Мифы об инстинктах человека

Вот этот последний приведённый абзац необходимо прочитать ещё раз, а потом ещё – и так до тех пор, пока не придёт полного понимания каждого сказанного слова в связи с другими. Гальперин здесь не вводит никаких новых понятий, не занимается словоблудием, как Маслоу, а лишь умело разграничивает уже существующие термины, чётко обозначая их различия и в силу этого придавая в некоторой степени новое наполнение. И обозначение этих терминологических различий, разграничение "биологического" и "органического", настолько тонко и важно, что в психологической литературе в столь явном виде встречается, кажется, только у Гальперина.

Он фактически указывает, что потребности организма как гомеостатичной, равновесной системы, освобождённые от контролирующего влияния ключевых стимулов (суть и достаточно подробный перечень которых мы привели в главе "Ключевые стимулы"), являются собственно органическими потребностями и ничем больше. Потребность организма в определённых веществах, в витаминах, минералах, белках, жирах, углеводах и прочей органике, а также потребность в необходимом температурном режиме для осуществления нормальных реакций по синтезу и расщеплению этих веществ является сугубо органической потребностью. Тогда как те же самые органические потребности, но уже связанные с феноменом ключевых стимулов (с инстанцией специфической чувствительности, по Гальперину), а соответственно, и испытывающие их контролирующее влияние, являются уже потребностями биологическими, потому как речь здесь уже идёт не только о собственно органической потребности, но и о строго конкретном способе её удовлетворения, проявляющееся у носителя потребности в строго заданном поведении и реагировании исключительно на строго же заданный объект удовлетворения этой потребности (ключевой стимул). Иными словами, явление ключевых стимулов, которое неминуемо активирует консумматорное поведение животного (видовый стереотипный двигательный акт, финальный в инстинктивном акте) – это и есть то самое "животное", "биологическое", о котором и говорил Гальперин.

"Биологические потребности, предопределяя тип поведения в среде наследственным строением организма, безусловно, исключают общественный тип жизни, не совместимы с ним", – пишет Гальперин. – "А органические потребности тип внешней жизни не предопределяют и совместимы с любым типом жизни, если только он обеспечивает удовлетворение этих потребностей. Органические потребности "в чистом виде" у человека те же, что и у животных, но у животных они структурно, накрепко спаяны с инстанцией специфического отношения к внешней среде, а у человека такой наследственной инстанции уже нет, у животных они предопределяют поведение, а у человека не предопределяют; у животных они биологические, а у человека – только органические. У человека нет биологических потребностей – нет инстинктов.

Когда говорят, что у человека есть биологические потребности и основные инстинкты, то это результат неразличения биологического и органического. Сходство самих потребностей бросается в глаза, а внутренняя структура их центрального механизма, наличие в нём или отсутствие инстанции специфической чувствительности остаются скрытыми. Неразличение биологического и органического есть главное препятствие в решении вопроса об инстинктах у человека, главная причина многократных и безрезультатных возвращений к этой теме.

Ошибочно само её название: "Биологическое и социальное в развитии человека", как бы заранее признающее наличие биологического фактора в структуре и развитии человеческой психики. У человека нет "биологического" (в том смысле, в каком оно есть и характерно для животных). Очевидно, нужно изменить и постановку вопроса: не "биологическое и социальное", а "органическое и социальное" в развитии человека. "Органическое" – это уже не содержит указания на "животное в человеке", не затрагивает проблем нравственности и ответственности. "Органическое" указывает лишь границы анатомо-физиологических возможностей человека и роль физического развития в его общем развитии.

[…] человеческое общество не могло бы сложиться, если бы у людей сохранялись животные отношения к вещам и друг другу; звериные отношения к миру разрушили бы и общество, и человеческое начало в нас самих. У человека нет "биологического" в простом и основном значении этого термина – животно-биологического".

