ты меня сегодня побил? Я же ничего тебе поперек не сказала и не сделала?

Муж обычно лежал одетым на аккуратно прибранной кровати. Лениво протянув руку, брал с тумбочки спички, раскуривал цигарку.

– А это впрок, чтоб боялась и слушала мужа, – отвечал он, зевая.

– Я и так тебя боюсь, зачем же руки распускать? – жалобно вопрошала Кики, заглядывая ему в глаза.

– Ну, хватит, – грубо обрывал он ее, – надо было, вот и получила. Лучше, помолчи, – говорил он в таких случаях в заключение, многозначительно метнув злобный взгляд.

Ночами, когда он уже спал, и по дому катился его мощный храп, она вспоминала его буйства и думала, почему он так себя вел, чем она его не устраивала? Все искала в себе какие – то изъяны, но не находила. «Правильно Ирини говорит: он просто таким родился. И менингит в его детстве поспособствовал. Буйно – помешанный. И надо же было именно мне выйти за него замуж…» Кики плакала в подушку, думала о своей потерянной жизни. Плакала, чтоб никто, не Боже мой, не услышал ее плачь. Плакала о первом умершем сыне Лазаре. Он родился очень слабым, наверное, из-за побоев отца и тяжелой работы матери. Вспомнила, как плакал за ним Яшка. Когда умер Кикин годовалый сынок, Генерала не было, он уехал в свою первую рабочую командировку на своем грузовике. А когда приехал и узнал о смерти племянника, плакал два дня, не мог скрыть слез. И никто не знал, что он плакал из-за ребенка. Его спрашивают, а он молчит, отмахивается: «Отстаньте от меня». Только слезы текут по лицу.

Кики вздохнула: каких братьев ей дал Господь! Каким счастливицам достанутся они? Как таких не любить и не уважать? А каким был Федя! Благодаря ему, она могла ходить в клуб, на танцы. Большая любительница индийских фильмов, Кики не пропускала ни одного. И, если показывали их в разных местах, она везде успевала. Мать не любила ее отпускать, говорила: «Федя, пусть дома посидит, она устала», а Федя насмешливо замечал: «Как работать – не устала, а погулять – устанет». Успокаивала себя тем, что ей есть кого любить: у нее есть маленькая дочурка, мама, братья, сестра. Есть где-то далеко подруга Марица Сарваниди, которой Кики перестала писать из-за горькой своей жизни. Разве станешь писать о своих несчастьях и неурядицах? Марица раза три написала и тоже перестала писать.

Давно пора было спать, а Кики все думала и думала о своей неудавшейся судьбе.

* * *

Скучать Ирини не любила, это не ее стихия. Приключения, как бы подстерегали ее на каждом шагу с детства. Как-то, еще одиннадцатилетней, она решила попробовать что это такое взрослые пьют и пьянеют, становятся смешными. Когда в очередной раз пришли гости, и мать послала ее в подвал за спиртом, она открыла горлышко бутылки и, пока никто не видел, спешно глотнула. На ее рев сбежался весь дом. Она задыхалась и не могла дышать. Мать схватилась за сердце: «В чем дело?» Испуганная дочь, тараща глаза, показала на бутылку. Мать сразу послала за водой.

– Ах, ты своевольница, непутевая, такая – рассякая, – трясла она Ирини, вливая ей воду в рот, – будешь знать, как совать свой нос куда не следует!

Конечно, получила тогда Ирини по первое число, но ничего – пережила. Ей потом долго припоминали ее алкогольную наклонность. Наверное, это немало послужило тому, что за всю жизнь она не выпила ни грамма водки. Да и вино не жаловала. Никто и никогда не мог ее уговорить выпить стопочку. Не могла. Ей и так было весело на свадьбах и хоросах. Вся молодежь ждала воскресных танцев. Они же были для них своего рода собраниями. Там все было на виду: кто кому нравился, кто на кого посмотрел, с кем встречался, у кого намечается свадьба. Им с подругой уже было по шестнадцать, а они и думать не думали о замужестве. Зачем? Им и так было интересно жить. Хотя и тяжело. Они вместе работали в Заготзерно уже три года. Носили на себе мешки с зерном наравне с мужиками в хранилище на Элеватор. Приходилось и разгружать вагоны с пшеницей и всякое другое, вплоть до угля. Но было и время отдыха. И, если вечером в воскресенье, они собирались на хорос, то днем можно было сходить к кому-нибудь в гости. Посидеть, посплетничать. Или послушать воспоминания или случаи из жизни родителей подруг. Особенно Ирини любила послушать бабушек.

