Остров Яблок

– Все вместе. Голов много и все светлые. А главный элемент – моя жена придумала.

Адыл поднял бровь.

– Хорошо придумала. У нас говорят: «Когда жена умная – исполняются все…» – Адыл запнулся, подбирая слово. – Такого слова по-русски не знаю, можно сказать: «благопожелания». Когда жена умная, исполняются все благопожелания.

Взгляд Адыла помягчел. Мне показалось, что ему хочется рассказать о своей жене, но он промолчал. Видимо, тоже решил: об этом пока рано. И заговорил о другом:

– А главное – лошади. Мы – исконные конники, а про лошадей только через два дня вспомнили. А вы сразу.

– Это Армен, – показал я. – Благодаря ему. От бога лошадник.

– A-а, что ты говоришь! – расплылся Армен. – Тебе благодаря, Алик Викторович, тебе-е! Никто ехать не хотел! Никто! Первый день – все рукам-ногам болят, мертвецов нанюхались, у всех нерв вот такой! Я сам сил не было – вот как устал! Никто не хотел, а ты поехал! Мешкт дзик пахи! Причём – учтите! – до этого никогда в седле не сидел! Никогда! Силу надо иметь, си-илу!

Хорошо завернул, Армен, давай-давай! Но и мне нужно слово вставить.

– О ком ты рассказываешь, Армен? – покрутил я головой по сторонам. – Что за человек такой?

– Про тебя, Алик Виктрч, про тебя! Мертвецов с реки убирал, а вечером в Богдарню поехал! Сильный духом, сильный! Потому и кони за тобой пошли.

– Правильно говорит, – вмешался худощавый жилистый парень, сидящий слева от Адыл-джерея. – У нас есть пословица… на русском примерно так будет: «Если всадник упал духом, под ним и конь не бежит». И наоборот!

– Люди часто преувеличивают, – сказал я.

Адыл улыбнулся.

– Не зря съездили, – сказал он. – В Богдарне хорошие лошади были. Ваши все оттуда?

Я кивнул.

– И у командира под седлом – лучшая. Это правильно. Как золото, такая шэ… «Шэ» – лошадь по-нашему. Я навстречу еду – надо о серьёзном думать: что за люди приехали, с добром пришли или за пазухой что против нас держат, вдруг стрельба начнётся – а сам только на лошадь и любуюсь. Ветер в голове, что и говорить! – Адыл махнул у головы рукой, и все аккуратно улыбнулись.

– Как зовут? – спросил Адыл.

Уже рот раскрыл, чтобы ответить: «Александр»; вот бы по уши врюхался. Армен успел раньше:

– Чашка! Чашка её звать!

– Тшащка… – на свой лад повторил Адыл. – Похоже на наше слово «мерка», «образец». Ну, почти похоже. Хорошая лошадь!

– Лошадь, может, и хорошая; наездник не ахти, – сказал я. – Если бы…

И осёкся. Осёкся, потому что осенило. Потом пытался докопаться сам в себе: как, почему пришло в голову? И тогда не знал, что меня дёрнуло, и потом не докопался.

Хотел встать, но передумал. Без пафоса, совсем просто надо. Наклонился к Адылу и сказал:

– Есть такое правило: если хвалят – надо подарить. Прошу сделать мне приятное – принять Чашку в подарок.

– Не-ет, – провёл рукой над столом побледневший Адыл. – Правило другое: если гость похвалит – хозяин дарит. Принимаюшшая сторона – мы. Мы! Вы – гости. Не работает правило.

– После Аварии всё перевернулось. Всё! – улыбнулся я, стараясь не переборщить. – Теперь все правила наоборот. Пусть Чашка останется здесь. Я гость, надо уважить желание гостя.

Адыл помолчал и легко поднялся. Как на лошадь вскочил. Стол затих.

– Александр! Наш гость и мой друг Александр дарит мне шэ, свою лошадь. Вы все её видели – золото, а не лошадь. Ветер, а не лошадь. Каждая косточка на месте, ступает по земле как танцует. Вот кинжал. Старинный кинжал – дед мой говорил, что из метеоритного железа сделан, на Земле такого железа нет. Гнётся, но не ломается. Доску, камень пробивает, не хрупнет. Возьми, Александр, прошу тебя.