Далее у Гальперина идёт неожиданная и самая замечательная в своей красоте формулировка: "Биологические особенности человека состоят именно в том, что у него нет унаследованных от животных инстинктивных форм деятельности и поведения" (выделено мною – С.П.). Анатомо-физиологические свойства человеческого организма не предопределяют ни вида, ни характера, ни предельных возможностей человека и в этом смысле составляют уже не биологические, а только органические свойства. Они не причина, а только непременное условие развития человека.

Ни одно животное, кроме человека, не может стать человеком, человек же может стать членом любого общества и, в пределах своих физических возможностей, любым животным и даже хуже всякого животного (выделено мною – С.П.). В этой свободе становления и состоит биологическая особенность вида "человек". Но, лишь усвоив моральные основы поведения как руководства в "совокупности всех общественных отношений", составляющих, по Марксу, сущность человека, ребенок становится человеком. А став им, он уже не может снять с себя ответственность, ссылаясь на происхождение от животных, на "свои инстинкты", которых у него нет".

Всё, Гальперин всё сказал. И сказал всё настолько тонко и красиво, что и добавить нечего.

Гальперин был настоящей глыбой во всей школе Выготского, в культурно-историческом подходе. Он разработал теорию поэтапного формирования умственных действий, с помощью которой удавалось у любого человека развить любую же психическую функцию до необходимого предела, и он же последовательно и категорически отстаивал тезис об отсутствии каких бы то ни было инстинктов у человека. Он проник в голову человека так глубоко, насколько это возможно, но никаких инстинктов там не увидел. Им мне нашлось там места.

Это удивительно, но Гальперин действительно фактически первый и единственный психолог, который чётко сказал: у человека от рождения есть лишь органические потребности. Организм поддерживает свой гомеостаз и для этого он нуждается в некоторых веществах и режимах функционирования. Всё. И никаких инстинктов, которые бы эти потребности обслуживали. Человек лишь знает, что в данный момент его организм нуждается в соли ("Хочу солёного"), в кислотах и витаминах ("Хочу кислого"), в минералах ("Хочу овощей или фруктов" и т.д.). Организм лишь размыто сигнализирует человеку, в восстановлении какого вещества он нуждается, а человек уже сам должен выбрать, каким именно путём он будет это осуществлять – потому что у него нет врождённого знания, посредством чего именно восстановить потребность в том или ином веществе. У человека нет ключевых стимулов. У человека нет пищевого инстинкта. Это кошка и собака в период голода имеют врождённое влечение к голубям и прочей живности, а человек только в ходе практики постигает, что удовлетворяет ту или иную его потребность, а что – нет. И практика эта носит не индивидуальный характер (методом проб и ошибок), а сугубо общественный – каждая культура имеет свои банки данных (традиции) по поводу того, как и чем какая потребность удовлетворяется. В том числе и органические потребности. В разных обществах разные регламенты касательно употребления того или иного продукта, и ребёнок, рождаясь, с первого же дня, как отказывается от молока, погружается в сферу пищевых регламентов своего общества. Никто не рождается со знанием того, что можно потреблять, а что – нет. Общество мгновенно берёт новорожденного человека в свои руки и снабжает его всем необходимым – тому остаётся лишь выбрать то, что в данный, конкретно взятый, момент наиболее соответствует сиюминутным потребностям его организма (солёное, горькое, кислое, сладкое, жирное и т.д. – что всегда сопряжено с определённым органическим составом продукта).

Никаких инстинктов. Только органические потребности. От рождения только они. Ну а коль скоро даже они не имеют врождённых же механизмов реализации (отсутствие ключевых стимулов и консумматорного поведения), то процесс удовлетворения этих потребностей регулируется культурными механизмами. Все прочие потребности, которыми впоследствии обрастает человек – уже сугубо социализированы, носят исключительно общественный, культурный характер;они социумом порождаются и им же регулируются, а потому никаких врождённых механизмов для них, разумеется, нет и подавно.