До чего ж много интересного можно было от них узнать! Одна из них – яя Сима Саввиди, Марии-Ксенексолцы бабушка, отцовская мать. Она жила в Шокае с младшим сыном Одиссеем. Говорили, что она лечит лучше всяких докторов. Рассказывали случай, когда десятилетний мальчик, как сума сошел – целыми днями кричал дурным голосом, не давался в руки, убегал. Вконец измученные родители, поехали в Шокай, разыскали яю Симу и попросили посмотреть, что с ним. Привезли ее к дому, у которого собралось народу человек пятьдесят. Отец крепко держал сына за руку, а тот на всех смотрел неспокойно, исподлобья. Вид у него был затравленного звереныша. Как только яя Сима подошла, он стал вырываться из отцовских рук. Подскочил еще дядька удержать его. Но какой там! Вырвался и ну бегать то вокруг толпы, то ныряя внутрь толпящихся людей. В глазах страх, на лице гримаса ужаса. Он кричал:

– Держите его, держите, он поймает меня!

С этими словами он летал пулей и никто, как не пытались, не мог поймать его. Он увертывался, проявляя нечеловеческую силу и энергию.

Отец просил сына сказать, кто же за ним гонится, но тот не отвечал на этот вопрос, продолжая бегать с неимоверной скоростью. Яя Сима начала свою долгую получасовую молитву. Как только она закончила, ребенок резко остановился и упал почти бездыханный. Изо рта пошла пена. Его отнесли домой. Яя Сима прочла на этот раз очень короткую молитву. Мальчишка открыл глаза, улыбнулся и заснул. Он проспал двое суток, как и предполагала яя Сима, проснулся здоровым. Говорил потом, что за ним бегал черт рогатый.

Вот такую лечебную силу имела эта бабушка. Уже в преклонных годах, лет восьмидесяти, она много рассказывала о житии Святых, об Исусе Христе так, что после ее рассказов девчата жалели, что редко ходят в церковь. Яя рассказывала о своих вещих снах. Ирина обожала слушать эту снежно – седовласую, со странно – острым и, вместе с тем, мягким всепонимающим взглядом яи. И, несмотря на долгий путь (обычно добирались на попутной подводе, иногда на поезде), подруги нередко ездили к Марьиной яе. Приставали к ней с просьбами рассказать что-нибудь. Иногда яя соглашалась и тогда воцарялась строгая тишина.

– Пошла я раз одна в лес, еще там, в Юревичах, – рассказывала яя Сима, – собираю ягоды. Уже полное ведро черники и вдруг чувствую, что я заблудилась. Я аукать, туда, сюда, но не могу найти тропу назад. Еще больше запуталась в лесу. Уже темнеть стало, стою я на склоне горы, а кругом горы и лес, а в лесу и волков и медведей бродит немало. Думаю, как же это я так пошла в лес одна, без подруг. Как я на ночь одна останусь? Пропаду же, зверь нападет. И даже если нет, то перемерзну, ведь осень: в лесу, высоко в горах холодно. И, если даже не замерзну, все – равно дорогу назад не найду. Может меня будут искать, но найдут ли? Иду я так медленно, ноги еле меня несут. Думаю, как же так, еще не пожила, ничего хорошего людям не принесла, а так хотелось. Иду, молюсь, прошу Бога помочь мне.

Слезы по щекам текут, вдруг я вздрогнула. Где-то совсем рядом треснула сухая ветка. Оглянулась – подходит ко мне молодой бородатый мужчина. И вдруг в лесу стало тихо, спокойно и необыкновенно красиво. Я обратила внимание на листья, переливающимися слепящим золотом от лучей заходящего солнца. Вот подходит он ко мне, заглядывает в ведро и говорит: «Хорошая в этом году уродилась черника!» А я смотрю на него и никакого чувства страха, как это бывает у женщин перед незнакомым мужчиной, у меня нет. Наоборот, такое чувство, что я его хорошо знаю.

У меня одно на уме, скорее выбраться из этой ловушки. Мужчина сказал, что, видимо, я заблудилась и велел идти за ним.