Я тоже встал. Наверное, когда такую вещь кавказец дарит, это много значит. Бог его знает, каков правильный ритуал принятия фамильного кинжала из метеоритного железа – одной рукой, в две руки? Может, целовать надо клинок? Или на колено встать? И как положено отвечать?

Взял массивный кинжал двумя руками, подержал на весу, вытащил из чернёных с золотом ножен. Потрогал светлую сталь, и опять неожиданно для самого себя, секунду назад и мысли такой не было, дёрнул лезвием по пальцам. Потекла кровь. Я отвёл руку в сторону, чтобы капало не над ковром, а на землю, и сказал:

– Адыл, пусть это будет единственная кровь, которая прольётся между вами и нами. Я буду стараться ради этого, обещаю.

От волнения у меня получилось по-адыловски: «обеш-шаю».

Он долго смотрел на меня, как будто проверял мои слова на вкус и прочность. Да не «как будто» – проверял, конечно. А стол молчал. Ох, и минута была.

Потом Адыл шагнул ко мне и обнял. И вот после этого застолье забурлило по-настоящему.

Ночевать не остались, попрощались тепло. Ехали, нагруженные подарками, обсуждали подробности. Сидели-то все вперемешку, было что рассказать. И пережитое напряжение развязало всем языки.

– Как мы с эРПэГэ-то в кассу! – радовался Аркадий. – Гучипса, который у Адыла правая рука, аж подскочил. Гвоздь-парень! Кручёный-верчёный. Шустрый как змея, руку жмёт – сломать может.

«Гутшыпса» – машинально уточнил я.

– Да у них все приторчали, – продолжал Аркадий. – И десять выстрелов в комплекте. Ильяс – голова! Царский подарок.

– Княжеский! – уточнил Армен. – Алик Виктрч теперь официально у нас князь. О-фи-ци-аль-но!

Сейчас вспомнил: Аркадий сказал, что после этого визита меня за глаза стали называть А-Вэ, по инициалам. Лицом-то к лицу именование перешло по наследству от Серёги – по имени-отчеству. Но с ним проще было. «Сергей Саныч» – легко и быстро.

А ко мне кто обращался «Викторыч», кто «Альсан-Викрч», длинноватое у меня имя-отчество для повседневного использования. Армену только запросто, но он принадлежит к народу, где есть фамилия «Мкртчян». В общем, после Адыла ни Аликом, ни Сашей между собой меня больше не звали. Только А-Вэ. Смешно…

…Я хмыкнул – как старательно выговаривал Бакастов своё «Александр Викторович».

С подходцем всё у него, с мыльцем да с вазелинчиком.

Вот и на дагестанцах, которые на самом деле кабардинцы-балкарцы-карачаевцы-черкесы, мы ещё Бакастова проверим.

Смешно – «мы». Занырнул на клязьминские леса и поля, на Веранду, на Базу, будто и не один сейчас. Аркадий, Армен, Егор и все-все-все.

С памятью, кажется, всё в порядке. От каждой точки – собаки, коровы, лошади, танк, флаг, Адыл – я выстраивал дерево подробностей, вспоминал обстоятельства и детали. И вроде всё вспоминалось: что за чем случилось, как происходило, кто где стоял и сидел. Но между моим захватом и подземной камерой – серое пятно. Ничего не помню, ни капли света сквозь серую пелену. Как привезли, как вели, о чём говорили – ничего.

Да и с тем, что якобы помню, поосторожней надо. Проверить-то нельзя. Даже если буду спрашивать у Армена, Аркадия, Егора и всех-всех-всех, ясности не будет. Память – штука хитрая. «Врёт как очевидец» недаром подмечено. Один помнит слева, другой – справа, третий – с подвывертом и прищуренным глазом. Лязгнул засов, и я вздрогнул. Длинно запела петля.

Задумался и не услышал шагов по коридору, внезапные металлические звуки застали врасплох. Неопытный я пока заключённый.

Лязг, стук замка, скрежет, визг петли. Закрывание в обратном порядке: визг, скрежет, стук, лязг.