Какой же тогда смысл называть органические потребности инстинктоидами, потребностями, подобными инстинкту? И что вообще хотел сказать Маслоу, говоря "потребности, подобные инстинкту"?

Инстинкт – это потребность, имеющая врождённый механизм её же реализации.

Как тогда потребность может быть "подобной инстинкту", если у неё отсутствует врождённый механизм реализации? Да никак. Это уже совершенно иной класс явлений. И привязывать их каким-то образом к инстинктам – только нагонять терминологического тумана. В данном случае мы видим неказистую попытку свести большее к меньшему. Это органическая потребность лежит в основе инстинкта, является его базисом, а не наоборот. Поэтому не органическая потребность инстинктивна (инстинктоидна, подобна инстинкту и т.д.), а инстинкт органичен (органически обусловлен). Называть органические потребности инстинктивными равносильно тому, как называть углерод "алмазным" или кирпич – "домашним".

Но, как говорилось выше, Маслоу не был знаком с работами П. Я. Гальперина, да и к тому же был обычным представителем западной психологии, а потому сумбур в его рассуждениях и неточности в формулировках весьма ожидаемы, и следует отнестись к ним снисходительно. Больше в этом плане и как раз по выше названным причинам удивляет отечественный психолог В. К. Вилюнас (Витис Казиса), фактически вторивший тезисам Маслоу и призывавший органические потребности называть инстинктивными (Вилюнас, 2006).

Вот это уже очень сложно понять, особенно если учесть, что Вилюнас родился и жил в СССР, учился в МГУ, и его научным руководителем был не кто-нибудь, а сам Алексей Николаевич Леонтьев, ближайший соратник Гальперина по культурно-историческому подходу. А позже Вилюнас и сам был преподавателем и даже профессором на кафедре общей психологии МГУ.

Могло ли быть так, чтобы профессор психологии не читал работ своего предшественника, имеющего имя и мировую известность? Мог ли Вилюнас не читать Гальперина? Сомнительно.

Но раз читал, то почему не учёл его тезисы о разграничении органического и биологического в своей работе? А это уже удивительно.

Вилюнас ссылался на Маслоу и присоединялся к его предложению внедрить термин "инстинктоидных потребностей", якобы наиболее полно отображающих суть проблемы. Причём он, как и его зарубежный коллега, перевернул всё с ног на голову и писал: "… инстинкты человека теряют вид "неизменности, неуправляемости и неподконтрольности", свойственный инстинктам животных;напротив, основывающиеся на них базовые потребности "…могут быть сдержаны, подавлены, модифицированы".

В этой выдержке надо обратить внимание на главное… Наш литовский друг так прямо и пишет: "инстинкты" и "основывающиеся на них базовые потребности". То есть, по Вилюнасу, не инстинкты основаны на базовых (органических) потребностях, а эти самые потребности основаны на инстинкте… Он прямо так и написал.

Он на секунду вдумался, что говорит?

Он понимал, о чём вообще говорит?

По Вилюнасу выходит, что у животного сначала возникает желание пить и разворачивается поисковое поведение по удовлетворению этого желания, и только потом в воде начинает нуждаться сам его организм…

Фантастика. Даже за гранью фантастики.

Данный тезис можно было бы списать на небрежность автора, опечатался или что-то в этом духе, но другой его пассаж не оставляет надежд. Рассуждая о том, не вносит ли термин "инстинкт" некоторой путаницы относительно поведения человека, Вилюнас пишет: "всякий вопрос об использовании терминов, не является принципиальным".

Вот так. Коротко и ясно.

Термины ничего не значат. Главное – суть. А то, что суть передаётся терминами, не важно…

Именно благодаря таким старателям у нас потом и появляются описания спаривания сайгаков терминами "брачные отношения", "муж и жена", "любовь", "медовый месяц", "поездка в Ялту", "остался с рогами", "сердце разбито", "нелюбовь". Термины не важны, важна суть, именно.