Голос его был завораживающим, хотелось, чтоб он бесконечно говорил. Он и говорил: рассказывал о деревьях, кустах, редких осенних цветах, которые встречались, как их можно использовать от разных болезней. Я все удивлялась, как много он знает. Благодарила, что он мне показывает дорогу. А он отвечал, что ничего удивительного, ведь я звала его. Вот он и пришел. Я тогда не обратила внимания на эти его слова. Потом только до меня дошло с кем я шла. Незаметно и быстро мы оказались на краю леса, прямо около нашего села. На прощанье он мне сказал: «Очень ты хорошая девушка, Серафима, будет у тебя способность лечить людей молитвой». – Потом тихо так сказал два слова: «Этими словами ты можешь оградить себя от насильников».

Яя Сима чуть запнулась:

– Эти два слова, девочки, он велел никому не открывать.

Девчата, уже затаившие дыхание в ожидании этих двух слов, дружно закивали. Ирини и еще кто-то хором спросили:

– Яя, так кто это был?

Яя продолжила:

– Думаю, что сам Господь Бог. Я удивилась, откуда он знает мое имя, ведь я ему себя не называла. Хотела спросить кто же он такой? В этот момент, как раз он задержался за стволом дерева и вдруг исчез. Я туда – сюда: прошла назад несколько метров, повернула в сторону, но потом побоялась снова затеряться и вернулась.

С тех пор сама не знаю, как это у меня получалось: произнесу эти два слова, прочитаю молитву, которая шла в этот момент именно на этого человека, смотришь чуть ли ни на глазах выздоравливает. Был вот недавно один русский мужчина, в милиции работает. На стопе вдруг появилась шишка размером с яйцо. Никакую обувь надеть не может. Так больно, что зубами скрежещет. Врачи прописывали какие-то мази. Но не помогало.

Жене его посоветовали пойти к бабке. Но милиционер-то коммунист, ни в какую не соглашается. Когда уже невмоготу стало, привела его жена ко мне. На другое утро шишка ушла. С тех пор тот коммунист, как мне поведала его жена, поверил в Бога.

Яя Сима перекрестилась:

– Слава Тебе, Господи!

Закончив свое повествование, она прищурила глаза, весело посмотрела на молодых. Ну вот все вам рассказала. Теперь вы рассказывайте, как поживаете.

– Да, что у нас, яя Сима. Все нормально, – нетерпеливо ответила за всех Ирини. – Ты лучше еще что-нибудь расскажи. Ей было страсть, как интересно послушать обо всем, что касалось волшебного и божественного. Она живо представила того молодого мужчину, которого встретила в лесу, когда – то молодая Серафима.

– И вот ты сначала ни капельку не подумала, что это сам Бог?

– А похож он на Исуса Христа с иконы вашей? – спросила Мария показывая глазами на угол с иконами и перекрестилась. Все следом за ней перекрестились.

– Не знаю. Как будто нет. А может – да, – отвечала старушка.

– А во что он был одет?

– Да не помню…, в обыкновенном черном пальто. В какой-то шапке.

– Как, ты не могла запомнить его?

– Я не рассматривала его. Главное, что я помню, это то, что мне было так хорошо рядом с ним и мне не хотелось, чтоб он уходил.

– Да, – задумчиво произнесла Мария, – а Ленин и Сталин говорят Бога нет.

Яя Сима обиженно поджала блеклые губы и дернула плечами:

– Безбожников хватает. На то и Божья воля. Бог-то ведь ведет к себе людей разными путями, чтоб другим была наука.

– Ну расскажи, яя, еще что-нибудь, – не унималась Ирини. – А я пока чай заварю, можно? – спросила она ее. Та кивнула головой.

– Ох и бедовая ты головушка, Ирини! Все-то тебе надобно знать! – проворчала она, любуясь ловкости, с которой Ирини заваривала чай. – Молодец, девка! Да, смотри – бойкие часто спотыкаются…

– Ну, я же не из пугливых, яя. Такая вот уродилась. Но в Бога верю, яя, так что расскажи еще что-нибудь, поучительное. Чтоб было, что детям своим будущим рассказать, правильно я говорю, девочки? – задорно обратилась Ирини к подругам.

– Правильно! – отвечали те в один голос.

– Ну, ну…, – яя Сима поправила нитку на прялке, добавила шерсти к куделю и, не оставляя прядение, принялась за новое повествование.