Сколько же времени прошло? У Бакастова я был определённо до полудня, потом мне уже в новую камеру принесли обед, после него – ужин. Сегодня был завтрак и обед – значит, сейчас вечер. Завтрак, обед и ужин отличаются у них только питьём. Утром – растворимый кофе, днём – компот из сухофруктов, на ужин – чай. Унылое мясо растительное или рыбно-рисовое месиво из консервов. И хлеб с кубиком масла по утрам. Типичное армейское меню. Хлеб, похоже, тоже консервированный, из упаковки. Консервы разогревают, но почему-то в миску не кладут. Тяну за кольцо и вываливаю из банки.

Да. Можно не ломать голову, не гадать и не анализировать. Всё ясно по еде.

Нет у них никакого «сотрудничества», нет. Жрут консервы из своего НЗ, спецрезерва или как там это у них называется, и больше ничего у них нет. Не стали бы они экономить на ценном заложнике, ради которого разработали такую операцию. Уж пару яичек и стакан сметаны выписали бы, чтоб показать, как у них всё хорошо. Значит, ничего у них нет и взять негде. Оттого и кожа такая серо-бумажная у всех. И концентраты нам поэтому сбросили – ценность!

Аааа, точно! – Я прищёлкнул пальцами, солдатик с подносом отшатнулся.

Интересно, он на тележке поднос сюда катит или по лестнице несёт? Нет, на тележке. Поставил поднос, вышел и вернулся с чайником. Обеденные вертухаи были разными, а завтрак и ужин приносил Родинка из первого конвоя.

Я сказал вежливое «Спасибо». Ответа, как всегда, не получил. Завизжала петля, лязгнул засов. Что ж, поужинаем и скажем «Спокойной ночи». Дембель стал на день короче.

Такая радость на меня накатила от озарения с консервами, что я метанул кашу почти что с удовольствием. Дураком, конечно, надо быть, чтобы сразу не сообразить. Ладно, спишем на повреждённую психику и сложности восстановления. Хорошо, что помалкивал. Пока голова плохо работает, говорить поменьше. А лучше вообще молчать.

Что ж, теперь можно и к Бакастову. Два козыря на руках, а их скудный паёк – это целый джокер, пять тузов. Второй день тянет, не вызывает. Специально томит, сучара, всё по науке их тюремной. Нервы мотает. Вбросил мне вводные, отправил в камеру помаяться и ждёт реакции. А охранники докладывают.

Хотя на специально обученных конвоиров они и в самом деле непохожи. Солдатики и солдатики. Надо попробовать их разговорить, авось что-то да узнаю. Попытка – не пытка.

А с Бакастовым в задушевные беседы не вступать, на уговоры не поддаваться. Конечно, начнут пытать, без этого они никак. Боли боюсь, терпеть не могу. В детстве из пальца кровь брали – дрожжал и трясся. Постыдные слёзы. А уж драки… После школы столько лет прошло, а и сейчас кровь холодеет, стоит вспомнить про сломанный нос. Хруст хрящей, вспышка перед глазами, боль, тьма. И слёзы. Сколько ни пытался ходить на серьёзный спорт: бокс, карате, таэквондо – всё кончалось на первых спаррингах. Ямэ!.. ямэ-хаджимэ…Одна надежда – сознание потеряю. Но вряд ли. Мучить они умеют. Врастяжечку, постепенно, с удовольствием. Противогаз на голову и дубинками по голеням. Подвести электрический ток к ушам. Яйца дверью зажать. Медленно выламывать пассатижами носовую перегородку. Стоп-стоп.

Вскочил, забегал по камере. Тише-тише, не метаться. Тише.

Но зачем им меня мучить, зачем?! Договор подписать? Глупо. Это же не ментовской протокол ради подписи, договор должен реально работать. Информацию вытянуть? Какую ценную информацию я им могу рассказать? Стратегические запасы сливочного масла? Схему работы транспортёра, по которому навоз удаляют?

С навозом беда, конечно. Замучились мы с этим делом. А из отстойника куда его девать? Большое стадо – большие проблемы.

Или тайны землепашества их интересуют? Тоже могу поделиться. Вчитывался вечерами до отупения и слипания глаз. Уверен, Бакастова заинтересуют преимущества дисковых агрегатов для лущения стерни перед устаревшими дисковыми боронами.

Ещё сообщу ему из последнего прочитанного: зяблевую обработку почвы для борьбы с поражённостью посевов ячменя корневыми гнилями предпочтительнее проводить в августе. В авгус-те, сука!