В какой-то момент Вилюнас даже цитирует самого Л. С. Выготского, где тот как бы признаёт наличие инстинктов у человека, но ход этот содержит мало изящества, так как работу "Педагогическая психология" Выготский написал ещё в 1926-ом, то есть до того, как сформулировал положения своей культурно-исторической концепции, где тезисы об инстинктах у него уже никогда не встречались, да и, по сути, им там попросту не было места.

Но вернёмся к соотношению органических потребностей и инстинктов именно в том ключе, в каком их обозначил Гальперин. Вилюнас пишет: "Когда беременная женщина по совету врача покупает себе препарат кальция – социальность этого события неоспорима, но можно ли то же утверждать про случай, когда туземке, не имеющей представления о кальции и ещё не знающей о своей беременности, вкусным кажется найденный кусок мела?"

Здесь мы опять видим, что Вилюнас игнорирует чрезвычайно тонкую градацию, предложенную Гальпериным. В приведённом им примере мы обнаруживаем то, о чём говорилось выше – организм испытывает потребность в дефицитарном для него веществе (органическая потребность), но уже то, каким путём эта потребность будет разрешена, для самого организма значения не имеет.

У туземки, как выразился литовский психолог, нет ни малейшей категорической привязки именно к мелу, он не является для неё ключевым стимулом. Она не знает от рождения, что именно мел удовлетворяет потребность в кальции, она познаёт это лишь путём апробации (научения). Тогда как при инстинктивном реагировании животное всегда и точно от рождения фиксировано на строго конкретных объектах и способах реагирования на них. У туземки, в отличие от животных, нет никакой строгой фиксации на удовлетворении возникшей потребности. Ей сгодится любой путь этого удовлетворения, а животным нет. У неё не прописано в генах именно в такой ситуации и именно так реагировать на мел.

Вилюнас попадает в ловушку, расставленной его же "непринципиальностью" по отношению к терминам, и видит в сугубо органической потребности потребность "инстинктоидную".

Когда я хочу пить, это ещё не инстинкт. Инстинкт начинается тогда, когда я реализую свою потребность строго конкретным способом и строго в отношении конкретной группы объектов, и другими путями эту потребность удовлетворить я не умею, не могу.

У человека такого поведения попросту нет. Оно невероятно вариативно. В отличие от животных.

Вилюнас пишет: "Пищевой инстинкт не может быть не наделен мотивационной чувствительностью к видотипичным вкусовым и обонятельным признакам пищи, которые уже новорожденному позволяют узнавать съедобное и избегать вредных веществ". Здесь идёт откровенная (сознательная?) дезинформация о неких "видотипичных вкусовых признаках" для человека и уж тем более об умении человека от рождения разбираться в съедобных или вредных веществах – об этом мы говорили выше, когда описывали совершенно разумные примеры, приводимые Вагнером, относительно того, что человек, в отличие от животных, никогда не знает, чем может отравиться. К человеку всё это приходит не просто с опытом, но с опытом культурным, социально обусловленным, когда ребёнку объясняют, что можно потреблять в пищу, а что нет, иначе век его будет недолгим, как первая юношеская влюблённость.

Пётр Яковлевич Гальперин невероятно красиво всё подметил и жёстко разграничил органическое с биологическим. У человека нет ни малейшего врождённого предзнания о веществах и тем более об объектах, удовлетворяющих его потребности. У человека нет главного для инстинкта – у него нет ключевых стимулов.