– Так вот, было это лет тридцать назад, – начала она, довольная вниманием девушек. – У меня взрослые дочери и сыновья, уже и внуки народились, а мне лет пятьдесят, на вид не такая старая, это я сейчас на человека не похожа, – подчеркнула она, иронически глянув на слушательниц. Девчонки всполошились:

– Тетя Сима, ну что вы на себя наговариваете! Очень вы симпатичная яя – бабушка. Понимающе кивнув согласно и улыбнувшись, бабушка Сима продолжила:

– Иду раз по полю домой. Наступал вечер, но еще светло было. Вдруг вижу, идут мне наперерез двое парней. Подходят. Одного из них, парня из соседнего села, я узнала. Он был сыном моих знакомых. Он меня не знал. Стали они ко мне приставать, дескать, если добром не соглашусь, то убьют меня. Я им и так, и эдак, дескать, парни, вы посмотрите на мой возраст. Тот, другой, как будто усовестился, стал уговаривать моего знакомца оставить меня в покое. Но, нет, первый, еще сильнее стал настаивать, схватил меня и стал валить на землю.

Баба Сима явно взволновалась, лицо ее побледнело. Глаза девчонок округлились, все они в напряжении ждали развязки. Рассказчица, поправив на голове легкую косынку, продолжила:

– Ну, вот, слушайте продолжение. Первый из них говорит: «Давай бабка, не стесняйся. Тебе понравится. Говорят, с такими бабами все гораздо слаще», ну и всякую подобную чушь. Я отбивалась, как могла. И тут я вспомнила слова, которые шепнул мне Господь Бог. Никогда больше ни до, ни после этого случая не приходилось мне пользоваться ими во вред. Вдруг парень упал, как подкошенный, и стал на глазах пухнуть. Друг его перепугался, схватил его и повел через поле домой.

В ту же ночь родители того парня постучали мне в дверь. На коленях умоляли спасти их сына. Я сказала, чтоб они привезли его и, чтоб он просил у меня прощения. Они привезли его на арбе. Он стонал, был почти без сознания. Его распирало всего и больше всего детородный орган. Я вышла к нему, он плакал и просил прощения. Я отпустила его грех. И сразу прекратилась боль. Через день он мог уже ходить. А через три дня, он снова пришел просить у меня прощение. Обидчик мой выглядел, как прежде, но смотрел совсем по-другому. Говорят, с тех пор сильно переменился, живет с Богом, одним словом. Уже сам старичок, под пятьдесят ему сейчас. Встречала его несколько раз в жизни. Благодарит, говорит: «Хорошо ты меня, тетя Сима, проучила! Спасибо Господу Богу, что привел меня, безбожника, к тебе!»

Бабулька остановилась, обвела всех глазами.

– Так вот, девоньки! Так что живите, не гневите Бога. Я-то сама, старалась жить, как он велит, но из-за того случая не уверена, что Он мне простит. Уж больно строго я тогда наказала того паренька, – старушка сокрушенно покачала головой.

Девчонки наперебой стали убеждать ее и друг друга, что поделом было ему, совсем обнаглевшему парню. Стали выспрашивать у яи, кто он такой, но та не сказала.

– А вот, я знаю, яя Сима, ты разгадываешь сны. Можно я расскажу свой? – раздумчиво попросила Ирини.

– Ну расскажи, – яя ласково посмотрела на нее, покачала головой.

– Я видела этот сон совсем недавно.

Ирини подробно рассказала свой сон, и яя Сима долго и скрупулезно раскладывала его по порядку, объяснила, что к чему. Хорошим сон оказался, ждало Ирини сватовство и семейная жизнь.

Девчонки переглянулись.

– Ну, везет же нашей Ирини, – нарочито завистливо протянула Мария, – а у меня и сна такого нет рассказать. Честно говоря, я, как залягу и снов никаких не вижу.

Ирини посмотрела на нее сожалеюще:

– А у меня почти каждую ночь художественные фильмы…Недавно даже Наргиз и Радж Капура видела во сне, представляете? – она запела из кинофильма: «Бродяга я, никто нигде не ждет меня, абарая-я-я…», – Ирини задумчиво наклонила голову, потом как бы осененная мыслью спросила:

– Баба Нюра, соседка моя, говорит: «Замужем не напасть, кабы замужем не пропасть». Яя Сима, а что ты не говоришь, счастлива ли буду я замужем и сколько детей у меня будет?

– Ну, много будешь знать, скоро состаришься.

– Ведь знаешь же.