А зерно может стать дуплястым, когда от дождей его налило сильно и потом жаром свернуло так, что в середине его остаётся небольшая пустота. На песчаной почве зерно всегда бывает тонкокорое. А другое зерно – тощее, толстокорое, когда верхняя оболочка толста.

«Дуплястый-Бакастый». Решат, что издеваюсь, да и забьют до смерти. Или с меня верхнюю оболочку сдерут.

А вот схема охраны периметра им наверняка нужна. Но и сам её не знаю, это Армена с Вадимом епархия. На всякий пожарный на вышке стоит дозорный, вот и вся охрана. Но они-то не знают, что я не знаю. Мучить они будут просто потому, что могут. Логика здесь не работает.

Где-то есть провал, который я не постигаю. Уговорами я на них работать не стану, а через пытки ничего не добьются. Сломать – сломают, но толку не будет. Тупик.

Договор и подпись? Как только окажусь среди своих, в помойку такой договор.

Заложники? Взять семью в заложники – вот тогда они умеют разговаривать. А так им скучно, не знают куда руки девать. Если моих взяли…

Стоп. Стоп-стоп-стоп. Картинка вдруг разлетелась на осколки, и вместо неё сложилась другая, как в древних телезаставках.

Мать-мать-мать. Какие, к свиньям, продукты?! Они, что – на вертолёте будут за яйцами и сметаной летать?! Или мы продуктовые обозы будем снаряжать? Какие? На конной тяге? Дорог-то нету.

Нет, всё-таки голова ещё буксует. Память, может, и восстановилась, а соображаю неважно. Почему я всё время разделял «здесь» и «там»? Типа, они – здесь, в этом супербункере, а мы – там, на Базе.

Им не нужен этот бункер, им нужна База. Вместе с нами, как есть. Нам безумно повезло с этой воинской частью – целенький, неразграбленный защитный контур, хозяйственные постройки, даже отопительный котёл на мазуте. И горючее. И всё на ходу. Коровы, лошади, свиньи. Безопасно, тепло, налаженное хозяйство и организованная рабочая сила. В смысле – рабы. Может быть, где-то есть ещё такие места; наверняка есть, но у нас-то всё готовое!

Когда грохнула Авария, они быстренько метнулись в этот бункер, чем бы он ни был, но жить-то в бетонной могиле невозможно. А наружные постройки навряд ли они готовили к такой ситуации. Запасали консервы, воду, топливо для выживания под землёй, если наверху всё будет выжжено ракетными ударами.

Но жить под землёй они не хотят. Не хотя-ят. Им нужна власть над территориями; так он и объявил: «Кто первый людей объединит – тот и будет властвовать. Сначала на Среднерусской равнине, потом в стране». Всё как всегда.

А что это за власть, которая сидит в бункере? Столица должна быть на виду, хорошо укреплена и безопасна. Чтоб внушать. Как феодальный замок. Вот они и рыскали в радиусе дальности вертолёта. Порыскали-поискали подходящий вариант и нашли. Как саранча у Пушкина: «Летела-летела и села. Сидела, сидела, всё съела. И снова улетела».

Ох я и кретин. Как там Егор с Денисом друг над другом— «дупель»? Настоящий дупель. Выстраивал предположения, логические цепочки, допуски-припуски, а всё элементарно, как простокваша.

Я нужен в качестве троянского коня. Они привозят меня обратно и захватывают Базу. Меня нужно вернуть целёхоньким, незапытанным, я должен выглядеть спокойным и адекватным. Договороспособным. Какую они там придумали мульку с операцией «Заложник» – мне не разгадать. И пытаться не надо. Здесь с ними тягаться бессмысленно.

Поэтому пункты «договора» не имеют никакого значения. Они будут обсуждать со мной пункты, спорить, аргументировать, кивать и по итогу пойдут мне на уступки. На любые уступки. Они могут вообще подписать чистый лист бумаги: на, мол, впиши что хочешь на своё усмотрение. «Всё, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказу и на благо государства». Но такая щедрость меня насторожит. Поэтому они будут разыгрывать спектакль с долгим упорным торгом и отступлением.

Главное для них – чтобы я к моменту возвращения на Базу выглядел спокойным и адекватным. Не внешне, а по-настоящему. А что меня успокоит, как не обсуждение пунктов и подпунктов, уступки и компромиссы?