Интересным образом с дилеммой отсутствия у человека ключевых стимулов мимоходом столкнулся ещё Л. В. Крушинский – основоположник теории и метода определения элементарной рассудочной деятельности (ЭРД) животных как предыстории интеллекта (1976, с. 139). Крушинский основательно занимался изучением способности к экстраполяции – умения животных разных видов понимать закономерности движения объектов. Самым известным способом изучения этой способности была ширма, в щели которой животному показывалась пищевая приманка, затем приманка на тележке утягивалась за ширмой в ту или иную сторону (влево или вправо). Дальше исследователь наблюдал, в какую сторону в обход ширмы пойдёт животное – с той стороны, куда приманка и уехала, или же с противоположной стороны (что уже было демонстрацией слабой способности к экстраполяции, а следовательно, и низкой элементарной рассудочной деятельности в целом). Данный эксперимент Крушинский поставил на большом множестве различных животных видов – на черепахах, на собаках, волках, лисах, на кошках, на курицах, голубях, воронах, на обезьянах и на многих других видах. В последствии учёным был выведен перечень видов в зависимости от их способности к экстраполяции (то есть умения понимать алгоритмы движения уже скрывшегося из вида объекта). Животные в зависимости от вида действительно по-разному демонстрировали свою способность к экстраполяции.

Однажды Крушинский решил использовать в подобных экспериментах и человеческих детей. Вот тут-то и случился казус, которого сам Крушинский, судя по всему, даже не осознал.

Учёный писал: "У человека социальные факторы играют решающую роль в его поведении. Поэтому мы считаем целесообразным охарактеризовать архитектонику поведения человека как социально-биологическую. Говоря об уникальной роли социальных факторов в формировании поведения человека, мы в то же время подчеркиваем, что человек продолжает оставаться биологическим организмом со всеми присущими ему физиологическими, биохимическими и генетическими закономерностями. Поэтому при рассмотрении общих схем поведения мы не имеем права исключать человека как биологическое существо из этих схем".

Но уже дальше, в силу понятных даже житейским сознанием трудностей, Крушинский исключительно для детёныша человека вносит в свой эксперимент некоторое изменение: если для выявления способности к экстраполяции всех прочих видов животных он применял за ширмой пищевую приманку, то для ребёнка пищевая приманка уже не годилась.

В описании опыта с двухлетним ребёнком Крушинский писал: "Ширма высотой около одного метра с вертикальной щелью, ширина щели 17 см, длина каждого крыла 68 см. За ширмой около щели ставили две коробки. В одну из них помещали электрический фонарик, который очень интересовал ребёнка. Обе коробки одновременно раздвигались за ширмой"…

То есть для выявления способности к экстраполяции у ребёнка использовалась не пищевая приманка, как в случае со всеми прочими животными (то есть биологически значимый стимул), а некий "электрический фонарик, который очень интересовал ребёнка"… Само по себе это уже забавно. С одной стороны, Крушинский исходил из того, что человек – это то же животное, а с другой – предъявлял ему биологически совершенно неадекватную цель, фонарик.

Именно поэтому-то выше и было сказано, что Крушинский лишь мимоходом столкнулся с отсутствием ключевого стимула в психике человека. Похоже, он действительно чётко так и не осознал того, что произошло.

Справедливости ради надо, конечно, сказать, что в рамках исследований Крушинского данный момент не имел принципиально важного значения, потому как цель эксперимента была несколько иной. Но всё же сам факт в случае с мотивированием ребёнка следовать за объектом столкновения с совершенно новым стимулом заставляет задуматься над "небиологичностью" цели, неэкологичностью эксперимента. Но это уже интересно более с позиций этологии, а не с позиций выявления элементарной рассудочной деятельности, что, в принципе, приемлемо.

Таким образом, у человека не наблюдается даже намёка на какие-либо ключевые стимулы, какие характерны для многих видов животных разных уровней филогении. У человека отсутствуют биологические потребности, у них остались только потребности органические, направленные на поддержание гомеостаза организма. Обслуживание же этих самых органических потребностей реализуется человеком посредством разнообразных культуро-специфических и культурно-передаваемых механизмов, то есть путём научения (через подражание, через наблюдение и через интериоризацию).

И всё. На этом можно ставить точку.