– Я не могу все знать. Знаю только, что проживешь намного дольше мужа.

Эта деталь немного озадачила Ирини и подружек.

– Ну, если ты проживешь восемьдесят, а он умрет в семьдесят, то это ничего, – успокоила ее Ксенексолца.

Распрощавшись с яей Симой, направляясь к станции на поезд, подруги бурно, перебивая друг друга, обсуждали способности старушки, данные ей самим Богом.

* * *

Анастасия была довольна своей жизнью. С рождением сына все встало на свои места. Раньше она еще сомневалась, за тем ли человеком она замужем, не ошиблась ли она в выборе? Теперь у нее не было сомнений: красавец муж, любящий отец. Правда, все чаще его не бывает дома, но это уже издержки работы. Не просто быть милиционером, когда кругом воры, преступные элементы, как их называет Саша, одним словом – ссыльные. Настя подумала о том, что, если б ее мама не была замужем за ее папой, то тоже, возможно была бы ссыльной. Хотя и русских ссыльных хватало в их захолустье. Как же тяжело им всем: и немцам, и грекам, и чеченцам, и всем другим. Она вспомнила бабушкиных соседей – греков Харитониди и Христопуло. В какой нищете живут, работая день деньской. Бабушка говорит, еще умудряются и ей помочь, когда просит то забор поправить, то крышу подчинить, то дрова нарубить.

– Такие безотказные люди! Господь меня пожалел. Что б я без них делала? – качала головой баба Нюра. Такие хорошие люди эти греки. Повезло нашему Ваньке с друзьями. Дай – то, Бог, чтоб учились у друг друга только хорошему, – продолжала она, качая на руках и любовно целуя засыпавшего правнука. Настя с улыбкой вспомнила Митю Харитониди. Как он украдкой смотрел на нее, когда она мимо шла с ребенком на руках. И рот забыл закрыть. Как покраснел, когда она оглянулась. «Бедный мальчик, влюблен со школьной скамьи».

Она вспомнила, как сама была влюблена в своего учителя математики. Но тот был уже давно седой, женатый человек, хоть и не старый. Поседел говорят, когда брат на его глазах сгорел в танке. А ведь он тоже ее любил, а иначе почему так много внимания уделял ей? Объяснение вел, глядя только на нее, чаще всего останавливался у ее парты и поправлял в тетрадке ошибки, хвалил тоже, в основном, ее. Собственно, было и за что: с математикой у нее было все в порядке. Тимофей Радионович говорил, что тем, кто занимается музыкой, легче с математикой, есть между этими предметами какая-то взаимосвязь. Объяснил, какая связь, но Настя теперь забыла, какая именно. Девчонки завидовали и говорили:

«И что он в тебе нашел? Вон, Симка, тоже и красавица, и умница, а он нет, только с тебя не спускает глаз. Старый дурак!»

Настя отмахнулась от воспоминаний. Что вспоминать? Ее учитель уже умер. Говорят, под сердцем зашевелилась пуля, застрявшая еще с войны. Жаль… Было в нем что-то, чего ни у кого не было, что-то твердое, несгибаемое и вместе с тем – теплое, родное. Какая-то радиация шла на нее от него, от чего у нее всегда появлялось бесконечное чувство радости. Больше у нее такого чувства не возникало, даже с Сашей.

Настя забрала с рук бабушки, заснувшего Мишутку, положила на топчан, куда проворная бабуля успела застелить свою чистую, коричневую в клетку, шерстяную шаль. Баба Аня (Настя не любила ее называть Нюрой) замесила тесто еще с утра и ждала гостей.

– Пойду, налеплю вареничков, – сказала она и вышла в свою махонькую кухоньку. Настя пошла следом.

– Ну хоть расскажи, какие новости от родителей, – попросила бабуся.

– Они ж тебе тоже пишут или давно не получала?

– Как же, пишут, но редковато. Последний раз написали месяца два назад.

– А я недавно получила письмо. Такое – короткое. О себе ничего не пишут, можно сказать, все больше о моей жизни расспрашивают.

– Ну, и правильно, о тебе, о муже, о дите. Меня тоже, как получаю – расспрашивают обо мне, да о сорванце, Ваньке, да о его отце. Ванька – тот у меня часто бывает, ночует. Друзья-то его рядом со мной живут. Вот загуляется с ними и приходит переночевать. Отец его ругает, что дома не бывает.