PS. Необходимо заметить, что слегка в тени рассмотрения осталась так называемая "половая потребность" человека. Даже в рамках разведения биологических и органических потребностей, "половая потребность" Гальпериным П. Я. упоминалась как органическая, хотя при этом очень сложно понять, каким образом половое поведение обслуживает поддержание гомеостаза собственно организма (без реализации "половой потребности" организм продолжает функционировать без малейших трудностей). Дело в том, что, правда, выработать взгляд на "половую потребность" человека, как не связанную с биологией, очень сложно. И, похоже, по сей день это даже попросту никому не удавалось. Но такой подход есть – показать, что "половая потребность" у человека находится исключительно в ведении психологии, а никак не биологии, и обслуживает в первую очередь психологические потребности, а не органические (и уж тем более не биологические). И в дальнейшем мы разовьём эту теорию более обстоятельно, чему и будет посвящена одна из моих ближайших работ под примерным названием "Теория сексуальности человека".

* * *

P.S. Ищите также другие книги автора:

Соболев П.Ю. "Миф моногамии, семьи и мужчины: как рождалось мужское господство". Науке до сих пор неизвестна природа брака. Существующие гипотезы о происхождении союза мужчины и женщины имеют много слабых мест, и в этом плане на фоне прочих приматов человек продолжает оставаться уникальной обезьяной. С опорой на обширные научные данные в книге предложен новый взгляд и утверждается, что доисторическое рождение брака было обусловлено не какими-то биологическими факторами (гипотеза достоверного отцовства) или экономическими (передача имущества по наследству), а идеологическими: брак стал следствием однажды возникшего мужского господства и был призван это господство укрепить. Брак – древний механизм подчинения женщины.

Помимо этого в работе на основании многочисленных исследовательских данных вскрыты отрицательные аспекты таких, казалось бы, считающихся сейчас традиционными и значимыми явлений, как моногамный брак, нуклеарная семья и рождение детей – все эти явления, помимо возможных плюсов, содержат в себе и непременные отрицательные влияния на психику человека.

Соболев П.Ю. "Insipiens: абсурд как фундамент культуры". Социальные институты, наполняющие и ориентирующие нашу жизнь, кажутся нам чем-то незыблемым и необходимым, каждый из них выполняет свою функцию и наполнен смыслом. Но так ли все они действительно необходимы и разумны? Что будет, если мы вдруг узнаем, что общественные иерархии, институт брака и одомашнивание животных возникли в древности не в силу какой-то необходимости, а просто из мужской борьбы за престиж? Что если одомашнивание злаковых не преследовало целью выпечку хлеба, а случилось в ходе ритуальных практик с алкогольными возлияниями? Будем ли мы считать человека разумным, если поймём, что самые важные вехи в его истории были либо плодом случайности, либо неадекватного понимания реальности? Насколько Homo действительно sapiens?

Соболев П.Ю. "Открытие отцовства: когда и как люди поняли связь зачатия с сексом?". Представления об отцовстве (связи между сексом и зачатием) сегодня кажутся нам очевидными. Но нет более ошибочного представления, чем это. И если задуматься, как древний человек мог установить связь между сексом и последующей лишь через несколько месяцев беременностью, картина перестаёт быть такой ясной. Даже в современности существуют племена охотников-собирателей, которые имеют очень своеобразные представления о причинах женской беременности. Так когда и как было открыто отцовство?

В работе высказана мысль, что на территории Евразии связь между сексом и зачатием была открыта довольно недавно, лишь с переходом к скотоводству – не более 8 тысяч лет назад.

Соболев П.Ю. "Бессознательное: мифы и реальность". Для большинства людей феномен бессознательного (или подсознания) плотно связан с работами Фрейда и других психоаналитиков. Но в силу неоднозначного статуса психоанализа в современном мире возникает и столь же неоднозначное отношение к самому бессознательному, то порождая фантастические его интерпретации в духе невиданных сил Вселенной, то вовсе отрицая его существование. Мало кому известно, что бессознательное активно изучалось и средствами академической науки и полученных данных достаточно, чтобы развеять или подтвердить многие бытующие мифы.